Яблоко юности 11

Тамара, подпихнула снизу-вверх ладонью сначала одну свою грудь, потом другую, быстренько запустила руку за ворот, поправила съехавшую бретельку бюстгальтера, почесала возле пупка, и только потом огляделась, проверяя, не заметил ли кто ее движений. «Нашла ты по кому сохнуть! Не стоит он тебя… – Тамара отпила из стаканчика томатный сок, облизнула губы, стрельнула вокруг глазами. – Смотри, сколько здесь свободных шкетов».  Тамара открыла ридикюль, извлекла помаду и зеркальце, укрылась за спиной у Плаксы, подкрасила губы и взбила каштановые кудри. Отцепила один конец ремешка от  ридикюля, сумочка повисла на ремешке, почти касаясь тротуара. Тамара повернулась в сторону двух парней, которые, сунув руки в карманы, высматривали одиноких девушек в толпе, провожали их плотоядными взглядами, оценивали их ноги, попы, груди. «Ой… молодые люди! – воскликнула Тамара и сделала взгляд томным, когда парни обратили не нее внимание. – Помогите девушке. У меня ремешок на сумочке оторвался…»
Парни подошли вразвалку, поводя плечами. У одного из парней волосы были светлыми, а брови темными, на лбу у него синела здоровенная шишка, двумя пальцами он держал огрызок яблока; парень плавным жестом метнул огрызок в ближайшую сосну, огрызок шмякнулся и разлетелся брызгами, парень пригладил ладонью пробор и подмигнул Плаксе, и Плакса вздрогнула, часто-часто захлопала ресницами, а высокие скулы ее зарумянились. Тамара выстроила глазки второму, который держал большие пальцы за ремнем, рыжий закрученный вихор трепетал на ветру. Рыжий нагнулся, подцепил ридикюль и пристегнул к нему второй конец ремешка.
Темнобровый блондин, дожевывая яблочную мякоть, с полминуты молча смотрел в глаза Плаксе снизу вверх. Смотрел он нахально, хотя и доставал ей макушкой только до подбородка. Спросил шутливо: «Баскетболом занимаешься?!»
«Волейболом…» – ответила Плакса серьезно и смутилась еще сильнее. Посмотрела на темнобрового с испугом, растерянно и нервно хихикнула.
«Э-ты-чо, юморист, да?» – Тамара пощелкала у блондина перед носом двумя пальцами; ее лицо приобрело шаловливое выражение, толстые грубы дрогнули, блеснули крупные белые зубы. Тамара убрала алыми ноготками прядь каштановых волос, прилипшую к влажной от пота щеке. Солнце опустилось за макушками сосен, от остывающего асфальта исходил сильный жар.
«Нет, он куплетист!..» – ответил рыжий со смешком, озорно подмигнул Тамаре и сделал шаг вперед, уставился на ее бюст.
«Мы куплетисты-мотористы», – поддержал товарища темнобровый и подшагнул к Плаксе вплотную. Плакса отступила на два шажка. Парень широко оскалился, между его верхних резцов темнела щербина, в ней застрял кусочек зеленой яблочной кожуры; парень выдавил ее кончиком языком и сдул в сторону.
Тамара встала боком к рыжему, уперла ладонь в поясницу, прижала ридикюль к низу живота. Сверкнула глазами, метнув на рыжего оценивающий взгляд:
«Ну и как же вы докатились до жизни такой, куплетисты-мотористы?»
«А вот так вот… – рыжий пожал плечами, – катились-катились… да, упор поставили!» – и сделал еще полшага к Тамаре. Тамара вскинула подбородок, подняла левую бровь, убрала руку с поясницы и нажала указательным пальцем на металлическую пуговицу на синей рубашке рыжего: «Стоп-машина!»
Возникла напряженная пауза. Парни оглядывали фигуры девушек, пошевеливали ноздрями, вдыхая парфюмерные ароматы. Тамара машинально поглаживала себя ладонью по бедру, Плакса рассматривала крашеные ногти на ногах, ручейки голубоватых вен на подъемах стоп и ремешки перламутровых босоножек.
«Что-то мне пить хочется, – Тамара двумя пальцами потеребила цепочку, на которой болтался кулон в форме сердечка; поднесла ладонь к губам, дотронулась до них подушечками пальцев, слегка зевнула. – Принес бы нам кто лимонада, что ли, а-а?..»
«А, может, чего покрепче?» – рыжий понизил голос почти до баса, откровенно при этом пялясь в вырез блузки Тамары.
«А у вас, что ли, есть?» – спросила Тамара нагло и с вызовом, повела плечами, ее жирные груди колыхнулись.
«Я б не предлагал, если б не было».
«Так наливай, чего тянешь!» – сказал Тамара, перейдя на игривый тон.
«Ну, не здесь же».
«А где?»
«Есть места. Там у нас все припасено. И винчик, и шампик, все цивильно».
«Ха! Места у них есть! Ты думаешь, мы совсем дуры, да? Посмотри мне в глаза, я разве похожа на дуру?»
«Не особо».
«Вот, не особо! Так с чего ж ты решил, что вы только намекнете на шампик, как мы сразу кинемся вам на шею. Поедем с вами куда угодно, наплюем на мамкины запреты…»
«Ну-у, Тамар…» – протянула Плакса укоризненно, посмотрела на темнобрового и виновато ему улыбнулась. Темнобровый ей озорно подмигнул, и Плакса распахнула синие влажные глаза.
«Не верь мужчинам, меня так бабушка учила, они хотят только одного…» – сказала Тамара и подбоченилась. Выбила носочком правой туфли короткую дробь на асфальте. Каблук погрузилось на сантиметр в теплый асфальт, Тамара дернула ногой, озабоченно осмотрела кончик каблук.
«Не-е… мы не такие», – протянул рыжий, разводя руками, а темнобровый согласно угукнул.
«Правильно сделанные, да? Все вы такие… – Тамара надменно улыбнулась парню и сказала повелительно. – А вот если вы и вправду не такие, то давайте-ка, сгоняйте нам за лимонадом и морожкой».
Парни одновременно кивнули и направились к буфету, оглядываясь на девушек, что-то говоря друг другу с усмешками.
«Ну-у, Тамар… – Плакса осторожно дотронулась до локтя подруги. – Так же нельзя!».
«Ну, что Тамар? Что Тамар? – Тамара шаркнула подошвой, растирая по асфальту продолговатого черного жука, закинула ридикюль за плечо и, развернувшись к Плаксе фронтально, уперла кулак в бедро. – Что ты тамаришь меня каждую секунду? Я и так знаю, как меня зовут. Выжмем из шкетов сейчас по полной, проверим, жадюги или нет. Потом поглядим… Если лопухи, то продинамим. А если стоящие, то можно и по серьезному их закадрить. Вроде ничего… подкаченные и одеты в фирм`у».

**
Рубль задел кистью стаканчик с яблочным соком и отшагнул от стола, когда янтарная жидкость добежала до края и тоненькой струйкой зажурчала вниз, образовывая на земле шарики из пыли. Рубль с досадой повертел пустой стаканчик, смял его, метнул точно в жестяное ведро у соседнего стола, оглядел длинную очередь к буфету. Туча, Чиган и Брюс одновременно протянули Рублю свои стаканчики. Рубль задумался и, запивая жирный эклер, поочередно отхлебнул изо всех трех стаканчиков по чуть-чуть. Полина, отставив мизинец, поедала булочку с маком; шоколадная глазурь правилась, липла к кончикам пальцем. Белка прислонилась бочком к краю стола и читала книжку, не обращая ни на кого внимания. Рубль покосился на Белку, протянул было руку, чтобы дотронуться до ее предплечья, но передумал и глубоко вздохнул. Белка поежилась, Рубль спросил: «Тебе холодно, что ли? Такая жара!» Белка не ответила, лишь натянула рукава платья до костяшек кулаков. Рубль повернул голову, увидел, что к их столику приближается Череп; его фиолетовая атласная рубашка была расстегнута до пупа; бледную кожу на груди и животе покрывала россыпь капелек пота; из закатанных рукавов, как сухие ветки, торчали тощие, венозные руки; мосластые кулаки испещряли свежие и заживающие ссадины. Череп осклабился, показав острые желтоватые зубы: «Рубль, отчапаем-ка в сторонку. Надо с брачками потрещать». Рубль кивнул: «Ну, давай…» – и пошел вместе с Черепом к дальнему столику, за которым теснилось с десяток парней. «Переговорщики… – тихо сказал Туча, провожая напряженным взглядом спины Черепа и Рубля. – И чего им надо?» Чиган вытер губы, испачканные соком, тыльной стороной ладони: «Да-***-проссышь!.. У этого Черепа всегда одно и то же выражение лица. Как у людоеда». Туча осмотрелся кругом: «А Мамонт-то где?». Чиган пожал плечами. – Мне пофигу, где Мамонт. А вот где Наташка моя? – Чиган огляделся. – А вот она там! Грустит на скамеечке… Пойти развеселить ее, что ли? Пока ее кто-нибудь другой не развеселил». Чиган почесал затылок, раздумывая, стоит ли ему приближаться к Наташе, имевшей такой суровый вид, что ни один из парней, стоявших неподалеку и жадно пялившихся на ее ноги, бедра и грудь, не решался с ней заговорить. Чиган пропел высоким голосом: «Я-иду-к-тибе-на-встречу… росными луга-а-ами. Радось-падаит-на-плечи… желтыми ветра-а-ами. Знаю-жешь-миня-ты-где-та… у любви ва вла-а-асти… пасреди-цвитов-и-лета, пасреди-и-ини щасья…» На Чигана оглянулась проходящая мимо, в обнимку с парнем, блондинка с мелко завитыми волосами, посмотрела с интересом, Чиган подмигнул ей; а ее парень через плечо бросил на Чигана жесткий взгляд и крепче обнял девушку за талию. Полина облокотилась о стол, подперла щеку ладошкой, сделала мечтательный взгляд, попросила: «Чиганчик, спой еще, а!..» Чиган, польщенный признанием своего таланта, слегка смутился и махнул рукой: «А-а, потом как-нибудь… Без гитары совсем не то!» Чиган извлек из нагрудного кармана кусочек серого бархата и несколько раз с нажимом протер ременную пряжку, и без того сиявшую на солнце. Повертел плечами из стороны в сторону, хрустнул суставами: «Брюс, смотри-ка, Плакса себе хахаля нашла. Вон-вон, за тем дальним столом, с Тамаркой своей и какими-то двумя хмырями».
Светловолосая голова рослой Плаксы была видна издалека, иногда девушка поворачивалась, пристально смотрела в затылок Брюса, поджимала губы, суживала глаза и резко отворачивалась, так что длинные кудри хлестали по уху и макушке темнобрового блондина, он довольно смеялся и зарывался лицом в эти кудри.   
«Нашла, ну и на здоровье», – ответил Брюс невозмутимо и раскрыл рот, чтобы куснуть желто-белый прямоугольный бисквит.
«Тебя разлюбила!» – Чиган хлопнул Брюса по спине, так что Брюс едва не выронил пирожное, подхватил его, разваливающееся, у живота.
«Разлюбила, ну и наконец-то…» – Брюс стряхнул мелкие кусочки бисквита с футболки.
Полина вытерла губы белым платочком с синей каемкой и протянула его Брюсу, и спросила ревниво: «У тебя  что-то было с ней?..»
«Ничего», – ответил Брюс спокойно, вытирая платком испачканные белой глазурью и крошками пальцы.
 Полина покосилась на него недоверчиво: «Она на тебя пялится весь день, просто глазами жрет!»
Брюс хмыкнул, едва дернув плечом, вернул платок Полине.
Чиган сверкнул зубами: «Да, Брюс у нас еще тот сердцеед».
«Правда?!» – Полина вскинула брови, надула малиновые губы. Она отцепила от узкого пояска козырек из полупрозрачного оранжевого пластика, укрепила его на лбу и строго посмотрела на Брюса через козырек. Зеленые и розовые острые перышки волос торчали над козырьком. «О, какая классная штукень! – сказал Чиган. – Где достала?» Полина не ответила, она пристально смотрела на Брюса, пытаясь прочесть на его лице хоть какую-то эмоцию.
«А мильтонов все больше и больше...» – сказал Туча, оглядев парковые дорожки, ведущие через парк от танцплощадки к остановкам.
«В самом начале лета, – сказал Чиган, – шкеты гурьбой троллейбус разлохматили, стекла выбили, штангу чуть не оторвали. Теперь вот… ну, вот так вот…»
Вернулся Рубль, навалился на стол левым локтем, оглядел компанию, с таким серьезным видом, как будто хотел сообщить нечто важное. Держал паузу, пока все смотрели на него вопросительно.
«Ну, чего они хотели-то?» – не утерпел Чиган.
«На следующей неделе едем на Картошку бодаться с задвинскими», – ответил Рубль, забрал у Чигана стаканчик и жадно допил сок.
«А чего нам с ними делить?» – спросил Туча.
«Ничего, – Рубль положил на стол второй локоть. – Просто центровые каждое лето бодаются с задвинскими».
«Вражда, уходящая корнями вглубь веков… – хмыкнул Туча. – Ну, а мы-то при чем?»
«Ну-у… – протянул Рубль, – мы как бы считаемся почти центровые. Фрича всегда за центровых была... Если все наши старшие в тюрьме или в армии, то теперь наша очередь».
«Заебись», – сказал Чиган без всякого выражения и сплюнул под стол. Белка метнула на Чигана короткий презрительный взгляд и снова, шевельнув тощими плечиками, уставилась в книжку.
«Впрягутся шкеты с Угла, с Квадрата, с Космоса, с Зеленки… – продолжил Рубль, – ну и другие…»
«И с Шайбы?» – спросил Чиган.
«Конечно», – ответил Рубль.
«Гады они, шайбовские… – Чиган еще раз сплюнул себе под ноги и растер плевок носком кроссовки. – А с ****ухи?
«Нет, с ****ухи никого не будет, – ответил Рубль. – ****уха всегда бодается только за себя».
«Чего так?» – спросил Туча.
«А ты поди у них сам спроси! – Рубль мотнул головой в неопределенную сторону, посмотрел в небеса, вздохнул. – Можем, конечно, соскочить... Но потом мы ни на одну центровую дискотеку не зайдем».
«У-гу… – кивнул Чиган, соглашаясь. – Туда-то, может, и зайдем. А вот обратно – вылетим».
«Да и Плашка для нас будет закрыта, – продолжил Рубль. – Прикиньте, мы явимся, а все на нас косятся, мол, с Фричи шкеты обосрались».
«Да, идем-идем, хули там думать!» – Чиган шлепнул ладонью по столешнице. Полупустые пластиковые стаканчики подпрыгнули и попадали на бок, покатились к краю стола. Белка вздрогнула и отодвинулась от стола. Полина обвела всех испуганным взглядом, вопросительно посмотрела в глаза Брюсу. Брюс чуть пожал плечами и положил ладонь на ладонь Полины, легко погладил ее. Чиган, заметив  испуг Полины, усмехнулся: «Айда, Полинка, с нами? Сумку возьмешь с бинтами, будешь нас с поля боя вытаскивать».
«Это не смешно! – сказала Полина с укором и покачала головой. – Ну, ни капельки не смешно…»
«Ни ножей, ни цепей, ни свинчаток… ничего такого с собой не брать», – сказал Рубль.
«Арно позовем?» – спросил Туча.
«Нет», – ответил Рубль.
«И правильно, – согласился Чиган. – А-то он чо-то-умный-самый».
«А Мамонт, кстати, где?» – спросил Рубль.
Чиган вытянул руку в сторону густорастущих сосен, с восточной стороны темных, а со стороны заходящего солнца золотистых: «Ушел, наверно, в партизаны». 

**
Мелкий гравий похрустывал под мягкими подошвами кроссовок и твердыми каблуками туфель. Под широким мостом, перекинутом через десяток рядов железнодорожных путей, стояла непроглядная темень. Когда наверху проносились грузовики, железобетонный мост издавал гулкие протяжные звуки. «Зачем ты меня сюда завел? – спросила Наташа. – Пойдем отсюда, здесь плохо пахнет… Ну, лапы убери, да!!!» Чиган чиркнул спичкой, чтобы прикурить. Из-за массивной опоры моста выпорхнули две летучие мыши, заметались кругами; спичка погасла.
Они поднялись по винтовой металлической лестнице на мост. На черном небе мигала красная точка, она медленно перемещалась справа налево, чуть наискосок. Наташа прислонилась поясницей к перилам и скрестила руки на груди. Наташа пристально смотрела на красную точку в небе, а Чиган разглядывал фигуру Наташи, он тихонько просвистел лирическую мелодию, чтобы привлечь внимание девушки. Наташа перевела взгляд на Чигана и склонила голову набок. Наташа не моргала, а плавно поднимала и опускала веки. Так медленно, что за время, пока густо накрашенные ресницы совершали путь из верхней точки в нижнюю и обратно, можно было глубоко затянуться сигаретой и выпустить струю дыма.
Чиган, докурив, запрыгнул на перила шириной в локоть, посмотрел вниз, на линии высоковольтных проводов, на ряды черных рельс. Наташа вскрикнула испуганно: «Прекрати, дурак!» Чиган развел руки в стороны и стал, пританцовывая, прохаживаться по перилам туда-сюда; массивная ременная пряжка посверкивала в лучах прожекторов. Наташа закрыла ладонями глаза: «Слезай оттуда, я не могу на это смотреть!..» Чиган уселся на перила верхом и широко улыбнулся: «Слезу, если сиську дашь потрогать». Наташа посмотрела на Чигана сквозь пальцы, сказала: «Ох, ну и кретин же ты!»

**
Белка, подложив под ягодицы холщовую сумку, уселась на чуть покатой крыше спиной к печной трубе; Рубль опустился рядом. Согнул ноги в коленях, плотно их обхватил. Втянул носом едкий дымок, когда Белка чиркнула спичкой. Белка, спрятав огонек в ладонях, поднесла его к папиросе. Глубоко затянулась и задержала дыхание секунд на пятнадцать. Выпустив дым, откинула голову назад и закрыла глаза. Сидели молча. По небу цвета давленной черники медленно перемещалась красная мигающая точка, и они не отрываясь следили за ней. Докурив папиросу до рулончика из плотной бумаги, Белка смяла окурок о жесть. Красная точка исчезла вдали, Рубль приобнял Белку, она положила ему голову на плечо. 
«А что это у тебя и друзей твоих за хобби такое – драться?» – спросила Белка.
«Это потому что жизнь у нас такая», – ответил Рубль.
«У-гу… занятно… – Белка поежилась. – Фрэнки!»
«Да».
«Ты денег мне можешь одолжить?»
«Запросто», –  Рубль чмокнул девушку в висок.
«Но мне много надо!..»
«Много, это сколько?»
«Пятьдесят…» – сказала Белка робко.
Рубль хлопнул ладонью по коленке, вытянул ноги, прикрыл ладонью глаза, его плечи подрагивали от смеха. Белка посмотрела на него удивленно. Рубль полез в задний карман джинсов: «Ну, ты уморила!.. Пятьдесят, это разве много?.. У меня вот при себе только тридцать. Но остальное утром дома возьму…»
Белка взяла три помятые красные купюры, засунула их в замшевый, расшитый бисером кошелечек, притороченный к поясу: «В долг беру… Не знаю, на сколько... Но я отдам!»
«Да, ладно».
«Не да ладно, а отдам… Фрэнки!»
«Ч-чо?»
«А если б я у тебя сто попросила?»
«Сотня рваных? Не проблема».
«А две сотни?»
«Сразу бы, может, и не нашел, но за пару дней собрал бы».
«Вот так запросто?»
«Да, а-чо-т-такого?»
«Ну, ты настоящий мажор!» – Белка обняла Рубля покрепче и довольно улыбнулась.
«У меня все деньги свои. Не папины».
«Для большинства две сотни, это хорошая месячная зарплата».
«А меня большинство не волнует. Большинство людей – слабые, глупые и трусливые лохи. А чего мне на таких оглядываться?»
«Ого! Да ты у меня ницщеанец, оказывается…»
«Кто-кто?»
«Долго объяснять… Ну, Ницще, философ был такой… великий…»
«И он говорил, что большинство людей – лохи?»
«Не совсем так, конечно, он говорил… Не такими словами… Но вобщем-то, да, смысл, примерно, такой же…»
«Ну, тогда и мой отец тоже… – Рубль хохотнул, – великий философ».
«Может быть, может быть… Но ты, Фрэнки, не спросил, зачем мне такие деньги!»
«А мне до лампочки. Ты просишь, значит, тебе надо».
«А если бы я у тебя тыщу попросила?»
«Тыщу сразу не нашел бы. Но, если есть время, то и тысяча не проблема. Это же всего лишь деньги. Они под ногами валяются. Только не ленись подбирать».
«Хм-м…» – Белка положила голову Рублю на бедра, а Рубль намотал на указательный палец прядь ее рыжих волос.

**

Брюс и Полина, свесив ноги, сидели на деревянной, чуть покосившейся пристани. Невысокие речные волны шлепали о столбы, заросшие длинными темными водорослями, с плеском набегали на берег, усеянный галькой. На противоположном берегу реки гасли и вспыхивали огоньки многоэтажек. Чернел вдалеке пятигорбый скелет железнодорожного моста,  а над ним мерцал кружок луны цвета ртути. Покачивались лодки, хлюп-хлюп по воде; стукались бортами. Звенели цепи, которыми лодки были прикованы к пристани. Дрожали на темной воде желтоватые блики; поскрипывали старые доски и брусья. Теплый ветер играл с камышовыми зарослями, камышовые стебли качались и шуршали, а от реки пахло огуречным рассолом. Красная мигающая точка пересекала черное небо. Полина и Брюс следили за ней, пока она не исчезла вдали.
Брюс скинул всю одежду и, разбежавшись, бултыхнулся в реку. Вынырнул через полминуты, фыркнул, поманил к себе Полину, она спросила: «Холодно?!» Брюс помотал головой, и Полина стянула босоножки. Сняла штанишки и блузку, уложила их на доски пристани, сверху бросила лифчик и трусы, осторожно присела на край пристани, потянулась  пальцами ног к воде. Оттолкнулась, ойкнула, ушла под воду с головой, тут же вынырнула и поплыла к Брюсу по-лягушачьи.
Держась за руки, они выбрались на каменистый берег в двадцати метрах от пристани. От их кожи шел пар, а тела светились под луной жемчужно.

**
Мамонт, сбившись с тропы, брел по лесопарку в темноте. Обнимал стволы берез и сосен, спотыкался о пеньки. Он то карабкался вверх на холмики, погружая расщеперенные пальцы рук в мягкий, толстый дерн, усыпанный прошлогодними сухими листьями и иголками, то скатывался, кувыркаясь, в ложбины и овраги. Он шумно дышал, из носа у него текли сопли, слюна пузырилась на губах, его шатало и мутило. Врезался в сосну грудью, ободрал щеку о кору, его обильно вырвало, и ему стало чуть легче. Его качнуло в другую сторону, и он, едва поспевая ногами за туловищем, шумно вломился в кусты, оцарапал лоб и ладони о ветви, усеянные мелкими шипами. Выбравшись из зарослей, споткнулся о сухую, изогнутую ветвь в руку толщиной и метра два длинной, шлепнулся лицом в мох. Выплюнув изо рта сор, занес ногу над ветвью и, кхэкнув, резко опустил ногу. Ветку не сломал, но ушиб пятку, зашипел, плюхнулся на задницу, задрал голову, взвыл. Тяжело поднявшись, схватил ветвь, широко замахнулся в сторону и хрястнул ветвью со всей силы о ближайшее дерево. Ветвь завибрировала, и ладони ожгла боль. Выронил ветвь, отдышался и стал карабкаться, отплевываясь и матерясь, на очередное всхолмие. Вполз на него на четвереньках, поднял голову: впереди, на широкой поляне, горел костер. Вокруг костра сидели на корточках четыре парня и две девушки. Они настороженно смотрели в сторону Мамонта, пытаясь высмотреть во тьме источник шума. В руках они держали тонкие прутики, а на прутиках – зефир, который они поджаривали на костре. Зефир пузырился и уже приобрел желтоватый, а местами коричневый цвет. В круге от костра поблескивали две винные бутылки, початая и пустая. Порыв ветра прибил на пару мгновений языки пламени к земле, обнажив раскаленные угли, затем костер вновь взметнулся вверх. Мамонт медленно, стараясь идти ровно, двинулся вперед; он опустил голову, смотрел исподлобья, сжимал и разжимал кулаки. Его немигающий взгляд источал первобытную злобу. Обе девушки и два парня, ближайших к Мамонту, смотрели с испугом на его уродливую окровавленную голову с всклокоченными волосами, на губы, с которых свисала слюна, на изодранную, грязную футболку. Но другие два парня изучали приближающегося Мамонта спокойно, с насмешливым прищуром. «Чего-нада?» – услышал Мамонт, остановился и ответил: «Лимонада!» – и указал пальцем на бутылку. «Это не твое. Гуляй мимо», – услышал он, и прозвучало это нарочито доброжелательно, и один из парней поднялся с корточек, сунул руку за спину, вытянул из-за ремня две палочки, каждая длиной с локоть, скрепленные одна с другой короткой цепочкой. Сжав палочку в кулаке, парень стал с меланхоличным видом небрежно покручивать кистью и предплечьем, и палка, висевшая свободно, завертелась в воздухе, описывая круги и восьмерки. Мамонту уже видел такую штуку – у Брюса, который старательно и ловко жонглировал ею. Мамонт тогда показал на Брюса пальцем и, закинув голову, рассмеялся. Брюс слегка мазанул Мамонта по вытянутой руке, по мякоти предплечья, и Мамонт тут же издал громкое, возмущенное «а-а-а!» и стал яростно тереть ушибленные мышцы. Он попросил у Брюса: «Дай-ка мне эту вертелку!» Попробовал повторить движения Брюса, но тут же сам себе залепил палочкой в ухо и ошалел от боли.
Мамонт сказал парню: «Тебе, что ль, слабо со мной голыми руками? Ну, ты и ****ат тогда…» Парень, который вовсе не собирался нападать, а лишь красовался перед девушками, после таких слов не мог уклониться от драки. «За ебаната ответишь!..» – сказал он не вопросительно, но утвердительно, и засунул палочки сзади за ремень. «Угу…» – произнес Мамонт. «Борзый, да?» –  спросил парень и пошел на Мамонта. «А-то!» – согласился Мамонт, но стал отступать. «А чего пятишься? – парень недобро улыбнулся. – Как базлать, так смелый, а как отвечать за слова, так сразу сдулся?..» Мамонт промолчал, повернулся и, мелко семеня, сбежал в ложбину; опустился на карачки, стал быстро перемещаться, шаря ладонями по дерну. Парень встал на краю ложбины, нагнулся, уперев ладони в коленки, и всмотрелся в темноту: «Эй, чувырло, ты где?!» Мамонт уже отыскал ветвь, которой он бил по деревьям, и сжал ее в руках, как винтовку, направив самый широкий конец вперед. Сказал, обращаясь к темному силуэту наверху: «Я тут!..» – и, разбежавшись, взлетел на всхолмие. Стоявший наверху рухнул на спину – ветвь торцом впечаталась ему в подбородок. Мамонт со звериным рыком помчался к костру, держа ветвь двумя руками, как палицу. Компания рассыпалась в стороны, Мамонт гонялся то за одним смутным силуэтом, то за другим. Никого не догнав, он стал лупцевать ветвью по стволам, так, что отлетали древесные чешуйки. Он не ощущал ни боли в ладонях, ни утомления, ни рези под веками от попадавших туда крохотных кусочков коры. Глаза его выпучились, на губах запузырилась пена, он потел, как в жаркой бане. Ветвь хрустнула и разломилась надвое, Мамонт ударил по стволу обломком, пнул дерево пяткой, издал мычащий звук, застыл на миг; ноги его подогнулись, он рухнул на спину, дернулся пару раз и провалился в сон.
Очнулся, когда первые лучи восходящего солнца пробились между стволов. Его веки склеились от слизи, щеку покрывала бурая короста, на губах засохла желтая пена, и по ней ползали черные мошки. Мамонта трясло от холода, он продрал глаза, вскочил, и, обхватив  себя за плечи, побрел к поляне. На месте костра – серый овал. Ветер дунул, унес пепел, обнажились остывшие угли. Мамонт нагнулся за ополовиненной бутылкой вина, выдул содержимое залпом, ему стало теплее. Он высморкался, поочередно зажимая указательным пальцем то одну ноздрю, то другую, вытер палец о колено. Нашел прутик с застывшим жареным зефиром, стряхнул с зефира муравьев, стал жевать с усилием; приторная вязко-тягучая масса липла к зубам, как ириска, застревала в щербинах и дуплах; на зубах поскрипывали угольные крошки.
Приблизился к краю ложбины, огляделся кругом. Тела парня, которого он вчера сшиб ветвью, не обнаружил, но в траве блеснула цепочка. Мамонт поднял палочки, осмотрел их, они оказались гранеными, и сунул их за ремень у поясницы. Почесал бока, потер лицо, случайно содрал коросту. Посмотрел на пальцы, увидев кровь, чертыхнулся, вытер ладони о футболку. Нашел в траве, недалеко от кострища, две запечатанные бутылки пива, одну запихнул в передний карман джинсов, другую открыл зубами. Отхлебнул и, щурясь одним глазом, кособоко поковылял между деревьев. Обнаружил тропинку и по ней вышел к трамвайным путям, огибающим грибовидную водонапорную башню. Восходящее солнце окрасило половину башни в алый цвет, а другая половина оставалась черной. Мамонт приложил крышечку бутылки к выпирающей из стены ржавой скобе и коротко ударил сверху основанием ладони. Жестяной кружок отлетел, из горлышка хлынула пенная струя. Мамонт приложился к бутылке, задрал голову, всасывая теплое пиво. Пена текла по руке и щекам. Выдув до дна, громко рыгнул, отбросил бутылку и прислонился к стене водокачки с солнечной стороны, к неровно отесанным камням. Замер в блаженстве минуты на три.
Когда Мамонт добрался до дома, солнце уже палило вовсю. Мамонт шел с голым торсом, он снял футболку по дороге, и время от времени вытирал ею шею и чумазое лицо.
Входная дверь висела на одной петле, Мамонт поднялся на черное, скрипучее крыльцо  и пнул дверь ногой, так что она отвалилась и грохнулась плашмя на землю, подняв облако пыли. В комнате родителей, на захламленном столе, среди перевернутых стаканов, пустых консервных банок, рыбьих костей, оберток от плавленых сырков и кожурок от ливерной колбасы, отыскал несколько кривых окурков. На кухне нашел спички, там же подымил, прикуривая один окурок от другого. Стоял, уперев правое колено в подоконник, смотрел в окно. Во дворе колыхались зелено-бурые заросли: вымахали на полтора метра крапива, репейник и сныть. Выбросив последний окурок в форточку, достал из-за ремня палочки, шваркнул ими об стол, уселся на край табурета. Лезвием кухонного ножа стал процарапывать буквы, сначала на одной палочке, потом на другой. Осмотрел, остался доволен. Включил газ, разместил нож на плите: так, чтобы пламя лизало острие. Минуты через три оно раскалилось докрасна. Мамонт несколько раз прижал метал к дереву, выжег первую букву. Острие потемнело, и Мамонт снова раскалил его. Через час закончил, вытянул руки с палочками перед собой, осмотрел надпись и остался ею доволен. На одной палочке чернело  брюсу, а на другой  от мамонта.