Яблоко юности 12

Двенадцать

Утреннее солнце било в глаза. Вероника поднялась с тахты, накинула халат на голое тело, скрепила резинками волосы в хвостик. Прошлепала до окна босиком, задернула синие в цветочек шторы, но тут же отвела их в стороны. С высоты третьего этажа она проводила взглядом четыре мужские фигуры, перемещающиеся шеренгой по противоположной стороне улицы. Вероника повернула голову. Арно, закрытый до пояса одеялом, лежал на тахте и тихонько позевывал.
«Компания твоя!» – сказала Вероника.
Арно неторопливо, с ленцой встал, прошелся голышом до окна, встал позади Вероники, обхватил ее плечи, прижался скулой к ее щеке, посмотрел одним глазом за окно, на удаляющиеся спины: «Шуруют, добры молодцы».
«Серьезные такие…» – Вероника высвободилась из оюъятий, завела сложенные руки за голову.
«Да, они очень серьезные. У них ведь де-ла! – Арно усмехнулся, подул Веронике в ухо, она чуть шутливо поморщилась. – Только эта компания не моя. – Сказал Арно. – Я сам по себе. Моя компания осталась в Ростове. Здесь у меня друзей нет… А эти парни, они ничего… но слишком уж мелкие для меня. Им лет по пятнадцать-шестнадцать, не больше».
«А выглядят старше».
«Акселераты. Но мозгами зеленые».
«Ой! А ты, можно подумать, матерый?.. Мужик!»
«Мужики в поле, землю пашут… А я, да, поматерее иных стариков буду. Вот у нас в Ростове…»
 «Ты мне с этим Ростовом уже все уши прожужжал!..» – Вероника повернулась к Арно лицом, уселась на подоконник. Усмехнулась: «А тебе и правда уже восемнадцать?» – Вероника вцепилась в загривок Арно, чуть отклонилась назад, разглядывая Арно с прищуром, изучающе.   
«Будет. Скоро».
«А ведь говорил, что уже…»
«Месяц туда, месяц сюда, какая разница… Тебе я нужен или паспорт мой?»
«А что ты с этими малявками крутишься, если взрослый такой?»
«Ну, надо же с кем-то общаться».
Вероника вскинула брови в притворном возмущении: «А со мной ты, значит, потому, что надо же с кем-то спать?!» – стукнула его кулачками в грудь, надула губы.
«Я про тебя сейчас и слова не сказал. Это ты сама навоображала чего-то там… – Он подхватил Веронику под ягодицы, снял с подоконника, прижал к стене. Через несколько минут они кувыркались на полу, а через полчаса переместились на диван. Через час Арно подложил под голову две подушки, сцепил пальцы на затылке, прикрыл глаза. Вероника положила голову ему на живот, двумя пальцами потеребила волосы вокруг пупка.
«Арно?!»
«У-у?..»
«А почему ты по улице в домашних тапочках ходишь?»
Арно передернул плечами:
«Привык… А что?»
«Да, ничего… Но ты не мог бы… надевать приличную обувь, ну, хотя бы иногда? Ну, хотя бы тогда, когда ты идешь по улице со мной…»
«Ты меня стыдишься?»
«Нет. Но как-то… неловко… Мало что мальчик такой молоденький, так еще и в тапках!»
«Не такая уж у нас с тобой большая разница в возрасте».
«Не такая… Но туфли-то можно приучиться носить? Вместо тапок этих дурацких. Ну, кто в тапках по улице ходит?»
«Я».
«А зимой? Зимой ты тоже в тапках на голу ногу? У нас тут ведь не Сочи».
«Зимой я в ботинках», – буркнул Арно.
«Ну, вот видишь! Можешь ведь носить ботинки зимой. Значит и летом сможешь носить туфли!»
«Летом – тепло».
«Ну-у, пожалуйста… – протянула Вероника и погладила Арно по макушке, – ради меня!»
Арно не ответил, положил ладонь Веронике на шею.

Они сидели за кухонным столом, покрытом клетчатой клеенкой, белый кофейник был полон, в соломенной корзинке желтели плюшки в форме сердечек. Вероника приподняла кофейник, придержала указательным пальцем крышечку, направила темно-коричневую струю в одну чашку, затем в другую.
«Арно?!..» – Вероника осторожно поставила кофейник.
«У-у?..» – Арно принюхался к пару из чашки.
«Я хочу, чтобы ты встретил подходящую тебе девушку…»
«Ты и есть подходящая», – Арно взял плюшку и, полюбовавшись ее формой, понюхал с наслаждением, а затем с нескрываемым аппетитом куснул.
«Я соломенная вдова, – вздохнула Вероника.  – И с довеском…»
«Хороший у тебя довесок. Милый такой… – Арно отхлебнул, чмокнул губами. – То, что надо!.. Я и про Тусю и про кофе».
«Туся тебя обожает…» – Вероника внимательно наблюдала, как Арно жует, подливала ему кофе, сама ела мало, – Ешь-ешь! А то очень худой. Тебя надо откормить».
«Пытались уже… это бесполезно, – Арно взял вторую плюшку, всмотрелся в нее, как будто прицеливаясь. - Всегда был худым, сколько ни пихал в себя... Вкусно!»
«А я-то думала…–  Вероника усмехнулась, – ты сейчас скажешь: да, какие это плюшки, вот у нас в Ростове, плюшки так плюшки!»
«Нет, плюшки у вас здесь и вправду хорошие».
«Ну, хоть что-то у нас есть хорошего!.. А-то у меня от твоего Ростова уже в голове звенит».
«Знаешь, как там сейчас здорово!!!» – Арно откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке, зажмурил глаза.
«А почему же ты здесь, а не там?»
«Долгая история… Я здесь, главным образом, из-за матери. Она у меня на инвалидности. Я не могу ее здесь вдвоем с бабушкой оставить. Бабушка с ней не справится».
«А в Ростове твоя мама не хочет жить?»
«Не может. Я не стану тебе всего рассказывать. Не могу. Дело в моем отце…»
«У него конфликт с ней?»
«Нет, они редко ссорились».
«А что с ним?»
«Ничего. Уже ничего. Он мертв. Его убили».

**
Мамонт томился в ожидании на пустыре, потел, сидя на горячей автопокрышке. Он упирал кулаки в широко расставленные колени; на его голые плечи была наброшена сизая стеганая телогрейка, а ноги были обуты в кирзовые сапоги со сморщенными голенищами.
«Мамонт, ты чего так разоделся?! Как будто в Кремль?» – Чиган рассмеялся и хлопнул Мамонта по плечу, выбив из телогрейки облачко пыли.
«У меня вот еще, что есть, – Мамонт движением плеч скинул телогрейку, оставшись в синей майке-безрукавке. Он поднял руки и согнул их в локтях. К предплечьям Мамонта были примотаны ремешками прямоугольные отрезы войлока, на каждом отрезе – полоска железного строительного уголка, в металле просверлены дырочки, а через дырочки пропущены шнурки, и этими шнурками уголки крепились к войлоку. – Во, тебя бьют, а ты просто ставишь блок, и кость у мудона надвое… хрус-сь!»
«Слышь, ты, гладиатор, – сказал Рубль, оценив доспехи Мамонта, – снимай-ка ты эту поебень. Уговор был – без оружия. Опозорить нас хочешь?»
Мамонт помялся и нехотя снял самодельные поручи, и спрятал их внутри покрышки.
«А кирзачи на Картошке снимешь», – сказал Рубль.
«Кирзачи, это не оружие», – возразил Мамонт.
«Подкованные – оружие. Смотрите-ка! У него и на носках и на каблуках набойки… Мамонт, ты, что, убивать там кого-то собрался?»
«Ну-у… это я так…»
«Кирзачи снимешь! Будешь босиком махаться».
«Иди ты!..» – Мамонт подтер пальцем соплю, злобно глянул исподлобья.
«Да, надо будет снять, – кивнул Чиган. – А-то шкеты не поймут».
«Еще один умник...» – буркнул Мамонт.
«А вот фуфайку можно оставить, – добавил Чиган. – Фуфайка, это точно не оружие».
Все рассмеялись, даже Мамонт улыбнулся, хотя и с выражением обиды на лице.

**
Красно-желтый ромб воздушного змея парил над булыжной насыпью, которая сизо-черной косой выгибалась вдоль покрытого зеленью берега реки. На узком конце насыпи, между двух столбов, торчащих из воды, дремал одинокий рыбак в широкой белой панаме. Плавился асфальт, сверкали перила моста, и бликовала серебристо мелкая рябь на воде.
Изнывая от жары, глотая душную вонь от раскаленных солнцем метала, асфальта и бетона, вяло протопали через мост гуськом, спустились по винтовой лестнице на Картофельный полуостров. Прошли по пыльной тропе между огородными наделами, на которых кое-где копались согбенные мужчины и женщины, полуодетые, местами загорелые, в панамах и косынках, в семейных трусах и в шортах, в растянутых трико и в купальниках; огородники дергали сорняки, тяпками рыхлили землю, подрезали зеленые усики, стучали молотками, укрепляя ветхие сарайчики.
Продрались, хрустя ветками и чертыхаясь, если паутинки прилипали к лицам, сквозь протяженные заросли боярышника, коринки и дикой сливы. Песчаную прибрежную лысину размером с футбольное поле с одной стороны ограничивал дощатый забор, над которым зеленели продавленные крыши заброшенных амбаров, а с другой – тесно сплоченные стволы деревьев, которые хаотично оплетали лианы ползучих растений. Воняли нагретой резиной дырявые автопокрышки, сложенные вдоль забора рядами кривоватых башен. Сухой ветер доносил запах гниющих на берегу реки двустворчатых моллюсков.
Переминались в ожидании, почесывались, зевали, хмыкали, прочищали горло,  сплевывали, щурились, жмурились, утирали пот, разглядывали изучающе сверстников, появляющихся с разных сторон на прогалине, возникающих из солнечных снопов, из пыли да из порывов ветра, сверстников спрыгивающих с забора или протискивающихся между деревьями, планирующих на перепончатых крыльях с высоких облаков или вылезающих, как хищные черви, как сколопендры, пауки и змеи, из глубоких нор, вылезающих из воды, разевая зубастые пасти, бия чешуйчатыми хвостами.
И сверстников дружественных разглядывали и сверстников враждебных. На сухом песке десятки когтистых ступней, копыт и перепончатых лап оставляли вмятины, уничтожали мелкие островки, заросшие слабой жухлой травой. Светло-желтая, залитая солнцем площадка, потемнела с двух сторон, это темные разрозненные фигуры сбились в две вибрирующие и гудящие стаи.
Рубль сглотнул слюну, спросил, не оборачиваясь: «А воду кто-нибудь взял?» Ответа не дождался, проворчал: «Хрена кто воду взял. Обо всем мне надо думать». Чиган перекатывал в правой ладони с десяток камешков, пересыпал их по одному в левую ладонь, отбросил в сторону, камешки веером рассыпались по песку. Закурил, но тут же отбросил сигарету, просипел: «Ну и жара, курить тошно». Оглянулся на Мамонта, Мамонт уже стянул кирзовые сапоги, отбросил в сторону телогрейку, его голубая майка-безрукавка стала темной от пота, голые ступни покрылись серой пылью.
Две стаи погудели-погудели и враз притихли. Замерли на минуту и без всякого сигнала медленно двинулись на сближение, с каждым шагом разгоняясь, с каждым прыжком взлетая все выше. Топали копытами, щелкали клешнями, свистели крыльями, били, выпучив зенки, хвостами по земле как плетками, и скрежетали жвалами. С треском сшибались рогами и панцирями, разевали клыкастые пасти, клацали зубами, выпускали когти. Вцеплялись в друг друга, шипели, рычали и взвизгивали. Брызгали едкой слюной, истекали горячим потом, роняли кровавые сопли.   
На жаре все быстро выдохлись, и драка утихла сама собой. Драчуны разбрелись в разные стороны по вытоптанной до черноты поляне, задвинские смешались с центровыми, поглядывали друг на друга устало и равнодушно.
Туча, тяжело дыша и пошатываясь, добрел до берега реки, рухнул на карачки и окунул голову в воду. Поболтал головой в воде, пофыркал, загладил волосы назад. Раздвинулась осока, на берег прошлепал рыжий взъерошенный парень со вздернутым носом и с клочковатой редкой порослью на щеках и подбородке, опустился на корточки, стал зачерпывать воду двумя ладонями и плескать ее на окровавленное лицо. Незнакомец косо поглядел на Тучу и продолжил умываться. Чернела запекшаяся кровь в его ноздрях. Спросил, отплевываясь, не поворачивая головы: «На курево не богат?» Туча вытащил из заднего кармана джинсов смятую в лепешку желтую пачку с изображением верблюда, протянул незнакомцу: «Держи! Если там еще что-то осталось…» Незнакомец воскликнул: «О-го! Кэмэл! – вытер мокрые ладони о штанины, потянулся за сигаретами: Ну, ты кудряво живешь…» Туча усмехнулся: «Не жалуюсь. Кто какую жизнь себе выбрал, тот так и живет». Незнакомец двумя пальцами, осторожно, чтобы не увлажнить табак, выудил из пачки плоскую кривоватую сигарету, критически осмотрел ее, сказал: «Сойдет…» Указал пальцем на голову Тучи: «А, это… не я тебе засандалил?» Туча потрогал правый глаз, заплывший, начинающий наливаться синью, ответил: «Может и ты. Я, что, помню вас всех?..» Незнакомец довольно хохотнул: «Бланш-то под правым глазом! А левшей-то у нас всего двое, я и еще один… а он-то дико мелкий, ему до головы трудно дотянуться, так он обычно живот пробивает, ныряет в ноги, заваливает и душит, такой вот вреднюк… Так что это точно я приложился, четко… – незнакомец преисполнился гордостью. – Ну, а ты, вобщем, давай! Неплохое получилось махалово, но бывало и веселей…» – и дружелюбно улыбнулся, махнул рукой. «Давай, давай!» – помахал ему вслед Туча.
Чиган нашел тенек под хилым деревцем, присел, согнул колени и оперся спиной о ствол. Мимо проковылял лохматый парень с голым, покрытом кровоподтеками и ссадинами торсом, порванную синюю футболку парень держал в руке. Вытер футболкой розовый пот с живота и с досадой отбросил  ее в сторону. Футболка повисла на ветке чахлого деревца. 
Рубль приблизился, опираясь рукой о серую дощатую ограду, подмигнул Чигану. Задрал майку, ощупал ребра, скривился: «Вроде бы не сломаны, но дышать, шиздец, как больно!» – прислонился спиной к столбику ограды. Кряхтя, медленно нагнулся, закатал штанину: «Теперь, кажется, на обе ноги буду хромать… – И стал обеими ладонями растирать ушибленное колено: – А ты, Чиган, я смотрю, свежий, как огурчик, и ни одного фингала». Чиган хохотнул: «Потому что не хрен башню подставлять, она не для того… Шевелиться надо шустрее! – Чиган вытянул руки, сжал кулаки, опухшие, с ободранными суставами, измазанные кровью, и сказал хвастливо. – Меня никто сегодня не достал, а я зато достал многих… – и улыбнулся радостно. – А вон и Туча на горизонте, живой». Когда Туча подковылял к ним, Чиган обратился к нему: «Слышь, Туча, хватит на меня дуться. Было б из-за чего… Эта Натали… она стервоза еще та. Я с ней больше не хожу, ну-ее-на!.. Так что можешь к ней спокойно подкатывать все, что у тебя подкатывается». Туча не смог сдержать улыбки: «Ну, спасибо. Если стерва тебе больше не нужна, то мне ее хочешь сплавить? Такой ты, значит, друг?!»
К ним, вразвалку, расставляя широко руки, подошел Череп, кровь из разбитого носа запеклась на верхней губе, а правое ухо было в два раза больше левого и горело пунцово. Череп сплюнул на ограду, красноватый плевок медленно потек по шершавому бруску. Череп процедил: «Ваш там один… не угомонится никак». Чиган нехотя, опираясь ладонями о ствол, поднялся: «Я даже догадываюсь, кто».
Череп повел Рубля и Чигана за собой. Обогнули вытащенную на берег, завалившуюся набок и вросшую на треть в песок ржаво-черную баржу. На борту баржи, свесив ноги, сидел Брюс; заметив Рубля и Чигана, он махнул им левой рукой. Правой рукой Брюс придерживал лист подорожника, налепленный на разбитую бровь.
Увязая во влажном песке, Мамонт и парень из задвинских, крепко сжимая бока друг друга, топтались на берегу, иногда забредая по щиколотку в воду. Полукольцом, сложив руки на груди или уперев их в бока, толпились зрители. Некто буркнул: «Завязывайте уже!..» Другой возразил: «Да-не, пусть еще попихаются, дел-ть-т-сё-рано-не-х-х…» Задвинский, который уже совершенно выбился из сил, пытался отпихнуть Мамонта. Мамонт глубоко присел и вцепился зубами в ремень противника, прихватив и кусок кожи. Его противник взвыл, стал колошматить Мамонта кулаками по спине и загривку, но безуспешно. Двое парней схватили Мамонта за ноги и попытались оторвать его от противника. Мамонт сцепил зубы еще крепче, зажмурил глаза, вены у него на лбу и шее вздулись, он издавал низкое утробное рычание. Все четверо рухнули на песок. Зрители заулюлюкали, Чиган и Рубль протиснулись сквозь них. Чиган почесал макушку, взъерошив черные кудри, вздохнул: «Вот, не люблю я этого…» – наклонился к Мамонту, взял его за плечо и основанием ладони коротко ударил по затылку. Мамонт тут же разжал челюсти, перевернулся на спину и обмяк, пустив пенистую струйку изо рта. Чиган обернулся к зрителям: «Ну, чего уставились? Цирк вам тут, что ли?»
Из-за баржи выбежал парень с синяками на обеих скулах и закричал: «Атас, огородники мусорей вызвали!» Все бросились врассыпную, кто-то ломанулся через кусты, кто-то залез на баржу и юркнул в трюм. Брюс спрыгнул с борта баржи, отбросил в сторону потемневший и вялый лист подорожника. На разбитой и припухшей брови уже образовалась бурая корка. Рубль подхватил Мамонта подмышки, а Чиган взял его за щиколотки. «Куда? – крикнул им Туча. – Вы с ним не убежите. Сюда его!» – он указал на кучу старого мусора. Они кинули спящего Мамонту на кучу и поспешно забросали его тело тряпками, обломками деревянных ящиков, кусками пыльной резины. Туча кинул сверху кусок дерюги и придавил его обгорелым поддоном, прищурился: «Вроде натурально выглядит…» Рубль хлопнул его по плечу: «Ноги в руки». Они выглянули из-за баржи, оглядели Картофельный полуостров, оценили царящую на нем суету. Мужчины в синей форме ловили парней, выкручивали им руки, вели к мосту, на котором стоял ряд желто-синих Уазов. «Вяжут всех!..» – сказал Рубль. Он быстро стащил джинсы, скинул кроссовки, остался в трусах и майке. Отцепил от ремня цепочку со связкой ключей, повесил ее на шею и забежал в воду по пояс. Обернулся: «Другого выхода нет. Фиг с ними, со шмотками, новые купим». Туча тяжко вздохнул и стал раздеваться, Брюс последовал его примеру. Чиган махнул рукой: «Не-а… прорвусь, как-нить!..»  Рубль поднял вверх сцепленные руки, желая Чигану удачи, ухнул в воду и поплыл саженками к небольшому, заросшему зеленью островку на середине реки.

Чиган улепетывал от двух милиционеров, которые шумно галопировали, держа фуражки в руках. Пробегая мимо уложенных одна на другую автопокрышек, Чиган подпрыгнул, дернул за верхнюю, и вся резиновая бугристая башня наклонилась и рассыпалась. Первый милиционер споткнулся о покрышку, упал, громко выматерился; второй налетел на первого, перекувыркнулся через голову, сел на задницу и издал губами звук: бр-р-р-р-р... Чиган добежал до плотных зарослей кустарника, лег на землю и под сенью листвы пополз по-пластунски, виляя между тонких стволов как ящерица. Нижние ветки цеплялись за майку, царапали кожу. Чиган высунулся из листвы и увидел прямо перед носом пару пыльных ботинок и синие штанины с прилипшими к ним травинками. Поднял взгляд: милиционер с рыжими усами и бакенбардами, заложив руки за спину, криво ухмылялся, между верхними резцам у него зияла щель в полсантиметра. «Ню-ню-ню!.. – милиционер нарочито дружелюбно подмигнул Чигану и пригладил усы большим пальцем. – Попался?!» Чиган дал задний ход, елозя локтями и коленями по дерну, но сильные пятерни ухватили его за кудри. Милиционер дернул Чигана на себя, Чиган взвыл от боли, попытался выкрутить милиционеру пальцы. Милиционер с усилием вытянул Чигана из кустов: «А-ну-ка, иди-к-ты-сюдой!.. – заломил Чигану руку назад, уселся ему спину, сдавил коленями ребра. – Получишь год колонии за сопротивление представителю власти». Фуражка свалилась с потной лысеющей головы милиционера и, продолжая улыбаться, милиционер добавил: «А за то, что фуражку с меня сбил, еще год сверху».

**
Рубль, Туча и Брюс укрылись от проливного дождя под жестяным навесом трамвайной остановки. Дневной яркий свет сменился сумраком, жара сменилась прохладой. Покрытый причудливой сетью трещин асфальт потемнел, а вдоль тротуара журчал мутный ручеек. Над треугольными силуэтами крыш торчали две тонкие черные трубы с серыми плюмажами дыма. На противоположной стороне улицы, у четырехэтажного краснокирпичного здания урчал желто-синий Уаз с мигалкой на крыше. Из подъезда выбежали два милиционера, громко хлопнули дверцы, закрутилась мигалка, и Уаз, резко рванув с места, скрылся за поворотом, подняв колесами с асфальта водяную взвесь.
Рубль присел на скамейку между Тучей и Брюсом, сказал: «Если сам не расколется, его отпустят… наверное».
«Чиган-то не расколется, –  сказал Туча, – но свидетели…»
«И что? Кого они там могли разглядеть, свидетели? В такой куче-мале».
«Сам понимаешь, какое к цыганам отношение. Если цыган, уже виноват во всем».
«Но Чиган – латыш».
«А-га… Много в нем от латыша! С какой стороны не взглянуть… Свидетели только его увидят и сразу станут пальцами тыкать. И наплетут, что это он драку устроил и вдобавок все помидоры с огородов стащил. А которые не стащил, те передавил».

**
Белобрысый милиционер с синими глазами-льдинками смотрел на Чигана спокойно, равнодушно. Милиционер сидел, сложив худые руки на груди. Синий китель висел на спинке стула, фуражка лежала с краю столешницы. Чиган ерзал на табуретке по другую сторону массивного деревянного стола, пошмыгивал носом, почесывал то один бок, то другой, то пытался пригладить курчавые волосы, разглядывал свои разбитые, опухшие суставы с корками запекшейся крови. Милиционер перевел взгляд на зарешеченное окно: стало сумеречно, струи дождя хлестали по стеклу. Милиционер протянул руку к настольному вентилятору, выключил. Неторопливо поднялся, нажал на тумблер, закрепленный на стене, длинные лампы дневного света на потолке стали загораться одна за другой, мигая и потрескивая. Поправил висящий на стене красный треугольный вымпел с золотистой окантовкой, зашел Чигану за спину, стал, не моргая, смотреть ему в затылок. Чиган поежился, но головы не повернул. Шумно распахнулась дверь, несколько хлопьев штукатурки слетели со стены на крашенные в коричневый цвет доски. В кабинет упружистой походкой вметнулся милиционер с круглым рябым лицом, низкого роста, толстый, бодренький, с широкими плечами и мощными ляжками. Ощерившись, он хитровато, как будто старому приятелю, подмигнул Чигану. Нацепил фуражку на изогнутый рог деревянной вешалки, плюхнулся на стул, метнул на Чигана пару острых взглядов, пошлепал себя по круглому животу, погонял туда-сюда каретку пишущей машинки с заправленным в нее листом бумаги: «Что, не запел еще?» – полуобернулся он к блондинистому милиционеру, и тот, не меняя выражения лица, процедил сквозь зубы: «Молчит…» – и отошел к окну, посмотрел на улицу, заливаемую дождем, уселся на подоконник, закинул ногу на ногу.  Толстый милиционер посмотрел на Чигана строго, нахмурил брови: «Ну, ты, эта-а, паря, того… Хватит дурачка лепить. Выкладывай-ка все по-хорошему, а-то притомил уже! – и посмотрел на Чигана грозно. – А если ты, пигмалион…»
«Пигмей, ты хотел сказать…» – перебил его белобрысый, зевнув.
«Я что хотел сказать, то и говорю!.. – огрызнулся на коллегу толстый милиционер и вновь обернулся к Чигану. – Если ты, пигмалион, не выложишь нам тут всю подноготную, я тебя, знаешь, что?.. знаешь, что и куда?..»
Чиган широко распахнул глаза, придал лицу глупое выражение, почесал макушку: «Я уже все рассказал. Я просто гулял».
«Гулял, значит?..» – толстячок вынул из синего пластикового стаканчика авторучку и стал ритмично выщелкивать-защелкивать кончик стержня.
«Ну, да, – Чиган взъерошил кудри пятерней. – А что нельзя и погулять уже?»
«Гулять-то можно… – милиционер коротким движением кисти метнул авторучку в стаканчик. Стаканчик стал заваливаться, милиционер задержал его падение и придал ему вертикальное положение. Поерошил двумя пальцами разноцветный султан из авторучек и карандашей. – Ты участвовал в массовой драке, паря».
«Ни в чем я не участвовал. Я вообще не дерусь никогда. Я в кружок юных краеведов записался, город изучаю, вот, ходил, изучал Картофельный полуостров…»
«Краевед, угу!» – толстый милиционер повернулся к блондину, и они обменялись усмешками.
«Да. И свежим воздухом дышал заодно…» – кивнул Чиган и почесал ребра.
«Природой любовался?» – спросил толстый участливо, склонив голову к правому плечу и прищурив правый глаз.
«Ну, да, природой. Красиво ж…» – согласился Чиган слегка виновато.
Милиционер фыркнул. «Какая на Картошке красота природы? Насмешил!» – выхватил другую авторучку из стаканчика и стал ею щелкать быстро-быстро, вперив немигающий взгляд Чигану между бровей.
Чиган смутился, пожал плечами: «Ну, река там, кусты, облака… Хожу, значит, никого не трогаю. А потом какие-то хулиганы выскочили и начали драться между собой. Я испугался и в кусты эти самые спрятался. В кусты, ну, да…»
«А от милиции почему бегал?» – милиционер перестал щелкать авторучкой. Открыл правый глаз, прищурил левый и наклонил голову к левому плечу.
«Говорю ж, испугался», – Чиган придал лицу обиженное выражение и пару раз шмыгнул носом.
«Милица-а-анеров испугался?..» – протянул милиционер глумливо и поднял брови вверх, придав лицу притворно озабоченное выражение.
«Ну-у, да… и их тоже…» – согласился Чиган.
Толстый милиционер встрепенулся, резко вскочил, отпихнув стул назад. Чиган вздрогнул и отшатнулся, вцепился обеими руками в табуретку. Милиционер оперся кулаками о столешницу, обратился к коллеге: «Вот мы, значит, какие страшные!» – и, резко сменив выражение лица с сурового на добродушное, мелко загыгал, потряхивая брюшком. Мягко ступая, приблизился к Чигану сбоку, посмотрел дружелюбно, с лукавинкой. Легонько похлопал Чигана по плечу, снизил голос до полушепота: «И никого из участников драки ты не знаешь?»
«Конечно, нет, – Чиган распахнул повлажневшие глаза, придал взгляду невинное выражение. –  Откуда мне их знать?.. Я просто там гулял».
«Яблоки в садах воровал!!!» – выпучив глаза и нагнувшись, гаркнул милиционер Чигану в правое ухо. Чиган прикрыл ухо ладонью, отшатнулся, зажмурился. Милиционер ударил кулаком по столешнице с такой силой, что стаканчик, подпрыгнув, опрокинулся, карандаши и авторучки покатились к краю стола, посыпались на пол.
«Какие яблоки? – захныкал Чиган, сжавшись в комок. – На Картошке нет садов, только огороды…» – Чиган едва не плакал.
«А-а-а! Значит, изучил уже там все? – милиционер со зловещим видом навис над Чиганом и пророкотал басом. – Разведал уже, значит, где что плохо лежит, а? Частенько, значит, там гуляешь?»
«Бы-ва-ет, – протянул Чиган жалобно и ту же перешел на подобострастную скороговорку. – А что, нельзя? Я просто так, я никого не трогал… я гулял. Нельзя?»
«Можно-можно… – сказал милиционер тихо, нарочито спокойным тоном. Выпятил живот, заправил выбившуюся из синих брюк голубую рубашку. Глубоко вдохнул и, сжав кулаки, свирепо рявкнул. – Высматривал, значит, где что своровать?!»
Чиган переместился на самый край табуретки, скрючился. Милиционер оглядел его презрительно, указал пальцем на рассыпанные по полу карандаши и авторучки: «Подбери».
Чиган шустро вскочил, с угодливой улыбкой, глядя преданно в глаза милиционеру опустился на корточки и стал суетливо собирать рассыпанное, приговаривая: «Ну-у… что на Картошке воровать? Грабли, что ли, ржавые?»
«Ага! А было б что, значит, стащил бы?» – милиционер плюхнулся на стул, сложил руки на животе, окинул Чигана пренебрежительным взглядом, громко зевнул, блеснув золотыми коронками.
«Почему? Нет… Зачем? – собрав карандаши и авторучки, Чиган бережно опустил их в стаканчик. Подумав поправил авторучки. – Я не ворую никогда ничего… – Переместил стаканчик на угол стола. – Погулять нельзя, да? Я в кружок краеведов записался…» – оглядев стол, передвинул стаканчик поближе к пишущей машинке. Оглядел натюрморт и снова протянул руку к стаканчику, чтобы улучшить композицию.
«Оставь канцтовары в покое!» – крикнул милиционер раздраженно. Вынул пробку из стеклянного графина, налил воды в граненый стакан и залпом осушил его.
Чиган присел на край табуретки, положил ладони на колени, вытянул спину в струну и нервно моргнул. Милиционер взял из пачки чистый лист бумаги, скатал его в трубку и стал через нее разглядывать лицо Чигана. Чиган глуповато улыбался одной стороной рта. Милиционер положил бумагу на стол, раскатал лист, перегнул углы, согнул лист пополам. Как будто забыв о Чигане, стал складывать бумажный самолетик, высунув от усердия кончик языка. Сложив, запустил самолетик в полет. Все трое проследили взглядами за белым треугольником. Самолетик стукнулся носом в оконное стекло и, перевернувшись, упал на подоконник.
Толстый милиционер вспомнил о задержанном: «Ну, что ты заливаешь тут мне? – протянул он с укором. – Я тебе, кстати, садиться не разрешил еще. – Чиган вскочил и вытянулся, прижав ладони к бедрам. – Не-ну, наглый такой! – милиционер оглядел Чигана критически. – Н-не, ты смотри, какой он наглый, – полуобернулся к коллеге, который с невозмутимым видом продолжал сидеть не подоконнике, не меняя позы. – У него все кулаки разбитые, а он про кружок краеведов заливает! Почему у тебя суставы в ссадинах, а? Упал?»
Чиган посмотрел на свои кулаки с таким удивлением, как будто видел их впервые: «Ну, да, упал. Ободрался чуть…»
«Н-не, он еще и издевается!..» – милиционер поднялся со стула и присел на край стола, включил лампу под зеленым колпаком, – ну-чо, стоишь, как истукан?»
«Так вы ж…»
«Садись, я сказал! – милиционер милостиво махнул рукой, и Чиган осторожно опустился на табурет. – Выж, яж! Яж, выж!..» – передразнил милиционер интонацию Чигана.
Милиционер изогнул гибкую металлическую струбцину, на котором держался плафон, и направил свет в лицо Чигану. Чиган поежился, прикрыл глаза рукой. Милиционер шлепнул деревянной полуметровой линейкой ему по запястью: «На меня смотреть! Глаз не закрывать!.. – повернулся к сидящему на подоконнике. – Врет и не краснеет».
«Щас зажмем ему яйца в дверях, так сразу по-другому запоет», – ответил сидящий на подоконнике, не меняя выражения лица.
«Это всегда успеется, –  толстый милиционер посмотрел с хитрецой, поднялся, подошел к шкафу, порылся в нижнем отделении, достал валенок и сизый гладкий камень размером с кулак, вернулся к столу, сунул валенок под нос Чигану. – Вот смотри, паря, это что такое у меня в левой руке?»
«Ну, валенок…» – Чиган поник головой, опустил плечи, ссутулился.
«Правильно. А что у меня в правой руке?» – и сунул под нос Чигану камень.
«Ну, булыжник, – Чиган нервно передернулся. – И-чо?»
«Сейчас узнаешь «ичо». Я делаю вот так… – милиционер засунул камень в валенок, взялся за голенище обеими руками и взглянул на Чигана выразительно. – А теперь это что?»
Чиган пожал плечами: «Ну-у… булыжник в валенке».
«Правильно. А зачем я его туда сунул? Не знаешь?»
«Не-а…» – Чиган перестал мигать, пустым застывшим взглядом он смотрел на валенок,
«Сейчас узнаешь… –  устало вздохнул милиционер, со скучающим видом обратился к коллеге, грустно улыбнулся, коллега кивнул одобрительно. – Если не выложишь все… с именами-фамилиями, то твоя наглая жопа сразу узнает, зачем мне валенок с булыжником...»
Чиган задумался, внимательно посмотрел на отяжелевший валенок в руках у милиционера. Перевел испуганный взгляд на милиционера. Милиционер, заметив испуг Чигана, выразил на лице удовлетворение.
«Я все расскажу…» – сказал Чиган тихо и угрюмо.
Милиционер оживился, кинул валенок на пол – раздался глухой стук – подпихнул валенок под стол каблуком. Уселся, с довольным видом потер ладони: «Давно бы так!»
«А покурить сначала можн-а-а?» – заискивающим тоном попросил Чиган.
«Мал ты еще ты курить. Покурить ему, видал, а?.. – милиционер укоризненно покачал головой. – Хотя, ладно, хрен с тобой, кури. Кури и пиши», – и пододвинул к Чигану стеклянную граненую пепельницу.
«А у меня сигарет нету… Вы ж отобрали…»
«Ох, ну и нахал! – воскликнул милиционер, но улыбнулся вполне добродушно. – Кстати, откуда у тебя Марлборо? – милиционер выдвинул ящик стола, взял в руку и стал рассматривать полупустую красно-белую пачку, открыл ее, достал сигарету, понюхал, водя под носом. Обратился к коллеге: – Слышь, ты когда-нибудь штатовские курил? Вот и я не курил!.. А этот, гляди-к, еще салага салагой, а уже Марлбором балуется… У фарцы, небось, купил? Со спекулянтами, значит, делишки имеешь? Может, тебя обэхээсэсу передать, а? Шучу-шучу, не боись!На фиг ты нужен обэхээсэсу! А деньги на такое курево, где берешь? Воруешь, да? Ладно, не боись, шучу я. Ты, главное, пиши-пиши…» – милиционер достал сигарету и бросил пачку коллеге, тот поймал ее, сунул сигарету в нагрудный кармашек и метнул пачку обратно. Толстяк чиркнул спичкой и выпустил дым: «Ох, сладкая-то какая!» – воскликнул восхищенно. Чиган шевельнул ноздрями, вдыхая аромат. Милиционер положил пачку на край стола, указательным слегка пододвинул к Чигану, но когда тот протянул руку, прикрыл пачку пятерней. Хохотнул, сграбастал пачку и сунул ее в боковой карман кителя: «Обойдёс-си». Из другого кармана достал пачку Примы: «Покуришь, вот, пролетарских... Не-ну, все-таки наглый ты какой-то! Не по годам… – милиционер осуждающе покачал головой. – Но ты, главное, пиши, пиши. С фамилиями, адресами… Свою фамилию тоже вспомни… Напиши правду, все как было. А если не знаешь, что писать, так мы тебе надиктуем… – засмеялся, обернувшись к коллеге, похлопал себя ладонями по коленкам. – И орфографию, если что, поправим».
Чиган неторопливо размял приму, превращая ее из овальной в круглую. С обеих концов сигареты на пару миллиметров вылез табак, Чиган отщипнул табачинки с одного конца, придавил большим пальцем краешек бумаги. Милиционер резко бросил в лицо Чигану коробок спичек. Чиган поймал его коротким движением руки, невозмутимо зажег спичку, хотел швырнуть коробок обратно, но передумал и положил его рядом с графином. «Ты смотри, – толстый милиционер повернулся к худому, – реакция-то какая,  у краеведа нашего! Прям второй Ринат Дасаев… Это ты в кружке краеведов, что ли, такие рефлексы наработал? А?.. Ладно, ты, главное, пиши-пиши…»
«Напишу-напишу, – сказал Чиган хмуро, –  накурюсь вот только…» – и задымил с удовольствием, откинув голову и прикрыв глаза.
«Что, нравятся рабоче-крестьянские?» – ухмыльнулся милиционер.
Чиган, не открывая глаз, кивнул. Милиционер посмотрел на свою сигарету, строго заметил: «Сигаретка-то импортная вкусненькая, но уж больно быстро сгорает. Не накурился я… – и достал вторую. – Растекся, да? Давно бы так. Нечего из себя партизана корчить. Все вы такие, сначала герои, а чуть нажмешь, так все и выкладываете».
Кабинет заволокло дымом. Милиционер включил вентилятор. Молча слушали его жужжание. «Ну, долго ты еще курить будешь? Дети желтыми будут! – милиционер затушил свой окурок в пепельнице. –  Хватит смолить, давай-ка, пиши».
Чиган положил левую ладонь на стол рядом с пепельницей. Не мигая, уставился на ладонь, сделал глубокий вдох. Медленно вытянул руку с дымящимся окурком, занес ее над пепельницей. Но изменил направление и вдавил окурок в левую ладонь, между большим и указательным пальцем. Задержал дыхание, выпучил глаза. С шумом выдохнул через рот. Вдавил окурок еще сильнее. На нижних веках Чигана заблестела влага, одинокая слеза покатилась по щеке. Ноздри широко раздулись, губы плотно сжались. Чиган крепко зажмурился, часто задышал через нос. Не торопясь положил смятый затушенный окурок в пепельницу. На коже образовалось пятно клубничного цвета, размером с две копейки, обрамленное бледно розовым неровным ободком. Чиган согнулся, прижал обожженную ладонь к животу, накрыл ее здоровой, и стал покачиваться взад-вперед, издавая протяжные шипящие звуки.
Милиционеры глядели на Чигана остолбенело. Опомнившись, вскочили одновременно и метнулись к Чигану, запоздало хватая его за руки. Вытаращились на ожог, из которого сочилась сукровица.
«Ты, что, паря, совсем офонарел?!» – просипел толстый милиционер испуганно.
«Н-ну, да…» – ответил Чиган и улыбнулся сквозь слезы

**
Худойбердыев сидел в трамвае у окна, наблюдал за крохотными каплями воды, во множестве сбегавшими по стеклу наискосок. Светофоры окрашивали капли то в зеленый, то в желтый, то в красный цвета. Худойбердыев достал из наплечной сумки болоньевую ветровку с капюшоном, надел ее поверх пиджака, снял кепку, сунул ее в сумку, натянул капюшон до бровей и метнулся к дверям, едва они разъехались в стороны. Скользнул взглядом по трем силуэтам, шагнул уж было на проезжую часть, но обернулся и забежал под козырек. Стянул назад мокрый капюшон, протянул руку каждому. С ироничной улыбкой оглядел лица, разукрашенные синяками, покрытые ссадинами.
«Чего торчите здесь?..»
«Чигана… – ответил Рубль, – то есть Бруно Чодарса забрали в мусарню… то есть в отделение ми...» – и мотнул головой в сторону подъезда.
«Что натворил?»
«А-ничо…»
«Так уж, ничо! – усмехнулся Худойбердыев. – Не бывает так… Почему задержали?»
Рубль пожал плечами: «Перепутали с кем-то».
«Ладно. Разберусь. Если перепутали, распутаю. А чего все красивые такие?»
«На соревнования по боксу ездили», – ответил Рубль.
Худойбердыев покосился недоверчиво: «Ну-ну… Знаю, я какие у вас соревнования. Сам таким же был…»

**
Рубль, Чиган, Туча и Брюс вошли в подъезд и стали гуськом подниматься по лестнице, оставляя мокрые следы на стертых каменных ступенях.
«Вовремя там этот Чингисхан нарисовался, да?» – Рубль полуобернулся к Чигану, шедшему следом.
«Мильтон, он и есть мильтон, – ответил Чиган. – Это он так в доверие втирается. А как вотрется, так сразу – цап».
«Он тебя, между прочим, из мусарни вытащил…» – сказал Рубль с укоризной.
«А они бы меня и так отпустили. Ну, помурыжили бы часок-другой... Не было у них ничего на меня».
«Что это у тебя с рукой?» – спросил Туча, поднимавшийся вслед за Чиганом.
«Сигаретой».
«Они об тебя сигареты, что ли, тушили?» – воскликнул Туча.
«Нет. Я сам».
«Сам?» – удивился Туча.
«Ну, они меня припугнуть решили. Думали, я тюха сопливый, они подергают за нервы, и я расколюсь. А я закурить попросил… типа с-щас запою. – Чиган довольно хохотнул. – А сам докурил и окурок… себе в ладонь. Ох, видели бы вы эти рожи мильтонские!»
«И они сразу поняли, что ты – железный дровосек, да?» – спросил Рубль.
«Ну, вроде…» – Чиган ухмыльнулся и с довольным видом посмотрел на забинтованную руку.
«Кстати, Мамонта кто-нибудь уже видел? – спросил Брюс, поднимавшийся последним. – Он, может, так и дрыхнет до сих пор на Картошке?»
«Ничего с ним не сделается, – ответил Рубль. – Отоспится и явится».
Они достигли лестничной площадки на четвертом этаже и поднялись на пролет выше. Рубль взялся за отвесную железную лестницу, ведущую к люку на чердак, задрал голову: «Какая-то харя повесила замок».
«И здоровенный такой…» – сказал Туча.
«Петли надо сковырнуть», – сказал Чиган.
«Можно и аккуратно отомкнуть…» – возразил Туча.
«Давайте, через другой подъезд», – предложил Брюс.
«Я вам отомкну! Я вам сковырну! – послышался трескучий стариковский голос снизу.
Замолчали, застыли, прислушиваясь к шагам. Смотрели на серую в черную крапинку кепку, маячившую внизу.
«Все, закончились ваши шлындранья по крышам! Замки на всех люках, во всем районе…» – фигура приблизилась, они узнали домоуправа, прапорщика в запасе Суховатого. Домоуправ снял кепку, резко стряхнул с нее влагу, брызги веером окропили стену; длинный пепельный чуб взвился, обнажив лысину: «Отличные замки, самые дорогие, самые крепкие. Не сломаете! – Суховатый не стал подниматься выше, задрал голову, пригладил чуб, прикрывая им лысину; разместил кепку на затылке. – А если я увижу, что где-то замок сломан, ваши родители мне оплатят… в тройном размере».
«Ага, в пятерном!..» – огрызнулся Чиган
«Не залупайся, – Рубль пихнул его локтем в бок и проговорил, еле шевеля губами, – мы потом тихонько откроем».
«Я вам вскрою, я вам вскрою, – ухмыльнулся Суховатый, сверкнув золотым зубом. – Вскрыватели нашлись, то же мне!» – и пригладил седые пышные усы сложенными вместе указательным и средним пальцами.