Яблоко юности 16

Четыре
 
Бордовый кленовый лист прилип к мокрому стеклу. Ольгерд Фрицланг зажег две свечи в канделябре, выключил люстру, плеснул из граненой бутыли янтарной жидкости в округлый бокал, подержал бокал над пламенем свечи; поднес край бокала к кончику длинного носа, шевельнул ноздрями. Подправил седые усы, сделал крохотный глоток, закрыл глаза. Подошел к окну, за окном темнело, легкий туман имел желтоватый оттенок: два уличных фонаря тускло мерцали в темноте. Посмотрел вниз: по тротуару двигалась коренастая мужская фигура, прохожий, пошатываясь, приблизился к фонарному столбу, обнял его, попытался закурить, уронил пачку сигарет в лужу, шлепнул по луже стопой, давя пачку; и, поскользнувшись на мокрых листьях, шлепнулся на спину. Слетела кепка, обнажая выбритую под ноль голову.
Прозвенел колокольчик, Фрицланг поставил бокал на зеленое сукно ломберного столика. Прошелся по длинному коридору к входной двери. «Добрый вечер, Ольгерд Адальбертович!» – сказал дворник Андрей, одетый в черный плащ с поднятым воротником; голову Андрея прикрывал черный берет, заломленный набок. К груди Андрей прижимал тонкий черный портфель. «Вы предельно точны, молодой человек, это похвально!» – сказал Фрицланг, щелкнув крышкой серебряных карманных часов.
Зайдя в комнату, Фрицланг задернул шторы на окне, включил люстру, загасил свечки латунным колпачком на тонкой витой ножке с рукояткой из кости; указал гостю на тяжелый стул с резной спинкой. Андрей уставился на бутылку с янтарной жидкостью. «Арманьяку не желаете? Отменный!..» Андрей сглотнул слюну: «Увы, Ольгерд Адальбертович, я в завязке!..» – и печально вздохнул. Осторожно присел на краешек  стула; положил портфель на колени, размял пальцы, хрустнув суставами, пригладил сложенными вместе четырьмя пальцами пробор. На лацкане черного пиджака Андрея серебрился значок размером с пятак: восьмиконечный крест, заключенный в круг.
Фрицланг выдвинул нижний ящик массивного квадратного стола, украшенного резными завитушками. Достал толстый прямоугольный предмет, завернутый в малинового цвета бархатную ткань, положил сверток на край стола, развернул: «Вот…» Андрей привстал, на чуть согнутых ногах, не выпуская из руки портфеля, приблизился к столу. Благоговея, провел ладонью по черному коленкору. Рассмотрел вытесненное на переплете изображение: глаз в круге, от круга в разные стороны отходят шестнадцать стрелок, –  провел по углублениям оттиска подушечкой указательного пальца. «Листайте, – предложил Фрицланг, – не стесняйтесь». Андрей приставил портфель к ножке стола. Андрей бережно перелистывал плотные желтые страницы, дышал очень медленно и глубоко. «Прекрасная сохранность, как видите!» – нарушил торжественную тишину Фрицланг. «О, да, весьма! Весьма… – Андрей, подцепив ручку портфеля двумя пальцами, положил его на стол рядом с фолиантом; щелкнул пряжкой замка, сунул руку внутрь портфеля. Посмотрел на Фрицланга вопросительно: «А латинский язык?..» Фрицланг с сокрушенным видом развел руками: «Эту книгу, – Фрицланг положил ладонь на страницу, – как ни странно, достать было проще, чем современный учебник латыни…–  Фрицланг погладил книгу. – Но и его я вам найду. Обязательно. Не сомневайтесь». Андрей удовлетворенно кивнул, вынул из кармана прямоугольный газетный сверток. С черно-белого фотоснимка широко улыбалась девушка в строительной каске. Андрей развернул газету, отсчитал от толстой пачки купюр три четверти, пододвинул деньги Фрицлангу. Сказал чуть извиняющимся тоном: «В складчину берем. На всем, буквально, пришлось экономить». Пока старик, хмурясь, пересчитывал красные и зеленые бумажки, Андрей внимательно изучал одну из книжных иллюстраций: могучее дерево, ветки которого, вместо листьев, усеивали ромбы, треугольники и круги, а также звезды с тремя, пятью и семью лучами; из дупла на дереве выглядывала оскаленная кошачья морда, а ствол дерева был обмотан цепью. Лицо Андрея приобрело  изумленно-восторженное выражение.
У порога Андрей обернулся, бросил на Фрицланга заговорщицкий взгляд. Зажал отяжелевший портфель подмышкой, сбил край берета на правое ухо, поднял воротник плаща и шагнул за порог. Фрицланг пожал плечами, хмыкнул и с хрустом повернул в замке массивный ключ. 
Мамонт поднялся, осторожно шагнул, нагнулся за кепкой, упавшую в лужу, скрутил кепку двумя руками, выжимая из нее воду. Напялил влажную кепку на бритую башку, произнес: «Б-р-р-р-р!..»  – и с сожалением посмотрел на раздавленную в луже пачку Примы. Двинулся, пошатываясь по слабо освещенной улице; левый бок и спина его были испачканы кашицей из мокрых листьев. Под козырьком подъезда на противоположной стороне улицы заметил смутный силуэт мужской фигуры – красный огонек разгорался ярко, поднимаясь вверх, и чуть затухал, опускаясь вниз. Мамонт пересек пустую дорогу, поднял руку, произнес: «Э-э-э…» Курящий мужчина, отбросил окурок в сторону и поспешно юркнул в подъезд. Дверь громко хлопнула, Мамонт досадливо махнул рукой и повернул обратно. Взвизгнули тормоза, белый Запорожец вильнул в сторону, едва не задев Мамонта, водитель притормозил, пустив машину юзом, машина встала поперек дороги, водитель высунулся из окошка, открыл было рот, но Мамонт схватил осколок красного кирпича и замахнулся. Автомобиль затарахтел громче, водитель дал задний ход, осколок кирпича шваркнул по асфальту перед бампером, водитель дернул машину вперед и, вырулив на прямую, дал газу. Мамонт сплюнул и невнятно выругался.

Света, укрытая до подбородка лоскутным одеялом без наволочки, крепко спала на боку, сложив ладошки под ухом. Света сопела одной ноздрей; ресницы девочки слегка подрагивали. Над ее кроватью склонились двое мужчин.
Один из мужчин зажег спичку, осветил лицо девочки, девочка шмыгнула носом. На мужчине была майка без рукавов, он был жилист, с синеватой кожей, болезненно худым лицом и близко посаженными глазами; неровно подстриженная челка доходила ему до широких сросшихся бровей. Мужчина что-то жевал. Спичка потухла, мужчина в темноте передал коробок второму мужчине: «Чиркни…» Спичка вспыхнула, остро запахло серным дымком. Лицо второго мужчины было одутловатым, оно маслянисто поблескивало; редкие пряди сальных волос беспорядочно облипали потную лысину; над и под левым глазом у мужчины чернели кровоподтеки, глаз заплыл и не открывался. Бровастый неторопливо стянул лоскутное одеяло к лодыжкам спящей девочки. Ночная сорочка закрывала ее тело от шеи до колен. Лысый занес руку со спичкой над кроватью и опасливо обернулся на полуоткрытую дверь; из комнаты родителей Светы доносился переливистый храп. «Ну, ты, Джо Одноглазый, – злобно зашептал бровастый,  – ты мне спичкой в ухо-то не тычь! А-то я тебя сделаю Безглазым Джо…» Спичка догорала, огонек обжег пальцы, лысый выронил спичку, она упала Свете на шею и тут же потухла; Света недовольно забормотала, заерзала, чмокнула губами. «Точно тебе надо и второй глаз подбить! – бровастый толкнул приятеля в бок. – Дай сюда коробок, мудило…» Он зажег спичку: девочка лежала с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, вытянув руки вдоль тела. 

Мамонт нацепил наушники поверх кепки, включил плеер: папа-донт-прич!.. – выводил низкий женский голос. Мамонт побрел по улице Маукас вдоль двухэтажных и трехэтажных домов с покатыми жестяными крышами. Дойдя до середины забора, толкнул  калитку, присел на верхнюю ступеньку крыльца под деревянным навесом. Капли стучали по жестяным крышам и доскам навеса, ямка, вытоптанная перед крыльцом, была полна водою. Мамонт достал из заднего кармана джинсов ножик с пластмассовой рукояткой в форме рыбки, раскрыл его, поковырял им балясину, несколько раз метнул в нижнюю ступеньку, сложил и сунул обратно в карман. Откинулся спиной на балясину, натянул козырек кепки на переносицу, сложил руки на груди и закрыл глаза. Слушая музыку: бойз-бойз-бойз!.. – провалился в сон.

Бровастый приподнял подол ночной рубашки девочки и задрал его до пухлых колен. Осторожно, перестав жевать и приоткрыв рот, продолжил подтягивать ночнушку вверх, обнажая бедра, живот и грудь. Изо рта бровастого выпал непрожеванный рыбий воздушный пузырь, шмякнулся на бедро девочки, она завозилась, почесала бедро, всхлипнула во сне.
«Белая такая вся... – прошептал бровастый, поднимая над кроватью шестую спичку. – Как будто светится... Пухленькая… Любишь пухленьких?» Света зевнула. «Да так… – пожал плечами лысый, – как-то все равно…»  По стене, извиваясь, ползла рыжеватая многоножка с длинными усиками. Бровастый прижег насекомое огоньком, многоножка упала на пол, свернувшись в колечко. Отбросив потухшую спичку, бровастый тряхнул коробком, зажег седьмую спичку, глянул, сколько спичек осталось в коробке. Наклонился над кроватью, принюхался, застонал, чуть всхлипнул, всасывая слюну: «А-а, душистая!..» Лысый тоже нагнулся пониже, принюхался: «Кажись, ссаньем несет?.. – отпрянул. – Черт, она ж пердит!» Спичка погасла. «Все пердят, чистоплюй...» – раздался шепот бровастого в кромешной темноте. – Эх, ну и дурак же ты!» – и чиркнул следующей спичкой. «Чо-обзываешься?.. – обиженно протянул лысый и ткнул указательным пальцев в грудь девушки. – Глянь, у нее одна титька больше другой раза в два!» Бровастый усмехнулся: «Тебе не пофиг?» Лысый ответил: «Пофиг, я так просто… Мордашка-то у нее страшненькая…» Спичка погасла. «Ты на себя посмотри, Ален Делон! Какой ты привередливый… То сиськи не такие, то морда. Не смотри на морду ей, газеткой прикрой…» – «Да-не, я ни-чо, я так…» Девочка заворочалась и, когда зажглась спичка, девочка уже лежала на животе. «Зато жопа, глянь, какая! – возбужденно заметил бровастый. – Крепенькая, кругленькая… Орех, а не жопа». Лысый высунул язык: «Мурашками вся покрылась. Холодно ей...» Бровастый хрипнул: «Сейчас согреем».
Света открыла глаза. Бровастый тут же зажал ей рот ладонью и уже в полной темноте нащупал одеяло, набросил на голову Свете. Зашипел: «За ноги держи». Стал наматывать одеяло на голову девочке, она вцепилась в спинку кровати, он стукнул девочке кулаком по пальцам, она рванулась, замычала, засучила ногами.
«За ноги держи, говорю!»
«Держу».
«Плохо держишь».
В темноте, стукаясь боками о стены и дверные косяки, они потащили Свету через комнату родителей в коридор, Света дергалась и выгибалась, стонала сквозь одеяло, намотанное на голову.
«Черт, мелкая такая, а сильная!» – лысый пыхтел, напрягаясь, и потел.
«Кривоногие толстушки, они, да, сильные, – ответил бровастый и ткнул девочке кулаком в живот. – Вот, теперь расслабиться… Куда тянешь, дурак?»
«Куда, куда?.. Не видно ж ничего…»
«В умывальню несем, чего ты ее к выходу потащил? На крыльце, что ли, ****ь собрался? Вот же балда…»
Лысый стер пот со лба, понюхал ладонь: «Бухло с потом выходит, скоро отходняк начнется».
Бровастый нащупал кнопку выключателя, зажглась лампочка. Ногой прихлопнул дверь. Лысый щелкнул задвижкой. Бровастый резко толкнул Свету головой в стену, выложенную зеленоватой кафельной плиткой. Из-за того, что голову накрывало несколько слоев толстой ткани, звук удара получился глухим. Через одну из плиток наискось протянулась трещина. Бровастый нагнул девочку, с силой давя ей венозной ладонью на затылок. Девочка лягнула бровастого ногой в живот. Бровастый шлепнул Свету основанием кулака по затылку и тут же одновременно ударил обеими кулаками по почкам. Девочка застонала, ее ноги ослабли и подкосились, но бровастый удержал ее, ухватившись за одеяло и ночную рубашку. Ткань ночнушки с треском порвалась.
«Ты, смотри, девку-то не угробь случайно», – встревоженно зашептал лысый.
«Не убью, не ссы. Знаю, что делаю… Ты бы лучше помог, чем ****еть!»
«Как?»
«Как-как?.. – передразнил бровастый лысого. – Раскакался, балда! Подтереться не забудь… Одеяло потуже затяни и держи покрепче… Да, не так, балда!.. Как ты держишь?.. Давай, я подержу, а ты первый!.. Вот так надо держать!.. Я ее чуть придушу, она и размякнет. А то ноги так сжала, сучка, что не пропихнуть… Ну-чо-ты-сташь-стылбом. Штаны снимай, мудила!»
Лысый обиженно шмыгнул носом. И потянул вниз растянутые на коленках синие трикотажные штаны.

Мамонт проснулся от холода. Дрожа, поднялся, издал звук: «Уа-а-а-у… б-р-р-р!» Похлопал себя по бокам, растер руки, попрыгал на крыльце. Доски в ночной тишине скрипели громко. Кассета в плеере домоталась до конца и со щелчком остановилась. Мамонт перевернул кассету на другую сторону и нажал на кнопку: тачь-ми, тачь-ми, ай-вона фил-ё-бади… – выводил высокий женский голосок. Мамонт увеличил громкость и взялся за дверную ручку.

«Смажь чем-нибудь!» – прорычал бровастый, который крепко держал голову девочки в локтевом захвате и сгибая ее тело пополам.
«Чем?..» –  ноющим тоном спросил лысый, который стоял со спущенными до щиколоток штанами и терся пахом о ягодицы девочки, левой рукой вцепившись ей в бок, а правой теребя свой член.
«Да, хоть вон тем!.. – бровастый ткнул пальцем в склизкий серый обмылок, валявшийся на решетке водостока. Почувствовав слабину, девочка рванулась, пища и всхлипывая, но бровастый тут же сжал ее голову тощими жилистыми руками, так, что надулись вены, и через слои одеяла пнул острой коленкой в лицо. И злобно зашипел на лысого: – То ты гундосил, что терпеть невмочь, а теперь даже вставить не можешь! Что, давно бабу не видел, попадать разучился?»
«Сейчас-сейчас!.. – с присвистом зашептал лысый, кривя лоснящееся лицо. – Уже наливается… Наливается потихоньку!..»
«Пока там у тебя наливается потихоньку… – издевательским тоном сипел бровастый, – я в штаны раза три кончу! Зря добро пропадет!.. Держи-ка лучше ты ей голову, а я первый…  У меня с похмелюги стояк всегда зверский».
«П-дажди, п-дажди… – шептал лысый, пот заливал его лицо, обильно тек по груди и животу. – Сейчас… сейчас... Уже почти входит… Узкая, бля!..»
«Ну, так не ****ная еще, что ты хочешь…»

Мамонт распахнул дверь, в полной темноте двинулся по коридору, повернул направо. Не зажигая света, наощупь прошел через комнату родителей в свою. Щелкнул выключателем и озадаченно почесал затылок, увидев две пустые кровати. Заглянул в кроватку брата, огороженную перилами: Игорь спал, натянув одеяло на голову, часто сопел, нервно подергивая пятками. Мамонт выключил плеер и кинул его на свою кровать. Туда же метнул и мокрую кепку. Заглянул на кухню, шевельнул ноздрями: пахло горелым луком. Вышел в коридор, негромко кликнул: «Светка!..» В темноте, упирая ладонь в стену, направился в дальний конец коридора, зацепился ногой за жестяное ведро, едва не упал, чертыхнулся. На полдороге замер, прислушался. Из левого колена коридора, со стороны душевой доносились тонкие всхлипы, приглушенные подвывания и мужские покряхтывания. Мамонт вмиг протрезвел, послесонная скованность тела сменилась пружинистой легкостью, ощущение холода исчезло совсем. Мамонт стремительно бросился на звук. Периметр двери в темноте обозначался четырьмя тонкими полосками желтого света.
Мамонт рванул на себя дверцу, сорванная задвижка со звоном упала на кафельный пол. Мамонт застыл на пороге. Лысый мужчина в майке и в спущенных до пола штанах вцепился одной пятерней в обнаженную ягодицу девочки, согнутой пополам, а пальцами другой руки теребил у себя между ног. Мужчина с широкими, сросшимися бровями зажимал в кулаках тюрбан из одеяла, намотанный девочке на голову. Две белые половинки разорванной ночной рубашки висели у девочки по бокам, концы их лежали на мокрой кафельной плитке. Девочка похныкивала и жалобно пищала. Мужчина, теребивший член, перестал его теребить, с недоуменным испугом уставился на Мамонта. Бровастый тоже повернулся к Мамонту, но не испугался, не удивился, а выставил ладони перед собой и сказал примирительным тоном, дружелюбно щерясь: «Паря, все путем… все путем…» – и скосил взгляд в сторону, на швабру, прислоненную в углу.
 Мамонт вытащил складной нож из заднего кармана. Потные пальцы скользили, ноготь не цеплялся за выемку на обушке. Бровастый, держа раскрытые ладони перед собой, сделал шажок в сторону. Мамонт ударил бровастого ногой в пах. Мужчина согнулся, завалился на бок, стукнулся скулой о стену. Мамонту удалось открыть нож, лезвие, сверкнув, полоснуло по лбу, по глазам, по щекам упавшего, лицо его залило кровью; бровастый орал, закрывая лицо растопыренными ладонями, выставлял то одно, то другое колено, пытаясь отбиться. Мамонт ударил его сверху вниз пяткой по макушке, бровастый  поднял руки повыше, и Мамонт всадил ему лезвие в пах, в живот, в кадык, в глаз. Света ревела в углу, сучила ногами, закутываясь с головой в одеяло. Мамонт отпихнул окровавленное мужское тело.
Лысый  прижимался к стене, прикрывая живот и пах эмалированным тазом. Мамонт глянул на мужчину с тазом, на трикотажные штаны, спущенные до лодыжек. Глаза Мамонта остекленели, рот свела судорога, с краю губ потекла слюна. Пощелкивая зубами, Мамонт двинулся на лысого. Лысый выпучил глаза, выставил вперед руки, прикрывая тазом грудь. Мамонт рыкнул, лысый швырнул таз в Мамонта и попытался отскочить, но запутался ступнями в штанах и грохнулся, ударившись виском о латунный кран, торчащий из стены. Мамонт еще несколько минут, рыча и пуская пену изо рта, кромсал ножом безжизненное тело, а потом потерял сознание и с шумным выдохом повалился на залитый кровью кафельный пол.
Очнулся перед рассветом, с мрачным видом огляделся. Света, дрожа, поскуливала, куталась в одеяло. Девочка посмотрела одним глазом на Мамонта, измазанного в кровищи, и заголосила: «У-а-а!.. У-а-а!..»
«Заткнись!» – рявкнул Мамонт, поднялся, подобрал окровавленный ножик, тщательно вымыл его под краном, бросил в раковину умывальника. Разделся догола, бросил одежду в угол, снял головку душа с держателя на стене, крутанул один кран, затем второй. Горячей воды не было. Мамонт шипел и фыркал под струями холодной воды, перетаптывался с ноги на ногу. Голышом прошлепал по коридору в свою комнату, растерся вафельным полотенцем, переоделся в чистое, нашел на дне шкафа большой брезентовый рюкзак и спортивную сумку из кожзаменителя, покидал в них несколько комплектов белья, взрослой и детской одежды, пару одеял. Застежку-молнию заело, Мамонт шипел сквозь зубы, дергал за застежку. Из сумки полезли длинные капроновые нити, опутывая пальцы. Мамонт дернул за нитяную прядь, не порвал, но порезал указательный палец. Выругался, приложился к ранке губами, зажмурился, высасывая кровь. Сплюнул, чертыхнулся, налепил на порез кусочек газеты; кинул в сумку плеер. Дотащил сумку и рюкзак до кухни, выгреб из холодильника консервы, из хлебницы остатки батона, сграбастал с полки пачку макарон, спички и свечной огарок. Перетащил сумку и рюкзак ко входным дверям. Принес в душевую комбинезончик, болоньевую куртку и вязаную шапочку, бросил сестре: «Одевайся». Отобрал у нее одеяло, расстелил на полу, навалил в центр свою окровавленную одежду, завязал концы одеяла узлом, перетащил тюк к входным дверям. Вернулся за Светой, повел ее в прихожую: «Жди здесь, я за Игорем». Света кивнула. Мамонт вспомнил про ножик, заглянул в душевую. Взял ножик из раковины. Равнодушно скользнул взглядом по двум окровавленным телам. Остановился, задумался, вертя нож в пальцах. Сложил его, сунул в задний карман и пошагал враскачку на кухню.
Выдернул ящик кухонного стола. Ложки, вилки и ножи посыпались на пол. Мамонт выбрал два ножа: длинный, с почерневшим от времени лезвием, и покороче, с широким лезвием из нержавеющей стали. Вытер их тряпочкой, обернул кухонным полотенцем.
В душевой Мамонт макнул лезвие длинного ножа в кровь лысого, и впихнул рукоятку в кулак бровастого. А короткий нож испачкал в крови бровастого и положил клинок на раскрытую ладонь лысого. Оглядел композицию, остался доволен.
Прошлепал босиком в сторону комнаты. Увидев, что через щель внизу двери пробивается свет, приоткрыл дверь. Мать сидела за столом, подпирая щеку ладонью. Отец полулежал в кровати, чиркал спичками о коробок и отбрасывал сломанные спички в сторону. Мать дотянулся до граненого стакана на столе, отхлебнула самогона, передала стакан отцу. Ласково посмотрела на Мамонта, произнесла с нежностью:
«Сыночек...»
«Какой я тебе сыночек, дура!» – огрызнулся Мамонт.
«Дай прикурить!..» – просипел отец, сломав очередную спичку. Папиросина, зажатая в зубах, мешала ему говорить внятно.
«Батяня, ты б заткнулся лучше… пока я тебя табуретом не перешиб!» – Мамонт смотрел на отца исподлобья, с лютой ненавистью.
Разбудил Игоря, одел его в болоньевый комбинезон с капюшоном. С крышки шкафа снял коробку с пузырьками и пакетиками, вытряхнул их в дерматиновую торбочку. Туда же кинул две пачки сигарет, книжку, тетрадь и авторучку, рулончик купюр, перетянутый черной резинкой. Взял брата за руку.
Отцу удалось раскурить папиросу, он пыхтел ею, откинувшись на подушку. Мать с закрытыми глазами лежала рядом. Игорь замер, засунул указательный палец в ноздрю. Мамонт сильно дернул Игоря за руку и потянул за собой. В прихожей стал надевать рюкзак Свете на спину, девочка неловко путалась руками в ремнях, Мамонт раздраженно сопел. Справившись с рюкзаком, перекинул ремень спортивной сумки через свое плечо, поднял узел с окровавленной одеждой. Хрустнул замком, подтолкнул брата и сестру к выходу. В одном из проходных дворов Мамонт запихнул узел в продолговатый мусорный бачок. А дверной ключ швырнул в кусты.
Три силуэта едва темнели в предутреннем тумане. Света горбилась из-за тяжелого груза на плечах, Мамонт шагал вразвалку, то и дело поправляя ремень тяжелой сумки, мешавшей ходьбе, а между братом и сестрой на слабых ножках ковылял Игорь. Света и Мамонт держали его за руки.

Часовщик Шафро встал затемно, ему нравились ранние утренние часы. На его прикроватной тумбочке высилась пачка томов в потертых коленкоровых переплетах. Посетив уборную, он зажигал настенное бра и лежа прочитывал по паре страниц в каждой книге. Книг было с десяток,  таким образом он усваивал по двадцать страниц каждое утро. Помимо трудов Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса, часовщик Шафро читал книги по истории и мемуары военных и революционных деятелей всех эпох и народов.
Одолев ежеутреннюю норму текстов, Шафро отправился на кухню. Долго вертел ручку кофемолки. Сварил в турке одну чашку кофе с перцем и щепоткой соли, и выкурил папиросу. Подумал, подумал и еще раз поставил турку с холодной водой и молотыми зернами на маленький огонь плиты. Он знал, что вторая чашка крепкого кофе может вызвать тяжесть и даже болевые спазмы в груди, но не смог себе отказать в дополнительной порции. Расколол щипцами кубик твердого рафинада на мелкие кусочки, и вторую чашку кофе выпил, вприкуску с сахаром.
Вышел на крыльцо деревянного двухэтажного дома в шлепанцах и трикотажном костюме лыжника. В шапке он не нуждался, густая кудрявая шевелюра заменяла ему шапку. Постарался сосредоточенно и медленно. Холодный свежий воздух, вдыхаемый глубоко, растворил твердый тяжелый ком в середине груди. Шафро испытал облегчение, почувствовал себя моложе и сильнее, улыбнулся, оглядев изломанные крыши низких домов, черные на фоне розовеющего на востоке неба. Взялся уж было за дверную ручку, но замер, потянув носом воздух. Подумал: рановато что-то топить в этом году начали… И какой же мудак топит печь такой дрянью?..
Запах стал отчетливей. Шафро спустился с крыльца и вышел за ворота. Весь дальний конец улицы Маукас заволокло дымом. Резкий противный запах горящего рубероида, крашеных досок, старых матрасов и резины ударил в ноздри. Шафро не имел домашнего телефона. Пришлось торопливо направиться в противоположный конец улицы, к перекрестку с улицей Красных Пулеметчиков, где стояла телефонная будка с выбитыми стеклами, наклоненная, как Пизанская башня. Уже дойдя до телефонной будки, Шафро треснул себя ладонью по лбу: кошелька-то нет с собой! Развернулся и потрусил рысцой к дому. Бежать в шлепанцах было неудобно. Уже добежав до ворот, треснул себя по лбу еще раз, вспомнив, что для вызова пожарных, скорой и милиции двушки не требуется. Дыма стало больше, воняло резче. Мысленно обозвав себя старым дурнем, Шафро припустил в обратную сторону. Один из шлепанцев слетел с ноги, ноготь большого пальца зацепился за бугорок на тротуаре, сильная боль заставила Шафро замереть, но, надев шлепанец, Шафро, сцепив зубы и припадая на правую ногу, побежал к перекрестку.
Рванул на себя дверцу телефонной будки. И чертыхнулся: ухо пластиковой трубки было разбито вдребезги, из трубки на тонких проводках свисала металлическая мембрана. Шафро побежал по улице Красных Пулеметчиков к перекрестку с улицами Фрициса Зыликиса и Клары Цеткин, где размещались аж две телефонные будки. Оба шлепанца слетели с ног, Шафро подобрал их, надевать не стал, а побежал босиком, прижимая тапочки к груди. Сердце в груди тяжело бухало.
Телефон оказался исправным, но Шафро от волнения не мог вспомнить номер пожарной службы: 01, 02 или 03?
Решил набирать поочередно, успел вставить указательный палец в дырочку с цифрой 0. Схватился обеими руками за грудь и со стоном присел на корточки, завалился на бок, закатывая глаза. Трубка раскачивалась на шнуре, глухо стуча по задней стенке телефонной будки