Яблоко юности 20

**
Мамонт накинул на спальный мешок, в который забрались Света и Игорь, пару одеял, подождал, пока дети уснут. Прицепил плеер к ремню, выбрался из дота. Воздух был сырой и холодный, кроссовки промокли через несколько шагов по мокрой траве. Мамонт набрел на тропинку, двинулся по ней через сумрачный лес в противоположную от моря сторону. Тропинка вывела к грунтовой дороге. Вдалеке белели зубья пятиэтажных домов. Ветер разогнал темные облака, стало теплее, от быстрой ходьбы Мамонт вспотел, расстегнул куртку.
В универсаме купил бутылку Буратино, присел на корточки у стены, сорвал крышечку зубами, выплюнул, отхлебнул лимонада, поставил бутылку у ног, закурил, стал внимательно изучать окрестность. Мимо брел квелый синелицый мужчина в залатанной телогрейке, остановился, спросил: «Бутылку оставишь?» Мамонт кивнул. Мужчина присел на скамейку, метрах в пяти, осмотрелся по сторонам, потеребил бордовый пористый нос. Помолчав несколько минут, спросил: «А на курево ты не богат?» Мамонт протянул ему синюю пачку; мужчина вскочил, засеменил к Мамонту. Вытянул сигарету, оторвал от нее фильтр, пояснил: «Не накурюсь, если с фильтром». Мамонт приложился к бутылке, поперхнулся лимонадом. Откашлявшись, сплюнул: «Пивка бы с-час!» Мужчина ощерился: «Не травил бы душу… Горбатый – сука меченая, реформатор хренов…» Мамонт дохлебал лимонад, отбросил окурок, протянул бутылку мужчине: «А водяру левую тут можно где-то раздобыть?» Мужчина выудил из кармана телогрейки авоську, опустил в нее пустую бутылку, огляделся: «Конечно, можно. Все можно. Можно и Машку за ляжку! Были б гр`оши...» Мамонт показал мужчине купюры, зажатые в кулаке: «Есть малёк грошей. Мне три бутылки, тебе одну». Мужчина взбодрился, схватил купюры, радостно воскликнул: «Мигом! Не обману, не боись…» Мамонт пожал плечами: «Да, я не особо-то боюсь». Мужчина развернулся и бодро, мелкими шажками двинулся прочь, прижав локти к бокам. Обернулся, показал пальцем на низкое строения из красного кирпича: «Ты только вон за подстанцией меня жди. Чтоб не на виду…» Мамонт обогнул строение, на другой его стороне оказалась железная дверь, на ней желтел треугольник с черной молнией, направленной вниз. Присел на пенек, надел наушники, включил плеер, прикрыл глаза.
Мимо по узкой асфальтовой дорожке молодая женщина вела за руку девочку в болоньевом комбинезоне с капюшоном. В руках девочка держала пропеллер на палочке из полупрозрачного красного целлулоида. Ветер заставлял пропеллер вращаться, ветер гнал через дорожку желтые листья и трепал косынку, повязанную на шее у женщины. Проехал велосипедист, картонный прямоугольник, закрепленный у переднего колеса прищепкой, стрекотал, задеваемый спицами. Велосипедист, свернув с дорожки на газон, объехал женщину с девочкой. Им навстречу топали гуськом четыре парня; развернув плечи, пропустили женщину с девочкой. Прошли мимо Мамонта, равнодушно скользнув по нему взглядами. Шедший последним брюнет с густыми сросшимися бровями через несколько шагов обернулся, споткнулся о выбоину в асфальте, выплюнул окурок, сказал: «Тормозните-ка». Наклонив голову, подкрался к Мамонту, оглядел его. Мамонт открыл глаза: «Чо-нада?» Брюнет указал пальцем на плеер: «Работает хорошо?» Мамонт снял наушники: «Как надо работает. А тебе не пофиг?» Брюнет осклабился: «Мне не пофиг! Это ж мой плеер… – парень ткнул указательным пальце в лоб Мамонту. – Я тебя сразу узнал. Такую рожу, как у тебя, красотун, один раз увидишь, на всю жизнь запомнишь». Мамонт всмотрелся в лицо брюнета, упер ладони в коленки. Брюнет протянул: «Что, не помнишь меня? Сейчас вспомнишь!..» – и махнул рукой, подзывая троих спутников. Парни, недоуменно переглядываясь, стали приближаться.
Ноги Мамонта, как сжатые пружины, выпрямились; голова его пушечным ядром ударила  брюнета в живот, брюнет рухнул, скорчился эмбрионом на траве. Мамонт с громким рыком, расставив руки в стороны, побежал на трех парней. Парни в растерянности замерли. В полуметре от них Мамонт резко свернул в сторону, толкнув обеими руками крайнего. Плеер сорвался с ремня, заскользил по асфальту, теряя крышку, батарейки и серебристые кнопки. Трое, опомнившись, бросились догонять Мамонта. Мамонт обежал подстанцию. Приметил просвет между голыми черными кустами, а за ними прогнувшийся забор из крупноячеистой металлической сетки, а далее тропинку в красно-желтых зарослях. Доскакав галопом до забора, подпрыгнул, вцепился в верхнюю планку, рывком подтянулся, повис животом на заборе и закинул правую ногу вверх. Один из преследователей, ухватил Мамонта за левую ногу и повис на ней. Оба рухнули на землю. Мамонт пнул левой ногой парню в лицо и, вырвав правую ногу, проломился сквозь колючие ветви кустов на открытое пространство. Двое припустили следом. Когда они неслись мимо витрины универсама, один из парней догнал Мамонта и прыгнул на него, как вратарь за мячом, обхватил руками поперек туловища, и оба врезались в витрину. Стекло с громким звоном рассыпалось на крупные и мелкие осколки.
Мамонт лежал среди расколотых банок, в месиве из стекляшек и яблочно-томатной жижи. Приподнялся, опираясь на локоть, попытается отряхнуть ладони от небольших осколков, воткнувшихся в кожу, но  лишь загнал осколки глубже. Из длинного поперечного пореза на лбу Мамонта обильно текла кровь, заливая правую сторону лица. Мамонт утер кровь рукавом, проморгался, взглянул на парня, который сидел неподалеку и с ошалело-испуганным видом разглядывал длинный, узкий, чуть изогнутый осколок стекла, торчащий у него из живота. Парень дотронулся пальцем до широкой части осколка и перевел жалобный взгляд на Мамонта. Хрустя стекляшками, к ним приблизился лысый пожилой крепыш в тельняшке под синим халатом грузчика, нагнулся, опершись ладонями в колени, осмотрел осколок, поскреб ногтями щетинистый подбородок и покачал головой: «М-да, уж… Ты, только, паря, не вздумай, это вынимать!» Грузчик перевел взгляд на Мамонта: «Н-ну и чего не поделили?.. В мирное-то время!..» Мамонт открыл было рот, но оцепенел; и резко откинулся на спину, треснувшись затылком о кафель, и затрясся всем телом, разбрызгивая кровь и пенные слюни.
Мужчина неспешно двигался по кривому переулку, поддерживая карманы телогрейки снизу. Из каждого кармана торчало прозрачное бутылочное горлышко. На запястье у мужчины раскачивалась, задевая коленку, авоська с двумя продолговатыми газетными свертками. Мужчина остановился у толстой липы, прислонился к стволу спиной, авоську бережно уложил между корней. Вытянул из кармана бутылку, сорвал золотистую жестяную крышечку с хвостиком. Приложился к бутылке, задрав голову, пару раз булькнул. Шумно выдохнул, кхэкнул, блаженно зажмурился. Отхлебнул еще раз. Нагнулся к авоське, оторвал от газеты клочок, скатал из него пыж и заткнул им горлышко, а бутылку сунул в карман. Подхватил авоську и еще медленней, с довольным видом пошагал к перекрестку, на котором серело здание универсама. Вышел из-за угла и тут же, выдохнув: «Ох-х-епьти!..» – отпрянул за угол, увидев возле входа в магазин желтый Уаз с синей полосой и белый Раф с полосой красной, людей в белых халатах и людей в синих кителях и фуражках, и разномастных зевак, толпящихся чуть поодаль от площадки перед магазином. Сбил шапку на затылок и в пол-лица выглянул из-за угла, тараща желтоватый глаз. Произнес: «М-да… картина маслом!..» Отошел от угла, прислонился к стене. Вытянул зубами из горлышка бутылки бумажный пыж, выплюнул его и залпом осушил бутылку. Пошатываясь, добрел до ближайшей подворотни и скрылся в ее темном чреве.

Три
За кухонными окнами было черно. По стеклам сбегали дождевые капельки.
Кеша облапил запотевшую бутылочку с этикеткой Пепси-кола, сорвал крышку о край столешницы. «Для этого у меня открывашка имеется!» – заметил Виталя раздраженно. Кеша набычился, шевельнул рыжими кустистыми бровями. Налил до половины в два граненых стакана темной жидкостью; жидкость с тихим шипением запузырилась, образуя пену. Из опустошенной на три четверти бутылки с этикеткой Havana Club, Кеша плеснул в оба стакана прозрачной жидкости, наполнив стаканы до рисочки. «Сначала надо ром, а потом уж пепси!» – сказал Виталя. «Какая разница?»  – Кеша поднял стакан. «Так принято. На загнивающем Западе», – Виталя потянулся за другим стаканом. «Бухло, оно и есть бухло…» – Кеша залпом осушил стакан, пролив немного коктейля на желтую майку с расправившим крылья черным орлом и надписью Montana, и со стуком поставил стакан рядом с тарелкой, на которой были беспорядочно набросаны толстые кружки копченой колбасы, разрезанные на половинки маринованные огурцы и пластинки ноздреватого сыра. Кеша хрустнул огурцом. «Темный ты все-таки, Кешик, ох, темный… –  Виталя отпил треть коктейля и откусил от кружка колбасы маленький кусочек. – Учу я тебя, учу, а все без толку… Да, шутка, шутка, не обижайся!»
Кеша дождался, когда Виталя осушит свой стакан, достал из холодильника бутылку пепси-колы и приготовил еще две порции коктейля.
«Вобщем, так… – сказал Виталя, отхлебнув, – фигово для нас, что за рулевого у них сын Григорюка».
«Того самого?» – спросил Кеша.
«У-гу… – сказал Виталя. – А Григорюк, он дядька серьезный… За своего наследничка он…»
«А мне по хрен! – перебил его Кеша. – Если надо, я и старшего Григорюка урою».
«Да?.. Ну, хорошо… А тот, который на китаёзу похож, это, прикинь, чей вы****ок!..»
«И чей?»
«Железной Лошади!» – Виталя затрясся, похохатывая. – Этой старой шлюхи!»
«Город – тесен… – ухмыльнулся Кеша. – Но… не такая уж она и старая».
«Я стаж имею в виду… Вот с китаёзы этого и начнем… – Кеша ткнул пальцем в бутыль с ромом. – Доливай уж, что там осталось!.. А по ночам они, знаешь, чем занимаются?»
«Дрочат, ясен пень!..» – Кеша разлил остатки рома, разбавил только порцию Витали, свою выпил залпом, поморщился, дернув плечами. Нажал на педальку металлического мусорного ведра, хотел было выкинуть бутылку, но Виталя остановил его: «Куда? Я же фирменные этикетки коллекционирую!» Виталя поднялся, отобрал у Кеши бутылку, попытался поставить ее на пол. Бутылка упала и покатилась, Виталя потянулся было за ней, но махнул рукой и, пошатываясь, вернулся к столу, плюхнулся на стул. Указательным и большим пальцем выдернул из правой ноздри несколько черных волосков, рассмотрел их внимательно, сдунул с пальцев в сторонку.
«Водочкой они левой торгуют. Деловары малолетние! Сами точку открыли, прикинь!..»
«И что, никто за ними не стоит?» – Кеша посмотрел на Виталю с недоверием.
«Никто!!! – Виталя хлопнул себя ладонью по коленке. – Вот, молодежь пошла! Тока, тока вылупились, а туда же… Я в их возрасте еще таким пай-мальчиком был!.. Кружок филателистов посещал. Марочки собирал, прикинь. Французским языком с репетитором занимался… Комсомольский значок носил!» – и Виталя стукнул себя кулаком в грудь, отпил из стакана; цапнул двумя пальцами пластинку сыру, но, не донеся ее до рта, швырнул в угол кухни. Кеша посмотрел на валяющийся на полу сыр, помрачнел, перевел тяжелый взгляд на Виталю: «А я лет в десять воровать начал… Так, по мелочи… Шмотки, игрушки, еду… Пришлось воровать… Батя все пропивал, дома вечно не было ни хрена…» Виталя выставил перед лицом Кеши раскрытую ладонь: «Харэ! А то я щас обрыдаюсь!..» Кеша помрачнел еще больше, вперил в Виталю немигающий взгляд. Но Виталя, не замечая этого, с озабоченным видом шарил глазами по кухне: «Где-то у меня еще бухло припрятано… Где-то… точно… – и поднял указательный палец вверх. – Тэкс-с-с, я щ-щас вспомню!»
Дверь со стеклом-морозко раскрылась, на кухню зашла девушка с кудрявыми светлыми волосами, собранными на макушке в пучок; две прядки свисали на щеки. Девушка посмотрела на Кешу с нескрываемой неприязнью, уперла правую руку в отставленное бедро, и, растягивая слова, произнесла: «Вит-а-аль, мне ску-у-учна!» Виталя осоловелым взглядом оглядел девушку: на ногах у нее розовели пушистые тапки с помпонами, бедра ее обтягивали короткие зеленые шорты с карманами; через желтоватую ткань майки, окантованной мелкими стразами, просвечивали темные плоские соски размером с кофейное блюдце.
«Анжелочка, – приторным тоном ответил Виталя, – мы скоро закончим, посмотри пока видики!»
«Не ха-а-а-чу видики… – протянула девушка капризно, – надоело! Мне скучн-а-а-а!..»
«Ну, включи, тогда музычку, полистай журнальчики! Анжелочка, рыбонька, цыпонька, лапка, у нас тут разговорчики на мужские темки!..»
 Девушка фыркнула, прошлепала к хлебнице, разрезала булочку пополам, намазала одну половинку маслом, сложила половинки вместе, откусила, и, жуя на ходу, с недовольным видом вышла из кухни, подарив на прощанье Витале колючий взгляд.
«Так, на чем мы?.. – обратился Виталя к Кеше. – Мне уже трудно базлать, язык заплетается, вот список, здесь всё… досье, пароли, явки, адреса…» – и он достал из нагрудного кармана джинсовой рубашки несколько тетрадных листков в клеточку, сложенных вчетверо, протянул их Кеше. Кеша, шевеля бровями, изучал записи пару минут, сказал: «Их там четверо было… а не семеро».
«Еще три урода – из их, кажись, компании».
«Но если их там не было. За что ж их тогда?..»
«А за компанию!» – Виталя загоготал.
«Нет, так, Виталя, не пойдет…»
«С каких пор ты гуманистом заделался?..»
«Не заделался я никем… – ответил Кеша. – Но я за справедливость. Четверо их там было… вот, только этих четверых и будем поправлять».
«А может… – Виталя в задумчивости задрал голову к потолку, – а может, мы того-этого… мусоров на них наведем?»
Кеша замер, уставившись в пол, с силой сжал пустой стакан. Медленно перевел взгляд на Виталю: «Ты что сейчас такое сказал?! Ты хоть понимаешь, что ты сказал?..»
«А что такого я сказал?..» – Виталя с удивленным видом пожал плечами.
«Мусоров. Навести. Это. Западло… – Кеша стукнул дном стакана о столешницу. – Хоть. Ты. Мне. Друг. Но…»
«Ой-ой-ой! – Виталя театрально выставил ладони перед собой в примирительном жесте. –  Какой ты принципиальный… Хорошо, забудем про мусоров».
«Забудем, – кивнул Кеша. – Ты этого не говорил. И никогда больше не скажешь. Иначе…»
 Дверь распахнула. Анжела прислонилась к косяку, надула губки цвета недозрелой клубники, намотала прядку волос на указательный палец: «Виталь, ну, Виталь! Ну, мне же скучна-а-а…»
«Анжелочка-ангелочек, солнышко, бутончик, зайка, Допей, на, вот, мой коктейльчик? – он протянул ей стакан. – Ром и пепси-кола!» Девушка, скорчив раздраженную гримаску, дернула ногой, с ноги слетел тапок, пролетев возле головы Витали, шлепнулся на подоконник: «Сам ты пей свой коктейль!!!» Хлопнула дверь, задребезжало стекло-морозко. Громкая музыка зазвучала из комнаты: «Багама, багама-мама…» Виталя поморщился, поднялся, сказал, повысив голос, чтобы перекрыть звук музыки: «Я с-час…» Наколол на вилку кружок колбасы и вышел из кухни.
Девушка босиком танцевала посреди комнаты, пучок волос у нее макушке вздрагивал. Увидев Виталю, она рухнула на тахту, посмотрела томно, приподнялась на локтях, вытянула одну ногу, другую согнула в колене. Кеша убавил звук магнитофона. Приблизился к тахте, поставил одну ногу на край ее. Отправил в рот кружок колбасы, тщательно прожевал. Девушка, приоткрыв влажный рот, смотрела на Кешу с легкой улыбкой. Жеманно поправила задравшуюся майку, чуть развела ноги, затем скрестила их. Кеша придавил ступней в кроссовке с ребристой подошвой лодыжку девушки. Она скривила губы, попыталась выдернуть ногу из-под кроссовки: «Эй, ты, больно же!» Кеша, держа вилку перед собой, опустился рядом с девушкой на колени, схватил ее за пучок волос, дернул в сторону. Приставил к нижнему веку девушки зубья вилки и спросил с притворным участием: «Больно? Нет, это еще не больно…» В глазах у девушки отразился испуг, он тихонько и жалобно хныкнула. Кеша надавил вилкой на веко чуть сильнее: «Слышь, ты, прошмандовка тупая… Если ты еще раз сунешься на кухоньку без спросу и вякнешь что-нибудь, я тебе глазик-то вилочкой повыковыриваю… И сырым его сожру! Понятно? Не слышу…» Девушка сквозь слезы прохныкала: «Поня-я-ятна-а…» У выхода из комнаты Виталя обернулся. Девушка, свернувшись калачиком и закрыв голову руками, тряслась и всхлипывала. «И не ной слишком громко, – сказал Виталя, – мешает…»
Вернувшись на кухню, сказал: «Ну, эти девки… и без них никак… и с ними возня».
Кеша согласно кивнул, тоскливо посмотрел на пустой стакан, шмыгнул носом. Надавил большим пальцем на гнилой верхний клык, прикрыл глаза, стал расшатывать зуб, наслаждаясь собственной болью. Виталя озадаченно наблюдал за Кешей. Толкнул его в плечо: «Эй, Кешик, ты чего?..» Кеша убрал палец изо рта, открыл глаза: «Да, так, ничего… Задумался… И не называй ты меня Кешиком, сколько раз просил!»
Виталя хлопнул себя ладонью по лбу: «Кешик, я вспомнил! Вспомнил, где бухло заныкал…» – поднял крышку сундучка и извлек непочатую бутылку с оранжевой жидкостью, на этикетке – разрезанный пополам апельсин. Кеша забрал у него бутылку, повертел в руках, отвинтил крышку, принюхался брезгливо: «Дрянь-пойло! Сладкое, как ****ь. Попроще ничего нет?»
«Нет попроще... – ответил Виталя, подставляя стакан под горлышко наклоненной бутыли. – Можно Анжелочку на улицу за водочкой послать. Чего дура без дела валяется? Пусть хоть что-то полезное сделает».
«Да, ладно, сойдет…» – Кеша налил густую и липкую жидкость в стакан.
В бутылке еще оставался ликер, когда Кеша рыгнул и поднялся: «Все. Хватит с меня. У горла уже это бухло стоит». В коридоре Виталя покачивался с бутылью в руке, отхлебывал по чуть-чуть, хлопал Кешу по плечам и спине. Чуть не упал, прислонился к шкафчику, доски шкафчика хрустнули. Кеша, путаясь в рукавах, кое-как натянул ветровку, попытался застегнуть молнию, сломал ее: «Да и хер с ней!.. Я, Виталь, машину у тебя во дворе оставлю. Такси поймаю. Ты поглядывай иногда в окно…» 
«А-га… – усмехнулся Виталя, – сяду я у окошечка и буду тачечку твою сторожить! Больше мне заняться нечем... А-то оставайся до утра, раскладушечку поставлю».
«Не-е, – покачал Кеша головой и пустил струйку слюны, подтер ее ладонью. – Я люблю дома ночевать». Оперся, чтобы не упасть, одной рукой о косяк, а другой два раза повернул ключ, торчащий из дверного замка.
«А давай, – сказал Виталя, – мою Анжелочку вместе, вдвоем, а? Ты спереди, я сзади, а потом наоборот. Она сейчас размякла с перепугу, так во все дырки хорошо пойдет… А, Кешик?»
Кеша развернулся и, нахмурясь, ткнул толстым указательным пальцем в грудь Витале: «Не называй меня Кешиком!» – развернулся, резко дернул дверь и шумно захлопнул ее за собой.
Виталик послушал, как затихает топот тяжелых ног по лестнице. Поставил бутылку на пол, снял рубашку, кинул ее в угол. Достал из ящика гвоздодер, встал перед зеркалом, оскалился. Поиграл мускулами, рассек гвоздодером воздух несколько раз по диагонали, прошипел: «Эти щенки думали, что меня можно задеть… и после этого жить спокойно... Нет, тот, кто рискнул меня задеть… уже никогда не сможет жить спокойно! И не будут даже знать, откуда к ним ****юлинки мои прилетят…» Отхлебнул из бутылки, пыхтя и потея, стал беспорядочно махать гвоздодером. Дверь в комнату приоткрылась, выглянула Анжела, стала боязливо и удивленно наблюдать за  Виталей. Виталя заметил девушку, развернулся к ней, напряг пресс: «Нравится?!» Девушка икнула. Виталя стал медленно к ней приближаться, девушка прикусила губу и, не мигая, попятилась. Кеша усмехнулся, швырнул гвоздодер на пол: «Боишься? Правильно! Меня надо бояться… Но сейчас ты меня не бойся. Сейчас ты иди ко мне, рыбонька моя, иди ко мне, заинько моё…»
Держа бутылку в одной руке, стал шарить под майкой у Анжелы. Обхватив рукой поперек туловища, подцепил ногой, повалил на пол. Разодрал майку от горла до живота. Налил ликера на груди Анжелы и стал слизывать густую оранжевую жидкость.
Катнул пустую бутылку по полу к стенке. Стянул с Анжелы шорты, приспустил свои джинсы и трусы. Заерзал у Анжелы между ног. Поерзав пару минут, недоуменно посмотрел на свой пах, потеребил вялый член. Дотянулся до пустой бутылки и засунул Анжеле горлышко бутылки между ног. Анжела заорала, задергалась; Виталя зажал ей рот ладонью, придавливая затылком к полу, вытянул бутылку наружу и тут же загнал обратно, прохрипев: «Что, нравится?.. Нравится, сученька?!»
**
Брюс усадил Полину на стул, направил на нее свет лампы. Присел на табуретку, положил на колени прямоугольный кусок фанеры с прикнопленным листом ватмана. Взял в руки карандаш: «Сними, пожалуйста, блузку». Полина смутилась. «Чего там такого, что ты еще стесняешься мне показывать?» – спросил Брюс. «Ну, так при свете же, другое дело...» – Полина потеребила воротник блузки. «Художники рисуют голых, в этом нет ничего такого…» – сказал Брюс. «Так уж ничего?..» – Полина расстегнула две пуговицы, задумавшись, расстегнула остальные. Набросила блузку на спинку стула. Сложила руки на груди. «Руку одну положи на коленку, – попросил Брюс, –  а другую заведи за голову. И голову поверни… Вот так…» Сосредоточившись, Брюс стал набрасывать на ватман контуры тела.
Через пятнадцать минут Полина закапризничала: «Я устала. Мне холодно». Она надела блузку, подскочила к Брюсу, зашла ему за спину и обняла. Прищурившись, оценила набросок:
«Ой, здорово как!»
«Руки не получились».
«Да, нормально».
«Нет, плохо. Надо еще попробовать».
«А ты зарисуй их чем-нибудь и все…»
«Чем?»
«Ну, не знаю. Муфту поверх нарисуй, вроде я с муфтой сижу».
«С муфтой и голая?»
«Нет, ну, ты еще какую-нибудь одежду на мне нарисуй. Я что, так голая и буду сидеть… Ты не покажешь никому? Ты только не показывай…»
«Нет, выйду на улицу с картиной и буду всем показывать».
«Ой!» – воскликнула Полина с притворным испугом. Стала ласкаться, тереться щекой о щеку. Но Брюс, не обращая на девушку внимания, взял ластик и стал удалять карандашные линии с ватмана.
«Ну, что ты делаешь?!» – возмутилась Полина.
«Заново надо руки рисовать. Не сейчас, так в другой раз. Пока не получится. Руки, это самое трудное…»
«А ноги?» – спросила Полина игриво, приподняла подол юбки и вытянула ногу в сторону, как балерина.
«Ноги у меня уже хорошо получаются», – серьезно ответил Брюс.

**
Виктор Григорюк смотрел видеофильм, держа между расставленными коленями коробку со сладкими кукурузными хлопьями; совал пятерню в коробку, кидал в рот несколько сухих желтых гусеничек, с аппетитом хрустел ими. Под кожей лица перекатывались желваки. На экране гигант-блондин с холодными голубыми глазами нациста избивал на боксерском ринге мускулистого смуглого брюнета средиземноморского типа внешности. Разлеталась в стороны юшка из пота, крови и соплей. Рубль, одетый в толстый свитер, медленно прошел по коридору мимо открытой двери
«Стой! – приказал старший Григорюк и поставил видеомагнитофон на паузу. На экране застыла смазанная картинка: боксерская перчатка плющит мокрое лицо брюнета, перемещая губы к уху. – Подойди-ка поближе». Рубль неохотно приблизился.
«Чего-то ты бледный…» – отец критически осмотрел Рубля.
«Учусь много».
«Чего-то ты похудел…»
«Тренируюсь много».
«А чего в свитере дома ходишь?»
«Холодно».
«А где по ночам шляешься?»
«Я взрослый».
«Еще нет… – старший Григорюк вздохнул. – Руслан, ты считаешь своего папу идиотом?»
Рубль помотал головой, а Виктор Григорюк продолжил:
«Я ведь звонил… и твоему тренеру и классной руководительнице... Ты очень редкий гость в новой школе. А ведь мне было ой как нелегко тебя туда пристроить… после того случая… Ты бы мог сейчас в каком-нибудь пэтэу засратом… вот эдаким здоровенным напильником да вот по эдакой чугунной болванке елозить. Туда-сюда, туда-сюда. Вместе с такими же дурнями, как эти кореша твои лепшие. Хотел бы так?.. Но ты же не дурень у меня?!»
«Нет».
«А спортзал ты не посещаешь с начала лета. Как ты все это объяснишь?»
«Ну-у…»
«Не понужай, не запряг еще! – Виктор Григорюк поманил сына пальцем. – Подойди-ка ближе».
«Вот, подошел. И чего?.. Дыхнуть надо? Пожалуйста…»
Отец отстранился, схватил сына за низ свитера, шерстяные нити захрустели, рывком поднялся, коробка упала на пол, желтые гусенички рассыпались по ковру.  – Встань-ка вот сюда, сынуля».
«Ну, встал. И чего?»
«Того! – Витор Григорюк пихнул сына так, что Рубль стукнулся затылком о стену, и задребезжал хрусталь в серванте. Наклонив голову, вперился застывшим взглядом в глаза сыну и процедил сквозь зубы:
«А, ну-ка… рукава закатай!»