5. Серые платьица с черными обирочками

Жили мы хорошо, отец же трудяга был, как и дедушка Илия. Он хотя и старым был, а всё ему покою не было ни летом, ни зимою. И морозы начнутся, а он - цельный день на дворе! То грабли какие ладить, то бороны ремонтируить, повозку чинить. А когда овцы начинали котиться, тогда и вовсе ночами из сарая не выходил, - не прозевать бы ягнят!  Окотится овца, сразу и несёть ягненка в хату. И вот так отдежурить несколько ночей, а потом ка-ак повалится на кровать прямо в валенках, в шубе и захрапел сразу.
А разве поспишь днем-то? Тут же со скотиной управляться надо, тут сын с извозу* приехал, надо лошадей отпрячь, накормить, напоить.
Господи, сколько ж мужики работали! Всё крестьянство на силе и держалося. Силён - будешь жить крепко. И землю обработаешь, и урожай соберешь хороший, сам будешь сыт, и скотинка твоя в достатке будить. Вот и трудилися, только по праздникам и отдыхали. Бывало, как только подходить праздник, так дед Илья и запрягаить лошадь... сахарку купить, мучички белой, ведь тогда пшаницу у нас ишшо не сеяли. И обязательно водки бутылку да две четвертушки. И вот, когда на праздник придуть все от обедни разговляться, так и выпьють по рюмочке. И женщинам дадуть чуть-чуть, и нам по напёрсточку. Семья-то наша в одиннадцать душ была, а только бутылку водки и распивали. На другой день на завтрак только четвертушку поставють, и нам уже никому не дадуть, а еще четвертка останется, - ни пришел бы гость какой, - вот тебе и вся выпивка. А потом только и отдыхали...Не-е, в праздники не работали. Это ж грехом-то каким считалося! Хоть тут что, а не работали. И полотье подойдёть, а тут как раз - наш приходской праздник Тихоны, вот и празднують. А Петров день? Покосы ж как раз начнутся, но всё равно... И в чистенькое переоденутся, и на чистой постельке поспять, вкусненьким побалуются... Ну да, и в церковь обязательно сходють, а как же? Богу помолются, а потом мужики сойдутся и о своих делах потолкують. У взрослых-то душа, можить, и потомится: ах, работа стоить! А все ж после отдыха... как ты думаешь? Возьмешься за дело, да и ишшо больше сработаешь. О работе только и думали, ни то что сейчас. Чего ж теперешнему мужику не пить? Восемь часов отработал и гу-уляй себе, пей! Раньше-то как же он напьется? Ему ж на утро надо в поле ехать, сажать или косить, убирать, так что работали мужики, не покладая рук от зари и до зари.
Разделили после революции* мужиков на кулаков, середняков, бедняков… А бедные-то отчего были?  Да оттого, что или вдова с детьми осталася, или мужик – лентяй. А мало ли таких спокон веку было? Во, Митроха с нами рядом жил, так, бывало, весь день будить сидеть и рассказывать мужикам, как на фронте лопаткой самолет сбил. И сидять, слушають: а, можить, и вправду самолеты так низко летають, что лопаткой сбить можно? А другой сосед пьянствовал, хоть и бондарничать* умел, так у него даже коровы не было. Ты подумай только, коровки в деревне не иметь! А детей плодил. Бывало, сидять его детки и ждуть, когда из соседей кто сжалится да кувшинчик молочка принесёть.
Бывало, приедить отец с извозу из Брянска*, отдохнёть чуть и опять пошел работать. Дедушка-то старый уже был, а матери с таким хозяйством и с нами четырьмя куда ж управиться? Да и жалел её отец, женился-то по любви. Сам Ряснинский был, а мать - с Масловки, что с другого краю Карачева…Нет, как познакомилися не знаю, а вот что отец красивый был, грамотный и всё никак себе невесты по нраву не находил, это да. Но когда мамку увидал, то сразу и влюбился, а вскорости и свататься с матерью поехали. Приехали, а дед Ляксей:
- Не-е, не отдам мою Дуняшку за прачкиного* сына!
Вот и началось... Поедуть снова свататься, а он - опять:
- Да что моей дочке на ваших ряснинских песках и делать? Вы, нябось, и с землей-то управляться не умеете.
Выскочить бабушка на улицу, плюётся-плюётся:
- Черт кудлатый! Никогда больше не приеду за эту Дуняшку свататься!
А отец - свое:
- Ни на ком не женюсь, кроме как на ней!
Ну, наконец, вот что отрезала мамка:
- Если, папаш, не отдадите меня за Тихона, то как поедить он венчаться с другой, а я ухвачусь за задок повозки и буду гнаться. И не отстану.
А характер у нее был!.. Вот дедушка и подумал: ну что с ней, дурой делать, ведь так и отчебучить*. И когда опять приехали свататься, говорить:
- Ну ладно, так и быть. Согласен. Даю еще и теленка в придачу.
А бабка как взовьется:
- Да пропади ты пропадом со своим теленком! Нужен он нам!
Так-то и поженилися они. И жили хорошо, пока не случилася беда, - началася на Ряснике эпидемия тифа*. И дело было весной. И весна была жа-аркая, много народу тогда помирало. Помер и отец нашей подружки Маши. Побежали мы смотреть на его похороны, а на Маше - платочек чёрный, ботиночки новые, платьице новое серенькое с черными обирочками на подоле, на рукавах. Мы так и ахнули: ка-акое красивое! Прибежали домой, стали мамке рассказывать, а она послушала нас, послушала, да как заплачить! Чувствовала, видать... И вот вечером играем мы с братцем и Динкой на дороге, ждем отца с извозу... А у него лошадь была с белой залысиной, и далеко-о её видать было! Играем мы, значить, и вдруг показалась она в конце улицы. Встретили отца, а он подъехал к хате и сразу в дом пошел. Бывало-то, потормошить нас, посмеется, а тут даже коней отпрягать не стал и только сказал нам:
- Возьмите, дети там, на повозке…
Достали мы гостинцы, заходим в хату, а отец уже на кровати ляжить. Мы - к нему, а он и говорить мамке:
- Дуняша, уведи детей.
Ну, а потом жар с ним приключился, да такой, что он весь красный сделался. А у нас в сенцах всегда сквозняк дул… одна-то дверь во двор вела, а другая - на улицу, и вот отец ка-ак всхватится да на этот сквозняк! Там же ветерок, ему видать на нём и лучше, а мать - за ним:
- Тиша, что ж ты делаешь!
Ну а он уже и не помнить... Через день вовсе ему худо стало, метаться стал, бредить. Привезли батюшку, причастили его, пособоровали. Стала и память отходить. Мать позвала нас:
- Дети, молитеся, - плачить.
Стали мы молиться, пала я на коленки и вот как сейчас помню! Гляжу на Божью Матерь и кажется, что выходить она из кивота и смотрить на меня жа-алосливо так... но ничего не говорить. Как стало мне страшно! И тут мать опять позвала:
- Дети, идите. Отец благословить вас хочить.
Стояла она у изголовья, держала икону в руках. Подошли и мы, а папашка посмотрел-посмотрел на нас какими-то глазами мутными, а потом поднял руку да как толкнёть меня! Упала я, заплакала... Но тут все забегали, засуетилися, мамка обмерла, а я всё-ё никак не могла успокоиться и заливалася слезами, - папашка-то так меня любил, а вот теперича и оттолкнул.
Ну, пошили и нам такие же серенькие платьица с черными обирочками, купили черные платочки, купили и по новым ботинкам. А в Чистый Четверг, под Пасху, отца хоронили. Было жарко. Гроб забили, и мы всё плакали:
- Зачем закрыли нашего папашку, зачем?
Но приехал батюшка, дьячок певчий, батюшка дал нам по красному яичку, мы и успокоилися. Дети… много ли им надо?
Прошла неделя, другая. Мать все ходила в трауре и нам наказывала: громко, мол, дети, не смейтеся и песни не кричите, а мы... Как выкатимся на улицу, так сразу обо всем и забыли. Бегаем с подружками, играем, смеемся. Правда, песен не кричали, а крепко ж хоцца! И сообразили раз с Динкой… Был у нас неподалеку сосонничек, вот и собрали подруг, побежали с ними в этот сосонник и там-то уж так накричалися песен, так напелися! И на душе-то так легко стало, так радостно! Ну, а когда домой заявилися, то и вспомним, что папашки нетути. Да и мать с соседкой сидять, плачуть, говорить она мамке:
- Да как-нибудь проживешь, Дунечка. Дети подрастуть, работать пойдуть...
А мать отвечаить:
- Да разве ж я по том убиваюся, что не проживу, не прокормлю детей? Я по том плачу, что Тишечку своего ни-ког-да больше не увижу. Скучно мне без него, томно, места себе не нахожу. Хоть бы словечко от него услышать, хоть бы глазком одним глянуть!
А мы-то прибежали, песен накричавшись… Дети! В таком возрасте память короткая. Но мне тогда уже седьмой год шел, должна же была сознавать, как мать скорбить, а я… Лишь бы убежать куда, закружиться с Динкой и тут же забудем, заиграемся, а вечером придем домой, да и заснем сразу, как убитые. А мать… А мать всю ночь и проплачить.
Да так плачить всю ночь напролёт, что слезы аж на другой бок подушки протекуть.
Но горе, ни горе, а работать надо. Весна. Нужно пахать, скородить, картошку сажать. Вот мать с дедушкой и не уходили с огородов от зари до зари.
А раз так-то легли мы спать, только заснули… она будить нас:
- Дети, вставайте! Скорей на улицу!
Выбежали мы, глянули!..  А по небу огненные гряды мечутся. И такие страшные, что небо... как горить всеодно! Испугалися, захныкали, а дедушка отвел нас на огород, усадил на полушубок, сунул икону в руки и говорить:
- Молитеся, дети. Молитеся, может вас, невинных, Господь помилуить.
Сбилися мы в кучу на этом полушубке, плачем, причитаем:
- Господи, помилуй нас и сохрани! Господи, помилуй...
Очень страшно было. Но потом гряды эти стали удаляться, удаляться и опять стало темно, тихо.
Ну, привели нас в хату, стали мы укладываться и вдруг опять слышим:
- Караул! Горим!
Выбежали, а в конце улицы пожар! Да еще такой ветер поднялся, что снопы огненные прямо через несколько домов кидало. А крыши-то у всех соломенные! Бросилися мы выносить из дому всё, кто что мог... Но пожар до нашей хаты не дошел, домов за десять от нас остановился. Ну, потом всё говорили, что приключился пожар этот от кометы*, отскочил, мол, от неё кусок, да и попал на крышу соломенную. А она, солома эта, и в жару без огня загорается, как порох. Кривушины как раз перед этим погорели, сразу огонь хату охватил, еле-еле успели выскочить, а скотина так вся сгорела... Ну да, бе-едствие в деревнях пожары эти были! Сейчас-то загорится одна, две хаты, да и всё, а тогда… Если десять, так это мало. Один год четыре раза наши Рясники горели! И вот ка-ак нашарахають пожары, так потом всё лето люди и спять одетые, вешшы в подвал повынесуть, ну а если большой пожар приключится, так и в подвале всё повыгорить. Потом и начнуть помаленьку обживаться… Помогать, говоришь? Да кто ж им помогал-то? Всё сами. Побираться чтолича пойдешь? Да и легкое ли это дело… побираться? Ну-ка, обхлопай ногами одну деревню, другую, третью? Останется лошаденка, вот и начнуть, как муравьи соображать. А я?.. Как же я-то три раза в своей жизни строилася! И ведь никто гроша ломаного не дал, всё - своими шшапоточками. Так-то, моя милая, лихо подкрадётся, так хочешь - пей, ешь вкусно, хочешь - наряжайся, а хочешь – стройся.
И был тогда этот пожар посреди недели, а в воскресенье пошли мы на погост к папашке. Пришли, мамка как пала на могилку, как начала плакать! Ни-икак мы не могли её унять.
И тут подходить к ней женщина незнакомая и говорить:
- Что ж ты так убиваешься? Разве он услышить? Всё это теперь прах, земля одна. Послушай-ка лучше, что я тебе расскажу.
И начала:
- Сама я тоже вдова, и вот как же убивалася по мужу своему, как плакала, когда помер! Ночь придёть, все спать уляжутся, а я - плакать. И вот однажды приходить он: «Чего ты плачешь? – спрашиваить: - Видишь, я пришел». Обрадовалася, стала с ним разговаривать. Наговорилися за ночь обо всем! С тех пор и повадился каждую ночь… Ну, а потом и сомневаться я стала: да он ли это ходить? Он же помер! Не бываить такого, чтоб человек ожил. Пошла в церковь, рассказала всё батюшке, а он и говорить: надо, мол, водосвятие в хате сделать, а на могилке панихиду отслужить. Так я и сделала. Подошла ночь. Вотон!.. Опять пришел. Говорю ему: «Уходи. Ты мне больше не нужен!» А он как начал меня бить!.. И так с месяц, должно, было: я гоню его, а он - бить. Вся в синяках ходила. Но потом научили меня люди что делать: как настанить, мол, полночь, должна я сесть на порог, насыпать конопли в подол, взять гребень и-и ну волосы чесать. А когда он придёть и спросить, что, мол, ты делаешь, ответить: вот, чешу волосы, а вшей ем. А сама - коноплю в рот и хрустать ею. Ну, я так и сделала. Подошла полночь. Села я на порог, чешу волосы, коноплю хрустаю... Вотон! Подходить, спрашиваить. Я и отвечаю, как меня научили. Постоял, постоял, посмотрел, а потом ка-ак дасть мне по спине да как плюнить! И пошел прочь. Глянула вослед, а у него вместо ступней - копыта! Нечистая сила, значить, приходила всё это время, а не муж. Но с тех пор больше не приходил.
Выслушала мамка всё это, встала, и пошли мы домой. А вечером говорить мне:
- Маня, ты нонча спать со мной будешь.
Легли... Вдруг ночью будить:
- Вставай!
Подхватилася я, а она сидить на постели такая испуганная! И молится, молится, да суёть в руки и мне икону, шепчить:
- Молися! Скорей молися, доченька!
Стала и я молиться, причитать... И до-олго мы потом с ней никак не могли уснуть, всё-ё она по сторонам озиралася и крестилася. Да и на другой день ходила какая-то вялая, скучная, а когда стали укладываться, говорить нам:
- Дети, ложитесь-ка со мной.
Легли мы... а ночью и слышим:
- Скорей, скорей вставайте!
Глядим, а она опять крестится и кричить:
- Уходи, уходи!
Господи, как мы перепугалися! Закричали, заплакали. Проснулся и дедушка, подошел к ней, стал уговаривать. Ну, успокоилася она, наконец, заснули мы. И прошло после этого много месяцев, как рассказала она нам, что в те ночи страшные приходил к ней отец. Подойдёть вдруг к постели и скажить: «Не плачь. Я пришел». Вот тогда-то и будила нас.

*Извоз – Промысел. Перевозке на лошадях грузов или седоков.
*Революция – переворот 1917 года.
*БондАрничать - делать бочки.
*Брянск в 40 км. от Карачева.
*ОтчебУчить – сделать что-либо неожиданное.
*Прачкиного - Мать моего деда Тихона стирала бельё для гостиницы.
*1909-й год.
*Комета Галлея пролетала в мае 1910 года.