18. Никто и не заплакал

Проработала я на пенькотрепальной фабрике ползимы, а потом ее и закрыли... Как чего? Это ж тебе не стройка какая… нарыл глины, налепил кирпичей да и строй. Ведь пеньку сначала мужики вырашшывали, потом её покупали дельцы разные, а теперича что? Кто ж её вырашшывать и покупать будить? Всех разорили, разогнали, в Сибирь посослали, вот к весне её и не стало. А тут ишшо голод начался т люди стали сдирать на хлеб траву, кору разную. Помню, принесёть мамка кусок хлеба, а в нем ржи-то... Овес один! Режешь, а колючки так за ножом и волокуцца, так и тянуцца. Попробуй-ка, милая, съешь такой! Мамка так-то и скажить:
- Все кишки нам эти кылки порежуть.
Да посушить его на сухарики, потом потолчёть, просеить, кылки отсеются, вот тогда и едим, что осталося.
А вскорости ишшо и эпидемия тифа началася, тифа-возвратника. Заболеешь им, и если не помрёшь сразу, то отпустить немного и - опять… Вот и повезли гробы, а то и просто завернуть покойника в попону* да на кладбишше. Кто в силах, могилку выроить, а кто нет, в снег зароить да и ладно.
Заболели и мы. Ляжим, бредим, мечемся, каждый своё лопочить. Помню, одумалася я так-то и слышу:
- Не цепляйтеся вы за меня! Отстаньте! - мамка кричить на всю хату: - Не довезу я всех! Отцепитеся от меня, отцепитеся!
Я как захохотала!.. и аж память отошла.
Но потом стали соседки к нам заходить, в хате протопють, поесть принясуть, и начали мы поправляться. А чем кормиться то? И хранилася у нас редька под полом, вот мы и давай эту редьку... Достанем кой-как, начистим, нарежем и грызем, как мыши. А после болезни были всеодно как не в своем уме, и мамка как задеревенела, а Динка... Она ж еще меньше меня была, так и вовси дурочкой стала. Соображала плохо и все только есть просила. И тут-то случилося самое страшное, Коля-то наш... А было ему десять лет и когда выздоравливать стал, понемногу ходить, ушел к дяде на Масловку, а там его и накормили хлебом, да еще тёплым, только что выпеченным. Вот и случилося у него воспаление кишок. Лечить было некому, да мы никуда и не обрашшалися, после тифа еле-еле на ногах стояли. И стал наш Коля помирать. Помню, как закричить, как завизжить! Соскочила я к нему с печки, а он:
- Иди, иди... Думаешь, легко помирать? О-ох, и трудно ж!
Застонал, застонал... судороги началися и память отошла. Помер. Ну, надо обмывать, а сил и нетути. Надели мы на него рубашечку чистенькую, штанишки, Динка и я си-идим возле, а я еще и прилягу, головой к нему прижмуся. А когда приехал за ним дядя и привёз ведро кислой капусты с коврижкой хлеба, так что ж ты думаешь? Как накинулися мы на эту еду, как облапили! А дядя забрал нашего братца и увёз. Мы даже и не попрошшалися с ним. Никто и не заплакал.
Ну, прошло с неделю. Тепло стало, снег растаял, ручьи побежали. И была у нас еще картошка в поле с осени зарытая, мать всё-ё так-то скажить да скажить:
- Как-нибудь уж, дети, зиму перебьемся, зато весной посадим и осенью с картошечкой будем.
Но тут уж такое подошло, что если картошку эту не выташшым из земли, то нас самих туда... Ну, сосед и отрыл её нам, привёз. Стали мы поправляться от этой картошки и только тут-то опомнилися: а Коля-то... Коля наш где?! Как же мы плакали, как убивалися! А мамка раз ночью всхватилася да спрашиваить:
- Ох... А где ж... А Коля-то наш где?
Отвечаем:
- Да помер он, мам.
- Хм... Да я знаю...
Что ж, не знала чтолича? Помню, сидить раз так-то у печки, копаить угли, да говорить:
- А что по нём убиваться-то? Неслух стал, самоволь...
А это... когда мы еще лежали, а он выздоравливать стал, так она так-то попросить его:
- Коль, водицы... Сходи за водицей-то.
А он и не идёть. Сил нетути. Вот она и неслухом его... А тут, видать, на неё как прозрение нашло. Как начала метаться! Плакать-то уж и говорить нечего, как плакала, а то как начнёть биться:
- Господи! Помереть бы!
Но не помрешь, милая, коль смерть не пришла. На кладбишше, к нему... Хоть на могилочку-то поглядеть! А сил идти и нетути. Пошла я. Солнышко уже хорошо пригревало, синички цвыркали, на проталинках травка показалася… Вот и кладбишше. Как огляделася! А кругом - гробы не зарытые и те, кого без гробов привезли… Ходила я, смотрела, искала могилку Коли нашего… вон там-то должна быть, рядом с отцом. Ну, нашла, наконец. А на ней гроб чей-то торчить, свежим песочком присыпан. И странное дело. Не было во мне ни страха, ни жалости. Одеревенела чтолича? А что ж ты думаешь... От голода и горя человек становится, как скотина. Такое я не раз потом за собой замечала.

*ПопОна – покрывало. Накидывали на круп лошади для её защиты от переохлаждения или насекомых.