Голос писателя тихий вздох совести

Вальдемар Вебер: это имя я услышал вскоре после переезда в Германию. Мои коллеги произносили его с придыханием: поэт, прозаик, переводчик, пишущий на русском и немецком языках, он имел непререкаемый авторитет в их среде. Мы знаем друг-друга заочно и лишь несколько раз общались по телефону. А подружиться мы бы могли: у каждого из нас в жизни был свой «серый камень». Его –в маленьком среднерусском городке, «невзрачном, как пыльный камень у обочины». Печально знаменитый «101 километр»: место жительства тех, кого после лагерей и тюрем не пускали в Москву. Вот что пишет Вальдемар Вебер в автобиографической повести «101-й километр, далее везде»: «Сожительство блатных и политических, типичное для сталинского лагеря, было характерной особенностью нашего городка. Здесь оседали и надзиратели, вышедшие в отставку или на пенсию». Судьба немецкого мальчика и судьба немецкого народа, два века жившего в России, в середине двадцатого века низведенного до положения рабов. «Серый камень был моим первым другом. Летом он обрастал бурьяном и лебедой, и, пробираясь сквозь их заросли, я представлял себя в глубокой горной долине. Зимой он превращался в ледяную веселую горку. Но больше всего я любил играть около него ранней весной, когда сходил снег и начинала подсыхать земля. На неподветренной стороне, на припеке, я выковыривал из земли оттаявшие разноцветные стеклышки и черепки и мог, сидя на какой-нибудь деревяшке, часами их перебирать. /В.Вебер,«Спаситель»/.
Вальдемар Вебер родился в Сибири в 1944 году в семье российских немцев. С 1962 года жил в Москве, окончил Московский Ин‘яз. Занимался изданием и переводом классической и современной европейской поэзии, руководил семинаром художественного перевода, участвовал в научных проектах в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Мангейма, Пассау. В 1996–98 гг. и 2008–10 гг. был  главный редактором «Немецкой-русской газеты» (Мюнхен). В 1999 году основал издательство «Waldemar-Weber-Verlag» (Издательство Вальдемара Вебера), в 2006 — издательство «Verlag an der Wertach». С мая 2002 года живёт в Аугсбурге.
Проза Вебера, как и его поэзия, это сплав документалистики и художественности, вызывающий у читателя пронзительную боль и светлую грусть. Он умеет спокойно, без надрыва, передать интонации, способные оставить глубокий след в памяти. Это его личная история и история нашей жизни: уродливой, убогой и счастливой одновременно. Счастливой потому, что голодные годы детства и годы в статусе «нацменьшинства» не сделали нас зверями. Высокая личностная духовность писателя тесно переплетается в произведениях Вебера с душевной чистотой его героев: будь то алкоголик Паша из рассказа «Спаситель», или глубоко верующая, кроткая Настя из рассказа «Тётя Настя», то ли потрясший меня до глубины души немецкий военнопленный из рассказа «Густав» - его проза похожа на струйку прозрачного родничка, бьющего из земли. Герои рассказов узнаваемы с первых строк, потому что они – это мы с вами. Писатель часто возвращается к теме прошлого. Он делает это хирургически точно и, вместе с тем, не «кроваво» - он не мстит за исковерканное прошлое своего народа, он давно простил и палачей, и надзирателей. Простил потому, что понимает: нельзя жить, все время расковыривая подсохнувшую рану. Писатель пишет ёмко и точно, в его прозе нет ничего лишнего. Она – его проза, – целостна, и невозможно даже подумать, что рассказы, собранные воедино под одной обложкой, не есть единое целое. И это не только потому, что Вальдемар Вебер – писатель с большой буквы: у него есть Голос. Это то, без чего не читается, не воспринимается и не запоминается ни книжка, ни её автор. Голос писателя звучит особенно сильно в его стихотворениях, ведь он ещё и замечательный поэт:
Когда мы играли в войну
мне приходилось мириться с тем,
что я вечный Гитлер.
Семе Грановскому
отводилась роль тыловика-снабженца,
в паузах он приносил из дома
блинчики с чесноком,
что так неподражаемо пекла его мать,
иначе Сему не принимали.
А нам так хотелось
брать Берлин и Потсдам!
Он был мой одногодка,
но опытней и мудрей,
и уже знал,
что ради общего дела
нужно жертвовать личным.
И в конце ему позволялось
вместе со всеми кричать «ура».
«И в конце ему позволялось вместе со всеми кричать «ура»: почувствуйте вместе со мной величие и боль, сочащуюся из этой строчки: «позволялось». И вы поймёте, почему я пишу о Вальдемаре Вебере, считая его одним из самых лучших современных литераторов. Стихи и проза Вебера оставляют после себя горьковатое послевкусие, ведь часто правда – вещь не сладкая. А ему, между тем, уже 75! Накануне юбилея поэт и писатель согласился ответить на несколько вопросов.
Вальдемар, расскажите о самом ярко воспоминании детства.
-Это приезд бабушки из Сибири – мне было тогда уже 14 лет. Отец был специалистом и ему разрешили после отмены комендатуры переселиться в Подмосковье. А бабушка приехала в 1957 году. Это событие хорошо отпечаталось в памяти, потому что большинство родственников в то время находились за Уралом. Папа до войны работал в Карабаново Владимирской области – он был текстильщиком, преподавателем в ФЗУ и техникуме и, заодно, писал диссертацию. После отмены комендатуры его демобилизовали в город, откуда призывали – человек, выписывавший документы, плохо знал географию, потому что немцев в европейскую часть России не пускали. Директор предприятия, куда пришёл работать отец, узнав о проблеме немца-специалиста, сказал: «Я здесь Бог и Советская власть в одном лице и мне решать, кому работать на предприятии». Это было большим везением для всей семьи и, в основном, для детей. 101-й километр от Москвы; но это был не Казахстан и не Павлодар. Потому я с детства ездил в Москву и с этого времени начал мир воспринимать иначе: не только в свете трагедии моего народа.
Учеба в Ин’язе: что сохранилось в памяти?
-Только хорошее: высочайший уровень преподавателей. Вначале я хотел поступать на переводческий факультет, но мне объяснили, что немца туда не примут – факультет курировался Министерством обороны. Потому я пошёл на педагогический факультет. Преподавали эмигранты из числа выживших в сталинских лагерях. Это были носители языка – моя любимая преподавательница Шевелёва, один из основных переводчиков на Нюрнбергском процессе. Их отличала высочайшая образованность. И, все же, обстановка в институте меня коробила: особенно это проявилось во время работы на Целине: иерархия студенческого строительного отряда выстраивалась по принципу «прав тот, у кого «лапа» мохнатей». После Целины я перешёл на вечерний факультет. Я рисковал – мог загреметь в армию, но все обошлось. Я пошёл работать в газету «Neues Leben» внештатным сотрудником, а через четыре месяца меня перевели в штат редакции. Там царила добрая атмосфера и ко мне старые сотрудники  отнеслись очень хорошо – многие из них сами были жертвами и свидетелями сталинского террора. Но я и там не смог прижиться и вскоре ушёл. Я был тогда студентом пятого курса, был женат и перебивался случайными переводами. После института немного поработал на радио. На иновещание меня, конечно, не взяли, но там была редакция, готовившая радиопередачи для российских немцев – там я и работал. В декабре 1968-го я ушёл и оттуда и, до перестройки, никогда не работал «в штате». Я себе сказал: «Пока живу, на советскую пропаганду работать не буду». Я работал переводчиком, гидом – в общем, перебивался «с кваса на воду». А потом занялся художественным переводом и это был уже полноценный заработок.
Когда вы стали писать стихи?
-Стихи начал писать в институте – их печатала институтская многотиражка. У нас был круг студентов, будущих переводчиков художественной литературы. И был Иня’зовский семинар, который вел Лев Гинзбург. Я относил написанное в редакции журналов, их обещали напечатать и... Тишина! «Заходите завтра» - это обо мне и моих стихах. Однажды мне повезло – стихи прочитал Борис Слуцкий. Он и посоветовал писать верлибром. И взял меня на свой семинар, который я посещал с 1974-го года до самой кончины этого выдающегося поэта в феврале 1986-го года. До сих пор где-то в архивах журнала «Знамя» лежит его очень тёплый отзыв о моей поэзии. В конце-концов я перестал ходить в редакции журналов, потому что стал к тому времени известным переводчиком, уважаемым в профессиональных кругах. В конце семидесятых стал писать на немецком и занялся переводом немецкой и австрийской классической литературы. А стихи «складывал в стол». Свой первый сборник я издал в 1994-м, потом ещё два.
Расскажите немного о личной жизни.
-Мне повезло: ещё в институте встретил свою единственную и с тех пор мы вместе. Она стойко перенесла все тяготы и невзгоды той жизни, когда я не мог заработать. Тогда в нашей среде «глухо презирали» тех, кто занимался переводами советских поэтов. Однажды мне даже предложили стать «литературным негром», т.е. я должен был писать, а имя под написанным ставил другой автор. Я и от этого отказался. А потом я понял, что есть вещи, в которых разбираюсь лучше других. И я стал предлагать издателям свои идеи. Например: издать антологию немецких поэтов, антологию австрийских поэтов 19-го и 20-го веков. Это удалось сделать в 1986 году. Я был уже составителем и сам мог дать работу тем, кто мне помогал. А жена стала моим единомышленником. Сегодня она занимается издательской деятельностью.
Клановость в литературе и издательском деле – что это?
-Пробиваться сквозь чиновничью рутину очень сложно. В среде писателей и поэтов существуют некие «междусобойчики», в которые они посторонних не допускают. Даже такой известный человек, как Самуил Маршак, и тот не избежал этой болезни: он считал личным оскорблением, когда видел переводы с английского, сделанные другими переводчиками. То же самое было и на государственном уровне: заниматься переводами художественной литературы могли лишь несколько издательств. Например, издать сборник румынской поэзии Молдавское издательство не имело права, хотя это один и тот же язык – все шло через Москву. Это порождало художественно-эстетическую клановость, т.е клановость на уровне предпочтений в идеологии и во вкусах, в т.ч. и в среде германистов. Я понемногу переводил, но мне каждый раз давали понять – ты не «свой». Чтобы пробиться, нужно было входить в какую-либо из существовавших тогда компаний, например: метафористов или членов кружка «Московское время» Цветкова и Годлевского. А они сами утверждались и «тянули» следом своих. И эта практика существует даже сегодня. Утвердиться в одиночку очень трудно – этому пример моё с компаньоном начинание – издание журнала «Плавучий мост», цель которого – дать объективную картину, царящую в русской поэзии.  Мы хотим быть нейтральными, что часто не получается, потому что когда ты предлагаешь поэту дать свою подборку в журнал, он спрашивает: «А кто там ещё будет кроме меня?»
Ваша поэзия похожа на восточную. Краткость стиля и мысли – что это?
-Мои ранние стихи были цветистыми – я писал, подражая Кирсанову и Вознесенскому. А мне хотелось что-то сказать, употребив при этом минимум выразительных средств. Ведь видно же, что высказанная мысль гибнет под завалами ненужных слов.
Вы работаете над новой книгой. Расскажите об этой работе.
-Когда я писал книгу «101-й километр, далее везде», я не хотел, чтобы читатель воспринимал её как книгу, написанную российским немцем. Это книга о России, о той провинции, где я вырос. Но обойти судьбу моей семьи на фоне происходившего тогда я не мог. Тогда меня обидели: книга вошла в лонг-лист Бунинской премии, но критики написали, что в книжке речь идёт о судьбе нацменьшинства. То бишь они хотели сказать, что рассматривают только произведения, укладывающиеся в понятие «столбовая дорога России», а тут какой-то Вебер пишет о частной судьбе семьи российских немцев. Я ещё не придумал название для новой книги. В ней есть рассказы о судьбах немцев, так или иначе участвовавших во Второй мировой войне. Одни воевали в составе Вермахта, другие были угнаны на принудительные работы в Германию. Но угоняли не всех: были и те, кто добровольно поехал в нацистскую Германию на заработки. Это рассказ о моём школьном стороже, который однажды заговорил со мной по-немецки. Оказывается, он в пятнадцатилетнем возрасте завербовался в начале 42-го года вместе с отцом и они работали в аэропорту Гамбурга. Так же там будут помещены рассказы пленённых немцев, выживших после войны в условиях лагерей в СССР.  Будут рассказы заключённых, прошедших сначала гитлеровские, а затем сталинский концлагеря. Дело в том, что до ныне в литературе есть множество «табу» - я их насчитал 19. Например, это касается рассказа о том, как жили и как вели себя люди в период немецкой оккупации. У меня там будет один рассказ о любви русской девушки к немецкому офицеру. А ведь до недавнего времени это воспринималось как предательство. В книжке будет много короткой прозы, но будут и стихи.
В конце интервью я позволил себе поздравить Вальдемара Вебера от лица читателей «НЗ» с семидесятипятилетним юбилеем и пожелал ему новых творческих успехов и доброго здоровья.


Рецензии