Как Иван-дурак на седьмом небе очутился

Как и в разговоре —
Буквы, к слогу слог,
Капля к капле — море,
По былинке — стог.
(Автор)

Когда-то, давным-давно, кажись ещё во времена царя Гороха, в двух верстах от деревни Турецкие  Бабы, стояла большая, старая мельница с огромными крыльями-ветрилами и жерновами. В ту пору жил-был да поживал себе в Турецких Бабах молодой мельник со своей красавицей женой. Каждое утро, чуть ни свет ни заря, мельник запрягал в телегу лошадь и уезжал к себе на мельницу, а жена оставалась дома, по хозяйству.    
Много ли, мало ли прошло времени, только родила жена мельнику трёх сыновей, а сама вскоре взяла, да и на тот свет отправилась. Похоронил он жену, погоревал-покручинился, да делать нечего: надобно как-то дальше жить и семью содержать.
Прошло с той поры много лет. Сыновья к этому времени успели подрасти и стать взрослыми. Старший и средний сыновья были работящими, трудолюбивыми. За что не возьмутся, всё у них спорится да ладится. Однако, уж больно завистливыми да скупыми оказались. Несмотря на это, не мог им нарадоваться старый мельник.
Да вот только  была у него одна беда: третий-то, самый меньшенький сынок Иванушка дурак дураком уродился. Ничего нельзя было ему доверить, разве что козла приблудившегося на лужайке пасти. Да и того не устерёг: свалился как-то раз козёл с пригорка в речку, по недосмотру, и утонул.
Старик никогда не ругал и не корил Иванушку за проступки, а только вздыхал да жалел его. Сыновей же успокаивал:
— Вы уж не серчайте на него, сыночки. Его и так Бог обидел, разум отобрал. Ну что с него возьмёшь?
— Что правда, то правда, — соглашается старший сын. — Дурак, он и есть дурак!..
— Да-а! Самый что ни на есть — дурак набитый, — вторит средний сын.
Услышал Иванушка последние слова и обиделся.
— Что дурак, сам знаю. Но не набитый же? Это чучело огородное соломой набивают, а я — создание Божие!
— И то верно! — заступается отец.
Так они и жили-поживали все вчетвером, каждый при своих делах и заботах. Но вот пришла пора помирать и мельнику. Собрал он тогда своих сыновей и завещал старшему мельницу, чтобы зерно молол на муку; среднему завещал лошадь с телегой, чтобы возил муку в город продавать.
— А тебе Иванушка, сынок мой меньшенький, оставляю два мешка холщёвых, дубинку осиновую, да верёвку длинную, — тихо молвил он. — Глядишь — для чего-нибудь и понадобятся.
Сказал он всё это сыновьям да и тихо отдал Богу душу. Похоронили братья отца и занялись каждый своим делом. Старший брат зерно на муку мелет. Средний отвозит её в город на базар продавать. А Иванушка вроде бы как и не у дел остался. Ходит по деревне, баклуши бьёт да к девкам пристаёт. Те от него шарахаются в разные стороны.
Уж больно много от него хлопот да беспокойства людям на деревне. То заприметит птичку на соседском подоконнике. Бросит в неё камень, птичка улетит, а окно — вдребезги. То увидит у какого мужика муху на темечке, да как шмякнет по этой мухе осиновой дубинкой. Из мужика и дух вон, а Иванушка и говорит ему: «Ну, ты полежи, сердешный, отдохни маленько». Или напросится с мужиками в ночное коней пасти. Разведут бывало мужики посреди поля костёр, чтобы не так холодно было и волков отпугивать. А Иванушка всю ночь вокруг костра носится как угорелый, ветер на него, значит, нагоняет, чтобы пуще разгорался.
Нередко, бывало, доставалось на орехи и самому Иванушке. Страсть как любил он зевать от нечего делать. Как-то один раз зевнул, а ворона возьми, да и залети к нему прямо в рот. Дурачок что ни слово, то: «Кар-р-р, кар-р-р…». Соседи удивляются, говорят: «Накаркает он на нас беду», и давай его дубасить-колошматить.
Или ещё был такой случай. Загорелась как-то изба у одного мужика. Мечется, бегает несчастный вокруг избы, сокрушается. Даже шапка на нём загорелась. Увидел это Иванушка да как закричит во всю глотку: «Лови его, бей его!»
— Да ты что, Иван, рихнулся что ли? — удивляются люди. — За что же его бить-то? Ведь дом его сгорел. Вон и шапка даже загорелась.
— Вот и я говорю — не унимается Иванушка. — Не зря добрые люди сказывают, что шапка-то горит на ком? На воре. На хорошем человеке она гореть не станет. Стало быть он и есть вор.
Взял, да и утемяшил мужика осиновой дубинкой по загривку. Тот с копыт долой. Прилёг, закручинился, да и дух свой испустил.
Посадили Иванушку за это в тюрьму. Ну, дурак он и есть дурак, что с него возьмёшь? Вскоре взяли да выпустили его на волю.
Решили старшие братья избавиться от Иванушки, порешить его в лесу. Но как его заманить туда? Договорились, что возьмут его с собой в воскресенье на базар, продадут товар, а на обратном пути, когда будут ехать лесом, убьют его и в земле закопают.
Сказано — сделано! Наступило воскресенье. Братья запрягли лошадь, загрузили телегу мешками с мукой, прихватили с собою Иванушку. Поехали на базар. Приехали, разгрузили телегу, распрягли лошадь, стали продавать муку. Продали её всю, когда начало уже смеркаться. На вырученные деньги накупили себе полную телегу гостинцев: пряников, конфет, кренделей да сушек, варенья и сладостей всяких, горшков да кастрюль. Всего и не перечислить.
— Иди Иван, запрягай лошадь. Домой пора возвращаться, — говорит старший — А мы с брательником ещё немного пошатаемся по базару, поторгуемся. Может ещё чего купим.
Ушли братья. А Иванушка запряг лошадь, по своему недомыслию, не так, как надо. Поставил телегу впереди лошади, мордой, значит, к телеге. Стоит, своей работой любуется, руками от удовольствия размахивает. Лошадь испугалась и стала толкать телегу впереди себя не туда, куда надо, а в глубокий овраг, да и свалилась в него. Телега на лошадь, лошадь на телегу. Все гостинцы да прочие покупки кобыле под хвост посыпались. Всё перемешалось и оказалось на дне оврага. Лошадь тут же и околела.
Воротились братья назад. Узрели что натворил Иванушка, и давай его колошматить. Но битьё битьём, а делать нечего. Пора домой не солоно хлебавши возвращаться. На небе уже первые звёздочки начали зажигаться. Пошли они пешком через лес. Завели Иванушку в самое тёмное, глухое место, да и говорят ему: «Прилечь бы надобно, отдохнуть малость», а сами думают себе: «Уснёт Иван, а мы его тут же и порешим».
Легли на травку. Братья притворяются. Стонут, ахают: «Ох, наши ноженьки, устали, прямо так и подвесили бы их к какому-нибудь суку, чтобы не болели». Поохали, поахали и сделали вид будто уснули. Долго так лежали, пока старших братьев на самом деле сон не сморил, и они взаправду уснули. А Иванушка всё ворочается, никак ему сон не идёт. Хочет братьям помочь, чтобы у них ноги не болели, Дай-ка, думает, сослужу им добрую службу. Подвешу-ка их за ноги к сучкам — сами того пожелали, — вот их ноженьки и перестанут болеть. Проснутся, какие радёхонькие да довольные будут, благодарить меня начнут.
Так и сделал. Пока братья спали, повязал им верёвками ноги да и подвесил их на суку вниз головами, один от другого недалече.
— Ну, отдыхайте братцы себе на здоровье, — говорит. — А я уж пойду. Скучно да и неохота мне тут с вами комаров кормить.
Сказал он это и домой направился.
А братья так до сих пор — вот уж как двести лет — висят на дереве вверх ногами, по ночам переговариваются, брата вспоминают. Ноги у них, правда, уже не болят, теперь руки что-то затекать стали…
Так вот. Воротился Иванушка домой, делать ничего неохота. Пошёл на озеро, что за мельницей, сел на кочку моховую. От нечего делать закинул в омут конец верёвки, которую отец ему когда-то перед смертью оставил. Сидит себе, думу невесёлую думает.
Вдруг заволновалось озеро, забурлило, и из омута явился чёрт рогатый. Он запутался в верёвке и никак не мог выпутаться из неё.
— Что ты здесь делаешь, Иван-дурак? — спрашивает он.
— Да  вот, сижу, рожи корчу, вам, чертям, головы морочу, — отвечает Иванушка и тянет верёвку вместе с чёртом к себе.
Испугался чёрт, просит отпустить.
— Пощади, не убивай меня! Я тебе ещё пригожусь, — пищит он. Весь дрожит, глазами красными испуганно вращает. Шерсть дыбом. — Хочешь научу как надобно жить?
— Научи!
— А отпустишь, коли скажу?
— Чтоб мне сквозь землю провалиться, отпущу!
— Тогда слушай. Чтобы весело да раздольно жить-поживать, да горя не знать, ты каждому, кого ни встретишь, пыль в глаза пускай, да лапшу на уши вешай. Народ у нас всё доверчивый, сердобольный. Тот копеечку подаст, да ещё и пожалеет. Другой — две копеечки. Третий — пряник. Четвёртый — бублик. Дальше — больше. Глядишь — и ты уже богатенький, не подступись.
Послушался Иванушка чёрта, поняв его по-своему. Отпустил на все четыре стороны. Взял мешки холщёвые, что отец в наследство оставил, и ну их набивать: один — пылью дорожной, другой — лапшой варёной. Потом стал ходить по деревне. Идёт и каждому встречному-поперечному из одного мешка пыль в глаза пускает, а из другого — лапшу варёную на уши вешает.
Так день проходит, два. У всех лица в пыли. У всех на ушах лапша висит. Просто напасть какая-то. Надоели людям Иванушкины выходки. На третий день всей деревней отколошматили его да так, что тот чуть не скочеврыжился, еле ноги унёс, и прогнали из деревни.
Явился Иван снова на озеро, чтобы чёрта проучить. Закинул в омут верёвку. Вытащил из него чёрта и ну дубасить осиновой дубинкой по башке, да так, что у того искры из глаз посыпались. А Иванушка, не будь дураком, хватает эти искры на лету, да в мешок всё запихивает, запихивает, пока не набрал полный мешок искр из глаз.
Потом ухватил чёрта за хвост и давай щекотать ему пятки да под мышками. Чёрт извивается, хохочет, невольным смехом изливается да так, что смешинки изо рта вылетают. А Иванушка ловит их на лету, да в другой мешок запихивает, пока тот не стал полным.
Напоследок раскрутил Иван чёрта в воздухе за хвост, да как шмякнет им об воду. Все печёнки отбил и рога поломал. С той поры чёрта никто уже в этих краях не встречал. Говорят, что тот перебрался на новое место жительства, в ад. Всё пишет письма и шлёт жалобы на Ивана в различные инстанции.
Подхватил Иван на плечи оба мешка — один с искрами из глаз, другой — со смешинками, — заткнул дубину за пояс, верёвку за пазуху засунул, и пошёл куда глаза глядят.
Долго ли, коротко ли шёл он, только пришлось проходить ему одну интересную деревню под названием Божьи Одуванчики, где жили одни лишь девки да бабы. Завидели они Ивана, обрадовались, сбежались, спрашивают: «Да откуда же ты идёшь, добрый молодец?»
— Да почитай от самих Турецких Баб, — отвечает тот.
— Ка-ак?! — осерчали тут бабы и девки из Божьих Одуванчиков. — Тебе что, своих баб мало, так ты к турецким наведывался? Ах ты негодник такой-сякой, немазанный-сухой. Вот тебе, вот тебе! — взяли да и отколошматили Ивана палками да скалками, еле ноги унёс.
Обидно, конечно, стало Иванушке, да что поделаешь. Идёт дальше. Впереди лес дремучий темнеет. На небе уже звёздочки то тут, то там зажигаются. Переночевать негде. Что делать? Забрёл он в самую гущу леса. Забрался на самое высокое дерево. Умостился поудобней вместе со своей поклажей на самом толстом, ветвистом суку, и задремал.
Много ли, мало ли прошло времени. Только вдруг слышит из глубины леса чьи-то приближающиеся шаги и голоса. Кто-то кричит, кто-то немилосердно ругается, кто-то песни пьяным голосом распевает.
— Никак разбойники! — подумал Иванушка. — А ну, дай-ка притаюсь, чтобы меня не приметили.
А разбойники — две дюжины — как раз под этим деревом остановились и решили под ним переночевать. Разожгли под деревом большой костёр и ну плясать вокруг него. Водку пьют, деньги никак не могут поделить между собой. В карты режутся, да песни пьяные, разбойничьи горланят. А Иванушка сидит на дереве, ни жив ни мёртв, притаился. Всё боится лишним движением выдать себя. Смотрит вниз. И тут вдруг увидел он среди разбойников девушку Настеньку. Её, видать, забрали с собой разбойники в неволю из деревни Божьи Одуванчики. Плачет девица, слезами умывается. Просит пощадить, отпустить её с миром. А разбойнички только смеются. Потешаются над ней, измываются, ножички длинные точат.
Жалко стало Иванушке Настеньку. «Ну погодите же, разбойнички, — думает про себя. — Ох и проучу же я вас, окаянные». И страх куда только девался.  Залез он рукой в мешок со смешинками и ну их разбрасывать вокруг себя.
— Ма-анна небесная1 Ма-анна небесная!, — радостно завопили разбойнички.
Ловят они те смешинки на лету, жадно в рот себе запихивают. Катаются по земле, животики от смеха надрывают, остановиться никак не могут.
Тут Иванушка улучил момент, быстренько соскочил с дерева, да прямо к Настеньке.
— Спасибо тебе Иванушка, что спас меня от погибели верной, — стала благодарить она его. — Однако нам пора убираться отсюда подобру, поздорову, да как можно скорее. Не ровен час — разбойнички очухаются, тогда не миновать беды…
Бредут они по лесу уже вдвоём. Идут, идут. Кругом темень непроглядная, хоть глаз выколи. Вдруг смотрят — впереди огонёк горит. Подошли ближе и увидели избушку. Из окна храп доносится, а из печной трубы дым валит. Заглянули в окно, а там всё те же разбойнички, все вповалку лежат пьяные. Храпят, бока свои чешут, во сне нехорошими словами ругаются. Возмущаются на чём свет стоит, что мол де совсем озверели комары, клопы да тараканы.
Жалко стало их Иванушке  (хоть и разбойники, но всё же — люди). Вот и говорит он Настеньке:
— Ты, красавица, уж подожди меня здесь, а я тем временем с комарами, клопами да тараканами расправлюсь.
Сказал это, забрался на крышу и уселся прямо на самое отверстие печной трубы. Дым, вместо того чтобы вверх идти, весь в избу пошёл. Сидел Иван на трубе, сидел, пока вместе с комарами, клопами да тараканами не угорели и сами разбойники. Все, кто был в избе, разом и окочурились.
Слез Иван с крыши, говорит:
— Всё! Потравил всех насекомых. Теперь пусть себе разбойнички спят спокойно. Когда-нибудь ещё и спасибо скажут.
— Что ты, Иванушка! Ты же всех их потравил заодно с комарами, клопами да тараканами, — смеётся Настенька, — всех на тот свет отправил.
— Да-а? — удивляется Иван да затылок свой чешет. — Ну, тогда Бог с ними. Когда-нибудь там и встретимся.
Пошли дальше, оба довольные, что всё так хорошо обошлось.
— Я теперь, Иванушка, прямо как на «седьмом небе» от счастья, — радуется Настенька.
— А что это такое за «седьмое небо» и где оно есть? — спрашивает Иванушка.
— «Седьмое небо» там, где всем хорошо и весело живётся, — отвечает девица.
— Ну раз так, — обрадовался Иван, — то пошли вместе искать это «седьмое небо».
Вышли они на полянку из лесу. Уже и светать начало. Взобрались на пригорок. Посмотрели вверх и увидели «седьмое небо». Закинул Иван на него верёвку и стал вместе с поклажей да девицей Настенькой карабкаться вверх.
Поднялись они и очутились на самом, что ни на есть «седьмом небе». Умостились поудобнее и стали на нём жить-поживать да песенки весёлые распевать. Сидят они вдвоём. Целыми днями напролёт пряники жуют, сосут леденцы и целуются. Из одного мешка «искры из глаз» по небу разбрасывают, да так, что те звёздочками зажигаются. Из другого мешка на землю «смешинки» бросают, да так, что всем весело и радостно становится на душе от мысли, что вот-вот нагрянут лучшие времена.
Настенька давно уже успела выбить всю дурь из головы Иванушки, его же осиновой дубинкой. Теперь он умный. А дубинку она забросила куда подальше так, что та всех злодеев на земле переутюжила-переколошматила…
Если в вечернюю пору выйти в чистое поле, задрать голову вверх, то непременно можно узреть счастливых Иванушку с Настенькой на «седьмом небе» и верёвку, что спускается с него до самой земли. Попытай счастья и ты. Попробуй забраться по ней на седьмое небо, если сил хватит. И мне как-то довелось — раза три — побывать в гостях у Иванушки с Настенькой. Да вот только места на нём для троих всё время оказывалось мало, и я кубарем летел вниз и больно ушибался.
Вот и сказке конец.