Нарушение законов жанра

        Сергей Бородюк, прозванный за свои богатырские габариты «Большим», любил порядок. Будучи нашим бригадиром, он лично установил график дежурства по комнате.
             -   И никаких «почему», - отрезал он. -  Бардака я не потерплю.
         Как-то, вернувшись в лагерь после смены раньше обычного, он застукал Робика Учанеишвили (по-домашнему: Буля) в постели с какой-то девицей. Большой рассвирепел, ударил кулаком по столу так, что треснула ножка, и произнёс фразу, ставшую крылатой: «Трахаться тоже надо в своё время», после чего был составлен ещё один график, негласный, по которому с десяти до двенадцати ночи комната предоставлялась в распоряжение одного из нас, а всем остальным сюда заходить возбранялось.
             -   Мы все мужики, - произнёс Большой назидательным тоном, - и я всё понимаю, но порядок должен быть.
         Поскольку до окончания трудового семестра оставалось не так уж много времени, мне достался (по жребию) один день, 28 сентября, но я положительно не знал, с кем я должен провести положенные мне два часа, так как единственная девушка, которая мне нравилась, жила в семидесяти километрах отсюда, в большом городе на тихой реке, а здесь мы с Колей Шереметевым и Звиадом Болквадзе развлекались по вечерам главным образом тем, что уничтожали запасы яблочного вина  в  соседнем продмаге, закусывая его килькой в томатном соусе и сосисками в тесте.
         Стояли солнечные дни бабьего лета. Высыпав помидоры в огромную ванну с проточной водой, я забросил в грузовик последний деревянный ящик, вытянул папиросу из забрызганной томатным соком пачки «Казбека» и устало сказал Андрею Марченко:
             -   Покатили.
         В окошечке бухгалтерии нам выдали по пятнадцать рублей, мы ополоснулись в холодном душе, продуваемом всеми ветрами даже в тёплые дни конца сентября, и отправились в кафе «Луч».
             -   Заслужили, старик, - Андрей протянул мне липкий, наполненный до краёв стакан  вермута,  а  когда мы выпили,  напомнил:  -  Сегодня 28 сентября. Есть кто-нибудь на примете?
             -   Нет.
             -   Может,  Марина?  Она тебе явно симпатизирует. Или Алла? Я видел, как вы танцевали на дискотеке.
             -   Понимаешь, Андрей, я так не могу.
             -   Слушай, я  тебе  друг  и скажу прямо: мы почти месяц здесь, а ты, как монах. Вокруг столько девушек, а ты всё ходишь и о чём-то думаешь, хоть додумался до чего-нибудь? Мужик ты или нет? Даже перед ребятами неудобно.
         Мы вернулись в лагерь, где в нашей комнате уже был накрыт стол, а Большой, восседая на стуле, давал указания, что и в каком количестве следует нарезать. Отец Большого работал на мясокомбинате, благодаря чему мы никогда не испытывали недостатка в колбасе, ветчине и  всевозможных мясных рулетах.
             -   Где вы столько времени? - недовольно пробурчал  он, завидев нас с Андреем. - Уже четыре часа, а разгрузить вам надо было всего один «ЗИЛ».
         По заведённому порядку, закончив смену, мы скидывались, покупали выпивку, обедали, после чего шли в лагерь каждый по своим делам, ну а потом, по графику Большого, наступал час  «с десяти до двенадцати», и в половине первого кто-нибудь из нас робко стучал в дверь.
         Все были в сборе, ждали только Шереметева, который куда-то запропастился.
             -   Вечно он так,  -  ворчал Звиад, с иронией поглядывая на Бородюка. -  Даже Большого не боится!
         Коля вскоре явился, сел  за стол, рассеянно оглядел нас и почему-то спросил:
             -   Ребята, а где Большой?
             -  Слона не приметил, - расхохотался Сергей  Иванов, не отрываясь от  «Братьев Карамазовых»,  которых он читал  целый месяц в перерывах между работой и выпивкой.
             -   Это кто  «слон»? -  навострил уши Большой.  -  Я, что ли?
         Иванов только рукой махнул, а Большой переключился на Булю:
             -   Чего ты возишься? Водку открывать не умеешь? Звиад,  дай ему нож, а то так мы до утра будем  сидеть.
         Наконец, водка была разлита по гранёным стаканам, а Звиад уже готовился сказать тост, как Шереметев,  до сих пор всегда бывший активным участником наших застолий, вдруг разразился гневной тирадой против засилья пьянства в нашей бригаде.
             -   Ты, Шереметев, как будто умный, - заметил  Большой, -  а  иногда такую херню спорешь, что  прямо  уши вянут.
         Мы всё-таки выпили, после чего Звиада потянуло на откровения:
             -   Вот, мы сидим сейчас все вместе: пьём, едим, а что будет через десять лет? Через двадцать? Будем ли мы вспоминать друг о друге?
             -   Гия будет  точно, - послышался хриплый голос Иванова. - Он может забыть о главном, но никогда не забывает никому не нужных мелочей. Может, даже ещё и воспоминания напишет.
             -   Что ты имеешь в виду под словом «главное»? -  поинтересовался я.
             -   Главное, - ответил Иванов, - это учёба, работа. И  вовсе  не  важно, с  кем  ты  пьёшь  водку  сейчас, в  этом идиотском лагере, с кем общаешься и у какой девушки какие ноги и какие глаза. Главное - устроиться  в жизни, иметь хорошую работу и, конечно, много денег.
             -   Хватит философствовать,  -  прервал Иванова Большой.  -  Ты, Сергей, всё Достоевского читаешь, думаешь, это поможет тебе в зарабатывании денег?
             -   И это тоже. Достоевский мне нужен, чтобы сдать сессию, иначе я его и в руки бы не взял.
             -   Ну, ты даёшь, Серёжа, - Шереметев покачал головой. - Ты же будущий журналист, как  ты  можешь  так говорить о Достоевском?
             -   Журналисту  вовсе  не  обязательно  знать всё, что написано до нас. Конечно, есть некоторые писатели, чьи произведения знать просто необходимо, но мало ли всяких графоманов? Для журналиста главное - подача оперативной и точной информации, а всё остальное ерунда.
             -   А мне Достоевский нравится, -  заявил я. -  Нужно ведь что-то читать и для души, иначе как жить?
             -  Душа!  -  язвительно  усмехнулся  Иванов. - Всё это выдумки поэтов. Подумаешь! Влюбляются в женщину и уже сразу думают о вечности,  душе и прочем кретинизме...  Буля, ты думал о душе, когда спал с Нелли в прошлый вторник?
             -   Конечно, - расхохотался Робик Учанеишвили, - я только об этом и думал.
             -  Вы начинаете действовать мне на  нервы, - грозно заявил  Большой. -  Не  превращайте  застолье  в   диспут! Гия, скажи тост, сегодня, в конце концов, твой день.
             -   Мне не хочется. Пусть скажет Звиад.
         Звиад, поглядывая на Сергея Иванова, выпил за поэзию. Мы убрали со стола посуду и пошли в лагерь, где уже гремела дискотека.
             -   Гия! - окликнул меня Иванов. - Я иду звонить в центр, пошли со мной, заодно и пиво выпьем на пристани.
         Я согласился. У меня возник неожиданный план, но я пока ещё не знал, как его осуществить.
         Иванов звонил из первой кабины, я - из третьей. Телефон в общежитии долгое время был занят, но потом я   всё -таки дозвонился. Божена удивилась и обрадовалась так, будто я звонил с другой планеты. Я объяснил ей суть дела, опуская ненужные мелочи. («Если нет денег, займи у Розы или Наташи. «Ракета» отплывает через полтора часа, ты успеешь. Ночевать будешь у Лейлы, я договорюсь, а завтра вечером уедем вместе. Посмотришь, как я живу и где работаю, неужели тебе не интересно?»).
         Иванов, нетерпеливо ожидающий меня у дверей переговорного пункта, насмешливо поинтересовался:
             -  Разве ты говоришь по-польски?
             -  Не так хорошо, как бы хотелось. «Язык чужой приятно изучать посредством  женских  губ  и  глаз»:  это Байрон. Как ты считаешь, нам нужно знать его поэзию?
             -   Если она помогает в изучении языков, то - да. Иностранные языки нужно знать обязательно.
         Сергей улыбнулся:
             -   Она приедет?
             -   Да.
             -   Если  ты  считаешь,  что  я  не  прав,  то  скажи  мне  прямо. - Мы шли к пристани. Сергей курил «Беломор». - Трудно себе представить Алёшу Карамазова, танцующего с цыганами и поющего под гитару скабрёзные песенки, Базарова, пишущего душещипательные стихи, или, скажем, Дон-Кихота, разводящего цветочки на приусадебном участке. Нельзя превращать песню в оперу, очерк в роман, зарисовку  в картину. Мгновение тем и ценно, что длится с секунду. Тебе не кажется, что ты... хм... смешал жанры, что ли, приглашая сюда свою подружку - польку?
             -  Жанры?
             -  Ну, да. К примеру,  вставил  в  дешёвый водевиль кусочек серьёзного романа. Надо было выбрать любую бабу, ту же Марину, например,  которая глаз с тебя не сводит, затащить её в постель или, на худой конец, распить с ней бутылку водки, вот и все дела. А ты зовёшь сюда, в этот бардак под названием «трудовой лагерь» девушку, к которой относишься серьёзно.
             -   Послушай, Сергей, ты - это «серьёзно», или, может быть, ты тоже часть всеобщего бардака, в котором мы живём уже почти месяц?
         Иванов взял четыре кружки пива и внимательно, без улыбки, посмотрел на меня.
             -   Да, я - это серьёзно, потому  что я серьёзный человек и к тебе отношусь тоже по-серьёзному, иначе бы не говорил  всего этого.
             -   А  Большой, Коля, Звиад, Андрей, Буля - как ты относишься к ним? Разве они не друзья нам?
             -  Друзья  -  это слишком громко сказано... более или менее. Большой - самоуверен, Коля порой бывает нудным, Звиад - однообразен, Андрей только и думает, где выпить, а у Були в голове одни бабы.
             -   Любопытные характеристики. Что-то ты о нас  с тобой ничего не сказал.
             -   Ты поэтичен, а я практичен. Поэтому нам интересно вместе: мы дополняем друг друга.
         Я вздохнул:
             -   Да я, в общем-то, не об этом. Все мы часть жизни друг друга, по крайней мере, сегодняшней, ведь так?
             -   Так.
             -   Почему же я не могу познакомить вас с девушкой, которую тоже считаю частью своей жизни?
             -   А какой в этом смысл?
             -   Может жизнь надо любить больше, чем её смысл? Это цитата.
             -   Опять Байрон?
             -   Нет, Достоевский.
         Сергей задумался:
             -   Когда она приезжает?
         Я посмотрел на часы:
             -   Минут через пятьдесят.
             -   Не стоит уже идти в лагерь, подождём её вместе. Или ты, может, хочешь встретить её один?
             -   Нет, у нас ещё будет возможность уединиться.
         Мы взяли ещё по пиву, Сергей посыпал щепотку соли на край кружки, отпил несколько глотков и спросил:
             -   Как её зовут?
             -   Божена.
             -   Ты никогда ничего не рассказывал мне о ней.
             -   Я не люблю распространяться о своих отношениях с женщинами.
             -   Божена,  -  повторил  Сергей. - У  западных и  южных   славян  ещё  сохранились  имена наших общих предков, которые у русских уже не в ходу. Звучит красиво.
             -   Красиво звучит всегда, когда любишь.
             -   Ты, наверно, прав.
         Пеня воду, к пристани станицы под ивами причалила «Ракета». Последние лучи осеннего заката скользили по деревянным сваям, в камышах шелестел тёплый ветер, пахло дымом от костров и кто-то в сторожке громко включил  радио: «Лето, ах, лето...»
         Маленькая золотоволосая девочка с печальными голубыми глазами держалась за деревянный поручень и недоверчиво смотрела на меня.
             -   Видишь, - с грустью сказала она, - я всё-таки приехала.
         Я представил Божене Сергея; тот, протянув ей руку, спросил про первые впечатления, а потом, всю дорогу до лагеря, без умолку болтал.
             -   Это - наш пивной бар, - объяснял он. - Что-то вроде клуба, где мы часто собираемся  после   работы.  Слева - кинотеатр «Слава», справа - центр культурной и общественной жизни станицы кафе «Луч» с неплохой кухней и не очень нахальными официантами. Это - стенд: «Лучшие люди района». Вся наша бригада в полном составе сфотографировалась на его фоне так, что видна только эта надпись... А это, собственно, место нашей работы, ранее называемое консервным заводом, а в настоящее время  - агро-промышленный комплекс, но от перемены названия, как вы сами понимаете, мало что изменилось.
         Божена смеялась, время от времени подмигивая мне.
         Мы прошли мимо гостиницы, ресторана и, наконец, попали в лагерь. Когда Сергей оставил нас одних, Божена сказала:
             -   Ты  какой-то  другой. Загорел, похудел, отпустил  бороду. Меня не  покидает ощущение, что я приехала в  гости к чужому человеку.
         После летних каникул мы виделись всего один раз, в конце августа, и мне, как всегда, пришлось начинать всё сначала, потому что после почти двух с половиной месяцев разлуки Божена была полькой больше, чем обычно: общежитие её раздражало, а мелкие бытовые проблемы, такие, как отсутствие воды, выбитое стекло в комнате, незакрывающийся замок,  не позволили нам, как это было у нас заведено, поговорить «по душам».
             -   Поезжай   в свой  трудовой лагерь, - наконец, устало сказала  она. - Месяц  -  большой  срок:  подумаем, как нам жить дальше.
         И вот теперь она была тут, рядом со мной, грустная и неприятно удивлённая  грязью вокруг, обшарпанностью бараков, неустроенностью  нашего быта. Под грохот дискотеки мы поднялись на второй этаж, в комнату №5.
             -   Как тебе здесь нравится? -  спросил я, наблюдая украдкой за её реакцией.
             -   Мне здесь не нравится.  Я вообще жалею, что приехала.
         Божена умела быть порой такой безучастно-холодной, что я часто задавался вопросом: уж не приснилось ли мне всё, что произошло между нами, и теперь, наяву, я вижу горькую правду?
         Она присела на мою постель и, глядя куда-то в сторону, спросила:
             -   Расскажи, что у тебя нового.
         Нового? Я решительно не знал, что ей ответить. До трёх часов дня мы работали, потом обедали, ну, а вечером каждый развлекался, как мог. Я часто думал о ней и о нашей последней встрече в общежитии, справедливо, как мне кажется, полагая, что не так, совсем не так мы должны были расстаться.
             -   Ты часто пьёшь? - она, наконец, заметила батарею пустых бутылок в углу за кроватью Андрея и подняла на меня в ожидании ответа зеленовато-голубые лучистые глаза.
             -   Часто.
             -   Почему?
             -   Может, от тоски по тебе?
         Она встала, порылась в сумочке, которую оставила на столе, достала оттуда пачку сигарет «Carmen» и закурила.
             -   Ты  совсем, как ребёнок:  не могу же я всё время быть с тобой? Разве тебе  недостаточно  того, что  я люблю тебя и никогда, ни с кем тебе не изменю? Почему ты хочешь, чтобы я каждый день, каждую минуту повторяла тебе это? Это же так естественно, как это дерево за окном, это небо, это солнце, которое встаёт и заходит - разве они говорят: мы есть, мы каждый день рядом? Я не могу ещё и опекать тебя, быть тебе старшей сестрой или не знаю там, кем ещё. Не создавай, пожалуйста, проблем искусственно, их у нас и без того предостаточно.
         В комнату забежал Робик Учанеишвили, залез под кровать в поисках своего рюкзака, вынул оттуда пачку папирос и тут заметил нас.
             -   Извините, - пробормотал он в смущении. - Добрый вечер. Я - друг Гии. - Буля  немного  подумал  и  добавил, глядя на Божену: -  Вы должны знать: он - самый серьёзный из нас.
             -   Я знаю, - улыбнулась Божена, - но иногда лучше не быть таким серьёзным.
             -  Правильно, - обрадовался Буля. - Святая истина!  Вот и  я   всё  время  твержу  ему  об  этом: в  жизни нельзя воспринимать всё всерьёз, иначе просто сойдёшь с ума.
         Буля ушёл,  а я, после некоторых колебаний,  решил рассказать Божене о графике Большого.
         Она слушала: вначале серьёзно, потом - с улыбкой, ну, а под конец,  уже не могла удержаться от хохота.
             -   Я же говорила, что ты ещё совсем ребёнок. Кому  ты  хочешь  что-то  доказать? Разве  твои  друзья  не  знают ничего обо мне? Им обязательно надо было увидеть меня здесь, в этой грязной комнате? Который час? Пожалуйста, я уже раздеваюсь и ложусь в постель, раз у вас так принято, и у меня нет ни стыда, ни самолюбия, потому что какое может быть самолюбие у женщины, в любви которой так уверены, что вызывают её по телефону ради какого-то идиотского графика?
         В дверь постучались, что само по себе было очень странным: обычно к нам заходили без лишних церемоний.
             -   Извини, - сказал я Божене и пошёл открывать. Большой, смущённо улыбаясь, вошёл в  комнату  с  огромным букетом георгин. Божена была знакома с ним: они виделись как-то на дне рождения Звиада. Большой вручил ей букет и поцеловал руку: он был настолько серьёзным, что меня разбирал смех.
         Уходя, он шепнул мне : «Я заныкал бутылку водки под моим тюфяком. В случае чего - можете  выпить».
             -   Это тоже одна из ваших традиций? - пряча улыбку, спросила Божена. -  Дарить цветы  девушкам, посещающим по вечерам эту комнату?
             -   Нет, это целиком импровизация Большого. - Я взял трёхлитровую банку, чтобы набрать воды для цветов. - Божена, извини, я сейчас вернусь.
         На лестницах я столкнулся со Звиадом: он держал в руках бутылку шампанского и маленькую плитку шоколада.
             -   Как она? - сочувственно спросил он. - В комнате прибрано?
             -   Да,  - с иронией ответил я, - только вот стаканы пыльные.
         Вернувшись, я обнаружил Божену сидящей на стуле и задумчиво рассматривающей этикетку шампанского.
             -   Что происходит? - спросила она. -  Звиад смотрел на меня так, словно я восьмое чудо света.
             -   Это естественно: ты для него абсолютно не ассоциируешься с этим местом.
             -   А для тебя?
             -   Я потихоньку привыкаю.
             -   Эти цветы, это шампанское... всё так странно!  -  Божена вздохнула. - Скоро десять часов. Что будем делать?
             -   Ничего. Просто поговорим. Хотя бы о том, как мы думаем построить наше будущее.
             -   Тебе ещё  не надоели наши  разговоры об  этом? Будущее наступит  и  без  бесполезных размышлений о нём. Я ложусь в постель.
             -   Перестань.
             -   В жизни надо быть последовательным: зачем же тогда я приехала? Или, может, ты перетрудился на этом своём консервном заводе и тебе расхотелось женщин, даже если это женщина - я?
             -   Тебе не подходит говорить такие вещи.
             -  Люди меняются,  тем  более в  нашем  возрасте. Ну, Гия,  перед  этим  положено  немного  выпить:  давай, открывай шампанское! Да, но а где же же напитки покрепче? Сомневаюсь, что вы в этой не очень уютной казарме каждый день пьёте «Игристое полусладкое».
             -   Мне не хочется пить.
             -   Ты решил стать трезвенником именно в моём обществе?
         Я нарезал колбасу и хлеб, открыл шампанское,  достал бутылку водки из-под тюфяка Большого.
             -   Оригинальный способ хранить водку, -  заметила Божена. -  Не хочешь ли выпить немного шампанского?
             -   Нет, спасибо - тебе же больше достанется.
             -   Ну, всю бутылку мне, пожалуй, не осилить.
         Она отпила глоток.
             -   Дискотека, звёздное небо, станица, затерянная где-то в бескрайних степях... Как я вообще здесь оказалась? Жила бы себе в Польше, училась бы в Торуньском университете, полюбила бы какого-нибудь Янэка или Збышека, вышла бы замуж без проблем и вечных разговоров о том, что хорошо и что плохо. Всё было бы, как у людей - без проблем, без дурацких графиков и неожиданных цветов.
         Я налил себе водки.
             -   Гия,  Гия... зачем ты  меня  обманываешь?  Вы  что,  пьёте  водку  по  двадцать   грамм? Не  стесняйся,  раз уже сегодня такой вечер, чувствуй себя как дома. Я приехала не для того, чтобы менять уклад твоей жизни, а наоборот, чтобы подстроиться под него. Не бойся, сегодня я не та первокурсница, которую ты когда-то целовал на скамеечке за общежитием, сегодня я просто обычная девушка с дискотеки, на одну ночь, и назавтра мы мило попрощаемся и забудем друг о друге.
         Божена выпила до дна, встала и поцеловала меня.
             -   Пожалуйста, не целуй меня так.
             -   Почему?
             -   Ты меня целуешь как-то по-другому.
             -   Конечно.  Я хочу,  чтобы  эта  ночь  тебе  запомнилась на всю жизнь. Допей водку и ложись. Свет можешь не тушить, так даже интереснее.
         Божена не пошла ночевать к Лейле: никто из ребят не появился ни в двенадцать, ни в час, ни в два. Всю ночь мы, как обычно, разговаривали... «интересно, а другие тоже беседуют после этого?»  -  спросила она уже под утро.
         Когда я проснулся, Божены не было. Наспех одевшись, я кинулся вниз по лестнице к умывальникам.
             -   Она уехала в город, - равнодушно сказала Лейла. - И попросила передать тебе записку.
         «Verbum caro factum est et habitavit in nobis», -  написала Божена. Что это на неё нашло?
             -   Ты знаешь латынь? -  спросил я у Лейлы.
             -   Только «lupus in fabulis».
         С ребятами встретились на заводе. На мои расспросы они отвечали уклончиво, глупо улыбались и ни словом не обмолвились о Божене.
         После смены я подошёл к Большому:
             -   Мне надо уехать в город.
             -   Когда вернёшься?
             -   Какой смысл возвращаться? Послезавтра семестр заканчивается.
            -    Ты прав. Пошли в лагерь, выпьем на дорожку. Деньги у тебя есть?
             -   Три рубля.
         Он протянул мне десятку:
             -   Возьми, пригодится.
         Застолье было обычным, только цветы в трёхлитровой банке и наполовину пустая бутылка шампанского  напоминали о том, что вчера произошло нечто не совсем обычное.
         В общежитие я попал около девяти часов вечера.
             -   Гия? - Божена казалась удивлённой. -  Я  так  соскучилась  по  тебе, как хорошо, что ты приехал! Похудел, загорел, изменился. С этой бородкой ты похож на кубинца. Как ты, Гия? Нет, нам положительно нельзя разлучаться на такой продолжительный срок. Останешься? Я сегодня одна, Анкэ ушла к Зиги.
         Я ничего не понимал.
             -   Почему  ты  молчишь? Ты  ведь  так  любишь беседовать со мной! Посмотри, видишь как за окном бродят твои слова «я люблю тебя», а здесь, на стуле, сидит, посмеиваясь: «я никогда ни с кем тебе не изменю?». Это - мои слова. Где-то в коридоре никак не могут встретиться: «мы будем жить в Польше» и «мы будем жить в Грузии». Вокруг нас столько слов, что они мешают мне обнять тебя. Слова - добрые и злые, хорошие и плохие - живут среди нас, как люди. Ну, не молчи, я ведь это не к тому, чтобы ты молчал.
             -   Почему ты не разбудила меня? Когда ты вообще уехала?
             -   Откуда?
             -   Как - откуда? Вчера ночью мы были вместе и...
             -   Вчерашней ночи не было, милый,  ты что-то путаешь.
             -   Божена!
             -   Что,  дорогой?
             -   О чём ты написала в записке? Ты же знаешь, что  у меня проблемы с латынью.
             -  Не забивай себе голову пустяками. Мало ли что может  написать  вздорная  женщина, не  знающая,  чего  она хочет от жизни? Давай лучше выпьем чай, поужинаем и ляжем в постель: посмотри, какие красивые простыни и наволочки я привезла из Польши!
             -   Можно я тебя поцелую?
             -   Разве об этом спрашивают? Я целый месяц ждала этой минуты.
         Всё ушло в прошлое: и дни, проведённые в станице под ивами, и лица друзей, улыбающиеся и грустные, и звёздное небо над пристанью, и вчерашняя ночь...
         В жизни много неразгаданного. Человечество всегда мечтало о вечности, всегда сознавая, что оно бренно. В тот сентябрьский вечер  я почему-то как никогда остро чувствовал, что, целуя с Боженой друг друга, мы уносимся туда, откуда на нас  веет холодом  вечной темноты, холодом  звёзд, что так и не раскрыли нам тайну мироздания.