Поезд

Проснулся я оттого, что что-то колючее царапало щёку... А ещё проводница катила по проходу тележку со скрипучими колёсиками, громко ни к кому не обращаясь: "Разбирайте последнее. Пока не убежало..."

Щёку царапала "молния" на наволочке... Видимо, во сне подушку повернуло торцом.
Я провёл пальцами по маленьким, неровным и тусклым, латунным выступам на ткани, вдруг сообразив, что вижу такой фасон наволочки первый раз в жизни...
– Проснулся, наконец? – раздался сзади спокойный голос. – Сдаётся мне, молоко уже проспал всё равно.
Я развернулся на звук.
На соседней полке сидела невзрачная худенькая женщина лет на 35-40 возрастом, в бежевой футболке и синих тренировочных штанах.
– Добрый день... – хрипло пришлось мне сказать, упорно вспоминая, кто она такая... Лицо попутчицы не добавляло в увиденное никакой новой информации.
– Постараюсь затребовать тебе кружку. Но нужны деньги. А мешок – под твоей полкой. Будешь молоко? Рекомендую. Оно скоро убежит.
– Куда?.. – задал я нелепый вопрос, плохо представляя, зачем мне вообще сейчас молоко. Чувства голода внутри не было...
– Кто его знает, куда на этот раз, – философски заметила собеседница в футболке. – Оно не докладывает... Только мне нужны деньги.
– Да, да, без проблем... – заторопился я, вставая. Под казённой простынёй с цветочками, лежащей прослойкой между мной и вытертым одеялом с видом зарослей камыша вдоль озера, обнаружились мои же, согнутые в коленях от невеликой длины полки, ноги, в похожих синих штанах... Видимо, с вечера было прохладно, и я не стал снимать тренировочные перед сном.
Поднятая со звучным щелчком полка явила взору два пузатых дорожного обличья баула, плюс вязаную авоську с какими-то кульками в ней... "Футболка" уверенным движением расстегнула правый баул, достав полотняный увесистый мешок.
– Не закрывай. Я отсчитаю, и положу обратно.
Она наклонила горловину мешка над столиком, ловко размотав стягивающую верёвочку, и вытрясла на поверхность серого пластика пять или шесть ракушек... "Беззубка, – механически отметил я знакомый вид покатившейся в моём направлении раковины... – Нет, перловица, похоже... Зубцы на месте... Да и толще она..."
– Всё. Можно опускать.
Я покорно снова щёлкнул полкой.
– Зря вы деньги на виду держите... неровён час... – наставительно заметила смотревшая на происходящее у нас старушка за столиком у противоположного окна.
– Сумки под током. Пропускают только своих, – объяснила мнимую безалаберность моя спутница, и, зажав ракушки в ладони, отправилась по проходу на звук тележки...
– Заботливая, – похвалила старушка услышанные слова. – С какого она у Вас года?.. Таких нынче нет уже... – мой ответ её, кажется, не особо интересовал.

Принесённое в большой фаянсовой кружке молоко отливало сиреневым... И пахло еловой стружкой. Похоже, часть стружек ещё плавала внутри... Протерев палец об штаны, я осторожно попытался выловить ближайшую к краю.
– Зря. В них и сытость. И польза. Да к тому же разворчится жена, что я опять тебя заморила. Совсем.
– Чья жена? – остановил я палец на полпути...
– Твоя, конечно. Или у тебя ещё чья-то есть? Извини, мне не сообщили.
– Нет... никого... думаю... – я мучительно пытался сообразить, кто мы такие, и куда всё-таки едем... В голове был вакуум. Тоже с преобладанием сиреневого в палитре... – Почему молоко цветное?.. И переливается...
– В поездах всегда добавляют маркер. Когда убежит – легче искать. А цвет, правда... Необычный нынче... Зелёный кладут, как правило. Вероятно, зелёный закончился. В Стегозаврово. Или в Палице. Там зелёное возили, я видела. Ничего, на узловой заменят. После заказника. Но мы уже выйдем, естественно.
– А... заказник этот... Там к кому?..
– Ты – к рыбе. Ты же поговорить с ней хотел. Передумал?
– Н-нет... ясное дело, к рыбе... А ты?
– Я в камеру. Традиционно. И сумки оставишь. Чтобы не таскаться. Потом заберёте, с рыбой. Я там ей червяков захватила. Пять банок. Жена выбирала. Записывалась на складе даже.
– Записывалась на складе, да?.. Это перед поездкой?..
– Это раньше. В лютень, думаю. Либо совсем раньше, в просинец. Я в конторе тогда лежала. Нас в морозы редко делегируют.
– В морозы с зубами беда... – вмешалась соседняя бабушка. – Мои прячутся. И не хотят выходить.
– Кладите в масло. В хлопковое. И в кукурузное тоже сгодится. Нас учили.
– А конопляное? Я конопляное люблю...
– Нет информации. Но попробовать можно.
– Вот спасибочки... А если привязать? Груз... скажем, ложку...
– Десертная найдётся у Вас? Чайной мало, однозначно.
– Как же, как же... Десертная есть. Три даже... Вас, простите, величают?..
– Эль тысяча семь.
– Благодарю, милая! Уж так помогли... В заказнике удачи вам... У меня голубь был оттуда... Почту приносил... Но годы, годы... – старушка промокнула платочком глаза...
Мы замолчали.

Поезд стал притормаживать. "Транстехнический отвал, – пояснила по громкой связи проводница. – До дневного сна двадцать семь вёрст".
– Это как?.. Это зачем?.. сон, днём... – я понимал всё меньше...
– Жалюзи опустят на окна, – объяснила Эль, – Минут на сорок. Раньше было длиннее, около часа. А теперь Зарево не такое сильное. Но лучше поспать, конечно. Иначе рыба тебя плохо разберёт. Будет мутно для неё. В заказнике Зарева нет. Так, сполохи иногда... по периметру... Она не привыкла.
– Не опускать нельзя?.. жалюзи, в смысле...
– Они стальные, автоматические. И снаружи. Да и заметь – двадцать семь вёрст: хватит, чтобы подготовиться. Там даже ещё с четыре сажени будет. Дополнительно. Пей молоко. Его не разыщешь после. Денег жаль.
– А ты?
– Нам не положено. Я соглашение подписывала. Пей.

Я послушно отхлебнул из кружки приличный глоток... Попытался проглотить прилипшую к языку стружку... Молоко на вкус напоминало подорожник. Из детства.
– Раньше молоко настоящее было, не то, что теперь, – прокомментировала пенсионерка моё выражение лица. – Раньше ящеры были дородные, холёные... Не молоко – чистые сливки. А блины на нём какие выходили... Нынче никто тех блинов не помнит уже...
– Говорят, под Самаркандом снова разводят, – заметила Эль задумчиво... – Может, и сюда привезут. На подмогу.
– Жди от них, ага! – не согласилась говорливая соседка, – Обещания одни. Ладно, вараны по сёлам остались... Из-под варана полезнее всегда молоко... но брезгуют многие... пахнет, мол, рептилией... чешуи, мол, много... А ты сплёвывай, чешую-то, сплёвывай! Зубы, чай, свои... не откажут...
– Извините, пожалуйста, как я могу к Вам обратиться? – обратился я к бабушке.
– Баронесса де Гримуар. Но здесь я инкогнито, разумеется. Savoir dissimuler est le savoir des rois.
– Э-э... Наполеон?.. не ошибаюсь?..
– Ришелье, деточка, – улыбнулась старушка. – Но, тсс!..
– Не знаете, что бывает за подобные беседы?! – вмешалась Эль.
– А и пожалуйста... – надулась баронесса. Она отвернулась к окну. Тем более что наружные жалюзи, медленно скрежеща, начали ползти вниз...
Однако почти сразу дважды дёрнулись – и движение прекратилось. По вагону пошёл гомон. Я вопросительно взглянул на Эль.
– Сейчас продуют воздухом. Случается. Листья в пазах.
– Какие листья?
– Осина обычно.
– Лешие надули, – опять встрепенулась бабушка, – Как пить дать. У нас среди дворни такой завёлся, я ещё ребёнком тогда была. Звали его Каимми...
– Это просто осина, – заметила ей Эль снова... – А ты почему молоко не допиваешь? Заснуть непросто будет... Пей, я тебя прошу.
– Эль... меня кто с рыбой разговаривать надоумил?.. И где тут верхние полки?.. Почему нижние только?
– Верхние – в обратном поезде. Он уже идёт, очевидно. А по рыбе тебе дали настрой. В конторе. У меня по ТЗ аналогичный. Иначе как вы все станете дальше, верно?
– Ладно, забудем... Почему проводница постоянно с тележкой?
– Потому что она и есть тележка. Ты свои пальцы, к примеру, автономными не считаешь ведь.
– Я их без тележек ещё помню! Помню! – радостно вставила замечание мадам де Гримуар, – И безголосыми... Только пальцами тыкали... туда-сюда... А листья лешие принесли! От леших тени нет. Зато ветер!
– Ну какие в местных краях лешие, уважаемая. Суеверия это просто, народный эпос... Они в посёлке имени Келдыша все. Знаете же.
– То бывшие только. То неинтересно. А наш младенца на полено подменил... Страшно было...

Где-то близко завыло... потом зашипело... Сбоку от железных пластин по стеклу окон порошила труха. Затем она закончилась, пластины дёрнуло вверх, вверх, и опять вниз. В вагоне стало темнеть. Молока в кружке больше не было. Захотелось прилечь.
– Разбудишь? – сонно напомнил я, подтягивая на себя одеяло, – Не забудешь ведь?..

Мимо провели понурого лешего. За ним на пол сыпались листья... Я зевнул... "Осина... понятно, осина... Не эвкалипт же... Те я видел...".


И мирно закрыл глаза.