Пальто в ёлочку

                Коридор Петровских Коллегий
                Бесконечен, гулок и прям.
                Что угодно может случиться,
                Но он будет упрямо сниться
                Тем, кто нынче проходит там.

                Анна Ахматова



Опустив подбородок на грудь, Алексей Шатов, студент филологического факультета, спал в ободранном кресле в углу кочегарки. Ему снилось, что он швыряет уголь в топку, лопату за лопатой. Уголь плох, не горит. Огромный чугунный котёл остывает. Спасти его может донецкий антрацит, который давно закончился. Где взять антрацит? Где? Алексей замычал, как от боли… Внезапно его сон прервал грубый мужской голос.
— Эй, парень! Слышишь? Эй!
Кто-то тряс его, ухватив за грудки. Открыв глаза, Алексей увидел перед собой человеческую глыбу в чёрном морском бушлате с пуговицами в два ряда, тяжёлый подбородок, пшеничные усы и глаза, от злости потерявшие цвет. Огромные пятерни, покрытые рыжими волосками, крепко держали Алексея за воротник.
— Ты кочегар?
— Ну-у…
— Гну! Заморозить хочешь? Твою мать! Бери лопату!
Сонным взглядом Алексей скользнул по столу, на котором стоял будильник. Стрелки показывали три часа пополуночи. «Проспал!» — воскликнул он про себя и подскочил, как ужаленный. Вместо двадцати минут он проспал целых два часа! Алексей опрометью кинулся в другой край подвала, где стояла пара чугунных котлов. Мужчина в моряцком бушлате уже был там, уже метал уголь в топку. Алексей, отворив дверцу другого котла, заглянул внутрь. Слабое пламя почти лежало на колосниках. На термометре «на выходе» было двадцать градусов. Караул! Он покидал в топку поленья,  потом загреб лопатой отливающие металлом куски антрацита, кинул их поверх разгоревшихся дров. Чёрные камни покраснели. Он подбросил другую лопату антрацита, третью, четвёртую...  Камни задымились, вспыхнули алым светом, пошёл жар. На термометре стало двадцать пять градусов. Алексей повеселел.
 
— Слушай сюда, — сказал мужчина, бросив лопату и обернувшись к нему. — Котёл я раскочегарил. А ты… только попробуй уснуть! Заморозишь у меня ребёнка, — башку отверну. — Он направился к выходу. — Каждые два часа проверять буду.
Толкнув дверь, жилец исчез в клубах пара, ворвавшихся с улицы. Мороз был лютый. До конца ночи Алексей не сомкнул глаз: подбрасывал уголь, разбивал кочергой спекшуюся угольную корку, брызгал холодной водой себе на лицо и на затылок, прогоняя сон. Когда температура «на выходе» поднялась до сорока пяти градусов, он уже плохо держался на ногах. Страшно хотелось спать.
В восемь с четвертью запоздало пришёл сменщик, кривоногий старик Кротов. Алексей уже вычистил зольники, помылся и постирал носки с мылом (таким способом он выгонял сажу из-под ногтей).

— Кусает! — сказал Кротов, входя и растирая ухо. — Не упомню такого мороза. — Окинув взглядом кучу угля, он проворчал: — Антрацит извёл, а сырой уголь оставил. — Потом он заглянул в топки котлов и в зольники, крякнул удовлетворённо, и, достав из-за пазухи бутылку портвейна, проговорил:
— Будешь?
— Дядь Саня! — возмутился Алексей.
— Ферштейн! — взяв под козырёк, сказал Кротов. Грузно опустившись в кресло, он продолжил, отхлебнув из горлышка: — Жалко мне, парень, тебя. Молодой. Грамотный… До тебя тут работал один, тоже студент…
— И что?
— Что-что? А ничего. Кровь горлом пошла. 
— Дядь Саня, — нахлобучивая шапку, сказал Алексей, —  я опаздываю.
— Валяй, — махнул рукой Кротов, но заметив, что Алексей уходил в одном дембельском кителе, спросил:  — А пальто?
— Дома!

Приличную одежду, Алексей не держал в кочегарке. Вентиляция тут не работала, и газ от сгорания угля, кислый, резкий, забивал нос, прожигал лёгкие, оседал в волосах. Алексей принюхивался к себе ревниво, ему казалось, что он насквозь пропитан этим ядовитым запахом и что люди в автобусе, в метро, в аудитории университета сторонятся  его, чувствуя тот же запах. Не мудрено, что он берёг своё пальто.  Оно было пошито самим Чергелисом, знаменитым салехардским портным. Да, то было время, когда костюм шил портной,  обувь тачал сапожник, а в уличных будках сидели черноглазые ассирийцы, щётками наводившие блеск на ботинках прохожих  — семидесятые годы прошлого века… 
Пробежав через заснеженный двор, Алексей поднялся на второй этаж, в коммунальную квартиру, в свою комнатёнку, ради которой он, собственно, и подался в кочегары. «Служебная площадь» была узкая, тесная. «Как у Раскольникова», — любил говорить Алексей. Туалет — общий, в коридоре. Душа не было. Вода — в кране на кухне и то холодная.

Переодевшись, он спрятал рабочую одежду и рассеянным взглядом окинул комнату. Окно, матовое от изморози, слабо пропускало свет. На подоконнике, в холодке, стояли остатки ужина. На стуле отблескивали наручные часы, забытые им с вечера. Алексей тотчас переложил их в карман пальто, висевшего на плечиках на гвозде. Часы он тоже берёг, стараясь не носить на руке. Алексей пытался сосредоточиться на какой-то мысли, которая ускользала от него и которую он поймал, только почувствовав голод: пора подкрепиться! Именно об этом он думал, будучи ещё в кочегарке. Алексей широко зевнул, присел на кровать и развернул на стуле газету. Затем, поставив на стул кастрюлю с варёной картошкой и банку солёных рыжиков, приступил к еде. Ел он торопливо, чтобы успеть в Петергоф на занятия. Дорога с пересадками на всех видах транспорта обычно занимала пару часов. Он жил на окраине города в одном из тех типичных двухэтажных домов, которые построили пленные немцы. С соседями по коммуналке он не знался, они ему не докучали, разве что надоедал один, слесарь из трамвайного депо, который любил поговорить по общественному телефону, стоя в коридоре в майке и отвислых «трениках».  И только Алексей подумал о нём, как из коридора донёсся его добродушный голос:
— Слышь, каналья, по ушам схлопочешь… Да, да. Старина, я ещё из тех людей… Могу сделать элементарно… Уловил, Михалыч?
Судя по всему, разговор был долгий. «И что характерно, — отметил Алексей про себя, — ни одного матерного слова. Культурка!»
 Поначалу в этом городе его поражало то, что мужчины при выходе из трамвая подают руку женщинам, или придерживают перед ними дверь в парадной, или уступают место, а потом он привык и сам стал делать так же. Закончив завтрак стаканом чая, Алексей привстал и почувствовал, что силы вдруг оставили его, голова сама клонилась к подушке. Он позволил себе прилечь. На одну минутку!
— Возможно, я нарушил твой покой, старина, извини. Поздравляю. От души! Уловил, каналья? — продолжал изъясняться сосед.

Алексей придавил одно ухо рукой, другое прижал к подушке (стало тихо), и принялся строить планы на день. Во-первых, надо получить перевод от тётки из Москвы. (Стипендия кончилась, а зарплата не скоро.) Во-вторых, сдать книги в библиотеку; в-третьих, сходить в баню: в-четвёртых, раздобыть стол в комнату. За один день не управишься. Он закрыл глаза, зевнул раз, другой и провалился в сон. Через два часа его как подбросило. Занятия! Он молниеносно собрался, кинулся в дверь, вынимая на ходу часы и, взглянув на циферблат, понял с ужасом, что в Петергоф ему не успеть. От злости он заметался. Опоздал! Смирила его мысль о том, высвободилось время для других неотложных дел. Нет худа без добра!
Через час он был на почтамте перед окошечком выдачи корреспонденции. Пожилая женщина в форме почтового работника держала в руках его паспорт. Пристально глядя через очки и стеклянную загородку в лицо Алексею, она сверяла его с фотографией в документе. Он напрягся, нервно обернулся на очередь, выстроившуюся за ним. Десяток глаз молча и мрачно рассматривал его, как шпиона или фальшивомонетчика. Он поднял свой взгляд поверх голов, делая вид, что разглядывает старинные чугунные колонны вдоль стен и стеклянную крышу, пирамидой уходящую вверх.
— Молодой человек!
Алексей повернулся. Почтовая работница показала глазами на паспорт и четыре купюры по десять рублей, которые ждали его на стойке. Расстегнув пальто, он рассовал деньги и паспорт по внутренним карманам. Руки его дрожали, он был сказочно богат! Не с пустыми руками он явится теперь к кубинцам. Рой, его приятель, приглашал на вечеринку завтра. В прошлый раз было весело: музыка, танцы, ром, сигары! Можно на миг забыть о кочегарке. В радужном настроении Алексей вышел из здания почтамта и замер на месте.

Чудная картина предстала его взору. По другой стороне улицы навстречу друг другу шла женщина и двое молодых мужчин. Женщина зрелого возраста была в зимнем пальто, с песцом на плечах, в меховых сапогах. Мужчины, белозубые и довольные собой (разумеется, иностранцы), были в шортах! Женщина смотрела на них с немым ужасом, переводя взгляд то на их голые красные волосатые ноги, то на их безмятежные лица. Они быстро разминулись. Удаляясь, женщина качала головой и долго оборачивалась вслед голоногим иностранцам, до которых никому не было дела. Прохожие, пряча носы в воротники и выдыхая струйки пара, стремились поскорее покинуть стылую улицу.
Вспомнив, что его ждёт библиотека, Алексей стронулся с места и, застёгивая пуговицу на своём пальто, нащупал какую-то бумажку. Вынув её из-за пазухи, он взмахнул рукой, чтобы выбросить бумажку в урну, как вдруг в последний момент заметил, что это была десятирублёвая купюра.
— Червончик! — придержав руку, воскликнул он изумлённо. — Откуда?
Теряясь в догадках, он посмотрел на небо, на прохожих. Ради интереса снова запустил руку за пазуху и вытянул ещё одну десятку.
— Что за фокус?

И тут его осенило. Опустив наземь сумку с книгами, он торопливо расстегнул пальто и увидел две красненькие десятки, которые, как орденские планки, висели на его груди. Он помнил, что деньги убрал в левый нагрудный карман. Теперь этот карман был пуст, а в правом кармане лежал паспорт. Алексей крякнул с досады. Стало ясно, что четыре десятки, перевод от тёти Зины, он сунул мимо кармана. Цирк! Он тотчас вообразил, как идёт он по почтамтской улице, а из него сыплются деньги. Как из клоуна на арене. Публика заливается смехом. Повеселев, он побежал остановке, догоняя тормозивший со страшным скрипом трамвай.
Менее чем через час Алексей шёл по коридору Двенадцати коллегий, направляясь в  библиотеку. Он так торопился,  что не стал сдавать пальто в гардеробе при входе, а просто расстегнулся для приличия и снял шапку. Клёпки рассохшегося паркета в ёлочку слегка проседали под его ногой, точно шевелились, отчего пол казался живым. Сонливость как рукой сняло: один вид бесконечного коридора возбуждал Алексея. Он кидал взоры вправо и влево, уступая дорогу тихим сосредоточенным преподавателям или стайкам развязных, шумных старшекурсников. Справа вдоль стены стояли застеклённые шкафы с книжными фолиантами, были открыты двери в многочисленные кафедры, кабинеты, аудитории.  Слева из венецианских окон падал солнечный свет, в простенках висели портреты учёных, а бюсты перемежались со статуями. Молча и неподвижно взирали они на проходящего мимо них Алексея. Он мало кого из них знал и отводил взгляд, как будто они могли осудить его за неснятое пальто, за невежество, за юношескую самонадеянность и лень. На свой счёт Алексей не заблуждался. Учёба давалась ему тяжело. Задавали в университете так много, что ему не хватало ни памяти, ни времени. Он много зубрил и мало спал. И, тем не менее, успевал сделать лишь половину задания. А чтобы сделать уроки полностью, надо было вовсе не спать, не есть, держать молодое сердце в ежовых рукавицах… 
Вот и библиотека. Он потянул было дверь на себя, как вдруг замер, читая объявление: «Посетители в верхней одежде не обслуживаются».  Лицо у него вытянулось. В этот миг из дверей вышли двое, девушка и юноша. Он хотел уточнить у них, действительно ли надо раздеваться, но встретив требовательные, недоумённые взгляды, молча дал пройти. Он перечитал надпись ещё раз. Крути не крути, а надо было идти, откуда пришёл, — в гардероб, в конец самого длинного в мире университетского коридора. Тоскливо озираясь, он увидел пальто и куртки, лежавшие на подоконниках напротив библиотеки. Кто ленив, тот сметлив! Алексей живо скинул с себя пальто. Сунул шапку в один рукав, шарф — в другой, опустил своё пальто рядом с бесхозной болоньевой курткой и, взяв книги под мышку, прошёл в библиотеку. Там его ждала очередь. Посетители переговаривались вполголоса, поскрипывал паркет, шуршали заполняемые формуляры. Сдав одну стопку книг, человек  брал новую стопку. Время шло медленно. Когда перед Алексеем осталось два человека, то, будто нарочно, внутренний голос шепнул ему: «Лёша, а пальто у тебя того…  Увели! Выгляни за дверь». Он отмахнулся: какие глупости! Однако беспокойство овладело им, он не стал выписывать себе новых книг и, сдав прежние, выскочил за дверь. Пальто не было! (Здесь, в повествовании, должен был бы прозвучать удар гонга или первые такты из Пятой симфонии Бетховена.) На подоконнике лежал его красный шарф, связанный матерью, и чужая болоньевая куртка.
Алексей заметался. Пробежал по коридору, но вора не заметил ни вблизи, ни вдали, точно тот выбрал более короткий путь для бегства. Вернувшись к библиотеке, Алексей огляделся и увидел неприметный выход с каменной лестницей вниз, на первый этаж. Вот куда шмыгнул злоумышленник! По ступенькам Алексей сбежал в открытую морозам и ветрам аркаду, выскочил во двор, глянул по сторонам: вор как в воду канул! Он вновь поднялся на второй этаж.
 
— Вы не видели? — спрашивал он у первых встречных.
Люди разводили руками.
— А вы видели?
Прохожие отрицательно мотали головами.
Накинув шарфик на шею, Алексей припустил вдоль коридора, уверяя себя, что кто-то просто подшутил над ним: взял да и повесил его пальто на книжный шкаф, или на гипсовую статую, или просто переложил на другой подоконник. Студенты народ весёлый, игривый! Сбив дыхание, он перешёл на шаг, и чем меньше на его пути оставалось шкафов, окон и статуй, тем тише он становился, пока окончательно не утвердился в том, что случившееся с ним было отнюдь не шуткой, а самой настоящей бедой. Он принялся рассуждать трезво. Выручить одеждой мог бы, наверно, кто-нибудь из соседей по коммуналке. Однако клянчить у малознакомых людей он не был готов, — самолюбие не позволяло. На память ему приходили попрошайки, которые пристают  на улице: «Помогите, чем можете. Сами мы неместные. На билет на поезд не хватает, лихие люди до нитки обчистили».
Оставались кубинцы, с которыми он был знаком больше года. Необыкновенные люди, искренно и страстно верящие в революцию, готовые к самопожертвованию. Так думал Алексей. Он твёрдо знал, что Рой выручит его без лишних слов. Коридор Двенадцати коллегий кончился. Алексей спустился в фойе. Люди, показывая удостоверения,  шли через вахту в обоих направлениях. Узкие двери поминутно отворялись, и по полу стелились  языки холодного уличного воздуха. В злополучный гардероб протянулся хвост. Две пожилые гардеробщицы с красными злыми лицами равнодушно принимали и выдавали «верхнюю одежду». Звенели, как в театре, обронённые номерки. Из гардероба вышла русоволосая девушка в кофточке и юбке, с лёгким платочком вокруг шеи и с «дипломатом» в руке. Она сунула номерок в дамскую сумочку и, погружённая в свои мысли, едва не прошла мимо Алексея. Это была Людмила Шпанова. Они познакомились на вступительных экзаменах, она поступала на испанский язык, он на русский; несколько раз он провожал её на пригородную электричку, рассуждая о Достоевском, об облаках, о смысле жизни. Однако со временем пути их разошлись.
 
— Люда! — окликнул он её. — Как дела? Уже не узнаёшь, ай-яй-яй!
Девушка остановилась, недоумённо улыбаясь.
— Как твой испанский?
— Алексей… — вспомнила девушка и вздохнула с облегчением.
— Он самый! Давно не виделись. Ты куда?
— В библиотеку.
— Только что оттуда. Вообрази, у меня пальто украли.  Правда-правда. Какой-то нелепый случай.
— Какая жалость…
— Послушай, Люда, в этом городе у меня никого нет.  Могла бы ты съездить в «четвёрку» (студенческое общежитие) и спросить Роя. Пусть поможет. Я бы сам съездил, но как-то без одежды… не того. Заодно попрактикуешь испанский.
Люда в замешательстве отвела взгляд. Увидела вахтёра в будке.
— Ты позвони на вахту, — предложила она, повернувшись к Алексею. — Там же есть телефон.
— Точно! Как я сам не догадался!
— Удачи! — сказала она, одарив его на прощание добрым взглядом.

«Какие у неё всё-таки красивые глаза», — думал Алексей, глядя ей вослед. Он уже немножко жалел, что они остались друг для друга просто знакомыми. Где ж ему было знать, что через три года она выйдет замуж за будущего президента страны. Тряхнув головой, будто сгоняя наваждение, Алексей принялся искать «двушку» для телефона-автомата. Карманы были пусты. Он подошёл к стеклянной будке, в которой сидел седой бровастый вохровец в тёмно-синей гимнастёрке с зелёными петлицами и в фуражке с зелёным околышем.
— Можно я от вас позвоню, — обратился Алексей. — У меня пальто с документами украли.
Пошевелив косматыми бровями, вохровец подвинул к нему чёрный телефон.
— Звоните.
— А телефон вахты не подскажете?
Негнущимся пальцем старик пробежал по списку, лежавшему под стеклом на его столе, и назвал номер.
— Алло, общежитие? — торопливо заговорил Алексей в трубку и страшно обрадовался, когда услышал молодой голос (на вахте дежурила студентка). — Передайте любому кубинцу, чтобы Рой приехал в университетскую библиотеку. У его друга, Алексея Шатова, украли пальто. Да. Любому, какой пройдёт… Спасибо, — сказал он, обращаясь к старику-вахтёру, и опустил трубку на рычаг.
— А где украли-то? — спросил тот, придвигая к себе телефон.
— У библиотеки.
— У-у-у! Там всегда воруют. Самое что ни есть рыбное место.

Рой приехал через полчаса, держа пальто в охапку. Взгляд у него был такой же отрешённый, как недавно у Людмилы. Такой взгляд появлялся у студентов, обычно, только во время сессии. Увидев Алексея, Рой растянул рот в улыбке и сказал бодро:
— Привет, кулиган! — Затем он, обнял его и похлопал по спине.
Алексей улыбался принуждённо: слово «хулиган» едва ли подходило ему. Ещё меньше он был похож на хулигана, когда, утонув в пальто, он вытянул руки из рукавов, чтобы застегнуться на пуговицы. Рой заметил его досаду.
— Большой, да. Это от Мигель.
Мигель был самым высоким кубинцем.
— Сгодится, — сказал Алексей, — чего там! Главное, тепло.
На самом деле, ему было стыдно, что он выглядел, как детдомовец. Почему-то университет одел кубинцев в такие же казённые пальто, в какие у нас обычно наряжают воспитанников детдома, — одинаково унылой расцветки, с большими цигейковыми воротниками и с огромными пуговицами.
— Хорошо, — сказал Рой, насупив брови.

Они вышли из здания. Нева была подо льдом. На противоположном берегу Медный всадник простёр к ним руку. Чуть дальше из коричневых сквозных волн Александровского сада вставал Исакий. Его золотой купол, похожий на воинский шишак или гигантский колокольчик с ручкой, весело сиял на солнце. По небу медленно плыли облака, белые, тонкие, как застывшее дыхание города…
Взяв Алексея за локоть, Рой начал издалека:
— Алексей…  Я тебе помогал…
— Так…
— Ты тоже мне помогай.  Ты свободний?
— Свободен…  почти.
— Идём! — сказал Рой, выкинув руку вперёд, на манер Медного всадника. — Ко мне в общежитие!
Алексей согласно кивнул головой и, косясь на морозный шлем Исакия, поднял воротник. К себе он не рвался: показалось, что далеко, утомительно, скучно — тем более, что у кубинцев он не бывал давно. Они двинулись к автобусной остановке.
— А шапка? — спохватился Рой, показывая ему на непокрытую голову.
— Украли. Ты не переживай, я человек северный.
— Сиберия?
— Ага, сибиряк.
— Алексей, — продолжил Рой, повернувшись к нему всем телом, — я имею одно маленькое дело. Нет, два маленькие дела. — Остановившись, он выставил свою пятерню, стянутую шерстяной перчаткой, и отогнул указательный  палец. — Зачёт по психолохия!
Алексей кивнул понимающе. Затем он отогнул средний палец.
— Письмо для Лена!
Алексей опять кивнул. Припомнив ещё что-то, Рой собирался отогнуть безымянный палец, но Алексей перебил его:
— Наш автобус! Бежим!

Спустя час они были в комнате у кубинок: пили кофе и ели жареные бананы. Видимо, Рой хотел подбодрить своего зевавшего приятеля. Девушки сочувствовали  Алексею: и тому, что у него украли пальто, и тому, что сердце у него было одиноко. Зато женолюбивого Роя они клевали, называя его «мухерйего» из ревности к русским девушкам. Алексей понимал их по жестам рук, по интонациям голоса, по выражениям лиц. Впрочем, его коробила некоторая простоватость кубинок. Без тени кокетства или жеманства они резали правду-матку. Рой отбивался от них, как от чаек, пока, наконец, не увёл Алексея к себе в комнату.
— Сумачедчие какие! — сказал Рой, фыркнув. — Красивие остались на Кубе, умние приехали в Советский Союз.
Ещё раз фыркнув, он встряхнул кистью руки, будто стряхивая капли воды, и провёл растопыренной пятернёй по голове, убирая назад свои тёмно-русые волосы. Его длинные тонкие пальцы, казалось, были продолжением его чувств и мыслей. Кубинские девушки — объяснил он Алексею — запретили себе любовные отношения с парнями. Родина, мол, послала их учиться, а не свадьбы играть. И теперь сходят с ума, потому что кубинские парни, получив отпор, стали дружить с немками, чешками и русскими.

В комнате номер 209 стояло два стола, четыре стула и четыре заправленные кровати по углам.
— Ты будешь спать здесь! — сказал Рой, убирая рубашку с койки перед дверью и поправляя смятую подушку.
— Я могу и на пол лечь.
— Зачем на пол? Мигель спать не будет. Он в больница. Эти, — он махнул рукой на пустующие кровати, — Селестен и Шахтебек, будут поздно.
— Утром рано я пойду в милицию, — сказал Алексей, давая понять, что заживаться здесь он не намерен.
— Хорошо. Я сделаю будильник.
Рой завёл пружину и поставил будильник на тумбочку. Затем они уселись за стол, заваленный учебниками и тетрадями, и принялись за письмо к Лене. Полгода назад Рой познакомился с ней на дискотеке. Она работала диспетчером в автохозяйстве, в мужском коллективе. Миловидная, с тонкой, гибкой фигурой, с короткой стрижкой и бледным истощённым лицом, какое часто бывает у тех, кто вырос в семье алкоголиков. До знакомства с Роем она водила компанию с дурными ребятами, которые курили марихуану, пили вино и развлекались чем попало. В свои восемнадцать лет она была чересчур опытна и бесстыдна. Как-то по случаю Рой представил её Алексею. Пожав руку, она заглянула ему в глаза своим пристальным порочным взглядом, чуть улыбнулась, потом резко отвернулась к Рою и рассмеялась глупеньким деревянным смехом, от которого у Алексея пошёл по коже мороз. Скорее всего, она изменяла Рою. Тот чувствовал это, называл её puta, страдал, но продолжал встречаться с ней и писал проникновенные письма.

— Мне надо с ней, фью!— сказал Рой, показав обеими руками, что он рвёт нить.
— Расстаться? — подсказал Алексей.
— Да, расстаться. У нас не должна быть любовь. Она такой коварний!
Рой кашлянул в кулак и двумя пальцами, будто вытирая лезвие ножа, провёл по своему хищно изогнутому острому носу. Чёрные глаза его, вспыхнув зло, уставились в угол. Несколько секунд он был неподвижен, потом откинулся вальяжно на спинку стула и сердито улыбнулся Алексею.
— Завтра на Кубе праздник влюблённих. Парень дарит девочке подарок, она дарит ему. Я хочу подарить Лене это, — сказал Рой, придвигая испанско-русский словарь. — Как ты думаещь?
— Она будет рада, — сказал Алексей, скептически скривив рот.
— Я её буду воспитивать! — Cжал кулак Рой. — Я её буду менять! 
Воодушевившись, он продолжил писать по-русски, подложив линейку под шариковую ручку. Он любил ровный почерк. Он писал, что каждый день думает о ней; что она должна быть верна ему; что их ждёт счастливая жизнь… Затем Алексей правил текст, а память возвращала ему любимую поговорку Роя: «Дерево, рождённое кривым, никогда не станет прямым».
Сложив письмо пополам, Рой сунул его внутрь словарика, обтянутого синим ледерином, и постучал указательным пальцем, как по шкатулке.  Алексей не удержался, зевнул.
— Ты будешь спать? — испугался Рой.
— Нет-нет! — ответил Алексей, утирая слёзы. — Давай свою психологию, а то, правда, усну.

Рой не заставил себя ждать. Они читали и переводили каждое слово в учебнике. Это мучение продолжалось часа три, пока Рой не отпустил его в постель. Едва коснувшись подушки, Алексей уснул. И проснулся посреди ночи. В комнате было темно. Из разных углов звучали голоса. Трое ребят рассуждали о любви.
— Сначала я имею девучку в постели, а потом смотрю: получится у нас любов или нет, — говорил Селестен, темнокожий юноша из Конго, из-за своего высокого роста упиравшийся ступнями в спинку кровати.
— Ты хочешь иметь тысячу девушек, чтобы найти одну? — насмешливо сказал Шахтебек, приехавший на учёбу из Киргизии. — Это нереально. Ты же не отбойный молоток!
— Да, я такой, — отозвался Селестен.
— Сначала надо влюбиться, а потом ложиться в постель. Мы не дикари.
— Чахтебек, ты хочещ смотреть, кто твой девучка, а потом в постель? — спросил Рой, накинувшись на Шахтебека, и фыркнул презрительно. — Фу! Ти не можещ всегда смотреть, ти не монах!
— Если в постели плохо, это не любов,  — продолжал Селестен. — Не будет дети,  не будет семья. Это будет иллузия.
— Иллюзия? Возможно. Зато красивая!
— Шактебек, ти куриш марихуана, — заключил Селестен.
Алексей повернулся на бок. Кровать под ним скрипнула. Он не вполне понимал, о чём спорили ребята, которые, кстати, учились на философском факультете. У каждого была своя правда! Возможно, у него тоже есть своя правда. Оставалось только найти её. Он принялся отлавливать мысли, облекать их в слова. Мысли кружились и гасли. Слова рассыпались. Яркими были только мысли о любви, они потянули за собой воспоминания. Хорошие воспоминания перемежались плохими. Хорошие Алексей подгребал к себе, как угольки, плохие отпихивал. Мало-помалу он уснул опять.
Утром другого дня Алексей был в уголовном розыске. Он сидел на стуле с железными ножками и деревянными спинкой и сидением, такой же синий стул был у него в школе в восьмом классе. Напротив Алексея за столом сидел немолодой лейтенант милиции с обременительным животом. Глаза его смотрели холодно, подозрительно. Алексей говорил, милиционер записывал за ним обречённо.   
— Демисезоннее пальто, — повторил он вслух и спросил: — Что-то приметное можете назвать?
— Сукно в ёлочку, тёмно-коричневое. Широкий воротник, обшлага с клапанами, пуговицы в два ряда. Забыл сказать: двубортное! Я его перед армией сшил, два года у матери висело, так что, считайте, совсем неношеное.
— Что ещё?
— Шапка. Кроличья. Я в ней два раза под дождь попал, так мех скрутился. Будто и не кролик, а баран лохматый.
Милиционер, перестав писать, взглянул настороженно, заподозрив иронию в голосе Алексея. Однако вид у студента был пришибленный, и лейтенант продолжил писать.
— Это всё? — спросил он.
— Ещё сорок рублей. Тётя Зина прислала переводом. Ещё были часы. «Луч», на ремешке.
— Часы украли? Как это?
— В кармане пальто лежали.
— Почему не на руке?
— Чтобы не разбить. Например, в драке.
— Много дерётесь?
— Не приходилось. Ни разу. Но всякое может случиться.
Алексей видел, что милиционер не верит ни одному его слову, как будто он сам у себя украл пальто. Это было несправедливо. Злость закипала в груди Алексея. Он ёрзал на стуле и время от времени морщился, потому что голова болела. Без шапки ходить было зябко.
Прежде чем дать бумагу на подпись студенту, лейтенант поднял голову, побарабанил пальцами по столешнице и сказал:
— Вот что, Алексей Николаевич, я тебе скажу. Вора мы будем искать. Это займёт много времени. Может, три месяца. Может, полгода… Может, год...
Алексей понял, что искать никто не будет, а если будут, то не найдут.
— Хорошо, если паспорт подбросят, — продолжал милиционер. — Надо подождать пару-тройку дней. А если не подкинут? Как ты без паспорта будешь? Перевод на почте без паспорта не выдадут. Прописку без паспорта не докажешь…
Милиционер явно намекал на что-то.
— Я бы на твоём месте, Алексей, не стал писать кражу. Пиши, что потерял. Паспорт сделают новый. Быстро сделают. Ну? Будем писать заявление о потере?
Алексей вздохнул, кивнул головой и взялся за ручку.

PS: Снимок не мой, скачен с интернета.