Васька пепел

ВАСЬКА-ПЕПЕЛ               

Конец апреля был удивительно тёплый. Даже старики и старухи такого не помнили. Боялись, как бы озимые не побило последними заморозками. Зима любила, напоследок, дать о себе знать. В конце главной улицы, которая была и трактом просекавшим село, стоял трактор с волокушей. На волокуше лежали ошкуренные брёвна, торцы которых были замазаны потемневшей зелёной масляной краской. Два высоких парня возились с брёвнами.
 
- Всё! Перекур.
Васька-Пепел сбросил с плеча свой конец бревна. Несшего с ним бревно, Степана, так качнуло, что он чуть не упал.
- Ты что, обалдел? Чуть плечо мне поломал.
Степан тоже скинул бревно на землю.  И стал тереть себе ключицу.
- Отойди-ка. Дай, бревно поправлю. – Василий стал укладывать принесённое бревно на уже сложенные.

Правление колхоза решило строить новый клуб. Старый, это был когда-то приспособленный под клуб амбар, построенный сразу после войны, теперь   превратился в полусгнивший сарай. И правление поручило привезти и сложить брёвна  на отведённой под новый клуб площадке трактористу Василию Пеплову и шофёру Степану Казакову. А так как новый клуб решили строить на бугре, на месте снесённой церкви, на который въехать на тракторе с волокушей было сложно, то метров пятнадцать надо было брёвна нести на себе. Да ещё и в гору.
- Нашли негров, – запыхтел Василий, когда на собрании «объявили ему приговор»,  как он громко с места назвал решение собрания. 
- Не приговор, а поручение, Василий. У тебя трактор. Возьмёшь волокушу и за шесть-семь ездок всё привезёшь. Ты и Степан самые здоровенные мужики у нас. Кого ещё посылать? Брёвна год уже лежат ошкуренные у леса за полем с турнепсом. Студенты работали и не роптали. 
Председатель постучал своей кепкой по столу.
- Студенты, видишь ли, не роптали! Это им – физкультура. Против геморроя от сидения в своих классах. А ты что молчишь, Стёпка?
Степан пожал плечами:
- Так для клуба же.
- Всё, – пресёк, едва не начавшийся спор, председатель, – решение принято. Все согласны?
Лес рук и галдёж завершили собрание. 
Действительно, и Василий, и Степан были  здоровяки под сто девяносто ростом, невероятной силищи и с ладонями величиной со штыковую лопату. Дружили с самого детства. У обоих в войну на отцов пришли похоронки. Матери у обоих тоже были подругами с детства.  И обе были доярками в одной бригаде. Так что, Василию, и Степану с малолетства пришлось быть в семьях единственными мужиками. А когда пришло время идти в армию, уговорили военкома направить их в одну часть. Там Степан стал водителем ЗИЛа-130, а Василий – тягачистом на АТТ, то есть водителем артиллерийского тяжёлого тягача.
Вернувшись из армии, остались в колхозе, хотя в это время молодёжь двинулась в город. Как-то, корреспондентка областной газеты приехала делать репортаж, почему, мол,  молодёжь не остаётся дома. Все, кого она опрашивала, говорили, что хотят в городе учиться или работать, что в городе настоящая жизнь.  А когда дело дошло до Степана и Василия, они посмотрели друг на друга и Василий сказал:
- А я остаюсь. Мне здесь нравится. Здесь красиво.
- Я – тоже, – коротко ответил Степан.

Поправив бревно, Василий вытер лоб:
- Ну, ты посмотри! Не нравится им, видишь ли, клуб.
Стали спускаться к трактору.
- Что ты, Васька, всё на спор идёшь? Правы люди. Хреновый клуб у нас. Артисты из города в «Партизан» приезжают. А к нам  даже самодеятельность не присылают. Потому, как никто в сарае выступать не желает. Да и нам стыдно.
- Сты-ыдно! Столько лет жили с этим клубом и ничего.
- Так даже два окна фанерой заколочены. Стёкол нету.
- Стё-ёкол нету! Кино да танцы всё равно вечером, когда темно уже. И стёкла ни к чему.

Василий был упрям до невозможности.  Но, как ни странно, это же упрямство проявлялось и в работе: пока не доведёт дело до конца, не успокоится. И за это сельчане не обижались на него за вечные споры и препирательства. А только посмеивались: знали, что всё равно сделает, как надо.
А прозвище – Васька-Пепел – закрепилось за ним, когда  два года назад в колхоз на прополку приехали студенты театрального института. Четверых из этих  бедолаг городских, определили грузить на тракторный прицеп «зелёнку», накошенную ранним утром, которую тракторист Василий Пеплов отвозил  к коровнику.  Косить «зелёнку» трое колхозников начинали в полпятого утра, а через полчаса уже надо было нагружать прицеп. И в течение двух недель студенты по очереди начинали работу утром в пять часов. Конечно, познакомились с трактористом и узнали, что его зовут Василий Пеплов. И в первый же день Василия прозвали Васькой-Пеплом. А кто-то из студентов сообщил косарям, что за персонаж Васька-Пепел из пьесы Горького «На дне». Никто в колхозе фильм-спектакль «На дне» не видел. Но когда Василию стала известна специальность горьковского персонажа, он, придя в хату, где жили будущие деятели театра, пообещал вырвать язык тому, кто ещё раз произнесёт его имя с прозвищем, и засунуть этот язык в задницу остряку. Сказав это, Васька одной рукой взялся за край нар, на которых обычно спали студенты, и опрокинул их вместе с несколькими  на них сидевшими. Это было довольно убедительно и студенты больше слово «пепел» не произносили. Но в колхозе прозвище закрепилось. И со временем Василий стал довольно спокойно реагировать на него.

Когда брёвна на бугре были сложены, председатель колхоза, Фёдор Тимофеевич, один из немногих колхозников села, вернувшихся с фронта, и не снимавший с пиджака уже потемневший орден Красной Звезды, и парторг, Анисим Никитич, выдвиженец из района по прозвищу Комиссар, опять собрали сельчан. Надо было решить вопрос о том, из кого собирать бригаду строителей. А так как практически, каждая семья сама строила себе дом, и плотничали все мужики села, то парторг предложил, а председатель с ним согласился, что будет лучше, если составить две-три бригады и по очереди собирать сруб для клуба.
Чертежи еще в марте привёз из района агроном. Тогда же привезли на грузовике и материалы для клуба: оконные рамы, шифер для крыши, доски разные и даже дефицитное стекло. Всё хранилось на складе, который был так же и гаражом. Кирпич для печек, гвозди, краску и всё остальное обещали выдать, когда будет закончен сруб.
- Толково это, – объяснял председатель всем пришедшим. – И клуб будет делом рук каждого из нас. Я и сам приму участие. И партия тоже.
Парторг кивнул и сказал, что будет работать с каждой бригадой и координировать всю стройку.
- Давай, давай, Никитич, – кто-то засмеялся, – координируй. А то мы, случаем, коровник сложим.
- Хватит трепаться. – Председатель хлопнул ладонью  по столу. – Анисим, между прочим, сам себе дом собирал. Все видели. Так что, дело знает.   

Неожиданно для начальства, предложение было принято с небывалым энтузиазмом. Тут же сложились три бригады, составлен график. Было решено сруб покрыть крышей  к августу, а двери навесить и окна вставить к началу сентября, пока не наладились дожди.
И действительно, к середине августа сруб был покрыт крышей. А наружные двери и окна, которые  уже  застеклили, устанавливали все вместе, как раз тридцать первого августа. Справились со всем этим за три дня. Работали весело и даже дали  дверям и окнам имена тех, кто их устанавливал.
Осталось настелить полы, соорудить сцену, помещение сбоку от сцены, где бы переодевались артисты и будку киномеханика.
Начинать класть две печки собирались с ближайшего понедельника. Это решили ещё на прошлой неделе. За кирпичом и обещанным материалом утром в понедельник Степан с двумя колхозниками должен ехать в район.
Завершали крытый сруб, который уже стали всерьёз называть клубом, в субботу. И вот, часов в двенадцать, подошли председатель с бухгалтером, осмотрели навешенные двери и вставленные окна,  и объявили, что окончание основных работ решено отметить в колхозной чайной. За счёт колхоза. Что в чайной уже идёт подготовка и всем велено через час быть там «при параде».  Под радостный галдёж и свист, принесшие благую весть, удалились.

Чайная и сельпо уже семь лет как были построены кооператорами и находились в ведении районного  управления сельской кооперации. Это были два сборных домика, собранных вплотную друг к другу, с окнами, забранными металлическими решётками, и дверями, обитыми листовым железом. Место им было выделено метрах в пятнадцати от здания правления колхоза, в котором также размещались и бухгалтерия, и партком, и агроном, чтобы местное начальство могло видеть  любителей в рабочее время «взять на грудь».
Представитель сельской кооперации договорился с председателем колхоза о выделении двух человек, обязательно женщин, для передачи их в штат кооперации. Это должны были быть продавщица в сельпо и заведующая чайной. Когда выяснилось, что эти две должности предполагают материальную ответственность, председатель взял сутки на размышления. Кооператор уехал, а председатель колхоза  позвал парторга и бухгалтера и втроём они принялись обсуждать, кого можно было бы рекомендовать кооператорам. И чтобы в кооперации свои люди были, и чтобы не проворовались к позору для колхоза. Составили список из пяти кандидаток, которым можно было бы предложить перейти в кооперацию. А на основании того, что сельпо и чайная находятся на территории колхоза и обслуживают местных жителей, приняли проект решения оставить согласившихся  членами колхоза с приусадебными участками и выкосами для коров и коз. Но  это уже следовало закрепить протоколом общего собрания колхоза.
Остаток дня и следующий день прошли в беседах с кандидатками. Трое отказались категорически. Из оставшихся двух одна, выслушав предложение и немного подумав, согласилась, а вторая  колебалась, мол, должна посоветоваться с мужем. К вечеру вопрос был решён. Оба мужа были согласны и председатель позвонил в кооперацию, продиктовал данные на кандидаток, которым следовало уже самим явиться в районное управление оформлять документы, пройти инструктаж, ну, в общем, сделать всё, что им положено. Это уже не дело колхоза. Внеочередное общее собрание, удивлённо пошумев, согласилось с предложением правления. Свои люди в сельпо и чайной устраивали всех.
Продавщицей в сельпо согласилась быть Дарья Кожухова, тогда жена Кольки Кожухова, возглавлявшего бригаду, которая выращивала корнеплоды: свёклу, турнепс и морковь. Николай был двоюродным братом Степана.
А два года тому назад с ним приключилась беда.  Утром поехал Николай в город в универмаг за чем-то для жены. А через день в колхоз приехала милиция. Капитан и младший лейтенант. Нашли председателя колхоза и парторга, заперлись в правлении, а через час велено было явиться туда  гражданке Кожуховой. И двух минут не прошло, как из открытого окна кабинета председателя раздался крик и громкий плач Дарьи. Оказалось, что Николая Кожухова нашли убитым около железнодорожной платформы Левашово. Раздетым до нижнего белья. Окровавленный паспорт валялся недалеко. По нему-то и определили личность пострадавшего. Очевидцев происшествия не нашли, конкретных улик тоже, поэтому на отделении железнодорожной милиции повис «глухарь». Всё так и объяснили Дарье, пообещав, что следствие будет продолжаться и убийц обязательно найдут. Но всё это было откровенным враньём. И все это понимали.
Степан c матерью Николая привезли гроб  через день и в тот же день похоронили. На поминках Дарья сидела с опухшим от слёз лицом, рюмку даже не пригубила. Родня и сельчане, молча, выпивали. И только кто-то негромко произнёс: «Кака страна, така и жизть». После чего стали подходить к матери Николая и Дарье. Бабы обнимали, мужики только прикасались к плечам. Тихо разошлись. Это было два года  назад. Летит время.
Заведовать же чайной решилась бойкая жена колхозного фельдшера, туляка, приехавшего по распределению, да так и «застрявшего», как он любил говорить, в колхозе. Сперва молодого выпускника медучилища звали просто Андреем. Но вскоре он доказал, что не так прост, как казался. Не было недомогания или болезни, с которыми он бы не справился, не отсылая больных в районную больницу. Он даже роды принимал. А однажды, взяв в помощницы  работницу молочной контрольной лаборатории, Надежду Иванову, удалил аппендицит агроному. Тот несколько дней терпел боль в животе, неизвестно от чего появившуюся, а когда пришёл к фельдшеру, согнувшись и держась за живот,  то выяснилось, что доходил  до перитонита и оперировать надо не медля ни часа. И после этого подвига Андрей стал навсегда и для всех Андреем Алексеевичем. И мужем Надежды Ивановой. Но фамилию мужа Надежда брать не стала. А фамилия у фельдшера была … Сталин.

В войну немцы начисто сожгли его село под Тулой. Со всеми, не успевшими убежать, жителями. Красноармейцы нашли несколько малышей в каком-то подвале, передали медикам, а те уже в какой-то детдом. Там и дали Андрею фамилию вождя всех народов. Отчеством же стало имя сержанта, который под расписку сдал малышей медикам.
А Сталина в селе не любили. То есть, Иосифа Виссарионовича Сталина. Во-первых, за то, что перед войной треть сельчан была арестована, как саботажники и провокаторы. За разговоры, что, мол, скоро война будет. Четверых энкавэдэшники расстреляли при всём честном народе прямо перед сельсоветом. Никто из остальных арестованных домой не вернулся.
А во-вторых, за то, что война всё-таки пришла и почти половина мужиков, от оставшихся после арестов, с фронта домой тоже не вернулась.

И вот сегодня отмечается почти построенный, да ещё и своими руками, новый
клуб. Расселись в чайной весело, с шутками и прибаутками. Ведь впервой такое мероприятие. Тесновато, конечно, но ничего, мол, в тесноте да не в обиде. Выпили за новый клуб. Потом за председателя лично, как инициатора праздника. Затем, за всех, кто так уютно устроил застолье. Конечно, и языки развязались. Обсуждали то да сё. И колхозное, и кто что слышал.
Агрономша громко и с укоризной стала вспоминать недавнюю историю с приезжей ревизоршей-кооператоршей. Мол, присылают для проверки всяких ****ей, которые смущают колхозных мужиков.

Это была очередная проверка чайной и магазина сельпо. Обычно с проверкой из районной кооперации приезжали мужчины. А на этот раз приехала женщина-ревизор. Всё проверив, перед отъездом она доложила председателю колхоза, парторгу и бухгалтеру о результатах:
- Удивлена я, товарищи. Всё в порядке у вас. Ну, нигде нет, чтобы без недостачи. Воруют, как хотят. А потом плачут и врут всякое. А у вас, почему-то, не воруют. Эти акты проверки везу в район, а потом в область.
Колхозное начальство от таких комплиментов разомлело и  предложило ревизорше, которую звали Ирина Васильевна, остаться на пару дней. В лес сходить за грибами, в речке покупаться, да вообще, отдохнуть, если, конечно, служба и время позволяют. И определили на постой к Истоминым, тёте Вере и дяде Лёше. Потому, как дом у них был просторный и стоял наискосок от правления.
На следующий день попросила Ирина Васильевна разрешения прокатиться верхом на лошади, мол, в детстве отец её катал верхом. Естественно, была дана команда колхозному конюху, дяде Лёше, удовлетворить просьбу высокой гостьи.
А дядя Лёша Истомин, надо сказать, был видным мужчиной. Среднего роста, с будёновскими усами, для чего всегда был выбрит, чтобы подчеркнуть сходство с геройским маршалом. Конюшню и лошадей содержал в порядке и чистоте. Всю войну прошёл в кавалерийской бригаде  генерала Льва Доватора. За знаменитый рейд по немецким тылам получил медаль «За отвагу». Был женат и имел троих дочек. От чего в селе получил прозвище – ювелир. Много лет донимал правление колхоза идеей заняться разведением породистых лошадей. Ссылался при этом на то, что товарищ Будённый ещё до войны вывел породу – будёновская. Но время было такое, что не до лошадиных прожектов.
И вот получено дядей Лёшей ответственное поручение. Утром к зданию правления подошли Ирина Васильевна в коротких, чуть ниже колен, брючках и нейлоновой курточке, и дядя Лёша в новом ватнике и широченных кавалерийских галифе, которые надевал только ко Дню Победы. Председателю колхоза было доложено о полной боевой готовности и получено разрешение седлать и  вывести на прогулку лучших лошадей.
Среди восьми колхозных лошадей были два высоких, статных коня, списанных по возрасту из военной кавалерии. Их использовали лишь для трелёвки брёвен из леса. То есть, довольно редко. В основном, на них объезжали поля парторг и председатель.

Через полчаса по центральной улице на кавалерийских конях проскакали два всадника – дядя Лёша, чуть впереди, и Ирина Васильевна, на полкорпуса позади. Среди женщин полевой бригады, которые шли на прополку, возникло напряжённое движение. Все посмотрели на тётю Веру. Но та не подала вида и не стало повода для бабьих пересуд.
А дело в том, что дядя Лёша был известный на селе ходок. Сельских молодух и вдов он не смущал домогательствами. Но из центральной усадьбы, куда он наведывался по делам, каждый раз доброхоты доносили о его победах над не устоявшими перед кавалеристом жительницами этой самой центральной усадьбы. Колхозному начальству он признавался во всём, но оправдывал всё тем, что это был его метод добывать подковы, сбрую,  металлические обода для
колёс к телегам и другие дефицитные нужные вещи. Это были серьёзные доводы. А когда бабы начинали сочувствовать тёте Вере, та твёрдо отвечала:
- У Лёшеньки не мыло, не смылится. И он навеки мой.
Бабы только качали головами и замолкали. Помнили, как однажды одной из них тётя Вера звезданула по голове граблями, когда та слишком напористо стала её жалеть и ругать дядю Лёшу.   

Ревизорша и дядя Лёша вскоре вернулись. А после обеда Ирина Васильевна попросила отвезти её в район. Туда же решил съездить и парторг, Анисим Никитич. Степан отвёз их и вернулся, захватив по пути и почту для колхоза.
Но, не прошло и недели, как из района приполз слух о том, что в сельской кооперации какая-то  бухгалтерша не устаёт хвастать каким-то конюхом-кавалеристом, мужиком, лучше которого она не встречала. И тут не надо было гадать, о ком идёт речь. А так как случай был привычный, то в селе не нашлось повода для сплетен.

И вот, на тебе! Поддавшая агрономша вдруг заговорила.
- Ты бы, Нюра, помолчала. – Кто-то стал её урезонивать. – Не начинай, а то Вера и тебе съездит. 
Дядя Лёша, ухмыляясь, обнял тётю Веру за плечи:
- Да, уж. Моя Веруша может. Горжусь своей женой.
Все засмеялись. А кузнец, Трофим Денисыч, хохотал громче всех:
- Эх, Верка, молодец! Знала за кого идти. Я ж, Алексей, на неё нацеливался.
Дядя Лёша махнул весело, мол, знаю:
- Наливай!
И тут вступил Василий:
- А что мы знаем про ту ревизоршу? А? Ничего ж не знаем. Может, у неё и мужика-то нет. А наш дядя Лёша молодец. И тётя Вера молодец. Не скандалит зазря.
Шум, смех, звон посуды на время заглушил Ваську.
-  Нет, вы мне скажите, почему мужика, который ходит налево, в худшем случае назовут кобелём? Ты уж извини меня, дядя Лёша. И то, когда уже все всё будут знать. А бабу даже за один единственный раз обязательно назовут ****ью. Ну? Разве справедливо это?
- Ладно, ладно, борец за справедливость, успокойся. – Фельдшер откусил огурец. – А если бы твоя баба один единственный раз дала бы кому-нибудь и ты бы об этом узнал, ты бы что сделал?
Васька секунду помедлил, отпил полстакана, вытер кулаком рот, мотнул головой, и, кашлянув,  хрипло ответил:
- Убил бы, пожалуй.
От хохота зазвенели стёкла в окнах.

И вдруг кто-то с силой стал бить в рельс, висевший около пожарного щита, что стоял рядом с прудом. Пруд этот был так же и пожарным водоёмом. Мальчишки умудрялись ловить в нём мальков для кошек. Но купаться в нём было строго запрещено. Река в километре за селом.
Мгновение все молчали, глядя друг на друга. Потом кинулись к дверям, опрокидывая стулья и скамейки.
Горел сарай агронома. Бивший в рельс сын фельдшера и Надежды Ивановой, кричал, что в сарае сыновья агронома что-то испытывают. Что, мол, он видел, как они откуда-то принесли в сарай канистру с бензином и его приглашали посмотреть. И действительно, из сарая неслись крики. Агроном с побелевшим лицом кинулся, было, к сараю, но отпрянул от вырвавшегося сквозь дверной проём пламени. А агрономша, взвизгнув, повалилась навзничь, подвернув под себя ноги.  Все заметались. Двое мужиков с председателем побежали к гаражу за пожарным насосом.
Вдруг Васька побежал к пруду, снимая пиджак. Окунул пиджак в воду, надел на себя и помчался к горевшему сараю. С ходу нырнул в горевший проём. Толпа ахнула и замерла. Парторг с багром с пожарного щита, то подбегал к пожарищу, то отбегал, закрывая лицо. Вдруг с одной стороны рухнула наружу крыша. Бабы что-то кричали, мужики метались, не зная, что делать.
Но тут, сквозь горевший дверной проём, выбежал Васька, прижимая к бокам двух пацанов, на которых дымились рубахи. А на Ваське дымился пиджак на спине. Промчавшись сквозь толпу и сбив с ног не успевших уступить ему дорогу, он с размаху бросил в пруд обоих. Когда мальцы вынырнули и беспомощно забултыхались, сам прыгнул в воду. Пруд ему был по грудь, он схватил обоих «пловцов» за шкирки и вышвырнул на берег сперва одного, потом другого. Окунувшись с головой, Васька стал обеими руками теребить волосы на голове. Тут-то собравшиеся и увидели, что с правой стороны волосы сгорели начисто. Васька медленно вылез на берег, сел, снял сапоги и вылил из них воду. Портянки, не отжимая, сунул в карманы пиджака. Встал.
Фельдшер приводил в чувство агрономшу, а агроном подбежал к Ваське и сделал движение, чтобы обнять спасителя своих детей. Но Васька оттолкнул его со словами:
- Мудак ты, Семёныч, и дети у тебя такие же.
Сплюнул и, обняв подошедшую к нему мать, пошёл к своему дому.
Часа через два, когда Васька, помытый и одетый во всё сухое, сидел на крыльце,
К дому подошёл фельдшер. Молча, подошёл к Ваське, взял двумя руками голову. Осмотрел внимательно.
- Повезло тебе, Василий. Кожа цела. А Матрёна Савельевна, вижу, уже смазала голову. – Повёл носом. – Репейным маслом. А, Матрёна Савельевна?
Мать Васьки вышла на крыльцо.
- Репейным, репейным, Андрей Алексеевич. Как только лицо-то не сгорело.
- Не сгорело потому, что смелых огонь не берёт. Там Анна Ильинична собирается к тебе, Василий. Руки, говорит, будет тебе целовать за детей своих.
Слышите, Матрёна Савельевна? Агрономша будет руки Василию целовать.
Васькина мать поправила платок на голове и ушла в дом.
- Ты агрономше скажи, Андрей, что лизать свои руки ей, дурёхе, не дам. Пусть лучше своих недоносков воспитывает, как следует. Думают, раз папаша агроном, то могут всё. Уже один раз чуть гараж не подожгли. Если б не Степан, я  их ещё тогда бы утопил. А теперь вот, свой же сарай спалили.
- А на них только рубахи обгорели немного, и ожогов на теле нет. Повезло им с тобой, Василий. Очень повезло. А Семёныч, как только я их осмотрел, пороть обоих стал. Верёвкой бельевой. Может, теперь эти обормоты уймутся. Ну, хорошо. Всё обошлось. Пострадавших нет. Отдыхай. Пошёл и я домой.
Андрей Алексеевич хлопнул Василия по спине и вышел на улицу.
У калитки обернулся:
- Вон, кажется, Дарья к вам идёт.
Махнул рукой и пошёл.
Дарья замкнула за собой калитку и подошла к крыльцу.
- Я к Матрёне Савельевне, – и прошла в дом.
Через несколько минут женщины вышли на крыльцо.
- Поди, Васенька, Даша тебя подстрижёт. Не ходить же с такой головой, как у клоуна.
Матрёна Савельевна нагнулась и погладила Ваську по голове.
- Поди, родимый, поди. Только домой ночевать-то приходи.
- Ну, что вы такое, Матрёна Савельевна говорите! – Дарья укоризненно взмахнула руками.
- Ладно тебе, Даша, ладно, – Матрёна Савельевна протянула Дарье склянку с репейным маслом.– Помажь голову-то ему ещё раз.
- Хорошо, обязательно помажу. Ну, Вася, пошли, что ли.
Дома Дарья усадила Ваську на табурет, обернула ему шею и плечи большим полотенцем и стала осторожно стричь машинкой.
- Не больно, Вася? Голова-то не обгорела, вижу.
- Не обгорела. Андрей уже осмотрел.
Ну, поди, посмотри на себя. – Дарья закончила стричь, положила машинку на стол и открыла склянку с репейным маслом. – Ты как Котовский.
Васька подошёл к зеркалу. Покрутил головой, потрогал руками.
- Ну, сядь теперь. Маслом помажу, как Матрёна Савельевна велела.
Дарья налила немного масла на ладонь, поставила склянку на стол, потёрла ладони и осторожно стала гладить голову Ваське.
Тот сидел тихо. Почти не дышал.
- Ну, хватит. Будешь чай пить? – Дарья повернулась к столу, закрывая склянку.
Васька сделал шаг к ней, обнял сзади, прижал ладонями груди.
- Не надо, Васенька. Я зарок себе дала, что три года после смерти Коленьки ни на кого даже смотреть не буду, – она медленно отвела Васькины руки. – И не забывай, я ведь, старше тебя.

Когда родня Николая и Дарьи объявили, об их свадьбе, Васька сказал Степану, что сам женился бы на Дарье. Если б в армию не  идти. Степан долго смеялся:
- А её-то ты спросил хоть? Потом, Колька же тебя в бараний рог согнёт, если услышит. Он же в десанте служил. Знаешь, какие приёмы знает.
- Да, понимаю, понимаю.
- Ты, уж лучше на Светке дядипашиной женись. Она всю жизнь тебя целовать будет. Она же, когда на тебя смотрит, бомба рядом взорвись, не заметит. Всё  село знает.
- Нет. Дашку люблю. Только ты об нашем разговоре – никому. Понял?
- Понял, конечно.
Но на свадьбе Степан, по большому секрету, уже как родственник, немного выпив, Дашке всё же  об этом разговоре  поведал. Дарья, выслушав его, только кинула взгляд в сторону Васьки, который сидел с ребятами и слушал, как Фёдор Тимофеевич, председатель колхоза, что-то весёлое рассказывал.   
Эх, когда это было.   

- Что старше? На год всего. Разве это – старше?
- Старше, старше, Василий Егорович. Очень даже старше. У нас в селе ни одной жены старше мужа нет. Смеяться будут. У нас же так не принято.

- Тому, кто смеяться будет, уши откушу. А ты знай, буду ждать ещё год, что остался. И потом буду ждать.
Уже смеркалось. Дарья достала полушубок.
- Пойдём, Вася, посидим немного над речкой.

Дом Дарьи и Николая стоял на самом краю села. Огород выходил к обрыву над речкой. Там же была и большая скамья, которую соорудил ещё дед Николая из огромного тёсанного бревна. Дед Николая умер сразу после войны, а бабка ещё до войны. Отец с матерью умерли в один год сразу после смерти сына. Так и осталась Дарья одна жить в большом доме на краю села.

Они подошли к скамье. Сели. Василий накинул на обоих полушубок, прижал к себе Дарью за плечи. Овчина сразу обдала их теплом и уютом. С реки доносились всплески рыб. Внизу, по безлистым ещё кустам, потянулся лёгкий сизый туман. А за рекой, далеко-далеко, багровое солнце, как-то нехотя, опускалось к горизонту.