Маргаритка

   ( рассказ)
Бабку Маргаритку сын выгнал из дома. Такое случалось каждый раз, когда она получала пенсию и затем всю её отдавала сыну. А тот, как и положено «неблагодарной свинье», уходил в недельный запой – с драками и угрозами в адрес старой матери. Как могло такое получится в её жизни – бабка Маргаритка не понимала.
Почему такое смешное имя – Маргаритка? Маргарита, (по батюшке – Павловна), всю жизнь проработала дояркой на ферме. Но росточка она была маленького и всю жизнь, с самого детства, прихрамывала на левую ногу. Вот доярки и скотники и прозвали её «Маргариткой». Вроде, с одной страны, уменьшительно-ласкательное, а с другой – немного с иронией.
Когда маленькая Маргаритка несла в жилистой руке ведро с молоком, то неизменно ударяла его днищем о все пороги. Ну, бывает: не дал бог роста!
Замуж она вышла за скотника Ивана Панина. Когда тот пришёл из армии, то, (чтобы не попал в тюрьму из-за своих плохих дружков!) родители спешно женили на Маргаритке. Ведь за ушастого и неказистого Панина красивые девки в деревне не шли.
Жили они в целом неплохо: через год у них родился сын – тоже ушастый, которого назвали Ильей. И всё было, вроде, неплохо. И работал Ваня – как полагается, с усердием.
Только вдруг случилась беда – Ваня запил! А началось всё с того, что из тюрьмы пришёл его одноклассник и друг детства, Сашка Хохол. Здоровенный детина, на которого равнялась вся мужская часть деревни. Вот этот Хохол и поломал всю привычную картину ванькиной жизни. Сначала подбил Ваньку-дурака воровать овёс у коров, а затем продавать за полцены тем, кто держал свиней. Потом их поймали – и Ваньку выгнали с работы. Вскоре они начали сливать с тракторов и машин бензин – и опять, когда поймали, Ванька, как несудимый, всю вину взял на себя.
Судили, продали всё что было более-менее путного в доме. Отмазали кое как: дали дураку Панину условный срок. Хотя предстояло ему, если по уму, ехать в Сибирь – пилить лес или тапочки шить, как пить дать. Но в тот раз пронесло. А дальше уже из пьянок и дурных компаний Панин-старший и не вылазил. Так и умер, опившись какой-то дряни! (Что это было – никто так толком и не понял! Или технический спирт или самогонку, совсем уж некачественную. Только кровь пошла горлом, судороги… А затем слепота и смерть).
Хохол – тот здоровый: выпутался! хотя месяц тоже в районной больнице провалялся! Хотя и там медсестёр шпилил: очень уж много природа ему дала! (Не то что Панину, что кроме своих ушей ничем и похвалиться не мог!)
Так Маргаритка осталась одна с сыном в своём маленьком деревянном домишке, в деревне Денеево…
Одно время нарисовался один ухажёр: бригадир шабашников, молдаванин – такой вполне серьёзный мужчина. У него жена умерла, а он двух маленьких детей в одиночку тянул. Он всё на Маргаритку поглядывал, глазом всё косил – то же всего-то чуть больше тридцати стукнуло! Вполне себе выглядела аппетитной бабой. И однажды пришёл молдаванин с бутылкой шампанского и прям так и брякнул с порога: «Мол, давай вместе жить! Будешь матерью моим детям. А я – отцом твоему балбесу: ему тоже мужская рука нужна!»
Ну и что? Не любит вспоминать об этом бабка Маргаритка. Лишь отмахивается: молодая, мол, была ещё – дура. Жизни ещё не знала совсем. Сыну было уже четырнадцать, тяжёлый возраст. Он как узнал, так категорично заявил: «Если выйдешь за пришлого замуж – из дому убегу!»
Так и не оженилась тогда…
А бригадир-молдаванин не долго в женихах проходил: его баба из соседней деревни сразу же и увела. И молодец! Они через год уже в дом новый переехали! А вскоре и трёх коров завели. А потом и машину (не бог весть, правда, какую!) прикупили.
А Маргаритка – из-за глупой ревности сына так одна всю жизнь и прожила.  Так дояркой руки всю жизнь и промозолила! А сейчас пошла из собственного дома – выгнанная на все четыре стороны! И ноги болят, и руки ломит – потаскай-ка всю жизнь здоровенные вёдра, да помеси в сапогах резиновых жижу навозную!
И что делать? Опять к соседке идти? Так уже и неудобно: к той дети из города приехали.
– Маргаритка! – услышала она за спиной знакомый соседский голос. – Что, опять?
– Да, чего уж там… – махнула рукой бабка и пошла, ковыляя к мосту через речку, что текла недалеко от деревни.
– Ты к ночи-то приходи, я тебе в сараишке матрас постелю! – не унималась заботливая соседка.
Маргаритка только горько вздохнула и узловатой пятернёй вытерла набежавшую на подслеповатые глаза слезу.
«Чужие заботятся, а свой – вона как: будто волчонок, аж загрызть готов!» – сокрушалась бабка.
Сердце ныло от обиды и безысходности. Но ныть то ныло, а работало всю жизнь как часы. Это от матери ей досталось (царство ей, бедной, небесное!) Маргаритка перекрестилась, как когда-то учила её мама.
…Она любила приходить на этот мост, и смотреть на тёмную воду. В её далеком детстве, (ей было лет пять!), когда пришли немцы – мама сгребла дочурку Маргариту в охапку, взяла корову. И они по снегу ушли через мост: в лес – туда, где густой ельник.
Там в лесу стояла полуразвалившаяся школа, построенная ещё до революции их сердобольным помещиком, для крестьянских детей (после революции сбежавшим в Париж, где затем и сгинул). Совсем недавно в этой школе разместили военный госпиталь Красной Армии. Но немцы так быстро наступали, что наши войска побросали своих раненых в этой школе, переоборудованной под полевой госпиталь. А мост, отступая, взорвали.
Маленькая Маргаритка с матерью и коровой сидели в ельнике, трясясь от того неизбежного, что неумолимо на них надвигалось. Она хорошо запомнила, как первым по снежному полю к школе выехал немецкий мотоцикл с люлькой. Потом ещё и ещё. А потом мама закрыла ей рукой лицо – чтобы не видела из-за лохматых елей всех ужасов, что происходили у школьных стен.
Маргаритка всё равно, сквозь материнскую ладонь, увидела, как немцы, толкая в спины автоматами, выводили на снег раненых красноармейцев. Всех построили вдоль кирпичной стены, а потом грянули выстрелы. Раненых бойцов расстреливали с пулемёта, закреплённого на люльке тяжёлого мотоцикла.
Зачем они это делали? Им нужны были казармы, а школа – как нельзя лучше подходила: с койками, с одеялами и отоплением.
Почему мама привела её именно туда?  Она подрабатывала медсестрой и знала всех этих раненых красноармейцев. Но что она могла сделать? Только тихо плакать, да закрывать рукой рот и глаза маленькой дочери.
А потом немцы стали чинить мост, а они (мимо людей в незнакомых шинелях, говорящих на непонятном гортанном языке) шли обратно в свой деревянный домишко на окраине деревне. Сначала немцы никого из местных не трогали. К тому же в деревне остались одни бабы да пара мужиков-калек, кого забраковали в Красную Армию.
Но всё поменялось, когда в деревню вернулся Гришка Махов. Откуда он взялся? До войны он сидел большой срок где-то в Брянске. Говорят, немцы, захватывая города, сразу же выпустили всех уголовников.
Так вот Гришка, возвернувшись в деревню, ограбил немца-ефрейтора. Тоже не всё до конца понятно: взял, мол, его и зарезал! Снял с него золотое обручальное колечко и какую-то цепочку… Да и спихнул затем труп в прорубь. Немцы к вечеру спохватилась и началась невообразимая паника.
«Партизанен! Партизанен!» – только и кричали. Три дома сожгли сразу, всех жителей загнали в большой амбар для хранения зерна и продержали всю ночь. Утром отобрали пятерых – двух хромых стариков и трёх женщин – и повесили: в назидание остальным деревенским. Но никто ничего не мог сказать: сами же ничего не понимали! А потому – только по бабьи ревели. А на утро этот немец-ефрейтор всплыл в другой проруби, чуть ниже по течению. Вот и все «партизаны»!
А этот уголовник, Гришка Махов, так снова пропал: может, с немцами и ушёл, когда те отступали. А может где и наши его пристрелили. Кто знает – тогда такое творилось!
А потом наши пришли, немцы убегали в жуткой спешке (даже штаны, постиранные и на верёвках развешанные, побросали!)
Наши солдаты пришли худые, злые и голодные. В дом к соседям заскочили, а там немцы, убегая, оставили картошку, уже почищенную – про запас, чтобы утром сварить. Так наши эту картошку сырую похватали и стали жевать. И тут же дальше двинулись – пешим порядком, к новым позициям… Во как, было голодно и жестоко!
На краю деревню вырыли большую яму и туда всех бойцов с разных мест свезли и закопали. А потом ещё и ещё свозили – так и получилась братская могила! Они все до сих пор там и лежат – только памятник из бетона поставили с именами… Но это уже гораздо позже, в семидесятые.
А тогда, когда село освободили, то маму и ещё нескольких женщин из деревни забрали в Тверь: на завод, снаряды делать. Так они оттуда только после войны и пришли, хотя кажется – рядом ведь были!
…Маргаритка, пока война не закончилась, с бабкой своей старой жила. Мама вернулась очень состарившейся, хотя совсем ещё молодая, по возрасту, была! «Где ты, моя мамочка? Слышишь ли меня, солнышко? Я здесь, помню тебя! У меня всё хорошо. Только сын мой – внук твой! – непутёвым вырос! Опять пьяный из Рыбхоза бабу привёл. И пьёт с ней уже какой день: пенсию мою пропивают. А я, твоя Маргаритка, здесь на мосту стою – и не знаю, что делать?»
…Солнце клонилось к вечеру. Река всё также мирно бежала, журча о своём, о вечном. Плеснулась рыба, блеснув серебряным бочком в лучах заходящего солнца.
И она, замерев, вдруг вспомнила, как ещё до того, как начать спиваться её муж Ваня – ходил на эту речку браконьерничал, ставил сети. И к утру приносил несколько лещей или голавля. И Маргаритка радостно готовила рыбку на ужин: чистила, жарила с душистым маслом в чугунной сковороде.
Они садились в своём домике у окна и ели эту рыбу, убирая острые косточки от кошек. Иногда в такие вечера выпивали по рюмочке самогонки. И муж, подобрев, гладил её по голове, а потом и по спине. И она замирала от счастья. И блаженного чувства: её любят, она нужна!
Но как же недолго всё это продлилось, как недолго! Она встряхнула головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания…
«Пойду к Макаровне в сарайчик: может, к утру уснёт мой сынок. И образумится…» – по обыкновению мелькнула слабая надежда.
Но Маргаритка в глубине души знала: непутевый сын не образумится. И будет она жить аж неделю в соседском сарайчике – на старой железной кровати, на жёстком старом матрасе.
Да что ей – привыкать, что ли? А вечером к ней придёт соседка, принесёт тарелку шей и кусок хлеба – станет кормить. А днём они будут вдвоём полоть огород, удобрять навозом грядки: хоть Маргаритка и бабка уже старая, но очень ещё работящая! И зря соседские щи не ест…

Солнце набухло и запели птицы. И вроде как распогодилось… И сразу жизнь показалась Маргаритке не такой уж тяжёлой: главное, что она сама ходит и двигает руками. А придёт время – ляжет и умрёт. Эх, лишь бы в своей кровати да в своей хибарке.
«Зачем бог даёт нам жизнь?» – думала Маргарита, глядя подслеповатыми глазами на закат. – Нам не надо этого знать: живём, чтобы жить!»
Сына только, дурака, жалко очень становилось: уже далеко за сорок непутёвому! А могли бы пойти внуки: вот бы ещё радость какая-никакая в жизни случилась…
Ну, дай бог – всё образуется! Бабка развернулась и побрела обратно в деревушку, чтобы пережить эту ночь. Да встретить затем новое утро в привычных трудах и новых заботах…