Когда окна плачут

         «Эй,  куда лезешь без очереди, немецкая… переводчица?! – как пощечина, раздалась из толпы. Опустив голову, она медленно пошла к выходу». Очерк  «КОГДА  ОКНА  ПЛАЧУТ» о людях, давших нам жизнь, но в нищете и презрении доживающих её.

                Очередь за хлебом   
      Из мокрого окна на нее посмотрело серое хмурое утро. Ветер свистел в оконных щелях, как бы заставляя остаться дома. Но какое там: чуть опоздаешь- будешь без хлеба. «Как в войну». – подумала и защемило сердце.  Что-то сегодня нездоровится. Надо взять себя в руки. Не раскисать.
       Длинная вереница магазинной очереди была такой же хмурой, как и
осеннее утро. Чувствовала, что ей не выстоять. Подошла к прилавку, протягивая удостоверение инвалида первой группы, но такой уж, видно, выдался день: вместо хлеба как пощечина: «А ты куда лезешь, немецкая переводчица?
        Понахватали бумажек!» Оглянулась – сосед.
 Что ему скажешь? Да и разве говорят об этом. Опустив голову, чтобы не увидели  заблестевшие в глазах слезинки, медленно пошла к выходу. Хлеба больше не хотелось.
        На улице ветер рвал с плеч кофтенку, залезал за шиворот, но ей было все равно, Тоска железными клещами сдавила душу. У  мусорного контейнера совсем еще молодой мужчина рылся в объедках. «Господи, и Гришу тогда, в 48-м, чуть до этого не довели. Бедный…»  Подошла к несчастному и отшатнулась – пьяный бомж.     Муж тогда бедствовал, не захотев от нее отказаться. Офицер, фронтовик, он в один миг лишился погон, партбилета,  наград, воинского звания и даже права на работу.
         Над ним пошутила злая доля, а этого-то что заставляет? Не понять душ людских.
            
                Старый альбом
           Дома достала старый альбом. За каждым снимком – кусок жизни, ее жизни и еще – украденного счастья…
Валентина  Дмитриевна  Качан - Корчагина  родилась  в октябре 1924 года в городе Чистяково. Из семидесяти пяти лет  суждено ей было отдать немецкому плену да советским лагерям и тюрьмам.
            Мы все верим в счастье. И даже когда беда подступает совсем близко, берет за горло, чего греха таить, в глубине души продолжаем верить, что пересилим,  эту боль и дальше будет, все хорошо. А без этой надежды как жить?
            Особенно, если тебе всего двадцать пять лет, ты здорова, молода и красива – весь мир для тебя. Только если не украдет никто грязными сальными ручищами это вот твое счастье.
           Все беды Валентины Дмитриевны начались с обычного, предательства «десятидворного» (так во время оккупации называли квартальных) Нагорного.
          С его легкой руки в 1941-м ее и еще нескольких девушек, живущих по соседству, немцы угнали в Германию.
         До 1944-го (пока не освободили американцы) они работали на посудной фабрике с одним желанием в сердце – поскорее вернуться домой. А возвращались не все.
         Кто в Европе остался, кто в Америку подался, она же, наивная, - приехала домой. Может, и глупо сделала, да только очень уж любила край свой степной. Как бы жила без него?
      Ностальгия- болезнь неизлечимая. Домой  не ехала – летела. Но на оккупационной советской зоне в Германии свои задержали,  долго проверяли. Потом услышала надменное: «Работала на немцев, а теперь будешь работать на нас».
       Так Валентина попала в опергруппу полковника Дубровского в качестве переводчицы. Позже направили в сектор внутренних дел советвоенадминистрации. Здесь-то  и встретила она своего Гришу.
        Высокий, сильный, красивый офицер сразу приглянулся девушке. Да и она ему в душу запала на всю жизнь. Поженились с верой в счастье, а вышло – на беду.
         В 1947-м его перевели служить на границу начальником погранзаставы. Время было тревожное, но жили дружно, весело, с нетерпением ждали пополнения. Но однажды в дверь постучали…
           Валентина Дмитриевна захлопнула  альбом, и устало подошла к окну.  Хмурая осень смотрела на нее мокрыми глазами. Как это страшно – быть без вины виноватой! Как это больно – терять веру в своих! Понять это может лишь тот, кто испытал, другие – разве что осудят.
         На столе – письма от сына. Он теперь живет в другой области. А тогда, в 1948-м, во время ареста бился у нее под сердцем. Они были вместе в холодном, с водой по колено тюремном подвале, где плавали крысы, вместе ночи напролет стояли перед следователем.
         До сих пор помнит она этот скрип подъезжающего стола на колесиках, удар по лбу и шипение; «Признавайся, сука! Подписывай, не то выдавим из тебя твоего выродка. За ножки – и об стенку!»

                Капли из крана
    … Медленно падали капли воды из неплотно закрытого крана. Так медленно, как тянулись бесконечные дни пыток и бессонных ночей. Страшнее всего было свыкнуться с мыслью, что так с тобой поступят не фашисты, а свои же родные люди.
         Толя родился в тюрьме.
   Для Валентины было самым страшным испытанием видеть, как ребенок мерзнет и голодает, а ты не в силах ему помочь.
       Первыми пеленками для малыша стало мамино нижнее белье, а вкус материнского молока он так и не узнал – откуда ему взяться при такой жизни? Это был июнь 1948 года. Киев. Тюрьма №1.
      Когда гнали на суд, уже падал снег. Она шла в босоножках, в тоненьком платьице на голое тело, прижимая к себе ребенка, завернутого в тряпье. Суд обвинил ее в измене Родины и дал высшую меру. И сразу же последовала команда конвоирам: «Заберите у нее ребенка!»
       Вот тут произошло то, что принято называть чудом. Она, измученная допросами и криком голодного малыша, даже плохо  понимала, что делают с ее жизнью. Зато это хорошо понял офицер охраны.
        Он резко спросил: «Я так и не разобрал, за что вы ее судите?
         В чем она виновата?».
Трое солдат поддержали командира. И тогда, после небольшого совещания, высшую меру отменили; заменив 25-ю годами тюрьмы и еще пятью поражений прав.
       Она так и не узнала фамилию человека, кто он, откуда. Но благодарность ее не имеет границ, за то, что добрые, честные люди есть и будут на этом свете. На них он, наверное, и держится.

                Тюрьма

           Здесь свои законы. Своя собственная жизнь. И если ты попал по 58-й статье – гиблое  дело, загонят под нары – и труба. Лучше 56-я. За грабеж с убийством зэки сразу зауважают, Это тебе не политика. Солдаты, сжалившись над молодой мамашей, все это ей растолковали.
          Потом была Сибирь. Холод и непосильная работа. Разлука с сыном  (он теперь не твой). Так  шесть лет. Затем неожиданный перевод в киевскую тюрьму №1. Да еще с приказом камеру не запирать. Откуда ей было знать, что приговор отменили и ее оправдали!
           Был долгий разговор с полковником о том, как с ней обращались. Он ей о пытках, а она одно – где мой сын?
          Здесь-то и узнала, что  оправдали, а Толя уже у дедушки в Чистякове. … На дорогу ей дали немного денег, селедку и буханку хлеба. Вышла за ворота тюрьмы и опустилась на землю - подкосились ноги.  Мысли путались – хватит ли сил жить  дальше?
           Шесть  лет назад ее привезли сюда молодой, здоровой женщиной. А теперь у ворот сидит почти старуха, уставшая, измученная,  инвалид первой группы.

                Миг  радости

     Но мир не без добрых людей. Помогли добраться до родного дома. Постепенно жизнь вернулась в нормальную струю. Сначала нашла сына, потом разыскала мужа.  Даже смогла через годы родить еще и дочь. Теперь  дети выросли, разлетелись.
    Мужа пять лет как похоронила. И снова одна, наедине со своими воспоминаниями, которые мучают бессонными ночами, не отпускают.
 … В дверь постучали, Открыла – сосед, тот, что утром обидел.
   - Прости, Дмитриевна, не хотел я. По глупости, прости!
Улыбнулась устало. Потеплело на  душе.
      Что поделаешь, слаб человек. Много бед  творит по незнанию, Но она научилась прощать и находить  даже в самой колючей боли каплю радости.
                Ведь на вере и прощении мир держится.
                Жаль только, что понимают это не все.