Роман-неформат. Глава 12

МЕЛКАЯ РАЗМЕННАЯ МОНЕТА ИЗ ЧУЖОГО КОШЕЛЬКА

                Диалог в письмах

                «- Нам рано жить воспоминаньем».
                Ты любишь в письмах пошутить.
                Конечно, время просто жить,
                Не веря срокам и желаньям.

                Пришла пора стать, кем хотелось,
                Забыв о том, что не сбылось.
                Но храбрецом быть удалось,
                Ведь забыванье - тоже смелость.

                Хваля тебя, собой доволен.
                Быть может, я почти Шекспир?
                Твоя подсказка - эликсир.
                Хлебнув, не буду слабоволен.

                Закован в латы, грозный рыцарь.
                Укутан в доломан, гусар.
                В кожанке, с кольтом комиссар.
                Готов стрелять, спасать, рубиться!

                Ну а таким я нравлюсь вам?
                (Стал вежлив, кичусь воспитаньем!)
                «- Нам рано жить воспоминаньем.
                - Я понял вас. Сherchez la femme».
                *   *   *

               
     Некоторое время я верил, что творческому человеку прежде всего необходима удача. Например, нужно открыть правильную дверь, чтобы оказаться там, где его давно ждут. Но передо мной двери открывались впустую. Я попадал не в то помещение. Продолжения не следовало. Я словно заскакивал в случайный проходящий поезд, проезжал несколько остановок и меня опять высаживали на нищей, забытой станции.

     После Мальтийского дурного приключения я надолго задумался.

     И меня в который раз озарило. Мужику-творцу необходимо, чтобы им восхищались! Его работа: проза, поэзия, пьеса, да что угодно - должна кем-то восприниматься как лучи солнца или горы самоцветов, иначе никак. Лучше, если это будет женщина. В женщинах такое богатство любви ко всему, что неповторимо. Аглая Славковна в театре «Жили-были» была влюблена в мою неповторимость и в мою способность создавать то, что не сможет никто.

     Назвать её Музой? Вопрос запутанный.  Единственное, что я понял в это время, мне для творческой работы нужна женская чувственность. Но только не гедонички, а действительно обожающей меня натуры.

     То есть по-настоящему я мог сочинять только тогда, когда рядом со мной была женщина, для которой я был бы целым миром, а она для меня - загадочным источником жизни этого мира.   

     Читая эти мои записки, которые я нагло назвал романом, скажут, что я, скорее всего, помешался на самом себе. В каком-то смысле так оно и было. Потому я и говорю, что нуждался в той, которая оттащит меня от зеркала с единственным отражением.

     И она появилась. Её звали Юлиана Трилистникова. Мы с ней больше пяти лет работали в одной концертной бригаде. Я пел свои песенки под гитару, Юлиана вела конферанс.

     Поздней весной, выступив в районе Коньково, мы с девушкой зашли перекусить в открытое уличное кафе. Ничто не предвещало офигического разговора. Кажется, мы пили пиво после обеда. Над нами висела пьянящая майская жара. Юлиана взглянула на меня  пронзительными карими глазишами и спросила:

     - Хочешь поработать со мной в одном телевизионном проекте?

     - А точнее?

     - Я буду ставить русские сказки на канале «Столица». Мне нужен сценарист. Согласен?

     Отказаться я мог. История с Ярославой Халлой и исполнение мной роли «придурка из Люблино» крепко сидели в печёнке. Но Юлиане я верил. Она была театральным человеком, а театр был для меня святым институтом. Поэтому я почти сразу ответил девушке «да».

     - Паша, отлично! Я просто счастлива, что ты не отказался! - Юлиана сверкала глазищами и улыбалась во всю ширину своего подвижного рта. - Сейчас расскажу тебе основные вещи, и начнём!

     Я видел, что Юлиана горит в огне творческого сумасбродства. Мне это подходило. Я тоже загорался, когда слышал о киношных постановках и сценариях. В творчестве всегда есть что-то от детства, ребячества и игры.   

     - Поехали!

     - Понеслись!

     Эти две фразы из Вампиловской «Утиной охоты» мы оба знали отлично и сказали их почти наперегонки. Рассказ девушки был короток и подкупал полной неизвестностью. Трилистникова всегда мечтала о какой-нибудь фольклорной вампуке. Её мечта осуществилась. Московский телевизионный канал «Столица» заключил с Юлианой контракт, по которому ей «вменялась» еженедельная постановка русских сказок, их съёмка и выпуск в эфир. Теперь она набирала команду психов, готовых заняться этим за сущие гроши.

     - Договоримся сразу. Получать будешь «налом» сразу после выхода в эфир серии. По-моему, хорошие условия?

     - Сойдёт. На безрыбье и рак селёдка.

     Прикиньте: за 80 долларов в неделю мне нужно было писать сценарий 30-минутной серии с подводкой, основным сказочным сюжетом и розыгрышем призов для зрителей, работать помощником режиссёра на съёмках и ассистентом монтажа программы. Юлиана своей гонорарной суммы, само собой, мне не сообщила. Но я понимал, что она взваливает на себя всю махину съёмочного процесса. По окончании Великолепного института кино я «в производство» не попал. То есть мои сценарии не заинтересовали ни одного режиссёра и ни одну киностудию. Но я знал, чего стоит это «производство». Фильму длиной в час десять минут делают в среднем 100 человек. Юлиана была фактически одна. Она надеялась, что тридцатиминутку осилит. Мне было очевидно, что это липа. Результат будет достигнут ценой страшного напряжения и почти космических перегрузок.

     Об этом я и сказал Юлиане.

     - Мне кажется, всё будет хорошо, - она уже была не на земле, а на околоземной орбите. - У тебя есть два знакомых актёра, на которых можно надеяться?

     Боре Журавлёву всегда была нужна работа. Вот его-то я и продал Трилистниковой. А второго Боря притащит сам. Московская театральная тусовка средней руки была для него своей компанией.

     - Отлично! - девушка записала Борин телефон. - Что мы ещё не решили?

     Тогда я уже был циником. «Мы» запомнил по тине шоколадных глаз музы-язычницы. Пропускал этот союз множественного числа мимо ушей и думал только о своём «я». Конечно, оно не дорого стоило, но у меня ничего ценнее не было. Юлиана думала тоже о себе, так что тут «мы» были квиты.

     Сценарист, помощник режиссёра, ассистент монтажа - хорошо! Только без кровавых жертв и мемориальных табличек на родине.

     - Наверное, всё, - сказал я. - Дай команду, когда начинать.

     - Ты даже не спросил, как я назову нашу программу.

     - Как?

     - «Сказки бабушки Арины». Это моя давняя мечта!

     - Прекрасно! - «я», «наша», «мы», «они», «моя» - меня эта путаница давно не трогала. - Поехали домой. Кафе, кажется, закрывается.

     Совейской страны уже не было. Её заменил один большой свисток. Главным действием свистунов стало свистнуть побольше денег под свист о трудах в поте лица. Смех смехом, но основным видом трудовой деятельности тоже стал свист. И за него платили! Кино из поля борьбы между теми, кто «да», и теми, кто «нет», превращалось в трибуну свиста для тех, кому всё пофиг, кроме денег. Даже деньжищ!

     Планируемые «Сказки» тоже стоили немалых денег. Это же кино, хоть и телевизионное. Наверняка, там был чёткий бюджет, смета, гонорары и так далее.
    
     Поскольку никакого разговора о договоре или официальном гонораре Трилистникова со мной не вела, значит, это было ей запрещено главными свистунами. Возможна, она была с ними в доле. Крохотной, вроде обещанного мне «нала», или вообще не была. Страдала, так сказать, за идею. Свистуны от ТВ гребли недосвистнутое в совейские времена лопатами. У них между собой речь шла только о тысячах и десятках тысяч долларов. Российские деньги чикались, то есть убивались свистунами всех рангов и уровней. Для этой шоблы никакой страны не было, так же как и кина, литературы, вообще культуры. Счёт в банке заменил паспортину Маяковского. О рублях говорили только в пунктах приёма стеклотары и в газетных киосках. Там не свистели, потому что было не о чем. Сам товар был вместилищем дурного хмеля, свиста и надувательства, производство которого оплачивалось в твёрдой валюте.

     Немногие понимали, каким ужасом эта вакханалия закончится.

     «Сказки бабушки Арины» могли стать в этом смысле иносказанием вроде басен Ивана Андреевича Крылова. Во всяком случае, название было самым подходящим.

     Пришло лето. Юлиана решила все организационные вопросы. Воздушный шарик очередного телепроекта стал наполняться нашим дыханием и поплыл вверх.

     Делалось всё «на коленке». Свистуны из «Столицы» не оставили Юлиане нормальных бюджетных средств для кина. Деньги рассовывались по их карманам раньше, чем доходили до съёмочной площадки.  Как пошутил один известный совейский кинооператор о нищем проекте своего времени: «Такое кино я и без плёнки сниму!»

     И нам, группе из семи человек - сама Юлиана, я, два актёра, два телеоператора и гримёр - тоже пришлось снимать «Сказки» в переносном смысле «без плёнки».

     Но кино, даже самое малюсенькое, всегда чудо! Я люблю этот созданный на плёнке мир, потому что он незаметно творит главное: понимание того, какие мы на самом деле. Киноплёнка - рентген наших душ.

     Юлиана Трилистникова собрала нашу группу в небольшой съёмочном павильоне, который на самом деле был просто огромной квартирой, переделанной под нужды камерной киноиндустрии. Самая большая комната предназначалась для съёмок. Окно над коридорной лестницей выходило на Кузнецкий мост. Со второго этажа во время перекуров можно было любоваться булыжной мостовой, стайками горожан и фасадом дома напротив в стиле купеческого московского классицизма. Вторая комнатка была видеомонтажной. В ней стоял монтажный пульт с несколькими мониторами. Здесь окон не было. Слепые тёмно-жёлтые стены напоминали о том, что хлеб насущный завещано добывать в поте лица.

     Но сначала о киношных чудесах.
 
     Боря Журавлёв притащил своего приятеля, артиста Театра совейской армии Петра Лаврича. Мы все узнали уличного короля и драчуна из гремевшего тогда на всю страну кинофильма о девушке-провинциалке, честной, несчастной и почти без тормозов. В том кине были приговор всему совейскому вранью и первая откровенная постельная сцена с голой девушкой верхом на своём возлюбленном.

     Петя обаял нас хитрованской улыбкой и молчаливым согласием идти на муки вместе со всеми присутствующими. Он был тем самым вторым актёром, о котором просила наша лидерша.

     Увидев двух кинооператоров, я обомлел! Я узнал Серёгу и Льва, которые стояли за кинокамерами (общий и крупный план!) пять лет назад, когда я снимался в учебном ролике для юзеров-компьютерщиков в качестве ведущего. Две ночи мы снимали по-серьёзке учебный ролик, хотя сами ни хрена не понимали в импортных РС, которые тогда только появились в конторах-офисах. Мы, конечно, потели, старались не подвести заказчика и катались по полу от собственных розыгрышей и глупостей, которыми полна любая долгая киносъёмка.

     Рядом с хрупкой Юлианой мы сразу почувствовали себя богатырями из одного чудесного ларца, которым всё было сходу ясно и которые, не сговариваясь, готовы были топать в одном направлении, подменяя, поддерживая, защищая и выручая друг друга. Каждому из нас было около тридцати пяти лет. Самый подходящий возраст для того, чтобы сворачивать горы. 

     Конвейер, на который мы влезли, был прост. За один день я писал сценарий экранизируемой сказки, Юлиана утверждала его у редактора телеканала, готовила режиссёрский сценарий, два дня шли съёмки серии «Сказок», ночь - монтаж, потом необходимые доделки, вновь виза редактуры - и выход в эфир. Серия изготовлялась в течение двух недель. Слово «гонка» здесь слишком мягкое. Если уходить в детали, то их было столько, что они не могли соединиться в целое ни за какие коврижки.

     Но киноплёнка всегда фиксирует чудо, которое в реальной жизни невозможно.

     Мне как сценаристу нужно было писать живой текст, то есть делать трёх героев (а каждая сказка подбиралась Юлианой с таким расчётом, чтобы в ней было не больше трёх персонажей, одна женщина и двое мужчин) не просто масками из русской сказки, оперирующих скудной лексикой, а действительно узнаваемой троицей фольклорных, богатых на щедрое русское словцо, характерных баб, мужиков, царей, царевен, зверушек, колдунов, повелителей стихий и так далее. Юлиана готовила на каждую серию костюмы, реквизит и грим в виде бород, усов, париков и лысин. Актёры сходу заучивали текст, перевоплощались в «принцев и нищих» и разыгрывали сюжет без репетиций, сразу под камеру. Гримёр работал тоже ударно, за одни час создавая на лицах актёров почти васнецовские и брейгелевские образы. Кинооператоры молча, как и водится на съёмках, успевали зафиксировать своими «бетакамами» сотворённое действо, только иногда восклицая: «Стоп! Отлично!» или «Стоп! Лажа!»

     «Лажу» тут же переснимали, а из «отличного» монтировали получасовой ролик и Трилистникова отвозила его на стол редактуре.

     Иногда напряжение било по нам гирей, которой ломают дома. Меня поддушивала редактор. Скажем, ей не понравились фразы неунывающего казака «Куроквасы мочёные!» и озорного ёжика «Тык-пык - и готово!». Тётка - клон канонической совейской Фурцевой - посчитала их нецензурной бранью. «Детям слышать подобные словечки рановато!» Юлиана отстояла фразы почти в смертельной для себя битве.  В другой раз Журавлёв рассказал перед съёмкой «солёный» актёрский анекдот, после чего час ушёл на хохот и раблезианскую истерику. Крупный план Журавлёва каждый раз вызывал смех у операторов. В одной из сказок, подменяя занятого в театре Петра, я «блеснул» актёрским мастерством, сыграв прижимистого купца-татарина. Тут смеха у всей группы было на пару тонн больше.

     Не обошлось и без мистики. В сказке про ведьму неожиданно обнаружилось, что с «исходников» исчез весь материал, отснятый за предыдущую смену. Плёнки Серёги и Лёвы были девственно пусты!

     - Вы вообще включали камеры? - Юлиана бушевала, готовая убить операторов. - Где хоть один кадр?

     - Вчера всё было на месте! Уходя, мы проверили метраж. Четыре с половиной часа со звуковой дорожкой! - ребята почти поседели. Показали на меня, помрежа. - Он же сидел за монитором и собственными глазами видел то, что мы снимали!

     Я кивнул и подтвердил:

     - Видел! Помнишь, хвалил тебя за сцену Ведьмы с Иванушкой-дурачком?

     Юлиана взяла себя в руки и скомандовала приготовиться к повторной съёмке вчерашнего материала. Но камеры отказались включаться. Свет горел, индикаторы мигали, но «бетакамы» на команду «start» не реагировали. Техника молчала, словно умершая!

     - К чёрту! – закричала Трилистникова и вдруг, спохватившись, перекрестилась. - Больше никаких ведьм и колдунов! Никакой чёрной магии. Будем снимать только про весёлых козлят и добрых старичков-лесовичков. Сейчас найду другую сказку и снимем её за одну смену!

     Охранители святого - профессиональные «бетакамы» - заработали через пять минут словно по команде сверху. В павильоне весь день царила почти религиозная атмосфера. Все работали, как хирурги во время пересадки сердца: слаженно, ответственно и молча.   

     На этот раз мы вывернулись. И больше к сказкам с тёмными силами не прикасались.

     Юлиана и дальше не раз спасала проект самым необъяснимым образом. Когда нас выперли из обжитого павильона на Кузнецком мосту, она в три дня нашла место на Китай-городе. Чего это ей стоило? Она не говорила об этом ни слова. Лишь предупредила, что адрес съёмок меняется и попросила нас не нервничать. Мы и оставались спокойны. А чего, собственно, нервничать? Удобная огромная зала, свет на месте, телекамеры работают, хромокей вывешен, даже у гримёра появилась своя комнатка со столиком и зеркалом. Да и станция метро под боком. Самый центр Москвы, куда уж лучше?

     Наверное, «Сказки» давались Трилистниковой в отличие от нас самой настоящей кровью.

     Я молча переживал за Юлиану и чувствовал себя мальчиком-купидончиком рядом с этой женщиной-амазонкой. 

     Кино - необъяснимая штука. Оно может совершенно чудовищно отреагировать на неосторожность тех, кто к нему прикоснулся, и убить вредный замысел одним махом. Я понял, что написанное на бумаге живёт неподвластно воле автора и способно влиять на действительность. Ко мне странным образом возвращались для вторичного переживания опыты студии «Жили-были», студии «Эра» и даже Мальтийского недоприключения.

     А жизнь возвращала меня к тем берегам, откуда текло моё настоящее.

     Поздно вечером раздался телефонный звонок.

     - Паша? - я узнал голос Алины Игоревны Песочниковой. - Ты меня хорошо слышишь?

     - Здравствуйте! Конечно!

     В трубке что-то скрипнуло.

     - Михал Михалыч умер. Завтра приезжай к девяти утра в морг Склифа. Будет прощание, потом отпевание в церкви, потом поминки. До свидания.

     Трубку повесили. То, что я принял за скрип, на самом деле было коротким женским вздохом. Я сидел словно на дне глубокого водоёма. Вокруг тишина, полумрак, бездвижье. Медленно в мозг вплывали мысли. Песочников умер. Мастеру было совсем немного лет, где-то около шестидесяти. Кронос, бог времени, пожирал своих детей. Совейское кино расправлялось с рождёнными им самим потомками. У Михал Михалыча, режиссёра, основателя киностудии «Отечество» и директора ЦСДФ, не выдержало сердце.

     Почему?

     Сказка про целлулоидного киноволшебника оказывалась циничным ужасом, почти хичкоковским кошмаром о грызне между оправившимися «да» и растолстевшими «нет».

     Я ненавидел тупого и трусливого бога совейского кина и, тем не менее, обожал его с восторгом шизофреника, навсегда прописанного в палате вместе с другими миллионами сумасшедших.
    
     По-моему, около полуночи я набрал номер Юлианы Трилистниковой и отпросился с завтрашней съёмки.

     - Пашенька, какое несчастье! - Юлиана была искренне огорчена. - Поезжай, конечно! Отпускаю тебя без вопросов.

     - Спасибо, Юлечка.

     Но бог кина и её держал мёртвой хваткой! Следующие фразы были сказаны незнакомым мне стальным голосом:

     - Только к двум часам обязательно будь на площадке. Завтра у нас важнейший съёмочный день. Эфир «Сказок» не отменишь. Пойми и прости меня, Пашенька! Держись. До завтра!

     Народу в Склифе было очень много. Я никого не узнавал. Моих однокурсников не видел. Алина Игоревна, вся в чёрном, смотрела куда-то сквозь всех, хотя кивала каждому, кто подходил к ней со словами сочувствия. Выслушав меня, она тут же исчезла среди других людей с погасшими и почему-то виноватыми лицами. Из морга мы в автобусах поехали в Церковь Живоначальной Троицы на Пятницкой улице. Оттуда, после отпевания и поминальных молитв, извинившись перед Песочниковой, я полетел на съёмку.

     До конца дня я находился в странном состоянии. Не понимал происходящего и как бы всё время притворялся живым и адекватным. Юлиана меня не трогала. Ни одного замечания, ни одного вопроса, ни одной пустой фразы или тем более шутки от нашей лидерши я в тот день не слышал..

     Юлиана оказалась настоящей Музой. Не совсем той, о которой я говорил прежде, но такой, какую я заслужил. Просто тогда её должно было хватать не только на меня, но и на всех, кто творил придуманное ею кино под названием «Сказки бабушки Арины».

     Что было дальше? Странное белое полотно, куда время проецировало свой луч, колеблясь, парило над нами и с шорохом улетало за горизонт. Боря Журавлёв похоронил свою молодую жену, скончавшуюся от рака, и, чтобы иметь средства на воспитание двух сыновей, ушёл из Театра имени Маяковского и занялся театральным просвещением «гномиков»». Возня с чужими детками всегда хорошо оплачивалась их родителями.  Петя Лаврич спился и превратился в опустившегося старика с жидкими, несчастными глазами. Юлиана Трилистникова создала Камерный музыкальный театр и стала его художественным руководителем, главным режиссёром и одной из ведущих артисток. Мне время от времени предоставлялась возможность сочинять сценарии для тех, кого я знал и кто меня не обжуливал.

     Порой мои рассказы публиковались в журналах. Гонорары к тому времени уже сократились до идеального состояния нирваны, то есть великолепного Ничто. При этом редакторы продолжали свою совейскую вохровскую деятельность. Не все, но самые въедливые - с каким-то архаичным, то есть бессмысленным, вневременным  энтузиазмом. Роясь в нюансах моей повести «Sex appeal» , героиней которой была Юлиана, один такой редактор хитро подмигнул мне и спросил:

     - Она ваша любовница? Вот эта девушка, которая ночами принимает ванны?

     - С чего вы взяли?

     - Вы с таким наслаждением её описываете.

     - Просто она близкий мне душою человек. И повесть, смею заметить, совсем о другом.

     - Хэ-муа-м-м-м! – редактор издал челюстями звук, словно пёс, обсасывающий сахарную кость. - Опишите сцену не в ванной, а, например, с вашей любовницей в постели. Это будет очень читабельно!

     Юлиана меня никогда не предавала. И я её не предал. Не стал выдумывать «читабельной» грязи, забрал повесть, послал хама-редактора на три буквы и этому журналу никогда больше своих текстов не предлагал.

     Однажды я услышал, как известная актриса, восхищаясь своей коллегой по сцене, сказала: «У неё душа с птичкой!» Отличные слова. У Юлианы не только был талант любить чужие таланты. У неё были крылья. Она летела ввысь, увлекая нас за собой. У неё в душе обитала та самая нежная и легко порхающая птичка.


                *   *   *

Продолжение следует.