мой GHG и его книги

4 июля – двадцать лет со дня кончины Густава Герлинга-Грудзинского (1919-2000) – писателя, который «сопутствует» мне в занятиях полонистикой более двадцати четырёх лет.
Ранее я использовал написание фамилии «Херлинг-Грудзиньский» (Herling-Grudzi;ski), но последнее время в редакциях стали систематически исправлять фамилию на «немецкий» манер «Герлинг-Грудзинский» (как, например, Herder = Гердер...). Кстати, в советской тюрьме и в лагере он назывался «Герлинг-Грудинский», что вызывало  политически неблагоприятные ассоциации с немецким рейхсмаршалом авиации, хотя у Герлинга-Грудзинского не было немецких корней...
Следуя принципу единообразия, необходимо смириться с написанием фамилии «Герлинг», так как в основных русскоязычных изданиях произведений автора («Иной мир» и «Неаполитанская летопись») используется именно это написание, а важен, конечно, четкий сигнал читателю, что речь идет об одном писателе, а не о двух разных с похожими фамилиями…
4 июля 2000 года я был на стажировке в Варшаве. Писал кандидатскую диссертацию о Херлинге-Грудзиньском (тогда именно так). Пришел вечером в номер гостиницы «Hera» (конечно, по-русски правильно писать – «Гера»!) на ул. Бельведерской, включил радио и узнал о смерти Герлинга-Грудзинского. 
В тот период в Польше я бывал нечасто, и нельзя сказать, что постоянно «держал руку на пульсе» польских событий. Находись я в Калининграде, мог бы пройти месяц или два, прежде чем узнал о кончине «моего» писателя.
На следующий день купил кассету из серии «Великие писатели» с биографическим фильмом Анджея Титкова «Дневник, писавшийся под Вулканом». Во многом благодаря этому фильму в моем представлении сформировался образ писателя.

1. Герлинг-Грудзинский Г. Иной мир. Советские записки. М., 1991.

О книге «Inny ;wiat. Zapiski sowieckie» я услышал впервые на занятиях по польской литературе в Варминско-Мазурском университете в Ольштыне в 1995 году, которые вел проф. Тадеуш Зенкевич.
В том же году взял на нашем городском абонементе им. Чехова (теперь – имени Снегова) книгу «Иной мир. Советские записки» в переводе Натальи Горбаневской. Запомнился вопрос библиотекаря: «Это мистика?». «Нет, – ответил я, – это воспоминания польского писателя о советском лагере».
Библиотекаря ввело в заблуждение название книги «Иной мир», которое на русском языке ассоциируется с потустороним, запредельным миром, по-польски передаваемым словом «za;wiaty».
На русский язык название «Inny ;wiat» буквально переводится «Другой мир», но решение Горбаневской было иным, и сейчас оно стало прецедентным для русской переводческой традиции.
Однако писатель, видимо, изначально предполагал «эксклюзивное» русскоязычное название книги – «Особый мир». Именно так назвал Герлинг-Грудзинский эту книгу в вашингтонском русскоязычном интервью 1977 года. Связан этот вариант названия, конечно, с эпиграфом к книге, взятым Герлингом-Грудзинским из «Записок из Мёртвого дома» Достоевского: «Тут был свой особый мир, ни на что не похожий...».
А значит: «МИР», о котором рассказал Герлинг в своих лагерных записках – не «ИНОЙ», не «ДРУГОЙ», а «ОСОБЫЙ».

2. Herling-Grudzi;ski G. Dziennik pisany noc; 1973-1979. Warszawa: Czytelnik, 1995.

Мой дебют как потенциального исследователя творчества Герлинга-Грудзинского состоялся 23 мая 1996 года в Институте русской филологии Университета им. Адама Мицкевича в Познани, на конференции «Александр Солженицын и Польша», где я прочитал доклад на тему «Образ автора в книгах А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и Г. Герлинга-Грудзинского «Иной мир»». Организатором той конференции и редактором послеконференционного сборника статей был проф. Ежи Литвинов.
Тогда начиналось издание двенацатитомного собрания сочинений Герлинга-Грудзинского (Pisma zebrane). Я зашел в книжный магазин и выбрал наугад том четвертый «Дневник, писавшийся ночью 1973 – 1979» (сейчас поступил бы иначе и начал бы чтение Герлинга-Грудзинского по-польски с тома второго «Створы алтаря» (Skrzyd;a o;tarza) с великолепным рассказом «Башня» («Wie;a»), до сих пор почему-то не переведенным на русский язык (есть только мой собственный перевод, выполненный для студенческого и собственного пользования)).
4 том я запомнил лучше, чем другие части многотомного «Дневника, писавшегося ночью».
Меня сразу привлекла цитата на внутренней стороне обложки:
«Не люблю дневников слишком личных. Почти всегда они навязывают автору правила игры, которые диктует будущий читатель. К лицу ли мне это? К лицу ли мне то? Застонать погромче? Сдержать стон? Будет ли это замечено? В человеке есть и должна быть сфера, в которую никто, кроме Бога, не сможет и не имеет права проникнуть. Хороший дневник, или, по крайней мере, который стоит читать, – тот, в котором писатель время от времени [подобно улитке – Л.М.] высовывает рожки из раковины. И тут же их прячет. Если он вылезет целиком, то станет полностью беззащитным, зависимым от чужого слова».

3. Herling-Grudzi;ski G. Bia;a noc mi;o;ci. Opowie;; teatralna. Warszawa: Czytelnik, 1999.

Потом уже было поступление в аспирантуру Института славяноведения РАН в 1998 году, написание и защита (4.10.2001) под руководством видного отечественного полониста Виктора Александровича Хорева кандидатской диссертации на тему «Жанровая система творчества Густава Херлинга-Грудзиньского: эпические жанры и дневник-хроника.
В разгар работы над диссертацией в 1999 году, возвращаясь из Ольштына в Калининград, за каких-то минут двадцать до отправления автобуса, купил в книжном магазине недавно вышедшую книгу Герлинга-Грудзинского «Bia;a noc mi;o;ci. Opowie;; teatralna» («Белая ночь любви. Театральная повесть»). Эпиграф к книге был дословным повторением эпиграфа из «Белых ночей» Достоевского, неточно передавшего цитату из стихотворения Тургенева «Цветок»: «Иль был он создан для того, чтобы побыть хотя мгновенье, в соседстве сердца твоего?» (Czy mo;e by; stworzony, by trwa; cho; jedn; chwil; obok twego serca?).
Первым впечатлением от книги было сильное удивление. Во-первых, Герлинг впервые за долгие годы вышел за установленные им самим строгие рамки жанра новеллы. Во-вторых, разительным был контраст между «дневником, пишущимся по ночам» и «белой ночью любви». В-третьих, явное обращение к Достоевскому (к его повести «Белые ночи»), подобное тому, которое было у Герлинга-Грудзинского на заре его писательского творчества в книге «Иной мир» (прочитанные в лагере «Записки из Мертвого дома» Достоевского). Вновь обратившись в 1998 году к Достоевскому, Герлинг-Грудзинский, видимо, вполне сознательно замкнул «композиционное кольцо» своего пятидесятилетнего творчества.