Витёк

Нет худа без добра! Деды отлупили Витька так, что исправилась кривошея, из-за которой врачи когда-то не хотели брать его в армию. От ударов сапогом голова Филоненко просто развернулась в другую сторону. Когда он мешком завалился на жёлтый от мыла казарменный пол, дневальный заорал:
- Хорош! Мне что ли за ним всю ночь кровь убирать?!
Тогда товарищи по службе подняли и отнесли бедолагу в сушилку, где пару раз ткнули носом о батарею, обоссали и оставили лежать до проверки. Потом разберемся!
Утром Витёк сбежал. Нет, не домой в Азербайджан, не к маме, учительнице русского и литературы, которая дала взятку в военкомате, чтобы любимый сын пошел служить в армию, а к земляку, что работал на бензозаправке. Там Витёк просидел три дня, прячась, словно зверёк в норе. Питался сухофруктами из столовского компота, лечил своё несчастное горе. Когда синяки стали желтеть он возвратился в родную казарму. Там его уже ждали. Никто Витька не искал, знали, что далеко не сбежит. Сразу хватились бы, если бы он прихватил с собой Калашников или патроны, например, стырил. Сержант в оружейной комнате считал каждую железяку. Серьезные люди без автомата не убегали. Бойцы терялись и возвращались часто, редко кого приходилось ловить и отправлять в дисбат. Отсутствующих на проверке прикрывали. Их фамилии бодро выкрикивали молодые духи, стоявшие в первой шеренге.
Ещё в Афгане Витёк уяснил суть простой солдатской жизни – не будь первым или последним. Когда в учебке молодым бойцам объявили, что исполнять интернациональный долг отправятся только добровольцы, он весело рассмеялся.
- Мудак! – кратко определил он диагноз сибиряка, который написал такое заявление. Начальники сочли инициативника-сибиряка психом и отправили в Выдропужск, откуда он прислал письмо с рассказом, что служит свинарём и на стрельбы не ездит.
- Пошёл ты! – шептал Витёк, криво улыбаясь, когда услышал, как командир батареи капитан Кургузов на общем построении доложил командиру части и ещё каким-то дядькам в погонах: - У меня в батарее все – добровольцы!
Витёк не верил, что его отправляют в Афганистан до того самого момента пока из Термеза через перевал Саланг не прибыл в самый настоящий знойный Джалалабад. Загадка военных историков – зачем сюда накануне вывода войск прислали молодое пополнение. Решать её Витьку не пришлось, он был занят выживанием. На одну койку в казарме приходилось по три бойца. Спали по очереди. В первый день по прибытии его без всякой причины отметелили сержанты, через месяц Витёк пожелтел как лимон, у него обнаружили гепатит, видно попил воду из арыка.  Боевое крещение пришло неожиданно, словно письмо «счастливому солдату». Подразделение перебросили под Кандагар, где Витёк поучаствовал. Он также научился курить траву и узнал, что каска существует только для того, чтобы в нее ссать, а воевать нужно в старых кедах. Укреплённый этими знаниями и ведомый нехитрым искусством выживания он вскоре освоил и пулемёт РПК.
- Ебошь по суконным шапкам! – кратко пояснил рядовой Тилибаев, передавая ему ночное дежурство.
- Когда еб**шить? – переспросил Витёк.
- Как заметил бороду, так и еб**шь! – закончил инструктаж Тилибаев и отправился спать в палатку.
Витёк наеб**шил на грошовую медаль «От благодарного афганского народа» и после вывода ограниченного контингента вернулся в мотострелковую часть дослуживать срочную. Всё бы и ничего, но по ночам он во сне неистово орал и мешал спать товарищам. Филоненко просил Тилибаева кинуть гранату, выразительно матерился и шумно занимался военно-патриотическим воспитанием. Его будили, он злился, снова засыпал, наутро ничего не помнил. Никакие боевые заслуги, как-известно, не покрывают изгибов дурного впечатлительного характера. Да и заслуг то у Витька особенных не имелось, поучаствовали многие, вести себя на общем фоне стоило скромно. Витьку это никак не удавалось. Он был профилактически избит, что самое обидное – своим призывом.
Теперь Филоненко возвращался в родную часть, вооружённый острым штык-ножом, предварительно заточенным на камне. Витёк вынашивал план жестокой, кровавой мести всем унизившим его дедам.
Ротный, капитан Чертков, пропойца и дебошир, раскусил его план на подлёте. Старый вояка знал, на что способен ущемленный кавказский дух. Он встретил Витька по-отцовски, несильно заехал пару раз кулаком в грудак и отправил ночевать на гауптвахту. За отлучку из воинской части Филоненко, как пить дать, грозил дисбат, но в него отсылали редко. Начальство в исправление не верило, просто залеты не любило. Неуставные косяки влияли на чьи-то повышения по службе. Взыскания обычно ограничивались губой, которая исправляла как могла, по-матерински!
Здание гауптвахты находилось в дальнем конце воинской части, у танкового полигона. Красный одноэтажный дом с решетками огораживали два ряда колючей проволоки. У входа неизменно дежурил вооружённый часовой. Дважды в день из ворот в сторону столовой выходила пара бойцов с зелёными термосами на палке, в которых арестантам доставляли обед и ужин. Пока еду несли она остывала, караульные останавливались и подолгу курили. Торопиться им было некуда. Гауптвахта жрать такую пищу не желала, особенно после того, как первое блюдо нечаянно соединяли со вторым и добавляли окурки. Витёк присоединился к общему протесту, отказался от пайки, а заодно и от выхода на работу. За такие подвиги он вскоре был помещен в тёмную одиночную камеру без отопления.
Через зарешеченное окно Витёк долго любовался кусочком хмурого октябрьского неба. Быстро похолодало, в хату стали залетать осенние листья. Один - Витёк прикрепил к груди как орден, второй - зачем-то разжевал и тут же выплюнул.
- Дежурный, выведи в сортир! - после сна Витьку быстро становилось скучно, тогда он барабанил в дверь, докучая караульным просьбами.
Они отвечали неизменно:
- Ссы в сапог, чмо!
Однажды он стучал полдня, никто не отвечал. Тогда Витёк по очереди перечислил мам всех конвоиров-кавказцев. Ему бросили на пол камеры горсть хлорки и плеснули кружку воды. Больше Витёк не орал. Он ходил по помещению, кашлял и тер красные как у кролика глаза, отжимался, потом пытался заснуть, свернувшись на ледяном полу в позе эмбриона. Ночью от стены отстегивали нары шириной ровно в две доски, выдавали шинель. Он раздевался, накрывал себя для тепла гимнастёркой и проваливался в тревожный сон. Странно, но Витёк перестал кричать по ночам. Возможно, изоляция содействовала душевному перерождению.
На праздник седьмого ноября, когда в окно стали залетать снежинки, Витёк завыл. Он скулил тонко и протяжно, так, что смутился и неохотно залаял в ответ сторожевой пёс. Потом они безостановочно выли на пару - собака и человек. Безумную песню услышала вся гауптвахта. Караульный чеченец гортанно сплюнул и зашипел. Двухметровый литовец Мильвидас вскочил, но затем сел, обмяк и закрыл глаза. Дежурный прапорщик с красным обветренным лицом, принялся как маятник качаться на стуле. Сказалась афганская контузия, заболели сразу голова, спина и раненое колено. Узбеки и духи попрятались по углам.
На второй день словно призрак явился начальник гауптвахты с требованием прекратить песни. Пригрозил военным прокурором. Это для Филоненко означало только одно - дисциплинарный батальон, дисбат или дизель, как его называли. Витёк словно не услышал этих угроз и продолжил выть. Тогда о певце сообщили замполиту полка.
О, волшебная сила властного решения! Сколько душ тобою погублено и спасено?
Мы встретились с Витьком в просторном кабинете замполита.
Здесь решались сразу две судьбы. Я поступил в часть из учебного карантина, подполковник замполит решал куда определить студента-медика, пригласил познакомиться. Всех, кто имел отношение к медицине, из нашей части отправляли прямиком в область ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС. Замполит держал неспешный монолог о редакторе "Огонька", как он сказал, "жиде-каротиче".
- Вот он то и хочет развалить СССР! Понял? - резюмировал подполковник, прохаживаясь по кабинету. Я не знал никакого жидокаротича и это замполиту совсем не нравилось. Внимание его отвлёк Витёк, которого привел вооруженный конвоир.
В кабинете густо запахло тюрьмой. Виной тому была хлопчатобумажная гимнастёрка-песочка, которая на Витьке из светло-жёлтой, почему-то превратилась в чёрную. За время ареста он не разу не мылся в бане, не стирал одежду и бельё. Дел-то? Мочиться и правда иногда приходилось в сапог, про остальное - остаётся догадываться. Замполит поморщился, достал платок, закрыл нос и приоткрыл окно.
Прежде я не знал, что такое гауптвахта, одиночная камера, нары и голодовка. Все стало понятно, когда я увидел эту гимнастерку. Она так плотно засела в моей памяти, что, когда я решаю с дочкой школьные задачи из учебника по теме "Ответственность", то представляю эту чёрную от пота и грязи солдатскую рубаху. Задача простая, для третьего класса - распределить четыре типа ответственности.
- Папа, - говорит дочка.
- Пункт десять. Солдат не исполнил приказ командира.
- Что будет? Папа, смотри, тут и ответ!
- Уголовная ответственность? Правильно?
- Да, милая! - отвечаю, - Но, есть Бог!
Витёк был помилован живым богом -  замполитом. Наша часть отправилась на учения, а мы заступили бессменными дневальными по парку техники. Через три дня Витёк заговорил, через неделю мы стали друзьями. По ночам мы сменяясь дежурили по КПП, открывали ворота, что-то записывали в журнале. Витёк дистанционно познакомился с телефонисткой, которой, несмотря на её почтенный возраст, сразу сделал брачное предложение. Телефонистка замуж не собиралась. Витёк снова впал в депрессию и часами по служебному телефону говорил с возлюбленной, уговаривал уехать с ним в солнечный Азербайджан. Похоже, их разговоры слушала и обсуждала вся рота связи. Филоненко это нисколько не волновало.
- Какой у тебя приятный голос! - шептал он в трубку. Загадкой оставалось, куда в этот момент девался его кавказский акцент.
Счастливая идиллия продолжалась недолго. Вскоре появилось начальство - дежурный-офицер капитан Крикун. На его грубой свиноподобной харе, украшенной узкими подслеповатыми глазами, красовались самые что ни на есть интеллигентные очки.
- Рядовой, ко мне! Бездельник! Нюх потерял?
Капитан уставился на меня пьяным кровавым взглядом.
- Слушай приказ. Идешь к пилораме, хватаешь две доски и бегом к ограде части. Потом, берешь Филоненко и несёте доски к моему дому! Исполнять!
Я взглянул на Витька, который источал стоическое спокойствие.
- Нет, - Крикун дыхнул на нас перегаром. - Я иду с вами, бойцы!
Мы двинулись вдоль боксов к пилораме. Стемнело. Крикун, матерясь и шатаясь брел следом. По дороге он расстегнул кобуру и зачем-то вынул пистолет.
Витёк сквозь зубы, тихо процедил:
- На повороте разбегаемся!
Я побежал налево, он направо.
- Бойцы, стоять! Стрелять буду! Суки! Ой, билля!
Крикун свалился в канаву, выронил пистолет.
Дальше я летел, не оглядываясь. Карьера дневального по парку меня больше не интересовала. Судьба начальства - тем более. Мне даже хотелось, чтобы он сломал себе руку или ногу, или хотя бы - потерял пистолет. Часа через два мы вернулись в дежурку. Крикуна на месте не оказалось. Ворота парка все это время были открыты нараспашку. Незнакомые узбеки у КПП курили траву.
Глубоко ночью дежурный офицер вернулся. Он еле стоял на ногах, из кармана мокрого кителя торчала початая бутыль самогона. Про доски он не вспоминал.
- Товарищ капитан, ложитесь спать!
Витек хитро улыбался, источая подлинное кавказское гостеприимство:
- Мы подэжурым!
Уставившись на нас туманным взором Крикун прорычал:
- Белорусские голубчики!
Забрался в одежде на стальную кровать дневального и замер в позе молящегося магометанина. Вскоре раздался противный визгливый храп Крикуна.
- За базар чмо ответит, - сплюнул на него Витёк и резким жестом включил ламповый обогреватель-рефлектор.
Когда спираль раскалилась он скомандовал:
- Двинь ближе к жопе!
Крикун спал, тихо покряхтывая и чмокая. Рядом с его офицерской задницей теперь стоял раскалённый докрасна рефлектор. Два бойца молча наблюдали за процессом. Опыт удался. Ночью начальство изволило вырвать. Ужин и выпитое засохло на офицерской форме. Крикун продолжал беспробудно спать. Утром мы порадовали его диким воплем в самое ухо:
- Товарищ капитан, вам пора идти сдавать дежурство!!!
Он как мячик подскочил на койке. Китель не разгибался, галстук стоял торчком, рубашка приклеилась, в фуражку мы ночью кидали огрызки от яблок.
- Может шинель наденете?
Я заботливо протянул ему прожжённую солдатскую шинель. Она на Крикуне не застегивалась, ветхое сукнецо трещало, пуговицы отлетали, края сзади расходились и топорщились. Мы упорно наряжали начальство в суровый клоунский фрак.
- Давайте мы вас ещё портупеей стянем!
Всё-таки зло я обычно долго не держу, и ночное происшествие не оставило во мне даже следа ненависти к людям и армии.
Крикун шатко развернулся, харкнул в нашу сторону и качаясь побрел в направлении полковой казармы.
Витек хитро подмигнул мне и размахнувшись в сторону начальства ногой произнес:
- Можэт ибинут сапагом!?
- Не надо! Витёк, мы не в царской армии!