Ужо тебе!

Ужо тебе!

Глава из повести "Кара-н-тин 2". Полностью: http://newlit.ru/~kovsan/6519.html

Разрываемый изнутри энергией заблуждения, крышу набекрень нахлобучив, развесёлый ковчег с прекрасным видом на море в дневные часы из стороны в стороны раскачивался, представляя из себя небоскрёб, колеблемый ураганом, а по ночам подпрыгивал, изображая плюсквамперфектную любовь на пружинных матрасах, о которой даже прошлое поколение напрочь забыло.
(Грустно-весёлым предложение получилось, полным слов шумных и разноцветных, словно картинка Феллини.)
Внутри ковчега, нависшего над находящейся в небрежении набережной, решением власти лишенной гуляющей публики, весело, нервно, слегка истерично. Атмосфера земли миллионы лет сочинялась. Атмосфера ковчега — в момент заселения: взгляды, жесты, словечки — улыбки, намёки, кивки — обмен номерами телефонов и комнат, приглашения, совместная трапеза. Далее — более, с вариантами мало отличными.
Ковчег в разноцветных рекламах, ковчег ярких снов и искрящейся музыки: дудочки, трещотки, губные гармоники, гитары и всё, притворяющееся барабанами, ковчег торжествующей праздности: празднословия, праздномыслия, празднолюбия.
Пир во время чумы? При чём тут чума?
Мигом объявились альфа-самки и альфа-самцы из тех, кто первыми в повседневную речь вводит словечки, бог знает как сочинившиеся, прилетевшие бог весть откуда, кто первым надевает то, что все завтра будут носить, кто смотрит и слушает то, что общим местом будет лишь через год.
Пары складывались, как нынче принято, разнообразные. Были трио, были квартеты. Номера были совсем не большие: тесно, но не в лобби же у всех на виду безобразно толпиться! Контингент подобрался интеллигентный, по свету поездивший, некоторые к чёрту на кулички умудрились добраться, откуда власть, чертыхаясь, их, ломая голову, вызволяла. Вкусившие вольности тропической, от обилия одежды отвыкшие, обитатели ковчега по коридорам и палубам щеголяли, повязки набедренные, некоторые, самые стеснительные, и клочочки нагрудные, демонстрируя. Сновали в поисках еды: предложенного трёхразового корма им не хватало, питья: за время скитаний привыкли к напиткам, веселье дарящим, дымов: от дорогих сигарет поотвыкали, и, конечно, быстрой любви: у молодых времени мало — всё надо попробовать.
Во все динамики гремело, орало — мёртвых будило, от земли отрясало, на пир живых призывало. Нараспашку окна: пришествия оживающих с нетерпением ожидая.
Их музыку нельзя прерывать. Наушники у них нельзя отнимать. Прервешь, отнимешь — беды не оберешься. Подобно тому, как лунатиков, шагающих над бездной, окриком нельзя останавливать. Смолчишь — будут живы, криком остережешь — непременно погибнут.
День пролетал незаметно: вжик — и снова глаза протирать, а существование, как у кошек с девятью жизнями, бесконечно, годами непрожитыми всласть ванильно и терпко всемилостивейше изобильно, теми годами, по которым долго-долго, почти бесконечно пружинистой походкой шагать, или, ещё лучше, стремительно бегом, ограждёнными беспечностью ото всех, кто зла им желает.
В самолёте ничего не сказали. Поди знай, ещё потребуют, чем-нибудь угрожая, назад повернуть. Выгрузив и утихомирив с трудом — сняв наушники, торопились на волю — объявили, что воли не будет, по крайней мере, две недели навылет и напролёт, а будет вместо нее карантин, который вовсе на гражданские права не покушение, но, что делать, приходится. Крыши сорвало, ор заглушил грохот взлетающего за новой партией беженцев-возвращенцев. Когда голосовые связки не выдержали, сообщили условия: между прочим, всё бесплатно, с видом на море. Кто хочет, может разбить палатки на крыше, в солярии. Кстати, сообщили, сколько стоит полупансион в комнате на двоих в цивильное время. Кто-то попросил ещё раз цифру назвать: не расслышал. Просьбу уважили и велели, нацепив маски, которые пораздавали, идти к выходу — в автобусы загружаться.
На выходе, оцепив посадочную платформу, стояли полицейские в масках и жутко завидовали канареечно юно, бесстыже внимание привлекающей, громогласной толпе, об украденной воле тоскующей. Им тоже хотелось жрать, пить, дыма и быстрой любви, того, что этим придуркам уже как бы приелось, но вот-вот снова будет сполна, полная чаша, если через край перельется, добавят. 
Те двадцать минут, что автобусы по пустынным улицам добирались, немноголетние пассажиры звонили по всем номерам, строго лимитируя минуты беседы. Автобус был полон музыкой звонков и голосами, как… Нет, сравнение подобрать невозможно.
Проходя между рядами порядка блюстителей в новообретенный двухнедельно райский ковчег, начиная забывать потерянный и предвкушая рай обретенный, публика стала перекрёстно — свои поднадоели — знакомиться: латиносы с африканцами, индийцы — с бог знает какими.
От правительственных щедрот их накормили и напоили. И сезон дымной быстрой любви безо всяких церемоний открылся.
Прознав об этом, любопытные, картавокрикие чайки, изголодавшиеся по пляжным телам, словно взбесились: мимо открытых окон летали, нагло заглядывая и клёкотом подстрекая. Бывало, самые отчаянные и внутрь залетали, несмелых пугая, смелых подбадривая. И те и другие, размахивая полотенцами, простынями и нательным бельём, их прогоняли, птичьему вуайеризму торжествовать не позволяя. Хотя почему? За что такая немилость?
Зато ящерицы крошечно тонкотелые — десяток в спичечный коробок, если друг к другу тесно прижмутся — шныряли как им заблагорассудится, ничего не стесняясь и никого не стесняя. Им, аборигенам, такое обилие юности обнаженной было в новинку. Не зря говорят: век живи — век часа своего дожидайся.
Одним словом, в недавнем прошлом многозвёздочное пристанище небедных пенсионеров обрело новую жизнь, полную смысла, радости, печали, ревности и веселья.
Прознав об этом, вознесли синагоги праздничную молитву, церкви звоном малиновым озарились, над мечетями взвились, вонзаясь в небесную голубизну, возгласы муэдзинов, буддистские барабаны бешено завертелись, язычники костры разожгли и прыгали над ними, не боясь ничего себе ни опалить, ни отморозить.
Агностики? Головами качали: гнездо разврата на налоги примерных налогоплательщиков учредили, ужо тебе, медный премьер!
На следующий день с одного из балконов свисала картина в тонах чёрно-белых. И где шутник материалы добыл? Мышь туда-сюда не проскочит. Не иначе полицейских девиц, с утра у входа дежуривших, улыбкой и надеждами на завтрашний день подкупил. На картине, что-то известное напоминая, были изображены гигантские волны, которые несли в изящных позах застывшие трупы. Сзади на них надвигался огромный сундук, изображавший ковчег, впереди которого летел голубь гигантский, нёсший в клюве физиономию премьер-министра.
Хулиганство заметили. В новостях показали. Говорили, премьер счёл удачной рекламой, что в политике лишним никогда не бывает.

***
Юность, светом и музыкой полнись,
Ариадны разматывай нить,
чтобы было, что в старости помнить,
чтобы было, чем в старости жить.

10.04.20
Прилетело неизвестно откуда. Судя по именам, из англосаксонского мира. Прожившие полвека вместе супруги умерли с разницей в шесть минут. Кто раньше, кто позже, не сообщалось.
Цитата. «Приток грызунов в городе был спровоцирован закрытием большинства учреждений общепита и опустением мусорных контейнеров. Крысы начали выбегать на открытые территории в поисках пропитания и даже стали пожирать друг друга».
Что из этого следует? Быстрей и полней мусорные контейнеры наполнять!

11.04.20
Я иду мимо ковчега, а он, мной сочиненный, смотрит на меня с удивлением. О моем существовании подозревал. Но одно дело предполагать, совсем другое — собственными глазами увидеть. Наверное, стоило бы поздороваться. Только как? Не стану же кричать на весь город: «Добрый вечер! Вы меня знаете? Я вас сочинил!» Да и неудобно немолодому уже человеку напоминать, что каждый прохожий его за здорово живешь — это нынче весьма актуально — может выдумать просто так, разрешения не испрашивая: влез в чужую шкуру и в чужие мозги беззастенчиво — и придумал, как бог или чёрт на душу положил. Нет, здороваться всё же не стоит. Лучше, не останавливаясь и делая вид, что не заметил, дальше идти мимо людей, в масках матерчатых и резиновых или каких там ещё перчатках навстречу идущих. Приближаются. Навстречу идущий, отворачиваясь, шарахается, ты от него. Хорошо, если в разные стороны. А если в одну? Так недолго и заветными вирусами с незнакомым человеком на близкой, асоциальной дистанции обменяться. Почти как в развесёлом ковчеге, где без всяких перчаток и масок в единую плоть настойчиво единятся, а на потолке от настольной лампы, которую безопасно для света на пол уронили, на потолке — сплетение теней, почти как в древне, скажем, китайском театре, только вместо кукол — живые актёры. Теми кукловоды, а этими влечение управляет, которое жесточе самого жёсткого кукловода, карабасо-барабасничающего мейерхольдно. Впрочем, Буратино, Мальвина, Пьеро, эти маски давно устарели. Достаточно втихомолку мимо стражей порядка в развесёлый ковчег просочиться, по коридорам на цыпочках прошелестеть, слух от звуков, грохочущих за дверями, не замыкая. И почему композиторы, особенно те, которые в возрасте, всё позабывшие, не ходят подслушивать? Оратории, оперы, симфонии — всё, что угодно. А я что? Слух посредственный, склонность к музицированию нулевая, великолепие звуков без всякого последствия пропадает. Ария не воплощенных надежд. Речитатив соблазнения. Трубный глас невоздержанной страсти. Куда мне. Что слова против музыки? Типовая архитектура. Лучше идти, по сторонам не оглядываясь, о недостижимом не размышляя, о непостижимом не думая. Может быть, обернуться? Смотрит, взгляд бросает вдогонку, или окно захлопнул: пылевая буря — какой свежий воздух? Телевизор включить, поглядеть, насколько тщательно город полицией затворен. Ни туда, ни сюда, да и внутри без особой надобности из дому ни-ни. Старикам-то что! Всё едино от смерти не убежишь, сиди тихо, прихода ее дожидайся. А молодым завидно и горестно: о развесёлом ковчеге прослышали, но никто их поить, кормить и к дымной любви приобщать совсем не намерен. Ни одна ветвь государственной власти на это, увы и ах, не согласна. Конечно, каждый имеет право в суд обратиться на что угодно и на кого пожелает, только примут жалобу и посмеются: по домам идите, ребята, не всем так в жизни, как развесёлым, везет! А тем и впрямь повезло. На второй день по приезде, после обеда и перед ужином над ковчегом, звонко хлопая крыльями, стая чёрных лебедей пролетела, по обыкновению предвещая то ли доброе, то ли злое. Думали-гадали не долго. Внутренняя энергия со вчерашнего вечера развесёлый ковчег распинала. Но сам-то ковчег очень немолод. В землю врос крепко. Однако — случилось: прорвало. Дрогнул, стены древесные заскрипели, смола на поверхности появилась — за столько тысячелетий не высохла, и медленно-медленно архитектурный уродец стал на набережную сползать. Лиха беда, дальше больше, вслед за тем звонче, быстрее, вот и песчаный пляж миновал и на удивление миру на волнах закачался, поплыл, ход набирая, белыми бурунами путь свой высмеивая. Квадракоптер, издали на бабочку-мутанта похожий, бросив за пустынной улицей наблюдать, вообразив себя голубем, путь развесёлому в морской бесконечности пролагающим, реет, подобно то гордому буревеснику, то стонущим гагарам и чайкам, то даже — не про развесёлых будь сказано — пингвинам, в пинг-понг наигравшимся, жирным и глупым прежним его постояльцам. Вздрогнули развесёлые, губы, на которых молоко обсыхало, тщательно облизали, пораженные чёрных лебедей сбывшемуся предсказанию, сперва его к худу истолковав. Но закатное солнце, бриз, волнение — и стремление рядом с избранни-ком (цей) себя не уронить возобладало. Любое событие от собственной оценки зависит. Закричав ура, отправились ужинать: есть, пить, а затем без передыху — во дают! — дымной любовию тешиться. Устав от любви, музицировали, в небе птиц, в воде рыб нещадно пугая. Гитары бренчали, барабаны стучали, голоса скверно фальшивили: ковчежные крысы, от шума отвыкшие, с ума сходили, уши чем ни попадя затыкая. Так вот беспечно, необузданно плыли, не удивительно, что не заметили встречный ковчег с потухшими окнами и виолончельной баховой мощью угасшей, мимо которого я проходил, замышляя первую сцену: крупным планом идущий, и сразу затем — панорама безлюдного города, по которому колобом огромным катится время, жизни тех, кого прежде щадило, в полое чрево вбирая.