Гл. 10. Ч. 6-7. М. А. Новосёлов. А. И. Гучков

ВЕЛИКИЙ ПРАВЕДНЫЙ СТАРЕЦ СТРАСТОТЕРПЕЦ ГРИГОРИЙ
Григорий Ефимович Распутин-Новый


Глава 10
Месть врага рода человеческого


6. М.А. Новосёлов. А.И. Гучков. Гектографические копии (1910-1914 гг.)


Несчастья Григория Ефимовича не закончились разоблачёнными россказнями Тютчевой и Вишняковой. Не закончились они и после того, как Государь при поддержке Св. Синода решительно пресёк безумные поползновения Гермогена и Илиодора в 1912 г. И того, и другого больше не было в Петербурге, но поднятая ими «обличительная» волна действовала разрушающе на духовное состояние столичной общественности, жадно внимавшей любым сплетням, не гнушавшейся и гадкой клеветы, затрагивающей честь и достоинство Русских Самодержцев. Яд лживой информации, вброшенной в общество, продолжал отравлять души людей.

Как пишет В.Н. Коковцов, «инцидент [с Иллиодором и Гермогеном] казался исчерпанным, но печать не унималась. Все описанные эпизоды переносились на газетные столбцы, которые не переставали твердить о роли Распутина, а члены Государственной Думы постоянно твердили о необходимости удалить его из столицы, чтобы положить конец всему возбуждению». [120]

Итак, к делу подключилась пресса. Собственно, по поводу Григория Распутина она никогда не унималась, были ядовитые выпады в его адрес и ранее. Так в 1910 году сплетни Тютчевой и Вишняковой о Распутине активно тиражировала газета «Речь» — печатный орган партии конституционных демократов (кадетов), которая уже тогда опубликовала ряд «обличительных» статей против Григория Ефимовича.

Но в тот период времени в прессе ещё раздавались трезвые голоса, возмущённые откровенно заказным характером газетных публикаций против Распутина. Так, газета «Новое время», «отметив неопределённость выдвигаемых фактов, писала (18. VI. 1910): «На всю обличительную кампанию «Речи» трудно смотреть иначе, как на тёмную и в высшей степени опасную игру», — и само намекало на «высокопоставленных вдохновителей» этой кампании». [121]

Личности Тютчевой и Вишняковой (как не пытались сделать из них страдалиц за правду), их нелепое поведение, весьма странные и сомнительные обвинения не могли придать достаточного веса всей кампании вокруг старца Григория. Деятельностью еп. Гермогена и иеромонаха Илиодора был достигнут тот же эффект. Они добились только того, что скомпрометировали сами себя.

Для достижения желаемого результата следовало ввести в действие более тяжёлые фигуры, т. е. в разговор о Распутине должны были вступить люди, обладавшие и достаточным общественным весом, и необходимой силой убеждения, и нравственным авторитетом, наконец, просто умом (под чем в данном случае мы подразумеваем интеллектуальное развитие и способность логически мыслить). Такой деятель, к несчастью для Григория Ефимовича и для Царской Семьи, нашёлся. Особую роль в травле старца Григория посредством печатных изданий сыграл преподаватель классической филологии Московского университета, приват-доцент, почётный член Московской Духовной Академии, член Училищного совета при Святейшем Синоде, редактор-издатель «религиозно-философской библиотеки», публицист Михаил Александрович Новосёлов.

Михаил Новосёлов был стержнем, центральной фигурой, религиозно-просветительского общества «Кружок ищущих христианского просвещения» (образован в 1907 г.), а также Братства во имя святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа (1909 г). Заседания кружка, «новосёловские четверги», проходили на квартире Михаила Александровича в Обыденском переулке напротив Храма Христа Спасителя. В состав кружка входили представители московской духовной интеллигенции: церковный публицист и государственный деятель, славянофил Фёдор Дмитриевич Самарин; священник Павел Флоренский; священник Иосиф Фудель; философ-протоиерей Сергий Булгаков; протоиерей Фёдор Константинович Андреев (будущий апологет иосифлянского раскола); учёный, историк и публицист В.А. Кожевников; секретарь общины Троице-Сергиевой лавры, член Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, будущий участник Поместного Собора 1917–1918 гг. П.Б. Мансуров; историк Церкви, будущий священник, С.П. Мансуров — сын П.Б. Мансурова; профессор церковного права, магистр богословия Н.Д. Кузнецов. На заседании кружка присутствовали философы Н.А. Бердяев и В.В. Розанов. 

Основные цели и задачи деятельности кружка коротко можно было бы выразить так: интеллектуальное расширение горизонтов духовного познания и умозрительное возвращение к пути древнего христианства, рациональное осмысление пути православия на современном этапе, возвращение утерянного, исправление нарушенного, искание нового через познание старого. Одним словом, и по сути: богоискательство, стремление найти новый смысл старой христианской веры, обретение духовной свободы и поиск утерянной духовной правды.

Среди волнующих вопросов остро возник интерес к теме Распутина. Суть интереса выразил сын одного из активных членов кружка протоиерея Иосифа Фуделя, С.И. Фудель:
«Период перед первой мировой войной был наиболее душным и страшным периодом русского общества. Это было время ещё живой “Анатэмы”, ещё продолжающихся “огарков” и массовых самоубийств молодёжи, время разлива сексуальной литературы, когда Соллогубы, Вербицкие, Арцыбашевы буквально калечили людей, время, когда жандармские офицеры читали о “розовых кобылках”, а гимназисты мечтали стать “ворами-джентльменами”, время, когда на престол ложилась тень Распутина, сменяющего архиереев и министров.
Главная опасность этого времени заключалась в том, что даже лучших людей оно точно опаляло своим иссушающим ветром. Страшное состояние духовного засыпания хоть на время касалось и их и заставляло забывать о “невидимой брани”». [122]

Таким образом, старца Григория религиозно-философское общество умозрительно поставило в один ряд с проявлениями «анатэмы» — имя дьявола, введённое в литературный обиход писателем Леонидом Андреевым.

Приговор Распутину был вынесен заочно, на умозрительном уровне, и подлежал приведению в исполнение также умозрительным образом, т. е. в виде публицистического уничтожения Распутина, как явления. Господа умозрительные интеллектуалы понимали, что такое сила слова, но, очевидно, не в полной мере. Их обличительный умозрительный порыв был воспринят, как практическая рекомендация, и был реализован на материальном уровне вполне «анатэмичным» способом — убийством. Это убийство умозрительно ненавистного Распутина было совершено представителями другой части интеллигентствующих особ, скучающих повес аристократического происхождения, которые стремились развеять жизненную скуку не интеллектуальным витийством, а эпатажным поведением и шумными выходками, способными разогреть остывающую голубую кровь аристократов. Одни подвели богословскую базу, а другие, воспользовавшись предоставленным морально-нравственным оправданием, лишили жизни (на бандитском жаргоне «грохнули») человека. Но кто больший убийца: тот, кто убил «собаку» или то, кто его подтолкнул к этому шагу (т.е.  подстрекатель)? ...

Никто из членов уважаемого сообщества, послушав обвинительные доклады Новосёлова и почитав его обличительные брошюрки, не вступился за простого русского человека, которого последовательно вели на заклание, поливая помоями и испражнениями, как некогда фарисей именем Гамалиил, законоучитель, вступился за апостолов пред сонмищем иудейским («собор и вся старцы от сынов израилевых, архиереи и вси иже с ним, сущая ересь саддукейская»), сказав тем, кто желал бы растерзать последователей Христа: «Отступите от человеков сих, и оставите их: яко аще будет от человек совет сей или дело сие, разорится: Аще ли же от Бога есть, не можете разорити то, да не како и богоборцы обрящетеся» (Деяния апостольские, гл.5). Но новоявленные саддукеи, не боясь стать богоборцами, не только не оставили в покое старца Григория, но с ещё большей силой в лице А.Д. Самарина (младшего брата Ф.Д. Самарина), его друзей и пособников обрушили свою ненависть на неповинного человека, желая уничтожить его. И уничтожили, а вместе с ним и всю православную Российскую Державу с Помазанником Божьим вкупе.

Однако, духовный закон неизменен и непреложен: посеявший ветер, пожнёт бурю (дословно: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю», книга пророка Осии, 8:7). Поколение утончённых интеллектуалов вкупе со скучающими аристократами и пресытившимися толстосумами, не только разнузданностью нравов, но и необузданностью мысли, погубившие Империю, было сметено террором безбожной власти…

На поприще обличения Распутина Михаил Новосёлов вступил ещё в 1910 г. Напомним, что в начале 1910 года епископ Феофан получил «анонимную исповедь» и предпринял действия против Распутина, а в конце того же, 1910 года, по свидетельству Родзянко, Новосёлов «выпустил в свет брошюру, в которой он, шаг за шагом следя за деятельностью Распутина, документально изобличает его в хлыстовстве» [123].

С.С. Ольденбург пишет, что именно тогда в «Московских ведомостях» была опубликована «разоблачительная» статья М.А. Новосёлова «Духовный гастролёр» [124].

Полное название статьи: «Духовный гастролёр Григорий Распутин». Статья вышла в № 49 «Московских ведомостей» за 2 марта 1910 года. 30 марта 1910 г. в тех же «Московских ведомостях» по горячим следам первой публикации, так сказать, для усиления эффекта вышла ещё одна статья М.А. Новосёлова «Ещё нечто о Григории Распутине». В статьях Новосёлов повторяет мерзости, которые описаны в анонимной (подмётной) исповеди, присланной Феофану, а также присовокупляет всё, что удаётся ему почерпнуть гадкого про Распутина из всех доступных источников, включая жёлтую прессу и слухи. Ко всему прочему Новосёлов и сам не гнушается наложить красок погуще там, где даётся описание жизни крестьянской семьи Распутиных и ничего предосудительного выудить в общем то невозможно. Но это нисколько не ослабляет публицистический задор Новосёлова, и он, ничуть не смущаясь, даёт в глумливом тоне собственную трактовку эпизодов жизни Григория Распутина и его домочадцев, пытаясь изобразить их порочность и бесстыдство. Для любителей клюквы и клубнички пасквиль Новосёлова явился весьма ярким и завлекательным чтивом, будоражащим воображение и активно стимулирующим нездоровые рефлексы. Для натур утончённых и чистых пасквиль явился оружием, разящим наповал: кроме отторжения, тошноты, омерзения и гадливости вряд ли у здорового человека могли возникнуть иные чувства. Таким образом, литературно-публицистический продукт Новосёлова получился весьма гротескным и шокирующим.

Выступление Новосёлова совпало по времени с активными попытками Тютчевой и Вишняковой очернить Распутина. Таким образом, в 1910 году, как по мановению волшебной палочки, практически одновременно, со всех сторон посыпались удары на голову старца Григория Ефимовича Распутина-Нового.

В 1912 году Новосёлов вновь вступил в игру.  Уже в январе, по горячим следам недавнего скандала, Новосёлов как бывший толстовец (некогда лучший ученик Льва Николаевича Толстого), вполне в духе своего старого учителя, ревностно и без оглядки подхватил эстафету из рук Гермогена и Илиодора. На сей раз Михаил Александрович дерзнул предложить публике своё чтиво в виде отдельной брошюры «Распутин и мистическое распутство».

Не сложно вычислить, кто снабжал Новосёлова информацией о Распутине, и какова степень достоверности тех источников, которыми он пользовался при написании своих обличительных сочинений. Россказни Тютчевой и Вишняковой, оценка которым дана выше, а также салонные сплетни, о которых много говорится в разных воспоминаниях, могли служить лишь психологическим фоном, но не могли являться фактологической основой, любой серьёзный человек, тем более, специалист, профессионал, в расчёт их брать бы не стал.

По-настоящему заслуживающие внимание факты, которые можно было превратить в веские аргументы, могли быть почерпнуты из источников, обладающих достаточной степенью достоверности. У Новосёлова таких «надёжных» (в кавычках) источников было три. Первый — мнение уважаемого духовного авторитета епископа Феофана, в руках которого был «документ» (снова в кавычках) — анонимное письмо-исповедь. Второй источник — материалы Тобольского дела, возбуждённого против Распутина Тобольской Духовной Консисторией ещё в 1908 г. К тобольским материалам Новосёлов, как активный общественный деятель, преподаватель Московского университета, историк, почётный член Московской Духовной Академии, заключивший свой интерес в области сектантства, несомненно, имел доступ. Третий источник — рассказы, устные и письменные, иеромонаха Илиодора, хорошо знавшего и некогда дружившего со старцем Григорием.

Рассмотрим коротко те самые источники, на которые опирался Новосёлов. Начнём с анонимного послания, которое было громко названо епископом Феофаном исповедью. Собственно, оценка этому псевдодокументу уже была дана в соответствующем месте (см. подраздел, посвященный деятельности епископа Феофана). Служить основой обвинительному доказательству этот письменный поклёп не мог и не может. Тем не менее, именно он явился причиной творческого экстаза М.А. Новосёлова, поскольку в своих статьях и брошюрах он практически полностью воспроизводит сюжет исповеди.

Теперь о тобольском деле. Тобольская Духовная Консистория, несмотря на пристрастное разбирательство, из материалов дела, что были в её распоряжении, и которые были известны Новосёлову, так и не смогла вынести обвинительного решения ни в 1908 году, когда дело было начато, ни в 1910 году, когда появились первые публикации Новосёлова, ни в 1912 году, когда дело было прекращено. Более того, в 1912 г. решение в отношении крестьянина Г.Е. Распутина-Нового всё же было вынесено, но не обвинительное, а оправдательное. Отсюда вывод, очевидный для каждого здравомыслящего и честного человека, — эти материалы не могут служить доказательной базой мнимых преступлений Распутина (материалы Тобольской Духовной Консистории, о которых идёт речь, в виде приложения приведены в конце книги).

Именно поэтому материалы Тобольского дела использованы Новосёловым только вскользь, для заполнения фактологических брешей своих писаний, для придания им некоего правдоподобия, для вынужденного приведения их в соответствие с реальностью, чтобы его домыслы не выглядели пустым теоретизированием, если не сказать более, лишённым смысла фантазированием. 

Стремясь избежать обвинения в голословности, Михаил Новосёлов в своих статьях и брошюре рисует жизнь Григория Распутина в селе Покровском.  Но какова же степень правдоподобия той картины, которая изображена Новосёловым? Уже одно то, что описание бытовых сторон поведения как самого хозяина, т. е. крестьянина Григория Ефимовича Распутина-Нового, так и его домашних, и гостей в брошюре и статьях Новосёлова находятся в совершенном противоречии с тем, что известно об укладе, заведённых обычаях и правилах жизни в доме Распутиных, доказывает, что весь труд Новосёлова — грубое искажение реальности. Документальными свидетельствами, опровергающими писания Новосёлова, могут служить воспоминания и Анны Александровны Танеевой (Вырубовой), и Юлии Александровны фон Ден, и Матрёны Григорьевны Соловьёвой-Распутиной, а также показания свидетелей в материалах Тобольского дела.

Оба названных источника оказались пустыми. Остаётся третий. Ясно, что Новосёлов опирался на вымышленный кем-то сюжет, который и лёг по сути в основу его сочинений. Этот загадочный «кто-то» уже назван нами. Основной упор в статьях, как на доказательную базу своих выводов, Новосёлов делает на россказни и писульки вероотступника и вора, лжеца и предателя, расстриги Сергея Труфанова (бывшего иеромонаха Илиодора). Труфанов до времени не выступал с открытым забралом. Он не только скрывал свою подлинную личину ото всех, кому поставлял лживую информацию, но действовал скрытно и по отношению к самому старцу Григорию, выставляя себя преданным его другом. Григорий Ефимович, со своей стороны, хотя, несомненно, видел все отрицательные стороны Труфанова и трезво оценивал его как личность, вероятно, следуя закону христианской любви, просто жалел его и не отвергал его, надеясь пробудить в нём совесть. Старец Григорий помогал ему и словом, и делом, ссужал деньгами, заступался за него перед Царём, выпутывал его из самых безнадёжных ситуаций, в которых оказывался самонадеянный, не знающий края Илиодор. Илиодор же действовал как подлец и предатель, каковым он и был на самом деле: подло обманул и предал своего друга, предал Царя, предал Бога.

Что же касается М.А. Новосёлова, то по всему видно, что он пребывал в полном бесчувствии, если не сказать более жёстко — в духовном обольщении. Он просто не желал замечать, с кем имеет дело, кто ему поставляет информационный «товар», какого он качества и какие будут последствия его духовной неразборчивости. Ничто не смогло остановить ревностного приват-доцента в его бурной деятельности по борьбе с мнимым противником, который существовал только в его мозгу, воспалённом страстью обличительства. Статьи и брошюра Новосёлова с крикливыми названиями — «Духовный гастролер Григорий Распутин», «Прошлое Григория Распутина», «Ещё нечто о Григории Распутине», «Распутин и мистическое распутство» наделали много шума и подняли клубы чёрной пыли вокруг имени старца Григория. В произведениях Новосёлова содержался ряд «сенсационных» материалов, представляющих Григория Ефимовича грубым развратником, и, видимо, призванных, дать неопровержимые доказательства того, что он хлыст.

Но Новосёлову одних статей и брошюр показалось мало. Он решил привлечь на свою сторону крупных политических союзников в борьбе с Распутиным. Однако, вновь странный выбор был сделан Михаилом Александровичем, его неразборчивость в тот период просто поражает! И тут мы подходим к самому удивительному и необъяснимому в деятельности Новосёлова против старца Григория. В 1912 году материалы своих печатных трудов вместе с анонимной исповедью Новосёлов переслал не кому-нибудь, а личному врагу Государя Императора Николая II и непревзойдённому мастеру по части политических интриг А.И. Гучкову. Итак, печатная кампания против Распутина была возобновлена с новой силой благодаря объединенным усилиям Михаила Александровича Новосёлова и лидера партии «Октябристов» Александра Ивановича Гучкова.

Уделим два слова личности Гучкова, которому было выражено столько трогательной доверчивости со стороны Новосёлова. А.И. Гучков был известен своим амбициозным характером, самолюбивым, гордым нравом и личной неприязнью к Государю Императору Николаю II. Государь, вопреки своему обычаю, холодно принял Гучкова 9 марта 1910 г во время первой для Гучкова высочайшей аудиенции, которой Александр Иванович был удостоен, как вновь избранный председатель Гос. Думы (избран 8 марта 1910 г.). Видимо, для такого приёма уже тогда у Государя были вполне определённые основания, в частности, как пишет Ольденбург, Государь «считал, что Гучков стремился обходным путём урезать царскую власть». И далее, по поводу личности Гучкова и его амбиций Ольденбург пишет следующее: «А.И. Гучков, человек чрезвычайно самолюбивый, — о чём свидетельствует хотя бы бесконечный ряд его дуэлей, — не простил Государю такого отношения. Он стал видеть в нём главное препятствие не только для себя, но и для той эволюции русской жизни, к которой он стремился. Соединение политической и личной вражды к Государю сделало А.И. Гучкова весьма опасным и последовательным Его врагом». [125]

Выбор и симпатия Новосёлова идут вразрез с отношением, прямо противоположным, ко всей этой чрезмерно политизированной братии Государя Императора Николая II. Это отношение было резко выражено в резолюции Императора на докладе Родзянко по поводу Распутина. Эта резолюция просто ошеломила Председателя Совета Министров В.Н. Коковцова:
«Я не желаю принимать Родзянко, тем более, что всего на днях он был у меня. Скажите ему об этом. Поведение Думы глубоко возмутительно, в особенности отвратительна речь Гучкова по смете Св. Синода. Я буду очень рад, если моё неудовольствие дойдёт до этих господ, не всё же с ними раскланиваться и только улыбаться» [126]. 

Видимо, не так мыслил и чувствовал М.А. Новосёлов. Противник Государя Гучков не вызывал у него отрицательных эмоций. Перипетии борьбы Гермогена и Илиодора против Григория Распутина, вынесенные на всеобщее обозрение, а также союз с видным церковным деятелем Михаилом Новосёловым предоставили А.И. Гучкову возможность для нанесения удара по престижу Верховной Царской власти, которой он не преминул воспользоваться. Ситуация, сложившаяся в политических кругах после смерти премьер-министра П.А. Столыпина, способствовала этому. С.С. Ольденбург пишет: «Эта кампания [начатая Гучковым], состоявшая из отдельных выпадов, на первый взгляд лишённая общей руководящей нити, была по-существу направлена против Верховной Власти, и неизменно принимала характер общих, намеренно недоговоренных, неопределённых, но тяжких обвинений» [127].

Таким образом М.А. Новосёлов оказал убеждённому политическому противнику Царя неоценимую услугу, передав в 1912 г. в руки Гучкова основанные на лжи и заблуждениях материалы, порочащие Григория Распутина, а точнее, свою брошюру «Распутин и мистическое распутство», где была приведена «исповедь N» — та самая анонимная исповедь, которую получил еще в 1910 году епископ Феофан (Быстров) [128].

Кроме того, не дожидаясь публикации брошюры, Новосёлов написал статью (точнее, «письмо в редакцию»), которая под названием «Голос православного мирянина» за подписью Михаила Новосёлова тут же была опубликована Гучковым в № 19 его газеты «Голос Москвы». Как уже было отмечено, автора статьи нисколько не смущало сотрудничество с откровенным врагом Государя — Гучковым, и он, по-видимому, совершенно не задумывался о последствиях, прежде всего, для престижа Николая II и Его Августейшей Семьи, хотя задуматься над этим он должен был в первую очередь, как верноподданный Российской Империи! Статья вызвала бурную реакцию в Думе и в широких кругах общественности, что в свою очередь, послужило причиной нового грандиозного скандала вокруг имени старца Григория.

Как пишет С.С. Ольденбург: «Почитатель еп. Гермогена, церковный деятель Новосёлов, поместил в органе А.И. Гучкова «Голос Москвы», неслыханное по резкости письмо к церковным властям, к С-Петербургскому митрополиту Антонию, к обер-прокурору Саблеру, обвиняя их в попустительстве «еретику» Распутину. Номер «Голоса Москвы» был конфискован» [129].

Вот, о чём вещал М.А. Новосёлов в своей знаменитой статье (письме), содержание которой находим в воспоминаниях Родзянко:
«Qu usque tandem!» (До каких пор, наконец! — лат.) Эти негодующие слова невольно вырываются из груди православных людей по адресу хитрого заговорщика против святыни церкви государственной, растлителя чувств и телес человеческих — Григория Распутина, дерзко прикрывающегося этой святыней — церковью. «Qu usque tandem!» — этими словами вынуждаются со скорбью и горечью взывать к Синоду чада русской церкви православной, видя страшное попустительство высшего церковного управления по отношению к названному Григорию Распутину. Долго ли, в самом деле, Синод, перед лицом которого несколько лет уже разыгрывается эта преступная комедия, будет безмолвствовать и бездействовать? Почему безмолвствует и бездействует он, когда божеская заповедь блюсти стадо от волков, казалось, должна была с неотразимой силой сказаться в сердцах иерархов русских, призванных править словом истины?
Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя? Почему молчат и стражи Израилевы, когда в письмах ко мне некоторые из них откровенно называют этого лжеучителя хлыстом, эротоманом, шарлатаном? Где его святейшество, если он по нерадению или малодушеству не блюдёт чистоты веры церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света? Где его правящая десница, если он пальцем не хочет шевельнуть, чтобы низвергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной? Быть может, ему недостаточно известна деятельность Григория Распутина? В таком случае, прошу прощения за негодующие дерзновенные слова и почтительнейше прошу меня вызвать в высшее церковное учреждение для представления данных, доказывающих истину моей оценки хлыстовского обольстителя» [130].

Невозможно скрыть откровенно демагогический и, одновременно, провокационный тон публикации, рассчитанный на мгновенную реакцию истерично настроенной толпы, нежели на внимательное отношение здравомыслящих, честных людей, не спешащих с выводами. Что ж, желаемый эффект был достигнут. Насколько развязанная Гучковым и Новосёловым кампания оказалась «успешной» (в кавычках), можно судить по выдержке из дневника Вел. княгини Ксении Александровны от 25 января 1912 г., служащей примером всеобщих настроений: «Поехала к Анне, которую застала в постели (в её большой комнате). Говорили о Гермогене, Илиодоре, а главное о Гр[игории] Распутине. Газетам запрещено писать о нём — а на днях в некоторых газетах снова появилось его имя, и эти номера были конфискованы. Все уже знают и говорят о нём и ужас какие вещи про него расска¬зывают, т. е. про А[ликс] и всё, что делается в Царском. Юсуповы при¬ехали к чаю — всё тот же разговор — и в Аничкове вечером и за обедом я рассказывала всё слышанное. Чем всё это кончится? Ужас!» [131]

Как следует из слов Ксении Александровны, несмотря на запрещение властей, печать не унималась по поводу Распутина. При этом, гадкие, газетные статейки играли роль мелких, раздражающих уколов, тогда как «тяжёлой артиллерией», сеющей разрушение и хаос в умах обывателя, служили, конечно же, статьи и брошюры Михаила Новосёлова, о чём свидетельствует в своих воспоминаниях В.Н. Коковцов:
«Просматривая ежедневно присылаемую мне начальником главного управления по делам печати [А.А. Бельгардом] через министра внутренних дел папку с сообщениями о наиболее интересных эпизодах нашей внутренней жизни, <…> я нашёл и извлечение из письма неизвестного лица к архимандриту Троице-Сергиевой лавры Феодору с рассказом о том, о чём в Москве открыто говорят: будто в одной из типографий подготовлена большая брошюра, разоблачающая Распутина, но явилась полиция, отобрала все напечатанные листы, рассыпала набор и уничтожила текст, что этим крайне раздосадована Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, которая читала эту брошюру и надеялась, что её распространение прольёт истинный свет на Распутина и отдалит его от Царского Села» [132].

Речь, несомненно, идёт о конфискации брошюры Новосёлова. Конфискован был и тираж газеты Гучкова «Голос Москвы» со статьёй всё того же Новосёлова. Как свидетельствует Родзянко:
«Новосёлов резко обвинял в своём труде высшую церковную иерархию в попустительстве сектантству. Брошюра эта была немедленно изъята из продажи, конфискована, и за выдержки из неё в горячей статье того же автора, помещённой им в газете «Голос Москвы», газета заплатила большой штраф, и номер был полицией конфискован. Эти репрессии имели, однако, обратное действие: брошюра Новосёлова и номер газеты в уцелевших экземплярах стали покупаться за баснословные деньги, а в газетах всех направлений появлялись статьи о Распутине и незаконной конфискации брошюры; печатались во всеобщее сведение письма его бывших жертв, прилагались фотографии, где он изображён в кругу своих последователей. И чем больше усердствовала цензура и полиция, тем более писали и платили штрафы» [133].

Санкцию на обыск и конфискацию тиражей выдал министр внутренних дел А.А. Макаров по согласованию с премьер-министром Коковцовым.  Конфискация тиражей создала повод для начала новой кампании вокруг имени Григория Распутина, что, конечно, было на руку, прежде всего, личному врагу Государя — Гучкову. Рассматривая цепочку событий, складывается впечатление, что всё заранее было разыграно, как по нотам, самим Гучковым.

Главный результат событий, последовавших вслед за публикациями Новосёлова, можно выразить следующим образом: фронт антираспутинских и антисамодержавных сил сомкнулся; отныне эти силы — открытые союзники в борьбе с Русским Престолом. Эта не есть громкая фраза, но совершенно точное отражение сложившейся в то время реальности, поскольку, нанося удар по Григорию Распутину, его противники, какими бы благовидными предлогами они не прикрывались, наносили удары лично по Царской Семье и в целом по престижу Царской власти, тем самым, прокладывали для России дорогу в ад.

Исключительно по инициативе Гучкова и, кстати, вопреки возражению многих умеренных, трезвомыслящих политиков из рядов партии октябристов, вопрос об антираспутинских публикациях был вынесен на заседание Гос. Думы. И вот 26 января 1912 года без прений и почти единогласно (против один голос) Дума приняла спешный запрос в правительство о незаконности требований к прессе не печатать статьи по поводу Распутина. В тексте запроса повторялась статья Новосёлова, вызвавшая конфискацию тиража «Голоса Москвы» [134].

Это событие позволило газетчикам теперь уже на вполне законных основаниях помещать материалы из статьи Новосёлова на страницах своих изданий, как часть отчёта о прениях в Думе. Вот резюме быв. председателя Гос. Думы Родзянко по поводу сложившейся ситуации: «появлением в печати брошюры Новосёлова и запроса в Г. Думе по поводу её конфискации все разговоры, слухи и сведения о деятельности и значении при высочайшем дворе Григория Распутина были поставлены на твёрдую почву документа, и уже ни в ком не могло быть сомнений в истине циркулирующих о нём слухов» [135].

Цель была достигнута... Но Гучков не ограничился негативным резонансом в обществе, возникшим в ответ на публикации Новосёлова и думский запрос. Он решил, что называется, дожать ситуацию до логического конца и выложил все свои козыри. По свидетельству С.С. Ольденбурга:
«Вскоре после сцены между Илиодором и Распутиным, в начале 1912 г. в столицах, со ссылкой на А.И. Гучкова, стали распространяться гектографированные копии писем Государыни и Великих княжон к Распутину. Власти занялись этим делом и им удалось достать подлинники писем, относившихся к 1908 или 1909 г., ко времени, когда про Распутина ещё не ходило никаких тёмных слухов; в письмах выражалась преданность «Божьему человеку» и вера в него. Тем не менее, копии этих писем — при том искажённые — пускались кем-то в оборот и сопровождались самыми низкими инсинуациями. Хотя распространители при этом и ссылались на имя Гучкова, — нельзя считать доказанным, что б. председатель Гос. Думы действительно был вдохновителем этой гнусной кампании, вызвавшей у Государя чувство гадливости и глубочайшего негодования. Более, чем когда-либо, Государь после этого укрепился в убеждении, что на подобные клеветы один достойный ответ — презрение» [136].

Под фразой «нельзя считать доказанным» надо понимать отсутствие твёрдых доказательств, необходимых для того, чтобы прекратить деятельность Гучкова с помощью полиции. Однако антираспутинские инициативы Гучкова, как и вся его риторика относительно старца Григория, свидетельствовали о его крайней заинтересованности и неслучайном его участии в этом вопросе. Возможно, Ольденбург хотел подчеркнуть, что не сам Гучков был сочинителем, и не он был вдохновителем, Гучков лишь ловко использовал ситуацию, предоставив свои технические возможности, но были другие лица, кто имел прямое отношение к написанию фальшивок. Действительно, автором был не Гучков, автором был Илиодор, а затем автором был Новосёлов, кто творчески сумел претворить сведения, полученные им от Илиодора. И Илиодор, и Гермоген, и Новосёлов были одержимы маниакальной идеей, но те, кто стоял за их спиной, умело манипулировали их одержимостью. Но кто же они — подлинные вдохновители? Сестры Черногорки? Вел. князь Николай Николаевич? Легко увидеть, что круг людей, заинтересованных в дискредитации Царской Семьи не ограничивался названными лицами.

Вот эпизод, позволяющий увидеть, что язва скрытого противодействия Государю, поразила многие слои государственных деятелей, высокопоставленных чиновников. Этот эпизод часто приводится, как доказательство подлинности того текста писем, который был воспроизведён Гучковым в гектографических копиях, но внимательное рассмотрение событий доказывает нечто совершенно иное. Коковцов в своих воспоминаниях излагает несколько туманную историю о том, как министр внутренних дел Макаров напал на след подлинных писем Государыни и её дочерей к Григорию Распутину. Якобы, Илиодор, испугавшись обыска, передал украденные в Покровском письма некоей женщине, которая проникла к нему в монастырь. Та, в свою очередь, отдала их опять же никому не известному мужчине, а мужчина без особых трудов и затрат со стороны Макарова согласился их отдать. Таким образом, в руках министра внутр. дел оказались шесть писем: одно от Государыни, текст которого, по утверждению Коковцова, полностью воспроизводил распространяемые Гучковым копии. Четыре письма от Вел. княжон и одно от Наследника, которое представляло собой «листок чистой почтовой бумаги малого формата с тщательно выведенной маленьким Наследником буквой «А»». Далее Макаров, вопреки совету Коковцова, все письма показал Государю, который, по словам Макарова, «побледнел, нервно вынул письма из конверта, узнал подчерк Императрицы и сказал: «Да, это не поддельное письмо». Затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно несвойственным ему движением швырнул туда конверт» [137].

Так ли было на самом деле? Рассказ Коковцова, также, как и истинность свидетельства Макарова, изложенного Коковцовым, можно легко, подвергнув сомнению, опровергнуть, по крайней мере, в том месте, где Коковцов говорит о совпадении текстов подлинника и копий Гучкова, а также в части, где со слов Макарова изображена реакция Государя. Несмотря на утверждение Коковцова, что гектографическая копия воспроизводила оригинал письма Государыни, автор фундаментального исторического труда «Царствование Императора Николая II» С.С. Ольденбург, безусловно имея на то основания, возражает Коковцову, указывая на то, что копии писем были искажены. Об апокрифичном характере копий с возмущением заявляет и товарищ министра внутренних дел, одновременно начальник отдельного корпуса жандармов П.Г. Курлов. Таким образом, свидетельства Ольденбурга и Курлова противоречат утверждениям Коковцова и Макарова. Кто же прав? Сохранились тексты гектографических копий («письма»), которые сами по себе могут свидетельствовать об истине. Кстати, Григорий Ефимович, как и его дочь Матрёна, утверждали, что было украдено только одно, «важное», письмо от Императрицы. О письмах Великих княжон и Наследника Григорий Ефимович ничего не говорил. 

Чтобы разобраться в том, кто говорил правду, а кто лгал или заблуждался (мы имеем в виду Коковцова), обратимся к исследованию Ричарда (Фомы) Бэттса, который предпринял подробный анализ ситуации вокруг грязной книги Илиодора «Святой чёрт». В книге приведены, якобы, тексты писем, украденные Труфановым у старца Григория в Покровском. «Копии» украденных писем, размноженные на гектографе, распространял Гучков. Таким образом, тексты и у Труфанова, и у Гучкова (соответственно, и у Новосёлова) должны совпадать. Источник текста один — Труфанов.

Анализу текста писем, приводимых Труфановым, посвящено исследование Бэттса.
Прежде всего укажем на то, что извращённый смысл взаимоотношений Царицы и старца Григория, который старались вложить недруги в мозг обывателя, основываясь на текстах Труфанова и всей истории с «письмами», разоблачил человек, который сам и инспирировал начало отвратительной травли Царского Семейства и их Друга — бывший духовник Царской Семьи архиепископ Феофан (Быстров). Фома Бэттс приводит следующее его высказывание по поводу взаимоотношений Государыни и Григория Распутина:
«У меня никогда не было и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений. Я официально об этом заявляю, как бывший духовник Государыни. Все отношения у неё сложились и поддерживались исключительно только тем, что Григорий Ефимович буквально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, Наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь. И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто её распространяет, но отнюдь не об Александре Феодоровне...» [138].

Далее ещё раз подчеркнём, Гучков получил копии писем от Илиодора Труфанова (либо через Новосёлова, либо непосредственно). Несомненно, что те же самые тексты «писем» представлены и в записке Труфанова «Гришка», и в его книге «Святой чёрт». Если бы тексты различались, то и самого Труфанова, и Гучкова легко можно было уличить в фальсификации. Значит, текст «писем» и там, и там один и тот же. И по поводу этого текста, заимствованного из книги Труфанова, Фома Бэттс пишет следующее:
«Письма, которые Труфанов выдает за послания Царских дочерей к Распутину, тоже написаны совершенно не соответственно стилю их собственных писем, содержащихся в Российских Государственных Архивах. Труфанов утверждает, что Царская дочь Ольга написала следующие строки: «Тяжело без тебя: не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя сколько! Вот моя мука. Николай меня с ума сводит [вероятно, это поздняя редакция писем, в которой подлинный автор, т.е. Труфанов, вероятно, делает грязный намёк на раненого офицера Николая Константиновича Карангозова, лечившегося в 1916 г. после ранения в Царско-Сельском лазарете. Но в 1909 г. Ольга Николаевна никак не могла быть знакома с Карангозовым, да он и не занимал особого места в её сердце. Известно, что она с большой симпатией относилась к лейтенанту яхты Штандарт Павлу Воронову, но его звали Павел, а не Николай — прим. Ю.Р.]. Как только пойду в собор, в Софию, и увижу его, то готова на стенку влезть, всё тело трясется... Люблю его... Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожней поступать. — Но как же поосторожней, когда я сама с собою не могу совладать...»
Ольге было 12 лет в то время, когда, как полагают, было написано это письмо.
Девятилетней Марии приписываются следующие слова: «Как скучно без тебя. Не поверишь ли, почти каждую ночь вижу тебя во сне. Утром, как только просыпаюсь, то я беру из-под подушки Евангелие, тобою мне данное, и целую его... Тогда я чувствую, что как будто тебя я целую...»
Императрица проверяла всё, что её дочери писали Распутину. Поскольку никто никогда не смог представить неоспоримых свидетельств того, что письма Труфанова подлинные, то и относиться к ним, по крайней мере, в том виде, в каком их выставляет Труфанов, не следует серьезно» [139].

Поскольку тексты писем у Труфанова и Гучкова не могли не совпадать, то и к гучковскому гектографическому варианту серьёзно относиться не следует. А раз так, то нельзя серьезно относиться и к рассказу Макарова, воспроизведённому Коковцовым, относительно реакции Государя на «подлинники» писем, каким-то «чудом» попавшие к Макарову через третьи руки. Больная фантазия больных людей, «повёрнутых» на теме о Распутине. Но только ли «больная фантазия» была виной всех несуразиц, которые можно встретить в мемуарной литературе? Единодушие многих мемуаристов, склонных преподносить факты в определённом свете, как и явные нестыковки, видимо, призванные увести пытливого читателя подальше от истины — всё это заставляет прийти к иному выводу. Уж больно всё это напоминает не столько «больную фантазию», сколько злой умысел, чётко спланированные действия.

Быть может, кто-то из историков укажет на то, что, по крайней мере, бывший министр внутренних дел Александр Александрович Макаров был честным человеком, его рассказу, приведённому в мемуарах Коковцова, можно доверять, и наш намёк неуместен. Но тогда почему же честный человек А.А. Макаров, будучи министром юстиции в 1916 году не спешил заняться прокурорским расследованием обстоятельств убийства Распутина и, в частности, причастности к убийству князя Феликса Юсупова и Вел. князя Дмитрия Павловича, как того требовали не только служебное положение, но и сугубое желание Государыни Императрицы Александры Феодоровны?

Историк-публицист Олег Шишкин подробно разбирает деятельность Макарова в тот момент и даёт ей прямую оценку. В частности, он пишет: «Макаров медлил и тормозил действия Министерства юстиции». Шишкин подчёркивает, что «результат параллельных расследований теперь зависел только от меры лояльности глав ведомств [министерства юстиции — Макарова  и МВД — Протопопова — прим. сост.] к официальной власти». И далее ещё более определённо: «Министр внутренних дел Протопопов подозревал министра юстиции Макарова в преднамеренной медлительности. В этих условиях она могла быть расценена Императором как саботаж» [140].

Нашим отступлением мы всего лишь хотим пояснить, что в событиях тех дней много странностей, и что вопрос о подлинности некоторых воспоминаний не так прост, как и вопрос о подлинных вдохновителях травли Распутина не может быть ограничен только именами Гучкова или Вел. кн. Николая Николаевича. Спектр участников, как и спектр заинтересованных сил гораздо шире. Ограничим подробный анализ в этом направлении сделанным выводом, считая, что наша цель — показать лживость и беспочвенность всех обвинений, воздвигнутых врагом рода человеческого через обольщённых им людей на старца Григория Ефимовича Распутина-Нового, нами достигнута.

Попытку положить конец гнусной кампании с письмами предпринял известный врач и ученый, апологет тибетской медицины Пётр Александрович Бадмаев. Используя свой личный авторитет, он попытался с чисто восточной хитростью получить подлинники писем, чтобы выяснить, какова доля правды во всей этой грязной истории. П.А. Бадмаев написал письмо иеромонаху Илиодору Труфанову, где указал: «Я намереваюсь ходатайствовать о возвращении вас из ссылок и прошу препроводить мне подлинные письма, чтобы я мог убедиться в справедливости ва¬ших слов...»

Человек, посланный Бадмаевым, явился к Илиодору. Но Труфанов уже передумал и тут же, в присутствии посланника, как пишет Радзинский на основании показаний Бадмаева, «подлинники заменил копиями» [141].

Вывод очевиден. Господа фальсификаторы оказались до крайности примитивны и неоригинальны в своих средствах, из раза в раз повторяя один и тот же нечистоплотный приём: подлинников нет, и никто их никогда не видел. Зато тучи «копий» кочуют из публикации в публикацию, тиражируя подлую ложь…

Конечно, было и подлинное письмо Государыни, которое украл Труфанов, но монах-расстрига утаил подлинный текст этого письма, чтобы он никому и никогда не был известен. Если бы открылся подлинник письма, то тогда вскрылась бы вся мера лживости и подлости той аферы с письмами, которую затеяли Труфанов с Гучковым.

Да и Гучков был не последним звеном в этой истории. Была ли она инспирирована внешними силами? Возможно. В пользу этого говорит, в частности, позиция, занятая министром внутренних дел Макаровым, отражённая в воспоминаниях Коковцова. В пользу этого говорит также следующее немаловажное обстоятельство, подмеченное О.А. Платоновым. К начинанию Труфанова (не иначе как молодого, подающего надежды дарования) проявил горячий интерес апологет пролетарского романтизма и социалистического реализма Максим Горький, который в марте 1912 г. писал журналисту С.С. Кондурушкину: «Мне кажется, — более того, я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу. И я очень настаивал бы, — будучи на вашем месте, — чтобы Илиодор написал эту книгу. Устроить её за границу я берусь» [142]. 

Интерес Горького, проявленный к творчеству Труфанова, свидетельствует ещё и о том, что литературные фальсификации, как средство достижения политических целей в России, начались задолго до написания лжедневника, приписываемого Анне Вырубовой.

И последнее, уделим немного внимания техническому моменту. Возможно, именно это имел ввиду Ольденбург, когда писал о том, что «нельзя считать доказанным», что именно Гучков был «вдохновителем этой гнусной кампании». Возможно, в той мысли, которую выразил Ольденбург, нужно сместить акцент, сделав упор не на слове «вдохновитель», а на слове «исполнитель»?  Действительно, кто же, собственно, занимался этим гнусным делом, кто сидел у копировального аппарата под названием гектограф и выпускал копировальную продукцию скабрезного содержания? Кого подрядил Гучков? Уж не сам же он выполнял черновую работу. Оказывается, подготовленные кадры были, что называется, под рукой. Кто же это? Да кто? — Новосёлов. Кому же ещё, как не ему, заниматься столь ответственным делом, если в его биографии уже был «славный» период обращения со сложной печатной техникой. В бытность свою любимым учеником писателя Л.Н. Толстого, уважаемый Михаил Новосёлов вкупе со многими молодыми почитателями знаменитого писателя печатал на гектографе, а затем распространял «многие произведения Толстого, имевшие антигосударственный или антицерковный характер», которые «не были допущены цензурой к печати». «После произведённого полицией на его квартире обыска были найдены гектографические принадлежности, рукописная брошюра Толстого «Николай Палкин», несколько его писем и стихотворение из «Вестника Народной Воли». На основании этих материалов Новосёлов был арестован» [143].

Одним словом, дело было привычное, освоено, как смежная профессия революционного «агитатора, горлана-главаря», чем по сути и занимался М.А. Новосёлов под покровительством своего старшего подельника Гучкова.



7. Попытки Государя положить конец разнузданности прессы. Репортер Дувидзон (1910-1914 гг.)


Надо ли говорить, что активность прессы, направленная против Их Друга, вызвала возмущение у Государя Императора Николая II и Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Ещё в 1910 г. Государь пытался через Столыпина повлиять на газетчиков. Об этом пишет начальник Главного управления по делам печати с 1905 по 1912 г. А.А. Бельгард:
«Вернувшись как-то в Петербург из Тверской губернии, куда я ездил на земское собрание, я нашёл у себя записку Председателя Совета Министров П.А. Столыпина, который просил меня, сейчас же по возвращении, приехать к нему по срочному делу.
Когда я приехал, П.А. Столыпин прочитал мне письмо Государя. На маленьком листке почтовой бумаги, в виде частной записки, Государь в самых решительных выражениях писал, что ему, наконец, надоела газетная травля Распутина, что никому не может быть дано право вмешиваться в его, Государя, личную жизнь и что он требует, чтобы этому был положен конец, и чтобы газетам раз навсегда было запрещено писать что-либо о Распутине» [144].

По мнению Столыпина и Бельгарда, введённые в 1905 г. ограничения на цензуру не позволяли на законных основаниях выполнить волю Государя. Тогда было решено лично переговорить с редакторами основных газет и просить их воздержаться от публикаций на тему о Распутине. Столыпин разговаривал с редактором «Нового времени», где сотрудничал его брат, а Бельгард имел объяснение с редактором газеты «Речь» И.В. Гессеном и с издателем «самого в то время консервативного журнала «Гражданин», князем Мещерским», который на страницах «Гражданина» публиковал свои «Дневники», где «очень резко нападал на Распутина». На какое-то время газеты замолчали, но ненадолго. Как пишет А.А. Бельгард:
«Вскоре после вступления Макарова в должность министра [1911 г., после убийства Столыпина — сост.] в московской газете «Русское слово» снова появилась очень резкая статья о Распутине. <…> Государь находился в это время в Ялте, а вскоре после его возвращения Макаров показал мне, на моём очередном докладе, только что полученную им от Государя записку ещё более резкого содержания: «Я уже раз приказал, — писал Государь, — чтобы была, наконец, раз навсегда прекращена травля Распутина, и я требую, чтобы моё приказание было исполнено» [145].

Как пишет В.Н. Коковцов в связи с думским запросом:
«29 января [1912 г.], в воскресенье, в Зимнем дворце был парадный обед по случаю приезда черногорского короля. После обеда Государь долго разговаривал с Макаровым, как выяснилось потом, всё по поводу Распутина, и опять высказал ему своё неудовольствие по поводу печати, опять требуя обуздать её. Он сказал даже: «Не понимаю, неужели нет никакой возможности исполнить мою волю?», — и поручил Макарову обсудить со мною и Саблером, что следует предпринять» [146].

Благодаря откровенной глупости и неуёмной энергии епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора, при слепоте, суетности, неосновательности и безответственности Новосёлова, при намеренном раскручивании ситуации Гучковым, скандал был вынесен на всеобщее обозрение, подхвачен и тиражирован многими регулярно выходящими печатными изданиями.  Названные лица и не пытались что-либо утаивать, а наоборот, старались, чтобы как можно большее количество людей могло ознакомиться с находящимися в их руках «материалами» против Распутина, видимо, не желая понять, или уже не будучи в состоянии понять, что речь идёт не столько о нём, сколько о чести Государыни Императрицы Александры Федоровны, которую они порочили, и о престиже Царя, который они подрывали. Клеветническая кампания, развязанная в прессе, и повод, и «фактический» (в кавычках) материал для которой были предоставлены безответственной и неразумной деятельностью еп. Гермогена, иером. Илиодора и приват-доцента Новосёлова, достигла своей цели. Иначе, как преступлением, деяния названных лиц не назовёшь. Усилия газетчиков и тех, кто пособничал им, предоставляя публике богатый материал для поношения и старца Григория Нового, и его Венценосных Друзей, не могли пройти бесследно. Разрушительный эффект превзошёл все ожидания.

Мысли и настроения печати, которые формировали мнение образованного, интеллигентного общества, составленное на основании слухов, газетных статеек и публикаций безответственных писак (сюда же следует отнести фальсифицированные донесения агентуры) отражены в воспоминаниях начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова. Герасимов, хотя и в завуалированной форме, но совершенно недвусмысленно, выразил взгляды широкой общественности на личность Григория Распутина и на его влияние при Царском Дворе:

«Особенно опасным для судеб России это крайне реакционное движение [речь идёт «о террористах справа, находивших себе прибежище в монархической организации Союза Русского Народа» — прим. Сост.] стало тогда, когда, ему на помощь пришли так называемые «тёмные силы». Иными путями, нежели пути революционеров, новому врагу русской государственности удалось пробраться к самому подножью царского трона и из этого пункта взорвать все основы существовавшего в России порядка. Опасность, которую таили в себе эти силы, я видел с самого начала — но в борьбе против них я мог участие принять только в самом начале: я пал одной из первых жертв этого нового врага, не менее страшного, чем революционеры.
Как известно, — продолжает Герасимов — Государь Николай II отличался сильной склонностью к мистицизму. Её он унаследовал от своих предков. Вначале его царствования многие питали надежды на то, что под влиянием своей жены — образованной женщины, одно время даже, кажется, слушавшей лекции в Оксфорде, — царь излечится от излишнего мистицизма. Жизнь не оправдала этих надежд. Не царь под влиянием недавней оксфордской студентки повернул от мистицизма к трезвому реализму — а, наоборот, царица под его влиянием вдарилась в такой мистицизм, равного которому мы не найдём в биографиях членов нашего царственного дома. Не оказали благотворного влияния на неё и события эпохи 1904-06 годов. Наоборот, вместо того чтобы заставить его серьёзно заняться вопросами необходимого переустройства русской государственной жизни, тревоги, пережитые во время революции, только ещё дальше толкнули её в область мистических настроений» [147].

Вот так, пытаясь снять с себя и подобных себе всю ответственность за допущенные ошибки и предательскую позицию по отношению к своему Императору, Герасимов, ничтоже сумняшеся, обвинил Государя, а затем и Государыню в тяжком грехе «излишнего мистицизма» (так Герасимов называет глубокую веру в Бога) и, не моргнув глазом, всю ответственность за постигшие Отечество несчастья возложил на своего Богом данного Царя!

Из фактов, приведённых Бельгардом и Коковцовым, следует, со стороны Государя было оказано всё возможное противодействие распоясавшейся газетной братии. И всё же главным оружием против клеветы оказалась правда и обаяние личности самого старца Григория. Беспочвенность и пустота всех обвинений постепенно становились очевидными, и отношение к нему в Петербурге начало меняться. К 1914 г. страсти и газетная шумиха вокруг имени Григория Распутина в значительной мере улеглись. Напротив, этот год был отмечен появлением в нескольких газетах материалов, рисующих личность Григория Ефимовича во вполне благоприятных тонах. Внимание к нему было приковано уже как к необыкновенному человеку из народа, обладающему удивительными способностями.

Одним из его защитников стал издатель Алексей Фролович Филиппов. Он некогда принадлежал к кругу друзей фрейлины С.И. Тютчевой, которой поначалу полностью доверял и внимал всем её басням относительно Распутина. Однако, после непосредственного знакомства с Григорием Ефимовичем Филиппов решительно переменил своё мнение и стал последовательным защитником старца Григория, хотя многое в его личности осталось для него загадкой.  Заступаясь за Григория Ефимовича, А.Ф. Филиппов писал в редактируемой им газете «Дым Отечества»:
«Целая книжная литература создалась около старца Г.Е. Распутина, которому насчитывается не более 42 лет, и ворох статей «очевидцев» и «хорошо осведомлённых газетных сотрудников» появляется регулярно относительно деятельности старца и его якобы необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высоких сферах. По проверке оказывается, что книги с разоблачениями составляются неизвестными авторами, упорно старающимися скрыть от потомства даже своё имя, не говоря о происхождении, а газетные сотрудники обладают даром личной беседы с отсутствующим из Петербурга Распутиным. <…> Распутин — обыкновенный русский мужик, экзальтированно-умный, чистоплотно-чистый, заботливо-трудолюбивый и, главное, не порывающий свои связи с простым народом и потому-то и сильный в народе и в сферах, которые близки народу или дорожат им» [148].

И хотя голос Алексея Филиппова, осмелившегося выразить свою, отличную от общепринятой, точку зрения по поводу личности старца Григория, потонул в нескончаемом потоке неприязненных воплей, раздававшихся отовсюду, всё же известие о ранении Григория Ефимовича Распутина-Нового было встречено даже с известной долей сочувствия среди людей, слышавших о нём, но мало его знавших или совсем не знавших.

Ситуацию вокруг его имени в 1914 г. можно было бы назвать вообще спокойной, если бы не титанические усилия репортёра Дувидзона. Того самого Дувидзона, который летом 1914 г. в Петербурге звонил дочери Григория Ефимовича Матрёне накануне его отъезда в Покровское и выпытывал когда и каким поездом отправится Распутин. Дувидзон и сам очутился в Покровском непосредственно перед покушением Х. Гусевой на старца Григория и, как было установлено сыскной полицией, его сенсационные репортажи о покушении были заготовлены заранее [см. Гл. 8 «Верноподданный Русского Царя», раздел 5. «Хроника противостояния: старец Григорий — Партия войны (1914 г.)» настоящей книги].

Дувидзон лез из кожи вон, пытаясь придать отвратительный имидж сибирскому крестьянину и помещая для этого из номера в номер некоторых столичных газет пасквильные, гадкие статейки, которые привлекали внимание праздно читающей публики. Эти статейки создавали уродливый фантом бородатого, грязного и сиволапого мужика — развратника, пропойцы и пройдохи, проникшего в Царский Дворец и одурачившего глупых и безвольных царя и царицу. Стоит ли говорить, насколько газетные опусы Дувидзона, исполнявшего политический заказ заинтересованных сил, были далеки от истины. Злохитрая писательская возня, отдающая запахом скунса, подробно разобрана многими исследователями, на работы которых мы опираемся при написании нашей книги. Высокие убеждения Государя Императора Николая II привели его к единственно правильному решению: «на подобные клеветы один достойный ответ — презрение» (Ольденбург).

Относительное затишье продолжалось недолго. С новой силой газетная  шумиха вокруг имени Григория Ефимовича Распутина-Нового возобновилась в декабре 1914 г., когда на фронте наметились изменения в лучшую сторону, по крайней мере, была достигнута стабилизация положения, а Государь с Государыней прилагали все свои силы на благо армии и флота. А.А. Танеева (Вырубова) в книге «Страницы моей жизни» подтверждает, что «самое сильное озлобление на Распутина поднялось в два или три последних года его жизни» [149].

Понятно, что новый виток травли был щедро проплачен. В откровенном разговоре со Спиридовичем редактор одной из газет сделал следующее признание: «Наше дело репортёрское, нам тоже есть хочется. Да потом, скрывать не стану, нашу газету поддерживает ставка [т. е. Вел. князь Николай Николаевич — прим. Ю.Р.]. Хозяину [газеты] нечего бояться» [150].

В 1915 г., как и прежний год, продолжал с особым усердием изощряться корреспондент газеты «Петербургский курьер», крещёный еврей Вениамин Борисович Дувидзон (он же «Вениамин Борисов», он же «Паганини» — прим. О.А. Платонова). В серии статей под общим названием «Житие старца Распутина» он постарался придать облику сибирского крестьянина самый омерзительный вид. Мало сказать, что он лгал. Но он лгал нагло, беззастенчиво, не гнушаясь отвратительной похабщины: «Нарочито неряшливо ест руками за общим столом в аристократических домах и даёт облизывать свои засаленные пальцы высокопоставленным поклонникам. «Смирись, смирись, графинюшка — говорит он — Смирением одолеешь беса. Ну-ка пальцы-то у меня данные от варенья твово слижь, будь другом». И графиня в присутствии многочисленной челяди обслуживала пальцы старца» [151].

Труды Дувидзона были перепечатаны «Сибирской торговой газетой» со ссылкой на «Биржевые ведомости». Полное отсутствие чувства меры зарвавшегося репортёра привело к тому, что в публикациях были затронуты лица высокопоставленные, в частности, Тобольский губернатор А.А. Станкевич, который, хотя сам и не любил Распутина, всё же в ответ на явную ложь статьи вынужден был дать в той же «Сибирской торговой газете» опровержение:
«Опровержение господина тобольского губернатора.
В № 225 второго издания газеты «Биржевые ведомости» в статье «Житие старца Распутина» допущен ряд неверных сведений, а также вымыслов:
1. Крестьянин села Покровского Тюменского уезда Григорий Ефимович Распутин никогда на обед к губернатору ни один, ни с кем-либо не приглашался; за последние три с половиной года был в губернаторском доме один раз на приёме по делам крестьян села Покровского.
2. Соответственно отпадает и весь фантастический рассказ о самом обеде, граммофоне и т.д.
3. Никаких встреч, тем более, торжественных, до участия вице-губернатора включительно, в Тобольске Распутиным никогда не устраивалось.
4. Никакие жалобы никого из жителей села Покровского, которые неоднократно по своим делам мне пишут и заявляют устно, в частности от какого-то «интеллигента» с разоблачениями поведения Распутина, я не получал и, соответственно, никому за это не делал и не мог делать «внушения с угрозами выжить из села».
Покорнейше прошу все газеты, перепечатавшие означенную выше статью, не отказать поместить моё опровержение. Тобольский губернатор Андрей Станкевич» [152].

К обвинениям в развратном поведении прибавилось не менее тяжкое обвинение в шпионаже. Типичное мнение света по поводу шпионства Распутина, например, озвучил в своих мемуарах Родзянко. За честь своего отца заступилась дочь Григория Ефимовича Матрёна Григорьевна Соловьёва-Распутина на допросе следователем по особо важным делам Омского окружного суда Н.А. Соколовым (из протокола допроса):
«Неправда то, что писали про отца, будто бы он стоял во время вой¬ны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: «Меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя» <…> У отца было много врагов. Его часто бранили в газетах. Мы иногда говорили ему, почему он при его влиянии не заставит их замолчать. Он всегда отвечал: «Я знаю, какой я. И близкие это знают. А с ними сосчитаемся на том свете»» [153].

Из донесений полицейских агентов: «6 сентября Распутин сказал: «душа моя очень скорбит. От скорби даже оглох. Бывает на душе 2 часа хорошо, а 5 неладно. Потому неладно, что творится в стране, да и проклятые газеты пишут обо мне, сильно меня раздражают. Придётся судиться» [154].

Да, Григорий Ефимович всё же вынужден был вступиться за свою честь. Не свойственная ему реакция была вызвана, по-видимому, тем, что «Сибирская торговая газета» поместила статью, в которой вновь прозвучали старые обвинения в конокрадстве. Безграничному терпению старца Григория пришёл конец, и он отправил редактору газеты следующую телеграмму:
«Тюмень, редактору Крылову. Немедленно докажи, где, когда, у кого я воровал лошадей, как напечатано в твоей газете, ты очень осведомлён; жду ответа три дня; если не ответишь, я знаю, кому жаловаться и с кем говорить. Распутин» [155].
Как пишут В.Л. и М.Ю. Смирновы, комментируя этот случай, «через непродолжительное время (не превышающее ультимативных 3-х дней) опровержение было напечатано» [156].


Источники:

120. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 462.
121. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т II. Репринт. М: Феникс, 1992. С. 65.
122. Фудель С.И. Воспоминания. М.: Русский путь, 2012. С. 52–53. // цитировано по: Мч. Михаил Александрович Новоселов (1864 – 1938). Статья на сайте: С.И. Фудель и его окружение. Открытый электронный архив 
123. Родзянко В.М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 104.
124. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т II. Репринт. М: Феникс, 1992. С. 65.
125. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т. II. Репринт. М: Феникс, 1992. С.64.
126. Коковцов В.Н. Из моего прошлого (1903-1919). Минск: Харвест, 2004, с. 479
127. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т. II. Репринт. М: Феникс, 1992. С.84.
128. Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 190.
129. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т. II. Репринт. М: Феникс, 1992. С.86.
130. Родзянко В.М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 106.
131. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 345.
132. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 461-462.
133. Родзянко В.М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 104.
134. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т.II. Репринт. М: Феникс, 1992. С.86.
135. Родзянко В.М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 106.
136. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т.II. Репринт. М: Феникс, 1992. С. 87-88.
137. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 474.
138. Бэттс Ричард (Фома), Марченко Вячеслав. Духовник Царской Семьи. М: Бр-во преп. Германа Аляскинского, Российское Отделение Валаамского Общества Америки, 1994. С. 46.
139. Бэттс Ричард (Фома). Пшеница и плевелы. М: Валаамское общество Америки в России. 1997. С. 69.
140. Шишкин О. Распутин. История преступления. М: ЭКСМО, «Яуза», 2004. С. 36
141. Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 179.
142. Платонов О.А. Терновый венец России. Пролог цареубийства. Жизнь и смерть Григория Распутина. М: Энциклопедия русской цивилизации, 2001. С. 154; со ссылкой на: Литературное наследство. Т. 95: Горький и русская журналистика начала ХХ века. М., 1988. С. 985.
143. Дамаскин (Орловский), игумен. Мученик Михаил (Новосёлов) [Житие]. // сайт: Региональный общественный фонд «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви.
144. Бельгард А.А. Печать и Распутин. Альманах «Мосты», № 9. Мюнхен, 1962 г.; цит. по «Николай II. Воспоминания. Дневники». С-Пб: Пушкинский фонд, 1994. С. 97, 99.
145. Бельгард А.А. Печать и Распутин. Альманах «Мосты», № 9. Мюнхен, 1962 г.; цит. по «Николай II. Воспоминания. Дневники». С-Пб: Пушкинский фонд, 1994. С. 98, 99.
146. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 462.
147. Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М: Товарищество русских художников, 1991. С. 160.
148. Фомин С.В. Так говорил Распутин. 24.03.2005. http://www.pravaya.ru/faith/16/2708.
149. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 121.
150. Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 153.
151. Смирнов В.Л., Смирнова М.Ю. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 50; со ссылкой на: «Сибирская торговая газета», 1915 г. 4 сентября.
152. Там же.
153. Российский Архив, Т. VIII. Н.А. Соколов. Предварительное следствие. 1919-1922 гг.». М: Студия «ТРИТЭ» Никиты Михалкова, 1998. С. 183-184.
154. Цит. по: Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 380.
155. Смирнов В.Л., Смирнова М.Ю. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 50.
156. Там же.