Марвин Канн. Уайтхед и Юм об индукции

УАЙТХЕД И ЮМ О ИНДУКЦИИ
Марвин Э. Канн

Потрясающе! Если представить, что материализм верен, то все естествознание придется выбрасывать на помойку! - Ред.

В ту эпоху, когда новоевропейская наука стала вносить важнейший вклад в продвижение знания, Юм указал, что важнейший элемент ее методологии имеет серьезные недостатки. В своем анализе он пришел к выводу, что нет рационального обоснования для индуктивных рассуждений. Если посмотреть в другой перспективе,  смысл критики Юма, по-видимому, заключается в том, что вера ученых в порядок природы не имеет под собой никаких оснований. Уайтхед нашел анализ Юма глубоко тревожным, потому что он приводит к крайнему скептицизму. Уайтхед верил, что ключ к индукции должна быть найден в правильном понимании непосредственного опыта знания в его полноте и конкретности. Если обратиться к опыту во всей его полноте, будет видно, что анализ Юма имеет дело только с абстрактными соображениями, а не с конкретными случаями из опыта. Если говорить о непосредственном опыте Уайтхеда, то он был убежден, что сущностное единство природы познаваемо и будет раскрыто. Именно эта взаимосвязь обнаруживается в нашем доаналитическом знании, и это дает основание для нашей веры в единый порядок природы и оправдывает индуктивные рассуждения.
"Фрэнсис Бэкон был одним из первых, кто ясно осознал эту антитеза между дедуктивным рационализмом средневековой схоластики и индуктивными методами наблюдения модерна. Однако индукция оказалась несколько сложнее, чем ожидал Бэкон. Он считал, что при достаточной заботе о фактах законы, управляющие ими, вскроются сами собой. Более поздние научные исследования показали, что на деле это неадекватный отчет о процедурах, который создает проблему для научного обобщения. Тем не менее, Бэкон был одним из пророков исторического восстания, которое опрокинуло метод рационализма, и бросился в противоположную крайность, утверждавшую, что все плодотворные знания основаны на переходе от частных случаев в прошлом к конкретным событиям в будущем" (Whitehead, 1925: 44-45).
Юм (в Selby-Bigge, 1888: 139 и 1902: 3, 72-79) удачно показал, что такая концепция индукции привела бы к совершенно неоправданным результатам. Принятие эмпирического метода современной науки, указывал он, ведет к тому, что наше знание о мире становится  не более чем феноменалистическим. Если наш опыт строго ограничен внешней стороной вещей, мы не можем сделать никакого вывода за пределами этих видимостей. В результате критики Юма выяснилось, что одна из нерешенных проблем, завещанных нам с XVII века - это рациональное обоснование индуктивных рассуждений. Если бы эта проблема не приводила нас к полнейшему скептицизму, то она  не была бы столь неотложной и тревожной. "Или есть что-то такое, что непосредственно дает знание прошлого и будущего, или мы низведены до крайнего скептицизма во всем, что касается памяти и индукции" (Whitehead 1925: 46).
Уайтхед был убежден, что "ключ к разгадке процесса индукции, используемый либо в науке, либо в нашей обычной жизни, должен быть найдена в правильном понимании непосредственного повода познания в его полной конкретности" (Ibid.). Наши трудности возникают, когда мы заменяем твердую конкретику абстрактным рассмотрением, при котором мы относимся к вещам только как к случайным конфигурациям в пространстве и времени.  Таким образом, абстрагированные объекты обнаруживают только свои позиции, никак не раскрывая свою взаимозависимость. Соответственно мы должны наблюдать за конкретными случаями и использовать разум, чтобы открыть для себя общее описание природы.
И Юм и Уайтхед начали спор с определения того, что такое опыт. Где же Юм сбился с пути? Прежде всего,  Уайтхед отрицал взгляд Юма на опыт как на простую преемственность взаимно независимых событий. Иначе говоря, Уайтхед отрицал, что непосредственные данные опыта образуют своего рода атомы. Но в еще большей мере в основе подхода Юма лежит ложное предположение о непосредственном опыте. Это предположение лежит в основе всей философии природы в современный период. Оно основана на ответе, который философы XVII века дали ионийским мыслителям на вопрос, из чего состоит мир. Их ответ был таков: мир - это последовательность мгновенных конфигураций материи (Whitehead, 1925: 51). Наука стала строиться на этом допущении относительно основных элементов природы, основные силы которой определялись как конфигурации масс. Эти конфигурации определяли собственные изменения, полностью закрывающие круг научной мысли.
Столь механистическая теория оправдывала себя прагматическими соображениями. Если этот механистический материализм будет принят, то есть если пресуппозиция природы в момент времени будет такой, как предполагает ньютоновская наука, то причинность - это, как считал Юм, просто "привычка" или "обычай", не имеющий аналогов в природе. Однако такая теория влечет за собой ошибку, заключающуюся в смешении абстрактного и конкретного. Это пример того, что  Уайтхед (1925:52) назвал "ошибкой неуместной конкретности". Более конкретно это включает в себя установление различий, которые игнорируют подлинную взаимосвязь вещей. Из-за "неуместной конкретности" подлинная непрерывность опыта распыляется, а временная длительность отрицается.
Если выразиться еще точнее, то это заблуждение есть следствие того, что Уайтхед назвал концепцией простого расположения. Для Уайтхеда (1925: 50) это означало, что есть основная характеристика, которая одинаково относится как к пространству, так и ко времени, и другие второстепенные характеристики, которые различно относятся к пространству и ко времени. Ошибка простого расположения возникает, когда предполагается, что при выражении пространственно-временных отношений нет необходимости говорить больше, чем о том, что есть в определенной точке пространства в определенный момент времени. "Этой характерной чертой, общей как для пространства, так и для времени, является то, что можно сказать, что мы находимся здесь в пространстве и здесь во времени, или здесь в пространстве в совершенно определенном смысле, который не требует для своего объяснения никакой ссылки на другие регионы пространства-времени" (Ibid.). Как только будет определено, что подразумевается под определенным местом, положение конкретной материи в пространстве и времени может быть адекватно сформулировано таким образом, что она просто находится в этом месте, и больше ей нечего делать.
Что касается второстепенных характеристик, которые были упомянуты выше, Уайтхед предпринял здесь ряд второстепенных объяснений. Что касается времени, то деление времени не делит материю, которая существовала в течение более длительного периода времени. Однако, что касается пространства, то деление объема действительно делит материю, существовавшую ранее в неразделенном объеме пространства. То есть, если материя существует во всем объеме, то не так важно, будет ли большее или меньшее количество этой материи распределено по всей данной части ее объема. Такие соображения приводят Уайтхеда (1925: 51) к интересному выводу о том, что протекание времени является случайным, а не существенным для характера материи, которая как таковая одинакова в любой момент времени или в любой его субпериод.
Если придерживаться концепции простого расположения, то трудности возникают немедленно. Если материальная конфигурация не имеет внутренней связи с таковой в любое другое время, прошлое или будущее, из этого сразу следует, что природа в течение любого периода не связана с природой ни в какое другое время,  и эта природа существует, как у Юма, "свободно и раздельно". Если здесь нет связи, "внешние объекты" Юма не предлагают никакой основы для обоснования индуктивных рассуждений. Следовательно, Юм был прав: единственная альтернатива обоснованию индуктивных суждений - это рациональное. Если в самой природе нет оснований для какого-либо обоснования порядка отображения природы, этот порядок должен быть навязан умом, поскольку в действительности он на нем основан. То, что последовательная смежность и временная последовательность наблюдаются в природе, в действительности есть лишь случайное чувственное многообразие; и так как мы не наблюдаем никакой необходимой связи или силы в самой природе, порядок природы - это действительно порядок ума.
Приняв механистический материализм, который был основой мира Галилея и Ньютона, Юм вывел уникальный характер событий, из которого следует в высшей степени эмпирическая научная методология. Если одна из целей науки - это проекция (то есть предсказание либо в будущее, либо в будущее), заблуждение механистического материализма о простом расположении просто запрещает такие попытки. Так как материальные конфигурации не имеют присущей им референции, в природе, наблюдаемой сейчас, нет ничего, что позволит ученому спроецировать состав конфигураций прошлых или будущих. Самое большее, что он может сделать, это рассмотреть природу в настоящее время, каталогизируя свои нынешние наблюдения мгновение за мгновением. Любая проекция за пределы настоящего была бы тщетной догадкой, поскольку наблюдаемое настоящее не имеет присущей ему отсылки ни к чему ненаблюдаемому - ни к прошлому, ни к будущему. В лучшем случае может иметь место случайная связь между наблюдаемым и ненаблюдаемым. Но случайные отношения в природе не дают никаких оснований для законного научного познания физического мира, так как наше познание природы было бы столь же случайным, как и эти отношения.
Короче говоря, когда Юм принял механистический материализм, его анализ остро указал на то, что он не сможет выйти за пределы того, что позже очертил Уайтхед (1925:52), назвав заблуждением простое расположение здесь и сейчас. Следовательно, постольку, поскольку на этом заблуждении основана научная методология, оно связано с последовательностью настоящего здесь и сейчас. Если механистический материализм прошел прагматическое испытание, оно прошло весьма успешно. С философской точки зрения, однако, здесь имеет место непреодолимое препятствие, и что действительно странно - так это то, что Юм вообще понадобился, чтобы заметить эту проблему.
 Итак, суть анализа Юма в том, что для него вера ученых в порядок природы не имеет под собой никакой почвы. Если мы видим, что вызов Юма не найдет ответа, если мы согласимся с его предпосылкой механистического материализма, то также увидим, что Уайтхед находил возможность вернуться к анализу природы, лишь если можно оставаться эмпирическим и все же оправдывать индуктивное рассуждение. Анализируя наш непосредственный опыт, Уайтхед (1925:57) обнаружил, что среди первичных элементов природы, видимо, нет никакого элемента, который обладал бы характером простого расположения. Уайтхед утверждал, что Юм, пренебрегая причинно-следственной связью, постулировал способ восприятия, упустивший существенную связь вещей, и, упустив ее, он соскользнул в скептицизм.
Согласно Уайтхеду (1927: 17), в нашем опыте мы различаем два различных способа непосредственного восприятия внешнего мира: восприятие в модусе причинной действенности  и в режиме презентационной непосредственности. Когда человек смутно предвосхищает данные, которые ощущаются как приходящие в переживание субъекта из прошлого, через посредничество тела - это причинная действенность (Whitehead 1929: 184, 189, 266-267). (Уайтхед также различил в субъекте смутное чувство "продолжающегося" по отношению к будущему). Презентационная непосредственность, с другой стороны, является плохим опытом четких чувственных данных как определенно расположенных, с неправильным акцентом на настоящем и минимумом ссылок на прошлое и будущее (Whitehead, 1927:13-29 и 1929:185,271). Существует тесная связь между этими двумя модусами. Чувственные данные презентационной непосредственности вытекают из данных причинной действенности, и значительное изменение характеристик этих данных встречается именно в этом выводе. В модусе презентационной непосредственности причинная действенность становится расплывчатой в качестве и функция становится ясной и отчетливой (Whitehead, 1929:262). Например, субъект неопределенно испытывает боль, как производную от тела. Это восприятие я идет в модусе причинной действенности. Когда эта боль отчетливо ощущается, и воспринимаемое идет как локализованное, имеет место восприятие в модусе непосредственности. Следовательно, более поздний способ восприятия встречается только в организмах высокого уровня (Whitehead 1929:261).
 Поскольку лишь данные в режиме презентационной непосредственности являются "ясными и отчетливыми", как у Декарта, именно этот способ восприятия есть основа всех точных измерений (Whitehead, 1929: 197-499). Уайтхед признавал важность этого способа восприятия, но в то же время он высказал весьма энергичную критику по этому поводу. Сугубо абстрактный подход к окружающему миру в рамках презентационной  непосредственности (или, говоря менее технически, конкретного чувственного опыта) имеет тенденцию приписывать излишнюю четкость, по-видимому, никак не связанным между собой данным. Согласно Уайтхеду (1929: 263), дело здесь обстоит именно так, как полагал Юм, ибо его теория опиралась на презентационную непосредственность и ни на что другое.
Уайтхед утверждал, в отличие от Юма, что впечатление причинности вполне возможно. Так, когда яркий свет воспринимается как стимул, мы моргаем. Выражаясь в терминах Уайтхеда, режим презентационной непосредственности создает последовательность восприятий (вспышка света, ощущение закрытия глаз и мгновенная темнота). Хотя эти три перцепта практически одновременны, вспышка сохраняет свой приоритет над двумя другими, и приоритет последних двух перцептов неразличим. В философии органицизма Уайтхеда человек также переживает еще один перцепт в модусе причинной действенности. "Он чувствует, что восприятие глазом вспышки являются причиной мигания " (Whitehead, 1929:265). У человека, который имеет такой опыт, он обычно не вызывает сомнений. На самом деле, это то же самое чувство причинности, которое позволяет человеку различать приоритет вспышки над миганием и мгновенной темнотой. Если на вопрос, почему он моргнул, человек ответит: вспышка заставила меня моргнуть, и если его спросят, откуда он это знает, он ответит: я знаю это, потому что я это чувствовал.
Точка зрения Уайтхеда отличалась здесь от взгляда Юма, ибо Уайтхед счел, что такое заявление вполне возможно, тогда как Юм заявил бы, что в нашем восприятии (которое Уайтхед называл непосредственность) не обнаружено никакого восприятия вспышки, вызывающей у человека моргание. В нашем опыте есть просто два перцепта: вспышка и мигание света. Юм отказался бы признать данные, что необходимость моргнуть просто ощущается человеком.  Уайтхед утверждал, что Юм не мог этого допустить как данности, потому что он был резонен, считая, что в его взгляде на перцепты такой данности нет. Уайтхед ответил, однако, что наш взгляд на перцепты должен быть расширен, чтобы принять в себя такой перцепт в качестве причины. Юм истолковал бы это так, как сказал этот человек: ощушение моргания после вспышки - это привычка, а не причинность.  Уайтхед (1929:266), затем спросил Юма: "Но как может ощущаться "привычка", если "причина" никак не может чувствоваться. Есть ли какая-то презентационная непосредственность в чувстве "привычки"? ... Благодаря ловкости рук [вы] путаете "привычку чувствовать мигания после вспышек" с "чувством привычки чувствовать моргание после мигания". Понятие причинности не возникло из ясности и отчетливости впечатления от опыта, а скорее потому, что человек переживает это в модусе причинной действенности.
Благодаря непосредственности положения мы осознаем наблюдаемый мир, иллюстрируемый и оживляемый определенными чувствами. В то время как в этом режиме мы не различаем никаких референциальных качеств, и мы просто смотрим на то, чтобы чувственные восприятия располагались определенным образом. Юм принял презентационную непосредственность за первичный факт восприятия, и он считал, что все, что должно быть заложено в воспринимаемый мир, должно быть просто выведено из этого факта. Вопреки этой точке зрения, Уайтхед считал причинную действенность более фундаментальной, чем непосредственность представления. На самом деле, как указывалось выше, причинная действенность лежит в основе всего нашего объективного опыта. Этот режим на самом деле можно назвать причинным чувством (Das, 1938: 132). Неверно рассматривая характер этого явления, со временем философы обнаружили, что чувство причинно-следственной действенности легко упустить из виду. Время в первую очередь признается как последовательность наших действий или опыта, и производно как последовательность событий, объективно воспринимаемых в этих актах. Однако не существует такой вещи, как простая преемственность.
Согласно Уайтхеду (1925: 52) Бергсон справедливо назвал это искажением природы из-за интеллектуальной "пространственности" вещей. Конкретная преемственность - это связь одного события с  другим, от более позднего к более раннему. Не существует такой вещи, как промежуток пустого времени, но только последовательность события• что означает, что каждое событие является производным от предшествующего ему, которому оно в некотором роде соответствует. Поток времени - это действительно причинный поток событий, в котором более поздние события должны соответствовать более ранним.
Время необратимо (Das, 1938: 134). Когда мы рассматриваем идею пустого времени, простой преемственности, мы рассматриваем абстракцию от конкретных фактов непосредственного переживания. Это ошибка, случайная ошибка принятия абстрактного за конкретное (Whitehead I925: 52). Ощущение причинной действенности, хотя и глубокое и неизбежное,  и отягощенное эмоциями, не в состоянии уловить свою должную меру узнавания, потому что наше внимание удерживается через ясность и отчетливость того, что мы получаем в режиме непосредственной презентации. Поскольку эти ясность и отчетливость захватили внимание Юма, он посчитал презентационную непосредственность единственным способом восприятия. Но принимая ее таким образом, он заранее предполагал, что время - это чистая последовательность То есть, если предположить, что время есть чистая преемственность, оно, следовательно, будет принимать презентационный характер. Непосредственность должна быть первичной в восприятии. Но мы отметили выше, что понимать время как чистую преемственность - это пример заблуждения неуместной конкретности.
Как это происходит? Понятие чистой преемственности аналогично понятию цвета. В нашем конкретном, непосредственном опыте мы никогда не обнаруживаем простой цвет, но всегда красный или синий и т.д. Аналогично, мы никогда не различаем чистой последовательности, "но всегда какое-то особое относительное основание в отношении того, какие из этих терминов сменяют друг друга" (Whitehead 1927:35). Целые числа так или иначе сменяют друг друга, а события сменяют друг друга по-другому. Когда эти пути преемственности абстрагируются, обнаруживается, что чистая преемственность есть абстракция второго порядка. То есть у нас есть общая абстракция, опускающая и темпоральный характер времени и числовое отношение целых чисел.
В нашем конкретном, непосредственном опыте время известно нам как последовательность наших действий и опыта. И, как указывалось выше, эта преемственность не есть чистая преемственность, но скорее это вывод состояния из состояния, причем более позднее состояние демонстрирует соответствие предшествующему. В действительности время воспринимается как связь состояний, причем более позднее соответствует более раннему. Чистая преемственность тогда - это абстрагирование от необратимого отношения последних состояний к настоящему времени (Ibid.). Прошлое состоит из множества устоявшихся актов, которые, в той мере, в какой они объективированы, устанавливают условия, которым должен соответствовать этот акт (Whitehead 1927:36).
 Используя аристотелевские термины, Уайтхед (1927:36) писал: "Мы говорим, что ограничения чистой потенциальности, установленные "объективациями" неизменного прошлого, выражают эту "естественную потенциальность" - или потенциальность в природе - которая есть "материя" с той изначальной основой, реализованная форма которой предполагалась как первая фаза в самосозидании настоящего случая. Понятие "чистая потенциальность" здесь занимает место аристотелевской "материи", а "естественная потенциальность" - это " материя" с тем данным наложением формы, из которого возникает каждая действительная вещь. Конститутивные элементы, которые даны для опыта, могут быть найденными путем анализа естественной потенциальности. Непосредственное настоящее, следовательно, должно соответствовать тому, чем для него является прошлое".
Мы сказали, что чистая преемственность есть абстрагирование от более конкретной взаимосвязи последовательностей. Сущностный характер реальных вещей выражает тот упрямый факт, что все, что действительно определено, должно быть согласовано с определяемым настоящим. Другими словами, ненаблюдаемое должно в какой-то степени соответствовать наблюдаемому. (Фраза "в какой-то степени" употребляется здесь намеренно, ибо в ненаблюдаемом есть новизна). По словам Юма, нет никаких упрямых фактов непосредственного опыта, ибо  только "привычка" или "обычай". остается непокорным, когда все сказано и сделано. Но Уайтхед писал: "Учение Юма может быть философией, но оно точно не является здравым смыслом. Другими словами, в итоге оно терпит неудачу" (1927: 37).

Das, R. 1938. The philosophy of Whitehead. London, Russell and Russell: 200p.
Selby-Bigge, L. A. (ed.). 1888. David Hume. A treatise of human nature. Oxford, Clarendon Press: 709p.
__ . 1902. David Hume. Enquires: Concerning the human understanding and concerning the principles of morals. Oxford, Clarendon Press: 417p.
Whitehead, A. N. 1925. Science and the modern world. New York, Macmillan Company: 304p.
__ . 1927. Symbolism its meaning and effect. New York, Macmillan Company: 88p.
. 1929. Process and reality. New York, Macmillan Company: 546p..

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn