Хозяин безлунной Москвы. Главы 1-5

Хозяин безлунной Москвы.
1 глава
Заполошный воробей сел на облучок экипажа, резко притормозившего посередине мостовой, и забавно зачесал тощей лапкой мокрые перышки. Внушительного вида пассажир, приказав кучеру попридержать лошадей, задумчиво посмотрел на веселую птаху, радующуюся первому весеннему солнцу. Апрель нещадно топил последние, покрытые тенью, снеговые островки, с крыш раздавался звон капели. Гуляющие пары неспешно шли вдоль Пречистенского бульвара с улыбками на лицах, оживленно разговаривая. Из Казенного питейного дома лился волшебный аромат Филипповских булочек. Горожане вставали в очередь в кондитерскую: Пасху отпраздновали три дня назад, пост закончился, москвичи отъедались. Хозяин коляски равнодушно скользнул по ним пасмурными свинцовыми глазами, почтительно осенил себя крестным знамением перед шатровым храмом Ржевской иконы Божьей матери, подал мелочь двоим нищим, резво подбежавшим к нему, и уже было, по привычке углубился в себя, как вдруг услышал веселый девичий смех, такой жизнерадостный, звонкий, похожий на тысячи звенящих в унисон колокольчиков, что его внимание невольно вернулось к окружающему миру. С интересом, удивительным для него самого, господин разыскал источник хохота: на тротуаре стояли две гимназистки с портфелями в руках, судя по нарочито-непринуждённому поведению, отличающему повзрослевших барышень от скромных, вымуштрованных маменьками и гувернантками, девочек и уже стесняющихся проявлять эмоции на людях, молодых замужних женщин - ученицы выпускного или старшего класса. Первая, заливающаяся дивным открытым смехом, беспардонно не прикрывая белозубый рот ладонью, не замечая осуждающих взглядов проходящих мимо дам, была невыразимо хороша: высокий ясный лоб, большие глаза, неразличимого в тонком профиле цвета, маленький аккуратный, словно вылепленный мастером фарфоровых кукол, носик с задорно вздёрнутым кончиком, полные, чётко очерченные губы, ещё по-детски припухлые, правда, болезненно - бледные щечки, стройная, если не сказать - худенькая, и достаточно рослая для представительницы прекрасного пола, не менее пяти с половиной футов. Поверх старенького серого пальто по спине струилась, золотясь на солнце, белокурая коса, крохотная меховая, желтоватая от изношенности, заячья шапка прикрывала макушку. Он перевел взгляд на вторую барышню, излагающую некую весёлую историю хохочущей подруге. Та была круглолица, курноса, веснушчата, поплотней и пониже ростом, из-под накинутого на голову капюшона добротного бежевого бурнуса выбивались непослушные рыжие кудри. Господин улыбнулся одними уголками чувственных капризных губ, отвернулся и снова попытался уйти в свои мысли. Сбоку от закрытого верха экипажа неожиданно появилась щуплая детская рука, крепко сжимающая в ладошке с дюжину газет, высунулось чумазое остроносое лицо. Мальчишка, закатив глаза к небу, словно ученик на экзамене, боящийся от волнения упустить из памяти вызубренный ответ, заверещал истошным голосом, вспугнув задремавшего воробушка, в панике покинувшего ненадёжное пристанище: «Московская полиция пресекла попытку дерзкого ограбления купеческого каравана! Самый большой в мире сибирский голубой топаз благополучно прибыл в Первопрестольную! Преступники арестованы!» Отчеканив мудрёный текст без запинки, он опустил довольный взгляд на пассажира, испуганно вздрогнул, прижал трясущимися ручонками свежую прессу к груди и, растеряв в недрах гортани только разработанные, чудесные, как ему казалось, высокие ноты, еле слышно пролепетал, сбиваясь на каждом слове:
- П-простите, Александр Сергеевич, не п-признал. Вас эта новость навряд интересует. Сами всё знаете, как пить дать.
- Знаю, малыш. Несвежа твоя новость, - миролюбиво проговорил хрипловатым басом внушительный господин, нагнулся, легонько щёлкнул оробевшего мальчишку по носу, полез в карман пальто и протянув гривенник, напутствовал: - Иди, поешь! Тощий какой! А газету я не возьму, незачем мне мусор собирать.
Ребёнок осторожно выудил монетку из огромной ладони, шёпотом поблагодарил и рванул прочь, шумно шлёпая худыми ногами в хлипких сапогах по мокрому грязному булыжнику, юркнув в ближайший переулок.
Мужчина откинулся на новую дорогую кожаную спинку сиденья, привычным жестом пригладил пятернёй выбившиеся пряди вьющихся смоляных волос и только задумался, сдвинув к переносице ровные длинные угольные брови, как очередная порция заразительного смеха, приятно защекотав барабанные перепонки, разрушила едва сложившуюся логическую цепь выводов. Он опять с любопытством обратил взор на хохочущую гимназистку, испытав непреодолимое желание разглядеть её получше, подался вперёд, поставил локоть на колено, опёрся заметно выступающим упрямым подбородком, веско завершающим широкую челюсть, о крепкий кулак и внимательно всмотрелся в изящно изогнувшуюся в хохоте тонкую фигурку. Она странно, явно неосознанно дразнила, манила, притягивала. По могучей спине пробежали очнувшиеся от многолетнего бездействия мурашки: за годы своей достаточно длинной и бурной жизни он встречал немало хорошеньких барышень, тем более в Москве, славящейся яркой женской красотой, но никогда, ни одна из них не вызывала в душе столь странного волнения.
   Белокурая хохотушка, вероятно почувствовав на себе чьё-то пристальное внимание, обернулась к проезжей части, продолжая краем уха внимать весёлому повествованию, заметила нетерпеливо переминавшую копытами гнедую пару, впряжённую в стоящий экипаж, взметнула выше длинные ресницы, рассеянно пробежала изумрудно-прозрачными, как у русалок на цветных иллюстрированных изданиях Вольфа, глазами по необычному кучеру с побрякивающей на ветру серебряной серёжкой в ухе, в чёрной казачьей папахе, буром чекмене, с шашкой на лаковой портупее, мирно попыхивающему курительной трубкой, и, наконец, обратила распахнутый взор на широкоплечего пассажира в темно-коричневом пальто из тонкого сукна, отороченном бобровым воротником, недоумённо всмотрелась в смуглое незнакомое лицо и оцепенела под гипнотическим свинцовым немигающим взглядом, мгновенно скрыв ряд влажных кипенных зубов за плотно сомкнувшимися полными розовыми губами. Хрупкую нить взаимного, как ему показалось, притяжения немилосердно нарушила ворвавшаяся в колдовское пространство взоров громыхающая по рельсам конка, изрыгающая из себя на ходу неудачно приземляющихся на булыжник и, соответственно, смачно матерящихся, москвичей. Когда чудовищное творение человеческих рук проехало, щедро обдав весенней грязью прохожих и пролётки, когда созерцатель с горечью заметил, что русалочьи глаза вернулись во власть рыжеволосой подруги, он почувствовал головокружение, сердце с дикой скоростью ухнуло вниз, подпрыгнув в утробе, полетело обратно, миновало грудную клетку и застряло в горле, бешено колотясь, оставив крошечное пространство для доступа кислорода. Пальцами левой руки судорожно расстегнув верхнюю пуговицу на белоснежной рубашке, выглядывающей из-за лоснящегося меха пальто, ослабив тугой накрахмаленный ворот, господин жадно втянул воздух тонкими ноздрями вполне изящного для его фактуры носа с еле заметной горбинкой. Нехотя вернувшись на место, сердце капризно, мучительно застонало. Мелькнула мысль, что о себе напоминает старая рана, но боль была иной: остро-приятной, сладко-щемящей, обволакивающей. Вдруг так нестерпимо захотелось схватить эту девушку в объятия, прижать к себе, украсть, утащить домой, повесить на дверь амбарный замок, закрыть на ключ и смотреть только на нее всю жизнь, не отрываясь, слыша жизнерадостный смех.
Экипаж беззвучно покачнулся на мягких, изготовленных под заказ рессорах, сиденье рядом с господином занял коренастый мужчина в синем ольстере с накидкой, котелком на русоволосой кудрявой голове и лихо закрученными усами на упитанном румяном лице.
- Всё! На нас вышли! - затараторил он возбуждённо. - Караван пыталась ограбить банда Гнуса, помните такого? Оказывается, не пришибли его в заварухе на поминках Сыча. И зачем этой дубине стоеросовой топаз? Никогда не промышлял драгоценностями, даже в лихие семидесятые. Видно, надоумил кто-то. Надо выяснить – кто? Он просит о встрече с вами сегодня на Хитровке, в «Каторге» в шесть часов вечера.
- Понял, Вася, спасибо, - равнодушно пробормотал хозяин экипажа, не отрывая немигающих глаз от девушки. Докладчик с интересом проследил за направлением взгляда господина, разглядел беседующих подруг и изумленно обернулся: Александр Сергеевич за десять с лишним лет их знакомства ни разу не обратил внимания ни на одну представительницу прекрасной половины человечества, хотя те, в свою очередь, неустанно старались добиться его расположения, жертвуя и гордостью, и репутацией и честью.
- Вы запомнили место и время встречи? - спросил осторожно румяный усач, заподозрив патрона в лёгкой потере разума.
- «Каторга», в шесть, - ответил тот раздражённо. - Не делай из меня идиота!- и добавил мягче: - Погоди, дай мне насладиться белокурой красотой.
     Василий пригляделся к светловолосой барышне, пожал бесстрастно плечами, флегматично констатировав:
- Хорошенькая! Только совсем юная и худющая, как былинка. Что с такой делать – то, ума не приложу?
- Ты свой ум для иных целей используй, сладострастный самец, - иронично изрёк, не оглядываясь, Александр Сергеевич. – Такие для любви рождаются, а не для удовлетворения похотливых страстей.
- Я уж подумал грешным делом, что вы её в качестве фаворитки рассматриваете, фух, - выдохнул облегчённо Василий и хлопнул ладонями по коленям: – Ну, коли, мы с вами любить неспособны и чувства тонкие нас не интересуют, пора перейти к делам...
- Дурак ты, Бушмарёв, - перебил господин, - кулаки здоровые, а в башке – одна муть! Все способны на любовь, главное – с ней не разминуться, вовремя остановиться, вдохнуть пьянящий аромат, ощутить терпкий вкус на губах. Если дать алкоголику особого дорогого выдержанного вина, сохранившегося в единственной бутылке, он залпом вылакает его для опохмелья, запьёт штофиком водки и не поймёт, в чём разница. Знаток вин оценит по достоинству виноградный шедевр, добавит к своей объёмной коллекции, да и «уговорит» потихоньку под хорошую закуску. Человек же непьющий или в меру потребляющий иные напитки, поймёт, что столкнулся с прекрасным, с чудом, с совершенством, скроет подальше от глаз людских драгоценный сосуд и будет смаковать по капле всю оставшуюся жизнь......
   Василий озадаченно почесал затылок, переваривая мудрёную философскую речь, кивнул удовлетворённо, додумавшись, громко хмыкнул:
- Эк вы сложно завернули! По такой алкогольной иерархии, мы с вами являемся отпетыми пьянчугами.
- Нет, Вася, - возразил Александр Сергеевич. - Ты пока входишь в число знатоков. А я в принципе не пью вино, вернее, - поправил он себя: - не пил... до сего дня....
 Обладательница изумрудных глаз внезапно обернулась к коляске, тут же оказавшись в странной власти серого немигающего взгляда, вздрогнула, заметив рядом румяное лицо невесть откуда возникшего пассажира, испуганно хлопнула ресницами, резко  перевела взор на подругу, что-то серьезно ей сказала, поцеловала в щёку и быстро пошла вдоль Пречистенского бульвара, грозя раствориться среди толпы прохожих навсегда.
Александр Сергеевич, крепко схватив усача за руку, повелительно выпалил:
- Вася, проследи за ней, узнай, где живет, кем является, всё выясни! Я не могу ее потерять! Она нужна мне!
- Что за блажь за девочками следить? – заёрзал докладчик, натянуто улыбаясь, пытаясь высвободиться из цепких пальцев. – Сдалась она вам! У меня ещё пол-Москвы не проконтролировано!
Господин приблизил к нему лицо, сурово сдвинул брови, прошипел по-змеиному:
- Это приказ! Немедленно исполняй! – и вытолкнул визитёра из экипажа.
  С трудом удержав равновесие на влажной мостовой, поймав на лету слетевший с головы котелок, мгновенно побелевший усач обернулся, вытянулся в струну, отчеканил:
- Простите, Александр Сергеевич, не понял, что вы серьёзно! Будет сделано в лучшем виде! – и поспешил за удаляющейся барышней.
 Хозяин коляски проводил нежным взглядом изящную фигурку, грациозно, подобно длинноногому оленёнку, перепрыгивающую через лужи, вздохнул, когда та скрылась из глаз, свернув в Гагаринский переулок, убедился, что Василий следует за ней, соблюдая дистанцию, и крикнул кучеру:
- Платон Нилыч, ко мне на Никольскую! Трогай!
 Слежка оказалась недолгой и необременительной. Лёгкой стремительной походкой, не оглядываясь, гимназистка свернула с Гагаринского направо в Большой Афанасьевский переулок, миновала бакалейную лавку, чугунный кружевной забор, ограждающий ещё не очнувшийся от зимнего сна фруктовый сад, громоздкое двухэтажное строение, вычурно и безвкусно оформленное многочисленными декоративными элементами, и остановилась около узкой дорожки, ведущей к покосившемуся крыльцу старого, облупившегося голубой краской, тем не менее, миловидного деревянного особнячка с резным мезонином. Перед девушкой вырос могучий детина с мясистым сизым носом на добродушном бородатом лице, в поддевке, подпоясанной кумачовым кушаком, в белом холщовом фартуке, картузе на голове, околыш которого украшала медная пластинка с надписью «Дворник» и метлой в здоровенной руке. Василий, следовавший на расстоянии в дюжину шагов, мгновенно застыл на месте, нагнулся к ботинку, будто завязывая шнурок, и прислушался.
- Доброго здоровьичка, Ольга Николавна! Все хорошеете? – по-отечески ласково пропел мужик грудным баритоном.
- Где уж тут хорошеть, Гордей Егорович, когда выпускные экзамены на носу? Ночи напролёт зубрю, – прозвучал в ответ задорно - звонкий девичий голосок.
- А это вы зря! – веско заметил дворник. – Красоту такую надобно беречь, спать ложиться рано. Вот нагрянут вскорости женихи, узрят иссохшую сударыню с красными глазами, да и разбегутся в ужасе. А этим, как его, атестаном с пятёрками никто и не поинтересуется. Документом пригожий лик не заменишь.
- Совсем запугали, – рассмеялась барышня и беспечно подытожила: – К счастью, оковы брака меня не прельщают, придётся учиться, чтобы прокормиться. До встречи, Гордей Егорович.
Раздался звук лёгких шагов, скрип открываемой двери.
- С Божьей помощью, - учтиво напутствовал детина вслед, добавив тихо: - Ох, не зарекайтесь! - И зашуршали, зацарапали по булыжнику жёсткие прутья метлы.
   Оторвавшись от ботинка, Василий, не колеблясь, направился к дворнику, расчищающему от грязи дорожку, и, подойдя вплотную к склонённой спине, бесцеремонно похлопав ладонью по мощному плечу, требовательно позвал:
- Эй, любезный!
  Детина обернулся и удивлённо уставился на кудрявого франта.
- Ты только что с мамзель общался. Мне нужна о ней полная информация, - повелительно заявил незнакомец, призывно помаячив перед сизым носом серебряным рублём.
Добродушное выражение моментально исчезло с лица дворника, отбросив метлу на обочину в снег, упершись здоровенными руками в бока, он возмущённо запричитал:
- Да что же вы все, господа, за нехристи такие! Не успела барышня сменить школьную форму на дамский убор, а уже заметили пригожесть, пустили слюни, слетелись, как пчёлы на мёд, забродили вокруг дома, словно голодные волки, повытаскивали из кошельков монетки. Понимаю хоть, когда юноши трепетные стоят под окнами, вздыхают, но взрослые, прилично одетые люди! – детина с презрением пробежал взглядом по щегольскому ольстеру. – Ничего я вам не скажу, уберите деньгу, не про вашу честь, порядочная, воспитанная, достойная самого лучшего сударыня!
- И то правда, не про мою, - франт неожиданно расплылся в благожелательной улыбке и настойчиво сунул рубль в карман дворничьего фартука. – Но хочу тебя успокоить: милейший, господин, которым я сюда направлен для сбора сведений о рьяно защищаемой тобой барышне, как раз человек чести. Как только он появится перед этим симпатичным домом, все волки в ужасе разбегутся, а пчёлы в панике разлетятся. Он не терпит соперников. И, да, кстати, - загрубелые пальцы с расплющенными бойцовыми костяшками приподняли над кудрявой головой котелок, - забыл представиться: Бушмарёв Василий Игнатьевич.
- Гордей Егорович, - машинально ворчливо отозвался дворник, чинно оправляя взъерошенную налетевшим ветром бороду. Вдруг его отёкшие, слезящиеся от постоянного пребывания на воздухе глаза округлились и с благоговейным трепетом упёрлись в румяное лицо собеседника. – Как вы сказали? – переспросил он. – Бушмарёв? Бушмарь? Помощник Орлова? Того самого?
- Того – того, - засмеялся Василий.
- Что же вы сразу.., - залепетал Гордей Егорович. – Да если бы я знал! Какой смысл от Александра Сергеевича скрывать? Всё равно получит полную информацию из первых рук.
- Правильно мыслишь, Егорыч! – Бушмарёв шутливо ткнул кулаком могучему детине поддых, сделал полшага навстречу, повернулся в профиль и, почти прикоснувшись ухом к посеребрённой возрастом бороде, негромко распорядился: - Я слушаю, излагай.
2 глава.
Прибыв, со своей извечной пунктуальностью, иногда совершенно напрасной, на Хитровскую площадь в пять часов пятьдесят семь минут вечера, Александр Сергеевич приказал кучеру ждать и, неохотно спустив ноги в новых сверкающих ботинках на грязную мостовую, направился к доходному дому Степанова. Обогнув здание со стороны Подколокольного переулка и, остановившись перед низкой, в половину его гигантского роста, деревянной подгнившей дверью, от которой резво отпрыгнул, пропуская, кряжистый мужичок – соглядатай, он дёрнул хлипкую ручку и, нагнувшись, с трудом протиснулся внутрь. В нос бросился тошнотворно памятный запах водки, кислой капусты и дешёвого табака, насквозь пропитавший сырые трухлявые стены трактира. «Каторга», набитая до отказа отребьем: ворами всех мастей, барышниками, мошенниками, «котами», наводчицами, мелкой незначительной сошкой, гудела, визжала, булькала, рыгала, ржала, хлюпала желейными ляжками нарочито высоко задиравших юбки местных потаскух.
    Брезгливо поморщившись, Орлов двинулся быстрым шагом между столов, переступая через валяющихся на полу хвативших лишнего клиентов. Со скамьи  вскочила раскрасневшаяся девка, перекрыв ему путь и, смрадно дохнув перегаром, кокетливо тряхнула редкими блеклыми кудрями, потянулась пухлыми ручками к лоснящемуся меховому воротнику, захрюкала, еле ворочая языком: «Что за Бобёр к нам прибыл! Чистый прынц! Останься со мной, я тя согрею...» Александр Сергеевич, нахмурив брови, подхватил и крепко сжал пальцами мясистые женские локти, весьма деликатно вывернув их, толкнул гулящую в объятия сидящего поблизости, с ужасом наблюдающего за короткой сценой мужика, вытащил из кармана пальто носовой платок, протёр ладони, бросил белоснежный батист на залитый киселём стол и, не произнеся ни слова, проследовал дальше, услышав на ходу звон крепкой пощёчины, возмущённый свинячий визг девки: «За что?» и зловещий громкий упрёк: «Убью, дура, не видела, кто перед тобой? Хозяина не узнала?» Зал на секунду оцепенел, над столами единым выдохом пронеслось: «Сыч пришёл!» Орлов ненавидел, когда его называли Сычом, но именно это немудрёное прозвище давало ему безграничные права в разбойничьем мирке, слепо чтущем своих королей, открывало двери надёжно охраняемых злачных заведений, наводило ужас на самых отъявленных головорезов, защищало подчинённых ему людей.
   Достигнув противоположной стены застывшего в немом замешательстве центрального зала кабака, Александр Сергеевич, сощурившись, вгляделся в гнилые доски, обнаружил вырезанный чьей-то нетрезвой рукой кривоватый черепок, надавил на него большим пальцем, пнул ближайшую к полу тесину ногой. Потайная дверь, недовольно скрежетнув, распахнулась и он, тяжело вздохнув, с трудом заставив себя смириться с неизбежной встречей, снова согнувшись, чтобы преодолеть проём, втиснулся в мрачную каморку, выпрямился, упёрся немигающим свинцовым взглядом в выпуклые блёклые глаза с голубыми слизистами оболочками, в выражении которых с удивлением не обнаружил и намёка на ненависть, угрозу как при первой встрече, а скорее растерянность, подошёл к покрытому застиранной скатертью столу, сервированному графином с водкой, рюмками, тарелками, вилками и нехитрой дешевой закуской: отварным картофелем, малосольными огурцами, речной пережаренной рыбой, снял пальто, аккуратно расправил на спинке огромного резного, вероятно сворованного, по обычаю «Каторги», из приличного дома кресла, обойдя, опустился в него, пригладил кончиками пальцев полы бежевого шалонового сюртука и сложил руки на груди, продолжая молча взирать на сидящее супротив существо.
   Прозвище Гнус идеально соответствовало внешности, голосу и характеру его носителя, поэтому легко запоминалось. Долгое время, являясь главарём одной из многочисленных хитровских банд, он портил кровь купцам, ювелирам, зажиточным москвичам, совершая со своими верными подельниками чуть не ежедневные налёты на торговые дома, караваны, просто загулявших, потерявших бдительность «саврасов», праздных отпрысков элиты, оставаясь недосягаемым для медлительной полиции. Вероятно, за гнусный образ жизни получил он смолоду в «награду» с небес соответствующую болезнь - расстройство кровообращения: всё тело его было покрыто синяками, будто стаи кровососущих насекомых ежедневно атаковали чем-то особо привлекательную,  аппетитную добычу.
- Наше вам с ки... сточкой, - чуть не произнеся привычное бандитское «с кистенём», вовремя поправив себя, прогундосил в ноздреватый нос Гнус: - Благодарствую, что не почурался навестить меня! А ты изменился, - восхитился он, вглядевшись в гостя, - похорошел, мясом оброс. Раньше молодец был великорослый, отчаянный, глупо-бесстрашный, а теперь настоящим вальяжным барином стал, – и, помолчав, замявшись, вопросил: - Как теперь к тебе обращаться-то? Сычом называть? Или Хозяином?
- Ты об именах – отчествах когда-нибудь слышал? – подал голос Орлов, презрительно скривив капризные губы. – Зови меня по-человечески Александром Сергеевичем и, если не хочешь, чтобы я тебя немедленно покинул, передав в руки полиции, докладывай быстро, чётко и внятно: зачем организовал нападение на караван с топазом и почему решил признаться, зная, что я тебя засажу. Совесть проснулась вдруг? Сомневаюсь!
- Прошу, – неожиданно протяжно заныл Гнус, заёрзав на стуле, протянув в мольбе в сторону гостя крепкие синюшные ручища, - не губи! Нельзя мне теперь в тюрьму! Сорока на хвосте не раз приносила истории о твоих диковинных методах допроса, уверен: мужички мои зацапанные и те сдадут своего батю Гнуса при первом же свидании с тобой. Раньше я, однозначно, пустился бы в бега, спрятался, растворился навеки в таёжных лесах так, что и дикий зверь не подкопался. Но теперь, - внезапно он всхлипнул порозовевшим между синяков носом, - теперь, когда у меня есть Лушенька, жизнь моя, любовь моя, не могу я бежать. С ней нельзя - она не переживёт расставания с домом, без неё – лучше сразу в петлю. Лушеньке нужен покой, и креслице плетёное в садочке, и цветочки яркие вокруг, пахучие, и травка зелёная под ножками, мягкая, и птички, щебечущие над головкой...
- Что за бред ты несёшь, - резко перебил Орлов Гнуса, взгляд которого принял отрешённое выражение. – Какая Лушенька? Какие птички? – он упёрся ладонями в подлокотники, собираясь встать.
- Погоди, не уходи, - запаниковал Гнус, вскочил и заговорил быстрее, - я же объяснить хочу, как всё произошло! Мне не нужен был никакой топаз я и знать не знал о приближающемся караване. Мои воровские дела в прошлом, оставил я своё ремесло. И, если бы не Лушенька, не возобновил, - он, облегчённо выдохнув, увидев, что гость снова плотно сел, опустился на краешек стула.
-Так, - строго сказал Орлов, откинувшись на спинку кресла, потянувшись назад рукой к карману пальто, вынув из него спичечный коробок, крошечную «гильотинку», серебряную сигарницу и положив на стол, - выкладывай всё по порядку, без бабских истерик: по какой причине пошёл на грабёж, коли остепенился, кто такая Лушенька, какую роль она играет в преступлении.
- Самую безобидную, - заулыбался подгнившими зубами Гнус и подобострастно заглянув в пасмурные глаза, ласково предложил: - Александр Сергеевич, может водочки?
- Я такое не пью, - поморщился Орлов, раскуривая сигару.
- Понимаю, - с готовностью закивал синюшный, - а я, с твоего позволения, выпью чуток, дабы не нервничать.
Плеснув из графина водки в рюмку, Гнус залпом выпил, проигнорировав закуску, занюхал рукавом серой льняной рубахи, облепившей потное громоздкое тело, отмахнулся от надоедливо жужжащей над ухом мухи и загундосил:
- Когда, явившись с молодой беспечной удалью в одиночестве сюда в «Каторгу» во время поминок главаря, ты объявил нам с братками войну, мы крепко повздорили на твой счёт, решая как поступить: убить, запытать, подчиниться или, не связываясь, просто тихо покинуть Москву. Так крепко, что мало кто остался в живых. Меня тоже живописно исцарапали ножичком. Я выбрал последний вариант: собрал своих, уцелевших в пьяной потасовке, ребятишек и убрался с ними восвояси в родной город Муром, где давно ожидал меня забитый ставнями домишко с заросшим травой палисадником. Там, в местных лесах, мы потихоньку промышляли грабежами: где крестьяне зажиточные проедут с ярмарки после продажи мясного и растительного товара, где «жинтельмен», засидевшись допоздна за карточным столом, перепив вина, остановит экипаж в чаще, дабы нужду справить за деревом.
- Правильно, - хмыкнул Орлов, стряхивая пепел с сигары в плохо вымытую тарелку, стоящую перед ним, - грабить надо у себя дома, а не на чужой территории. Где родился, там и пригодился.
- Да, да, верно молвишь, - запричитал Гнус, стуча кулаком в собственный низкий лоб над выдающимися, как у примата, надбровными дугами, - скотина я последняя, мразь, подлюга! Так и остался бы нелюдем до конца дней своих, зажарился в аду... Но ты дослушай, заклинаю! – он поднял просящий взгляд на жадно втягивающего в себя ароматный дым дорогого тлеющего табака гостя: - Пару лет тому назад сидели мы с подельником в засаде в лесу, на пригорочке. Как раз ярмарка закончилась, крестьяне должны были с деньгой возвращаться. Видим: тащится лошадка, впряжённая в телегу, управляемая стариком, позади сидят седоволосая женщина и девица не юная, лет двадцати пяти, круглая такая, ладная, рябоватая. Только мы собрались спуститься, чтобы культурно выручку забрать, как лошадь внезапно остановилась, пропахав землю копытами, заржала испуганно, встала на дыбы, видно волк дорогу перебежал. Телега покачнулась, девица скатилась вниз на дорогу, истошно вскрикнула, забилась в припадке, изо рта пена пошла. Женщина бросилась к ней, обхватила руками беснующуюся головку, повернув её осторожно набок, зарыдала: «Опять началось! И где? В самой чаще! Ограбят, как пить дать, придут!» Старик, пытаясь усмирить лошадь, гаркнул, обернувшись: «Не каркай, полоумная, нашлёшь беду». В тот момент мне так стыдно сделалось, - Гнус понизил голос, словно его могли услышать за стеной и засмеять, - она была права: обчистить семью при сложившемся раскладе не составляло никакого труда. Не знаю, что со мной тогда случилось, только приказав сотоварищу удалиться, я сбежал к телеге, выхватил у матери бьющееся в конвульсиях  тело, поднял на руки, прижал к себе, а она, немного пострадав, успокоилась, полежала мёртвым грузом, вдруг распахнула мутно - голубые глаза, как мои белки, опушённые светлыми одуванчиковыми ресницами и слабо, доверчиво улыбнулась розовыми запенёнными губками. Улыбнулась мне! Представляешь? Мне, уроду! – синюшный ткнул себе в грудь толстым колбасным пальцем, негромко грустно хохотнув, - оказалось, помимо чёрной немочи, девочка моя ещё и плохо видит, - и замешкался, замолчал,  ожидая разрешения продолжать.
  В памяти Александра Сергеевича возник рассеянный русалочий взгляд другой девочки, уголки губ предательски поползли вверх. Скрыв нахлынувшее умиление в смачной затяжке, он поймал себя на мысли, что внимает излишним сентиментальным подробностям без раздражения: после приятной встречи на Пречистенском бульваре любопытство по поводу возникновения чувств, одержало верх над свойственным ему равнодушием.
- Вещай дальше! – благосклонно скомандовал он.
- Представился я семье загулявшим прохожим, - поспешно заговорил Гнус, боясь нарушить счастье исповеди, - предложил проводить до дома, кабы чего не вышло. Заночевал у них с почётом, на печке. Просыпаюсь утром, выхожу на крыльцо, спускаюсь в садик фруктовый небольшой, встречаю мою подопечную, собирающую цветочки. «Здрастье, Луша», - говорю, - «как же вы цветы отличаете от сорняка, коли плохо видите?», а она отвечает, заметьте, что отвечает: «Зёрна от плевел отличит и слепой. Вы, к примеру, настоящее зерно» - и улыбается нежно, глядя голубыми глазками насквозь, а потом подходит и, нащупав ручкой щёку, целует. Тут я совсем с ума сошёл от счастья, вернулся в дом, грохнулся родителям в ноги и попросил руки доченьки. Они согласились, не раздумывая: кто же ещё в жёны возьмёт падучую и слепую. После венчания переехали мы с женой в мой муромский дом, я его восстановил собственноручно, цветочки пахучие посадил, какие просила, кресло-качалку смастерил. И бросил воровские дела, отпустив подельников своих на вольные хлеба, у меня накопления имелись, вполне хватившие бы на спокойную скромную жизнь. Так мы прожили около двух лет, одно меня волновало: приступы Лушеньки участились. Я и к врачам местным обращался, и к знахарям, бабкам-ведуньям – ничего не помогало. Как забьётся в конвульсиях, сердце кровью обливается. И вот на днях ворвался в нашу скромную болезненную жизнь Чингисхан.
- Кто? – поперхнулся дымом Орлов.
- Нет, не подумай, я не лгун и не сумасшедший, - занервничал Гнус, опасаясь ухода гостя, - он назвал себя Чингисом, пояснив, что имени его настоящего я всё равно запомнить не смогу или исковеркаю, а это имя великого налётчика только дурень забудет, к тому же он его потомок.
- Да кто он? – подался вперёд Александр Сергеевич.
С удовлетворением заметив повышенное внимание в движении и взгляде Орлова, синюшный нарочито замедлил темп речи, придав голосу интригующих интонаций:
- Когда у Лушеньки в саду случился очередной приступ, и я, схватив её на руки, прижал по привычке к сердцу, вырос передо мной, как шуликун из родника, истый басурман, подмигнул хитро раскосым глазом, выудил из диковинной меховой, расшитой не по-нашему сумы, накинутой на плечо, туес лубяной, трубку тонкую деревянную, сунул её кончик в ноздрю, приоткрыв короб, втянул в нос немного содержимого, повернул к себе голову беснующейся Лушеньки, возложил ладонь на закатившиеся глазки, да и выдул какой-то порошок в лицо. Озверев от наглости незнакомца, я зарычал: «Убью, падлюка! Ты что творишь?» А он палец к губам поднёс, за женой молча указал наблюдать. Девочка моя дёрнулась ещё несколько раз и затихла, вдохнула полной грудью свежий воздух и заснула, ровно сопя.
- Дурман – трава, - догадался Александр Сергеевич, - опасная вещь для больных мозгом. От неё и помереть не долго.
- Ясен колпак, дурманная зелень, - подтвердил синюшный, - ты сразу понял, а я, остолоп, только сегодня, пока добирался до Москвы, раскладывая события по полочкам, смекнул, припомнив странное хмельное состояние Луши после лечебного сна. А в тот момент, ошалев на радостях, потеряв остатки кумекалки, возбуждённый я справился шёпотом, какова цена колдовского снадобья, драгоценного товара? А он оскалился щербатым ртом с острыми, явно подвыбитыми зубами, как у нашего брата, распорядился по-свойски на чистом русском: «Ты жену домой унеси, в кровать положи, а сам выходи – разговор есть». Вернувшись в сад, застал я басурмана, удобно расположившегося на жухлой прошлогодней траве, скрестившего ноги напротив лушиного кресла. «Садись, - говорит, - потолкуем». А сам, значит, кузовок в руках держит, крышку пальцами теребя. «Мне, - заявляет он, - деньги не надобны, мне нужен ты и шайка твоя бандитская всего лишь для одного дела, выгорит, получишь лекарство». Я ушам своим не поверил. «Откуда ты, - спрашиваю, - обо мне знаешь?». А он невозмутимо отвечает: «В кабаках местных о тебе с охотой калякают, Гнус, как о легенде воровского мира». «Тогда, - подчёркиваю, - ты должен знать, что ушёл я на покой». «Осведомлён, - соглашается с готовностью, - но ради здоровья жены не грех и вернуться на короткий срок. Коли получится, вскоре и порошок не потребуется, полностью исцелится». И снова улыбается загадочно акульими зубами, и крышку туеска призывно поглаживает. «Падучая не лечится», - возражаю строго, - а сам чувствую забрезжившую в сердце надежду. «Я вылечу», - убеждённо заверяет он, открывает суму, долго роется в ней, глядя на меня, словно факир на зрителя, готовя к бесподобному фокусу...
- Ты когда-нибудь доберёшься до сути? – не выдержал Орлов, теряя терпение: - Я молчал, когда ты о любви, женитьбе вёл витиеватую речь. Это допускается. Но о пройдохе разводить канитель излишне. Можно без лирических отступлений про крышки, сердце и факиров?
- Всё, всё, не сердись, - опомнился синюшный, хлопнув себя колбасками по вздутым рыбьим губам, – хотел сочности внести в повествование, картину обольщения вернувшегося блудного сына обрисовать. Книжки на досуге стал почитывать, - признался он виновато, - и вот результат.
- Браво! – похвалил иронично Орлов. – Я оценил твой литературный дар. А теперь давай без сочности, по существу.
 - По существу, - повторил покорно Гнус, почесал затылок, собираясь с мыслями, и продолжил: - Вытащил он, значит, и развернул передо мной свиток по виду древний, трухлявый чуток, красочный, на нём была изображена корона странная, не нашенская, с висюльками причудливыми по бокам. «Вот, - говорит, - убор любимой дочери Чингисхана, моей, - какой-то там, - прапрабабки. Видишь,- указал он на жёлтый кругляш, венчающий вытянутую вверх длинную маковку, - это Каан – камень, главный, значит, царский, подаренный больной чёрной хворью принцессе знахарем – странником с заверением скорого исцеления, если драгоценная диковина всегда будет находиться рядом с головой. Минерал вставили в корону. Она действительно быстро поправилась, никогда не расставалась с убором и в старости, почувствовав дыхание смерти, приказала похоронить себя вместе с ним. Как только приступы наследницы прекратились, убедившись в наличии лечебных свойств у преподнесённого амулета, врачеватели разных мастей, заодно ювелиры, да и просто поклонники необычных вещиц бросили силы на поиски подобного сокровища. Но тщетно: такой камень никому не встречался ни в горах, ни в реках, ни на озёрах. Порешив, что у весьма необычного сувенира не земное, волшебное происхождение все дружно успокоились.
И вдруг, - говорит Чингис, - случилось чудо: спустя века, в прошлом году старатели случайно обнаружили в Сибири, в Забайкалье на какой-то горе несколько похожих образцов, учёные, значит, местные исследовали их, внесли в список предполагаемых открытий, без названия, и отправили сюда, в Москву к профессорам для подтверждения оригинальности вместе с громоздким топазом и мелочью всякой».
  Долго и нудно, - выдохнул Гнус, просушив горло зелёным змием, - плёл мне татарин, как в детстве его посвятили в шаманы за особый дар видеть будущее, исцелять одним взглядом заразы, как узнал от копателей об открытии камня, попросил втихомолочку за дюжину бутылей горячительного показать, как сравнил с рисунком, оставшимся ему в наследство от прапрабабки и обрадовался, как ринулся вслед за караваном, увозящим Каан, как искал по всем городам удальцов, гораздых подсобить ему в краже драгоценности не для своей пользы, а дабы болящих спасать, как нашёл меня, отошедшего от дел, но имеющего влияние на местный бандитский мир, - синюшный горько усмехнулся, покаянно опустив плешивую голову: - В общем, предложил мне басурман ограбить караван, подходящий к Мурому, готовящийся остановиться в нём на целые сутки, взять на подъезде к Москве только лечебную ценность для нас и мелкие алмазы на оплату работы ребятам моим, не трогая топаз, который и силы живительной не имеет, да и, не распилив, не продашь. Увидев, что громадина цела, стража растеряется, не кинется сразу вдогонку. Решил я рискнуть ради спасения Луши, с братками договорился быстро, они не перестали меня уважать, не забыли папашу Гнуса. Следующим днём я, Чингис и семеро подельников выехали в пароконном биндюхе за пределы города, преодолели несколько десятков вёрст в сторону Первопрестольной и, оставив на рассвете телегу с лошадками в поле, намереваясь возвернуться окольными путями обратно, вышли на гужевую дорогу. Мужички с татарином, распределившись, осели в оврагах. Я забрался на пушистую ель с револьвером в руке, моя задача была наблюдать, если что не так – стрелять. Просидели без дела пару – тройку часов, пропустив несколько невинных повозок. Потом, наконец, появился караван с охраной: двое конных впереди и двое в хвосте. Братишки мои дружно взмыли в воздух крепкими волосяными арканами, да и затянули, стащили аккуратно на землю стражу с сёдел. Затем банда ринулась к повозкам вязать кучеров, купцов, помощников ихних, кляпиками рты всем бережно затыкать, дабы не шумели. Закончили только, значит, самую тяжёлую часть дела, свистнули по договорённости, отчитавшись, только вылез из засады басурман и уверенно забрался в одну из крытых телег с довольной мордой (он единственный предполагал, где камешки спрятаны), как раздался топот копыт, один из обезвреженных охранников, выпростав рот от тряпки, завопил: «Друзья, спасены! Орловские едут!» А мне и невдогад, что твои бойцы за пределы города выбираются.
- Выбираются, - мрачно процедил гость, - из-за таких, как ты. Дальше докладывай.
- Смотрю, - послушно кивнув, забубнил Гнус, - из-за поворота выскочили несколько всадников плечистых с обрезами в руках. Чингис возопил, задрав голову к ели: «Пали!». А я дурак что ли стрелять, будучи наслышанным о твоих архаровцах? Вжался в ствол и затих. Смотрю: орлы четверых уложили, троих полонили. Татаро - монгол, оказавшись в ловушке, резво шмыгнул из повозки в седло переминающегося рядом коня, потерявшего при штурме арканами седока, вдарил каблуками сапог в бока и понёсся прочь. Один из орловцев пальнул ему в спину и пустился вслед. Видел я из своего укрытия, как басурман упал лицом в гриву, слышал, как вернулся преследователь, уверенно освидетельствовав: «Погиб он! Конь с обрыва в реку, подтаявшую у берега, скинул! Я подождал - не всплыл, под лёд, видно, утащило». Обождав, пока неожиданно разрушившие планы верзилы твои удалятся с нетронутым караваном, я спустился с ели и ринулся в поля, где меня, единственного, оставшегося на свободе, ожидала телега. Возвернувшись домой, - провёл рукой синюшный по вспотевшему от волнения лбу, - расцеловавшись с Лушенькой, я задумался об участи своей, вспомнил многочисленные легенды – были о твоих изысканных приёмах на допросах, когда самые крепкие ребятишки выкладывают всё, даже то, о чём не спрашивал, понял, что буду сдан своими, испугался за судьбу жены, которая останется без меня, направленного туда, откуда камушек прибыл, и поспешил в Москву, надеясь на эту встречу...
Гнус замолчал. Воцарилась долгая пауза.
- Ну и что мне теперь прикажешь делать с тобой?  - прервал безмолвие Александр Сергеевич, задумчиво выпуская дым изо рта в потолок: - Виноват ведь по сути.
- Не губи, молю, - шёпотом попросил синюшный, упершись локтями в стол, сцепив пальцы в замок, впившись ногтями во взбугрившиеся вены: - Луша пропадёт без меня, пожалей её, пощади! Оставил я её с сиделкой на три дня, но поклялся вернуться. «Не вернёшься, - сказала, - руки на себя наложу». Ты, ты был когда-нибудь женат?– неожиданно спросил он.
Орлов отрицательно мотнул головой.
- А любил по-настоящему?
- Не твоего ума дело, - отрезал гость.
- Ну, представь, если бы в твоей жизни появилась она, самая дорогая, желанная, - не унимался Гнус, - неужели ты не пошёл бы на преступление ради спасения жизни зазнобушки.
«Убил бы», - чуть не вырвалось из груди Александра Сергеевича, с ужасом представившего  тонкую фигурку белокурой хохотушки, бьющуюся в приступе чёрной хвори.
- Я ведь ни разу не выстрелил, никого не убил, не ранил, - словно прочитав мысли Орлова, плаксиво проныл синюшный.
- Сама чистота и невинность, - фыркнул Александр Сергеевич и уставился в тарелку,  задумчиво туша сигару об облупленные края. Приняв решение, он поднял свинцовый взгляд на потное пятнистое лицо собеседника: - Заночуешь здесь?
- Где ж ещё, - мотнул головой Гнус в сторону драной ширмы за спиной, едва прикрывавшей ржавую кровать. – Я же говорю: бежать теперь нет смысла.
Орлов удовлетворённо кивнул:
- О помощнике моём, Бушмарёве слышал?
- Кто ж о нём не слышал? – вздрогнул синюшный, вспомнив жуткие сказания о ближайшем сычёвском соратнике.
- Завтра утром жди его в своей опочивальне, - повелел Александр Сергеевич, - он сопроводит тебя в Муром и проверит все сведения о супруге, её болезни и татарине. Коли всё верно, если не присочинил, так и быть, живи, гуляй! Я добрый сегодня. А теперь описывай, как выглядит басурман твой, кроме зубов, с ними всё понятно.
- Благодарствую за свободу, - пролепетал Гнус, поёжившись от перспективы обратной дороги в опасной компании, и, закатил глаза к потолку, вспоминая: - Да обычный, раскосый татарин, правда с глазами странного нечеловеческого цвета, жёлтыми, как у молодого ястреба – тетеревятника, поджарый, среднего роста, не чета тебе, молодой, годов двадцати – двадцати с небольшим, в будничной русской одежде, в чёрных штанах и сапогах, сером зипуне и картузе на голове. Поправлял он его постоянно, натягивая козырёк чуть не на нос, на ветру придерживал, видно на лбу особые приметы имеются. Косичка позади тонкая из смоляных волос. А, да - перчатки на руках тонкой кожи, никогда их при мне не снимал.
- Понял, - поднялся с кресла Орлов, натягивая на широкие плечи пальто, - значит у камешка нового пока русского названия нет?
- Вроде нет, - неуверенно пожал плечами синюшный. -А вдруг, - заволновался он,  - этот Каан - Царь взаправду Лушеньку исцелил бы? Вдруг...
- Глупости! – строго оборвал Александр Сергеевич, застёгивая пуговицы, направляясь к выходу: – Не будь идиотом. Минерал не может вылечить серьёзную болезнь. – Наврал басурман тебе с принцессой монгольской, обставил, как мальчишку. – Так что береги свою Лушеньку сам.
- Как нещичко наше? Цело ли? – спросил вдогон Гнус с тоской.
- Уродец? – уточнил, оглянувшись Орлов, нащупывая рукой потайную доску: - В целости! Слёзно просил тебе кланяться.
- Кто просил? – всполошился синюшный.
- Он лично просил, - хохотнул Александр Сергеевич, вдавив большим пальцем в еле заметную, затёртую до блеска бандитскими лапами выемку, - шучу. Лежит твоя страхолюдина в надёжном месте, не ропща на горькую судьбу.
Хлопнула дверь и Гнус облегчённо обмяк на стуле.
   Покинув каморку, оказавшись в центральном зале кабака, Орлов остановился у стены и повернул голову в сторону маленького столика в углу. Вскочив со скамьи, к нему резво подбежал безухий мужик:
- Александр Сергеевич, какие приказы будут?
- Следи, Фимка, дабы не вышел до утра Гнус, пока Бушмарь не прибудет, - нагрудный карман безухого пополнился монеткой.
- Будет исполнено, - шепнул мужик, поклонившись.
Выйдя на сомнительно свежий воздух, Орлов прошёл по загаженной слякотью и мусором мостовой, легко, несмотря на выдающиеся размеры тела, впрыгнул в экипаж, вынул из кармана пальто очередной носовой платок, нагнулся и стал тщательно протирать покрытые каплями грязи новые ботинки.
- Наконец – то, барин, - выудив бриаровую трубку изо рта, брякнув, обернувшись,  серебряными серёжками, заворчал, мелодично растягивая слова на южный манер, кучер. – Я уж волноваться начал, чуть не поседел окончательно, задержались вы в этой преисподней не в пример обычному. Думал, пойти разбираться, так лошадок уведут.
- А чего за меня волноваться, Платон Нилыч? – оторвав взгляд от обуви, беспечно улыбнулся Александр Сергеевич: - Кто меня посмеет тронуть?
- Ваша удаль залихватская, шальная до добра не доведёт, - покачал головой кучер, - вечно без охраны, без револьвера. Даже мне при оружии не по себе было, пока ожидал.
- Ай – ай, - бросив запачканный платок под сиденье, выпрямившись, театрально загрозил пальцем Орлов, - не стыдно старому вояке, казаку, прошедшему все круги ада Кавказской, верному солдату княжеского конвоя, трепетать перед шелупонью?
- Князь Хитровку не посещал, а по мне, так лучше снова на Кавказ, - выдал Платон Нилыч. – Там хоть понятно, кого саблей рубить, а здесь не разберёшь: то ли пьяный художник плетётся домой, то ли бандюга крадётся на дело. Все одинаковые – косматые, нечёсаные. Тьфу! – махнул он рукой, печально добавив: - Коляски проносятся, не останавливаясь, даже погутарить не с кем. Сидишь, как сыч! Ой, - осёкся казак, сконфуженно надвинув на лоб папаху, - пардоньте, барин, случайно вырвалось.
- Ага, проболтался! Да ты непростой казачок, двойной агент, шельма, - добродушно расхохотался Александр Сергеевич, хлопнув в ладоши. – Сейчас нагутаришься со своими приятелями – извозчиками, - ободрил он весело. - Давай-ка, трогай, в Петровский, в «Яр».
- Не может быть, - просиял Платон Нилыч, шевельнув ухоженной, расчёсанной на две стороны чёрной с проседью бородой, - ужель в приличное место?
Отвернувшись и поудобнее устроившись на козлах, поправив головной убор, он подобрал вожжи, ласково тряхнул ими и, прежде чем возвратить трубку в рот, смачно свистнул и задорно прикрикнул:
- Пошли, подруженьки мои, подальше отседова!
Согласно кивнув изящными головками, гнедая пара с готовностью потянула экипаж прочь с Хитровки.

 Глава 3

- Ушица на шампанском, доложу я вам, любезнейший Александр Сергеевич, сегодня отменная, с пальчиками откушаете-с, - сочно причмокнул алыми губами бантиком пухлый круглый, как свежая хрустящая филипповская булочка метрдотель «Яра», услужливо приняв из рук постоянного клиента, щедрого на чаевые, дорогое пальто, передав его гардеробщику, кинувшись распахивать двери в сверкающий золотыми рамами венецианских зеркал общий зал, до отказа наполненный разодетой по последней моде публикой, засеменил, едва поспевая, короткими кривоватыми ножками-рогаликами за широкими богатырскими шагами, продолжив хвалебную оду ресторану, пытаясь перекричать голосящий на сцене цыганский хор:
- Повар-то новый – истинный мастер своего дела, искусник, волшебник, маг! Ох, угодил! Что за матлот из стерлядей! Ммм! Романс! А суп из телячьей головки! А жареные с трюфелями куропаточки! А расстегаи из налимьих печёнок! Шедеврально! Превосходнее всякой поэзии. Полёт души и тела в райские кущи. Превосходнее...
- Расстегаев вели кучеру моему отнести с медовухой, - прервал Орлов напыщенную речь, не без удовольствия уловив и вдохнув ноздрями особую смесь ароматов, отличающую фешенебельное заведение от обычного кабака: изысканных деликатесов, утончённых французских духов, табака высшего сорта,  - а мне пусть ухи принесут и матлот, коли хороши.
- Хороши, изумительно хороши, - подобострастно закивал распорядитель. – Сей момент, подадут.
- И коньяку лучшего, и студня с хреном, - добавил Александр Сергеевич, полуобернувшись на ходу.
- А коньяку-с Василий Игнатьевич уже изволили заказать и закусочки холодной. Ожидают вас давно, - метрдотель, припустив рысью, наконец обогнал длинноногого клиента, заглянул ласково снизу вверх в свинцовые глаза, продолжая перебирать рогаликами, двигаясь вперёд спиной, норовя споткнуться о незримый стол.
- Молодец Бушмарёв, озаботился, - одобрил предупредительность помощника Орлов и, вложив в пухлую, с готовностью протянутую руку полтину, повелел: - Тогда всё, не мельтеши, ступай на кухню, командуй, дабы горячее поскорее прибыло. Я очень голоден.
- Ох, моё вам мерси-с! Незамедлительно доставят и вам, и кучеру, - свежая булочка, поклонившись, сжав в сдобной ладошке монету, чмокнув бантиками, покатилась в обратный путь на кухню.
  Вывев витиевато финальный заунывный аккорд, хор величаво замер, и в воцарившейся тишине от столика к столику пронеслось деликатным шёпотом: «Орлов прибыл!» Вскинулись женские головки, украшенные причудливыми причёсками. Мысленно поблагодарив цыган за предоставленную возможность миновать зал вовремя незамеченным любителями потрепать языками, особенно – любительницами, Александр Сергеевич отодвинул тяжёлую вишнёвую бархатную портьеру, декорирующую дверной проём и скрылся от любопытных глаз в отдельном кабинете.
   Крепкие загрубелые пальцы, немедля отреагировав на шуршание занавеси, опустили развёрнутую перед столом, украшенным прихотливыми яствами, свежую газету, обнажив румяное лицо с лихо закрученными усами.
- «Московская полиция пресекла дерзкое ограбление купеческого каравана»? – ехидно процитировал Бушмарёв, придав торжественному предложению вопросительную интонацию.
   Орлов усмехнулся, не произнеся ни слова, опустился на дубовый стул, налил в хрустальную рюмку коньяку, выпил с аппетитом, обождав, пока теплая волна алкоголя медленно разольётся по телу, наколол серебряной вилкой отварной осетрины, отправил её в рот и не торопясь прожевав, наконец заговорил.
- Ты, Василий славы захотел? – спросил он обратив пасмурный взгляд на кучерявые русые брови. – Ну, давай рассудим, какие гостинцы она нам сулит. Представь, что в твоей газетёнке, заместо вполне безобидного вранья, напечатают: «Банда Сыча столкнулась в лесу Московской губернии с муромскими головорезами».
- Тоже мне, банда, - обиженно пробурчал Бушмарёв.
- А кто, дорогой мой, опомнись! Общество поклонников обнажённой натуры? – (При этих словах румяный усач вздрогнул и немного смутился, впервые со времён канувшей в Лету юности). Александр Сергеевич, покосившись на портьеру, понизил голос. – Мы не имеем государственного статуса, палить направо и налево, тем более производить аресты, нам никто не позволял, документов с разрешением не выдавал. Ладно, отбросим Сыча, - предположил он, немного подумав, подвинув к себе белоснежную фарфоровую тарелку со студнем, именовавшимся в «Яре» глупым французским названием «Галантин», сдобрив его хреном, нарезав и обильно закусив трепещущими, подобно медузе, кусочками вторую рюмку. – Напишут они прилично, как есть: «Стражи Орлова спасли купеческий караван от ограбления». Попадёт это издание к какому-нибудь дотошному министру из столицы. А тот поинтересуется: кто такие, почему не знаю, где была полиция? Пришлют комиссию в Москву, начнётся расследование. Нас с тобой в Сибирь сошлют на муки вечные, а почтенные головы Долгорукова с обером пустят на бульон, или живьём сожрут за потакание обнаглевшей неофициальной братской организации. Такая свистопляска разыграется! Такой кипеж!
  - Ваша правда, - угрюмо согласился Василий, с отвращением смяв газету и отбросив на пол, достав початой «Смирновской» из ведёрка со льдом, наполнив стопку, хлобыстнув и заев поросёнком с кашей. – Врём, скрываемся. Хотя бы о Гнусе сермягу выдадите? – спросил он с надеждой.
- А то! Если ответишь тем же о белокурой хохотушке, - заверил, хитро улыбнувшись Александр Сергеевич.
- Я не самоубийца, - Бушмарёв мотнул кудрявой головой в сторону угла стола, где лежал большой конверт, прикрытый криво исписанный чернилами листом.
- Вот, пострел, целое досье собрал! – восхитился Орлов. – Хвалю! Сдюжил, окаянный.
Официант, попросив разрешения войти, внёс на подносе и расставил блюда, зачерпнул половником из супницы дымящейся ухи, наполнил глубокую тарелку и тихо удалился.
Александр Сергеевич, откушав коньяка с матлотом, нехотя собрался с мыслями:
- Излагаю историю кратко, поскольку сам всё узнаешь в скором времени из первых уст, а мне не терпится тебя выслушать. Гнус, по его собственному, пока сомнительному признанию, играл небольшую роль в деле: всего лишь бывших подельников собрал, да на дереве сидел молча с револьвером, не стреляя во время нападения на караван и дальнейшей заварухи. Вроде, отошёл он давно на покой, удалился в родной город Муром, женился на хворой. А надоумил его, якобы, на грабёж, причём не топаза, а новых, только открытых минералов, соседствующих в пути с гигантом, некий монгол, вероломно посуливший несчастной супруге исцеление от соприкосновения с чудо - камушком, тот самый, которого наш боец подстрелил и, надеюсь, благополучно утопил.
- Монгол? - подпрыгнул на стуле Василий. – А я ещё удивился, когда мне преследователь поведал, будто пальнул, непроизвольно целясь, как в яблочко, в кончик тонкой смоляной косы, доходящей до середины спины.
- Не солгал, однако, синюшный, – Орлов, удовлетворённо подвинув к себе глубокую тарелку, принялся за уху, - говорил он о косичке при описании басурмана. Так, Василий, -  Александр Сергеевич, оценив, действительно, особый вкус ушицы, замолчал, активно заработав ложкой. – Так, - повторил он, съев больше половины, с трудом заставив себя оторваться от деликатеса, - твоя задача: не посещать сегодня ласковых вдовушек, пойти домой, выспаться, а с утра навестить Гнуса в «Каторге», где он заночевал, сопроводить до Мурома, допросить в дороге, да разузнать по прибытии, действительно ли он венчан, взаправду его жена припадочная, появлялся ли татарин в местных кабаках с целью осведомиться о синюшном. Обязательно зайди в Муромский полицейский участок, сунь, кому следует по «красненькой», выясни, не всплывал ли труп в реке.
- Вот спасибо, вот удружили с заданием, мужским, достойным - обрадовался Бушмарёв, глотнув водки и заев свежими бобами. – А то за барышнями шастать совсем позор. Узнают товарищи, засмеют.
- Засмеёшь тебя, как же, - хмыкнул Орлов, - помрёшь случайно со смеху, в морду с размаху получив. - А теперь, - потребовал он, вернувшись с наслаждением к ухе, - докладывай немедля о барышне.
Василий потянулся за бумагами, уложил перед собой, поднял верхний лист, бегло пробежал глазами по неровным чернильным записям, вспоминая, и, оторвавши взгляд, торжественно изрёк: - Царевну вашу величают Ольгой Николаевной Истоминой, восемнадцати лет от роду, заканчивает последний класс частной гимназии Фишер.
- Ольга? – переспросил Александр Сергеевич, уронив ложку в суп. – Имя – то какое замечательное, тёплое, сердечное. Оля, Оленька, Олюшка, - протянул он, расплывшись в блаженной улыбке и мечтательно закатив серые глаза к потолку.
 Недоумённо понаблюдав некоторое время за странным поведением вечно сосредоточенного на делах, совсем не романтичного патрона, Бушмарёв решился - таки охладить его пыл досадным известием.
- Из старинного дворянского рода, - выпалил он и многозначительно замолчал.
- Из дворян, - пробормотал Орлов, - я так и понял: аристократическое лицо, эти непринуждённые жесты, открытый, не жеманный смех...  – Не услышав продолжения, он опустил свинцовый взгляд на помощника и нахмурился, опасно расположив здоровенный кулак на столе. – Ты, Василий, паузы театральные прибереги для своих щеголих, - сказал он сурово, - а то схлопочешь ненароком! Женщины любят спектакли, - кулак миролюбиво распрямился. - Сам понимаю, что мезальянс получится, но я не беден! А деньги нынче – лучшее средство в вопросах нарушения законов, в том числе негласных, преодоления предрассудков и древних устоев. Тем более, в конце девятнадцатого века живём, современные люди, а всё печёмся о происхождении. Другое дело, ответит ли мне Ольга Николаевна взаимностью? Вот, что меня действительно беспокоит. Восемнадцать лет, дитя! Я ей в отцы гожусь. Эх, вернуть бы молодость залихватскую, да добавить к нынешнему положению и достатку! – Александр Сергеевич, ощутив непривычное волнение в душе, плеснул в рюмку коньяку и, запрокинув в рот, заев остатками ухи, отодвинул тарелку.
- Шутить изволите? – захохотал Бушмарёв. – Первые красавицы московские великосветские толпами вас преследуют, не стесняясь общественного мнения, купцы дочек юных сватают. С чего царевна сия должна остаться равнодушной?
- Красавицы, о которых ты толкуешь, сплошь дамы искушённые, - пояснил Орлов, презрительно скривив чувственные губы, - сам знаешь, что им от меня нужно. А белокурая хохотушка – девочка совсем, чистая. Ей потребности телесные неведомы. Наследницы купеческие, все, как одна – пустышки бесхребетные. Прикажут тятеньки – и за козла пойдут. А у царевны моей нрав бунтарский, характер ещё тот, за версту виден. Такую завоевать, как с поля брани живым выйти.
- Зачем вам сложности? – пожал плечами Василий, прочистив горло «Смирновской», зажевав жареными мозгами на чёрном хлебе. – Как хорошо раньше было: пришла, ублажила, тихо удалилась. Никаких обязательств! Стоило отрешаться от простых земных удовольствий? Прятаться в холостяцкой берлоге?
- У тебя после земных удовольствий никогда не возникало чувство гадливости? – мрачно спросил Александр Сергеевич, зачерпнув позолоченной лопаткой из стеклянной вазы чёрной икры.
- Гадливости? – удивлённо вскинул брови Бушмарёв. – Не испытывал подобного. Только чувство полного удовлетворения.
- А я каждый раз испытывал, - вздохнул Орлов, посасывая зернистую, - поэтому и сбежал, спрятался. А тут она, такая живая, естественная, красивая! Запала она мне в душу, моментально завладела сердцем. Рискну, - решительно подытожил он, ткнув с размаху вилкой в янтарный балык, и поднеся к губам, надкусив, - попытаю счастья.
- Понял, - флегматично качнул кудрями Василий. – Тогда, - он поднял со стола и потряс большим запечатанным конвертом, - у меня остался последний козырь во спасение вашей свободы, боюсь неприятный. Но сначала договорю, дабы обрисовать полностью картину. Двенадцати лет от роду Ольга Николаевна осталась круглой сиротой, потеряв отца и мать, в месяц сгоревших один за другим в чахотке.
- Бедная девочка! – воскликнул Александр Сергеевич, обеспокоенно подавшись вперёд. – С кем же она...
- Живёт с семьёй родной сестры в родовом особняке Истоминых в Большом Афанасьевском переулке, - не дождавшись окончания вопроса, известил Бушмарёв и продолжил: - Незадолго до трагедии старшая сестра её Наталья вышла замуж за молодого чиновника из дворян Бориса Сворского. Позже они произвели на свет двух дочерей. Зять маленькой Оли, как глава семьи, оформил над ней опекунство. Небольшое наследство, оставленное девушкам, быстро проели, исчезли невесть куда и средства, завещанные Сворскому его отцом. С каждым годом семья жила всё хуже. Сейчас, несмотря на то, что Борис на службе и получает приличное жалование, они находятся на грани разорения. Ваша пассия до сих пор учится в дорогостоящей гимназии исключительно из уважения к памяти её папеньки – профессору московского университета, мадам Фишер с ним дружила. Нотариус Сворского, на которого я вышел благодаря словоохотливому дворнику долго сопротивлялся, страшась раскрывать семейные тайны, но сдался в конце концов под моим напором, - Василий гордо закрутил на палец светлый ус, - сделал копии каких-то документов и, запечатав их в конверте, попросил передать лично вам исключительно из чувства глубокого уважения, моля не разглашать конфиденциальной информации и оставить Ольгу Николаевну в покое, поскольку она несвободна.
- Что? – ровные агатовые брови Орлова взвились вверх.
- Несвободна, - повторил Бушмарёв, протянув конверт патрону - и сама не знает об этом. Все ответы должны быть здесь.
Александр Сергеевич судорожно разорвал конверт, вынул несколько исписанных каллиграфическим почерком листов с печатями, отвёл от глаз на вытянутой руке, как человек с наметившейся дальнозоркостью, принявшись изучать. Дочитав последнюю страницу, он побледнел, уронив документы на стол, стиснул широкую челюсть до скрипа в зубах, на скулах заиграли желваки.
- А зятёк-то царевны моей – подонок, - опасно тихо процедил он, схватив машинально с нарядной узорчатой скатерти столовый нож, пронзив её с размаху тупым острием клинка, глубоко засадив в столешницу. - Мразь настоящая! Каковы они, дворяне твои, Василий, ты посмотри! Нам, людям из народа такое в голову не придёт, бандюкам не придёт! Гнус в сто раз чище, чем они! Вот прощелыга, получил в приданое красавицу и использовал, как куклу. Убью, тварюгу, честное слово, сегодня же удавлю гадину. Девочку так подставить невинную, родственницу собственную! Нельзя убивать, - опомнился Орлов, легко вызволив серебряный прибор из древесной раны,- у него же дети! – и расхохотался зло: - Он и с ними скоро так поступит! Бушмарь, разве так можно? Разве такое бывает?
- Как так? О чём вы, - робко спросил Василий, вспомнив со страхом, во что оборачиваются обычно приступы ярости начальника.
- Почитай! – собрав бумаги со стола, Александр Сергеевич протянул их помощнику.
- А как же секретность? – замялся Бушмарёв, неуверенно взявшись за документы.
- Какая секретность? – ещё больше вспылил Орлов. – О такой секретности орать надо во всё горло, всех участников преступного сговора пересажать! Читай немедленно, - повелел он.
Василий пробежал по тексту глазами, а по завершении последней страницы, в ужасе уставился на патрона.
- Базанов? Тот самый? – спросил он, передёрнув плечами.
- В Москве много Базановых из дворян с одинаковыми именами-отчествами? – сердито пробурчал Александр Сергеевич.
- Мерзавец! – Бушмарёв возмущённо стукнул кулаком по столу. – И правда, поганец! Оба паскудники! А я ещё к вам с происхождением цеплялся.
- Погоди, Василий, - пресёк причитания Орлов, немного успокоившись, - разнылись мы с тобой, словно бабы, а тут действовать надо немедля, срочно обмозговать, как царевне помочь. – Углубившись в мысли, мастерски повертев в пальцах измученный нож, оставив его, наконец в покое, он довольно улыбнулся, приняв решение: - Не судьба мне сегодня напиться и выспаться. Навещу–ка я приятеля своего доброго пристава Лаврова, заберу закрытое дело. Не откажет, авось. Заодно разузнаю о результатах допроса гнусовых подельников. А ты, Бушмарь, не в службу, а в дружбу, завершив трапезу, прежде, чем домой отправиться, найди эту сволочь Сворского, назначь ему встречу со мной на Никольской. Грози, чем хочешь: расправой, долговой ямой, но чтобы прибыл, как штык завтра в семь вечера. Выхватив из рук помощника бумаги, запихнув их в конверт, Александр Сергеевич поднялся со стула, достал из кармана сюртука сторублёвку и бросил на стол.
- Замётано, патрон, прибежит, не сомневайтесь, - потянулся за радужной купюрой Василий, - так пригрожу, зайцем прискачет, прижав уши.
Отведя в сторону бархатную портьеру, Орлов покинул кабинет, стремительно направившись к выходу, рассеянно отвечая по пути на приветствия заметивших на сей раз его появление в общем зале, но уже выпавших из состояния говорить захмелевших толстосумов. Из-за большого овального стола, занятого весёлой великосветской компанией, порывисто вскочила молодая женщина в открытом муаровом платье с пышной причёской из густых каштановых волос, окликнула в удаляющуюся могучую спину: «Александр Сергеевич, подождите, пожалуйста!» Сделав вид, что не слышит, Орлов прибавил шаг и скрылся в гардеробной. Дама, торопливо стянув со спинки стула соболий палантин, накинув его на роскошные молочные покатые плечи, не обратив внимания на шипение подруг: «Лариса, сядь немедленно! Это неприлично», ринулась вслед, подметая подколотым огромными бантами шлейфом затоптанный весенней слякотью пол. Почти нагнав его, сходящего с лестницы крыльца, на ходу застёгивающего пуговицы пальто, она, чуть не задохнувшись от бега, с усилием прокричала: «Умоляю! Будьте милосердны, уделите мне пару минут!»
 Орлов, тяжело вздохнув, остановился, развернулся, поднялся на несколько ступеней, направив холодный равнодушный свинцовый взор сквозь печальные шоколадные  глаза, обрамлённые махровыми ресницами.
- Говорите скорее, - сказал он сухо. – Я спешу, у меня много дел.
- Я безумно соскучилась, - грустно улыбнулась женщина карминными губами. – Вы так неожиданно покинули московские апартаменты, перебрались невесть куда, стали недосягаемы. Год прошёл, а я всё хожу к Чижевскому подворью, всё заглядываю в тёмные окна комнат, где испытала самое большое в жизни счастье. В кабинет на Никольской меня не пускают, поясняя, что без дела дамам запрещено. Покидаете его всегда в сопровождении свиты. От этого можно сойти с ума: видеть вас издалека и не иметь оказии приблизиться, объясниться.
- Полноте, Лариса Аркадьевна, - бесстрастно вымолвил Александр Сергеевич. – Какие ещё объяснения? Вы – женщина замужняя, я за вами не волочился, к себе не призывал, сами напросились, обещаний не давал, об отсутствии чувств честно предупредил. К чему эти пустые терзания?
- С тех пор, как вы скрылись, бросили меня, я не в состоянии исполнять супружеский долг. Противно! – тихо призналась дама. – Всё лгу о несуществующих мигренях, недомоганиях разного рода. Одно ваше слово, развелась бы.
- Не нравится муж, найдите нового любовника, - проигнорировав последнее высказывание, порекомендовал Орлов, выразительно указав взглядом на входную дверь ресторана, - уверяю, здесь пруд пруди, готовых вам угодить.
- Мне не нужен новый, мне вы нужны, - отчаянно воскликнула Лариса Аркадьевна, забыв об опасности быть услышанной посторонними. – Прошу, - взмолилась она, - позвольте мне посещать вас по вечерам, хоть изредка, хоть иногда, без всяких обязательств. Я тоскую по вашему богатырскому телу, неповторимому аромату смуглой кожи, - белоснежные аристократические пальцы потянулись к бобровому воротнику.
- Вы просите о невозможном, - Александр Сергеевич, предупреждая попытку вторжения в личное пространство, осторожно перехватил рукой изящную кисть, безразлично коснулся губами тыльной стороны женской ладони и, отведя от лица отпустил. – К моей холостяцкой постели доступ праздно скучающим дамам давно закрыт. К тому же, - он неожиданно мягко улыбнулся, - моё сердце теперь несвободно.
- Нет, нет, неправда, какой вздор, какая нелепость, - шоколадные глаза наполнились слезами. – Вы только что сочинили, дабы отвязаться от меня. Вы неспособны любить, у вас нет сердца, - Лариса Аркадьевна, запрокинув вверх искажённое мукой лицо, истерично расхохоталась.
Обернувшись к стоящим на улице в ряд экипажам с мирно дремлющими лошадками, Орлов сунул два пальца в рот и зычно свистнул три раза, вырвав Платона Нилыча из приятного общения с коллегами. Женщина, оглушённая пронзительным звуком, вздрогнула и растерянно замолчала.
- Я тоже так думал, - признался, повернувшись к ней, Александр Сергеевич и, нагнувшись к уху, украшенному рубиновой серёжкой, прошептал: - Я ошибался. Оказывается всё на своих местах: и сердце, и душа. Передайте мои слова не в меру болтливым товаркам, чтобы слухи один страшней другого обо мне не распускали. А то скоро я сам себя бояться начну. Честь имею!
 Быстро сбежав по ступеням, прыгнув в поданный к крыльцу экипаж, он крикнул: «Платон Нилыч, гони в Мясницкий».
                ***
Войдя в здание полицейского участка, Орлов осведомился у вытянувшегося по струнке дежурного, на месте ли начальство и, удовольствовавшись положительным ответом, взлетел по лестнице на второй этаж, остановился у двери с медной табличкой, на которой значилось: «Пристав Мясницкого полицейского участка, подполковник Лавров М. Ф.», постучал и услышав усталое: «Войдите», повернул ручку и ступил в кабинет.
- Александр Сергеевич, дорогой мой, какой отрадный сюрприз! – из-за заваленного папками стола поднялся невысокий поджарый человек в синем кителе с серебряными погонами на плечах приятной наружности: с седыми бакенбардами и такого же цвета аккуратно подстриженными усиками, направился навстречу гостю, порывисто обняв.
- Доброго здоровья, Мефодий Фаддеевич, простите за поздний визит, - Орлов прижал посеребрённую голову пристава к крепкой груди.
- Ну, что вы, что вы! Какие извинения, - оторвавшись от мощного тела гостя, Лавров схватил его за руку, подвёл и усадил в обитый бежевым шёлком бержер, стоящий у окна, - для вас я свободен и днём, и ночью. А что же вы не сняли пальто? – опомнился он. – Раздевайтесь! А я пойду прикажу сделать чаю.
- Не надо, - остановил Александр Сергеевич, - у меня крайне мало времени.
- Значит по делу, как всегда, - разочарованно вздохнул офицер, устроившись в кресле напротив, - измотаете себя беготнёй.
- Без дела мы с вами на Петиной свадьбе погуляем, - ободряюще улыбнулся Орлов, - там и отдохну. Кстати, как он, не передумал связывать себя семейными узами?
- Не передумал, влюблён, - просиял Лавров. – Каждый час молимся о вас, что вырос, что жив, что скоро, надеюсь, внуки будут.
- До сих пор молитесь? То-то я думаю: и чего я такой бодрый непрестанно, -  хохотнул Александр Сергеевич. – Будет вам вспоминать минувшее, - пресёк он движением руки готовый политься из уст пристава благодарственный поток, - перейдём к проблемам насущным, то бишь, к каравану с драгоценностями. Допрос задержанным учинили?
- Естественно! Сам присутствовал, лично, всё наизусть помню, - важно кивнул полицейский, придав добродушному лицу приличествующую званию строгость. – Хочу отметить, - он поднял указательный палец вверх, - меня весьма удивила слаженность в показаниях. Все трое вместе, и по отдельности утверждают, что разыскал их в Муроме, откуда они родом, и организовал набег некий чужак, татаро - монгол, которого подстрелил ваш человек, что топаз они трогать не собирались, только алмазы мелкие и новый, впервые найденный минерал.
- Что же тут удивительного, - придав голосу умиротворяющие ноты, высказался Орлов, мысленно возликовав, снова отдав должное искренности Гнуса, во всяком случае, в данной части исповеди, - значит, правду говорят.
- Да никогда не связывались банды городов русских с пришлыми! – горячо выпалил Лавров. – В организации преступления должен был участвовать кто-то свой, уважаемый, авторитетный.
- Ну, мало ли, может этот монгол имел гипнотические способности, умел внушать, убеждать, - придумал на ходу версию Александр Сергеевич, выгораживая синюшного.
- Надо же, такой вариант мне на ум не приходил, - растерялся пристав, пригладив седой затылок ладонью. – Изволите сами допросить? – предложил он учтиво.
- Нет, - мотнул черноволосой головой гость, - здесь не тот случай. Всё предельно ясно. Считайте преступление раскрытым, передавайте бумаги в суд.
- Ох, как вы меня успокоили, - облегчённо откинулся на спинку кресла подполковник. – И так работы невпроворот, а тут с муромскими разбойниками время драгоценное терять.
- Кстати, о драгоценном. Минерал-то новый особенный какой? – полюбопытствовал Орлов. – Зачем его притащили из тмутаракани? На продажу?
- В том – то и дело, что особенный, - Мефодий Фаддеевич, вскочив с кресла, подбежал к письменному столу, поднял одну из папок, раскрыл, полистал, зачитал: «Минерал обладает пьезоэлектрическим эффектом, отзываясь при сдавливании и растягивании импульсами тока, направляется в Санкт-Петербург для дальнейшего изучения профессором кристаллографии и минералогии Павлом Владимировием Еремеевым».
- Да таких кристаллов в природе полно, - равнодушно махнул рукой гость, в который раз поразив пристава начитанностью и просвещённостью, - сомневаюсь, что чужака интересовал камень с научной стороны... - задумчиво постучав пальцами по колену он встал, оторвавшись от мягкого бержера. – Ладно, всё – равно, к счастью, погиб, не будем тратить время на пустые догадки. По правде говоря, я наведался с иной целью, - решился он, наконец, признаться, подошёл вплотную к Лаврову и склонился над ним: - У меня к вам просьба деликатного характера. Дело Базанова помните?
- Конечно! Как можно его забыть, - с омерзением передёрнулся полицейский.
- Прошу, одолжите мне его до завтра.
- Александр Сергеевич, - всполошился офицер, судорожно вцепившись в пуговицу на вороте кителя, - вы знаете, я для вас на всё готов, но если история сия отвратительная получит огласку, не сносить мне головы, снимут с должности, без пенсии оставят.
- Обещаю, - Орлов клятвенно прижал ладонь к груди, - огласки не будет, оно мне необходимо для личного использования. Я должен спасти очень дорогого для меня человека.
Лавров с удивлением заметив волнение в обычно равнодушном свинцовом взгляде гостя, спросил с пристрастием:
- Насколько дорогого?
Орлов ненадолго задумался и мягко улыбнувшись, прошелестел губами:
- Такого же, как для вас Петя.
Пристав, судорожно сглотнув, с трудом подавив комок в горле, не задавая более вопросов, полез в ящик стола, достал массивную связку ключей, оборотился к сейфу, вынул из него, порывшись, папку и вручил Александру Сергеевичу.
- Если это необходимо для спасения такого же любимого человека, как мой сын, - сказал он уверенно, -  можете не возвращать.
Усевшись в экипаж, Орлов окликнул задремавшего кучера:
- Платон Нилыч, просыпайтесь! Не взыщите, снова в путь, и снова не домой. Завтра выходной получите, а сейчас гоните скорее в Мамоновский переулок к красному дому.
Звякнув серебряными серьгами, выпрямившись, прибирая вожжи, кучер пробурчал, не поворачиваясь:
- Я-то на козлах сижу день - денской, грех жаловаться. Вы бы себя не загнали, – и благодушно, крикнул в гнедые спины: Но! Поехали, зазнобушки мои!
                ***
    Юный утренний озорной весенний ветер шаловливо потрепал заботливо расчёсанную иссиня - чёрную гриву крупного холёного вороного коня и, поднявшись выше, принялся задорно вихрить угольные волнистые волосы огромного всадника, наблюдавшего сквозь раскидистый, ещё не проснувшийся после зимы, куст сирени за ручьём опрятных гимназисток, шумно втекающим в распахнутую дверь образовательного заведения мадам Фишер. Раздался знакомый звонкий беззаботный смех колокольчиками, и он замер, увидев её в компании с веснушчатой подругой, и, как накануне, почувствовал головокружение и сладкую томительную боль в груди. Когда белокурая коса, подпрыгнув, исчезла в дверном проёме, Александр Сергеевич, нагнувшись к нетерпеливо прядущему уху, шепнул: «Верный, как она, понравилась тебе?» Конь издал довольное ржание. «И мне! - признался всадник, - безумно. Слава Богу, что встретил вовремя, что успел спасти», - поднял он благодарный серый взор к безмятежной небесной лазури. «Ну всё, помчались, - натянул поводья Орлов, - у нас впереди тяжёлый день».
                Глава 4.
  «Подавившемуся дают подзатыльник», - неустанно повторял суровый, неулыбчивый Угэдэй, подёргивая за тонкую, схваченную морозом смоляную косичку маленького сына, подрагивающего узенькими плечами после ежеутреннего обязательного купания в проруби, дабы древняя монгольская мудрость просочилась сквозь заиндевевшие волосы в юную несмышлёную голову и поселилась в ней навсегда. «Ты должен быть готов к любому испытанию», - талдычил отец, заворачивая трясущееся дитя в тёплый тулуп.
  Бодончар, вглядываясь расширенными от боли зрачками, почти скрывшими жёлтую радужную оболочку, в Хухэ Мунхэ Тэнгри – Вечно Синее Небо, крепко стянутое смурой тучей, словно шкурой северного оленя, пытался уловить хоть какой-то знак от Бога Мироздания, дающий надежду на счастливый исход событий, хоть какой-то мало-мальски логичный ответ, каким образом тщательно приготовленное блюдо, состоящее из пророчеств шамана и пунктуально разработанного плана, основанного на предсказаниях, пошло не в то горло. Но Тэнгри, вероятно забросивший скучные дела земные, ради лишнего часа в объятиях с обожаемой супругой Умай, не подавал на Землю сигналов, создавая иллюзию своего полного отсутствия. Или сознательно не желал более общаться, вычеркнув Бодончара из списка баловней судьбы. А может дух косолапого слукавил, не помиловал маленького невольного убийцу, усомнившись в ложных доводах колдуна. Два подзатыльника за прожитый год! Да ещё каких! Чуть не стоивших жизни! Правда, по поводу «чуть» стоило обождать.
  Потомок прославленного рода Борджигин, подарившего миру великих завоевателей Чингисхана и Батыя, помеченный ещё в утробе матери особой божественной печатью, «тамгой», указывающей на особую связь с предками, отпрыск гордых цонгоолчууд, сонголов - ста пятидесяти воинов, составивших военно-политический союз, не покорившийся власти Цинской империи, покинувших Монголию вместе с семьями в конце семнадцатого века и осевших среди Бурятов, лесного народа шибир, бывших соотечественников, в районе богатого дарами озера Байхол, на древней территории Баргуджин – Токум, собственно на окраине исторической родины, принявших подданство русского царя, не мог так просчитаться. И в истинности главного прорицания Духа гор, особенно уважаемого шаманом, нагаса, дядей по линии матери, сомневаться не приходилось. Предсказания онгона драгоценных камней и прочих даров высот, исключительно по торжественным случаям вселявшегося в колдуна, сбывались всегда у каждого, обратившегося за помощью к посреднику. Шаман верил, что в минералах, запрятанных в горах, зашифровано послание некогда развитых и погибших рас к современному населению Земли, опыт грамотного мироустройства и обещал главное пророчество обожаемому племяннику, который безусловно откроет в недрах именно то, исключительное ископаемое, содержащее скрытое до времени знание, на двадцать первый год его жизни в ночь лунного затмения.
  Когда Бодончар появился на свет, нагаса Мунхэ, лично принимавший роды у сестры Хулан, собственноручно омыв крошечное сморщенное тельце истошно орущего племянника, убрав с чела спутанные мокрые волосики, замер в немом восторге, заметив над правой, еле различимой бровкой, золотистое родимое пятно в виде морды собаки. Знак сей, по мнению шамана, указывал на героическое предстоящее его обладателя, на нового мудрого Хана, способного возродить былую славу предков. В первом же камлании, обрядовом действии по случаю рождения наследника Угэдэя, Мунхэ, вознесясь в состоянии транса сквозь Полярную звезду к Древу Мира, вернулся на землю с вселившимся в экстазирующую плоть духом песочного пса, тайного возлюбленного праматери рода Борджигин Алан – Гоа, которая являясь долгое время одинокой вдовствующей особой, неожиданно понесла и родила сына, заверив возмутившийся было очевидным прелюбодеянием народ, что отец ребёнка – существо божественное, лающее и мило виляющее хвостом, спускающееся по ночам с Вечно Синего Неба в её одинокую постель. Небесный отец непосредственного предка Чингисхана прорычал, воспользовавшись потерявшими связь с головным мозгом устами шамана, что сам пометил новорожденного, что ждёт его великое будущее, если не осквернит себя человеческой кровью - будущее мудреца и пророка. Неудивительно, что по окончании ритуала кроху с собачьей мордой на лбу назвали Бодончаром, как и священного внебрачного ребёнка Алан – Гоа.
На первом году жизни радужная оболочка глаз Бодончара кардинально поменяла цвет с голубого, обычного для младенцев, на жёлтый, нехарактерный для человека, в принципе. На третьем году божественную отметину, значительно увеличившуюся в размерах, украсили семь еле различимых коричневых точек, образующих между собой рисунок серпа или ковша, идеально повторяющий изображение на Хухэ Мунхэ Тэнгри созвездия Семи стариков, по-русски - Большой Медведицы. Шаман, первым заметив новый небесный знак, принеся богатые жертвы перед камланием, впав в экстаз, прослушав советы духов – онгонов, самолично изготовил для особого племянника амулет из серебра, изображающий волшебное созвездие в четыре сезона, эдакий неровный крест змейками, повесил на худую шейку, пробормотал, повторив предсказание песочного пса: «Будешь великим, если не окропишь своё тело человеческой кровью».
  Угэдэй категорически не переносил общества соплеменников, даже такого маленького, как население улуса, состоящего из семидесяти дворов. Родственники своей неуёмной глупой болтовнёй отнимали время, предназначенное для охоты и обработки шкур, и вообще, были скучны в отличие от русских образованных купцов. Прежде чем создать семью с Хулан, помолвка с которой состоялась усердием родителей, когда дети ещё не умели ходить, он со скромным стадом коз, овец и лошадок, с нехитрым скарбом, уложенным в пару повозок, покинул отчий кров, обосновавшись на никем не занятом местечке вблизи реки Чикой. Самостоятельно расчистив небольшой участок леса, выкорчевав пни, Угэдэй выстроил на поляне деревянную юрту в восемь стен, хлев и загон для скота, рядом возвёл небольшую гостевую избу и баньку по проектам многочисленных гостей - славян, засадил обедневшую без могучих корней землю картофелем. Молодая жена прибыла на постоянное место жительства, когда священный очаг, разожжённый между балок, поддерживающих потолок, прогрел юрту до основания, посудный шкаф на женской половине украшала ступа для сбивания айрага – символ достатка, а лица керамических фигурок онгонов, развешанных по стенам, сияли довольными улыбками, приветствуя разлившийся по помещению жар.
Бог Тэнгри наградил Угэдэя уникальными охотничьими способностями: каждый выход его в лес знаменовался обильной добычей, состоящей из соболей, горностаев, хорьков, барсуков, белок, иногда лосей, кабанов, рысей. Ловушки, ямы, засеки окружали уединённое поместье. Впрочем, эти хитрости являлись второстепенными, лёгким развлечением, поскольку глава семьи убивал стрелой из обычного лука любую животину сразу наповал, зоркому глазу его мог позавидовать сам Чингисхан. Русские торговцы, следующие в Сибирь за богатыми природными дарами, с удовольствием останавливались на ночлег в усадьбе Угэдэя, приобретали за большую цену отделанную особым способом пушнину, не осыпающуюся волосками, даже после кройки, сшивания меха и долгой носки шуб, парились в баньке, вели с хозяином за щедрым ужином долгие беседы, точнее отвечали на его бесконечные вопросы о географии, быте центральной России и Европы, формах государственного правления, политике и вероисповедании. Елозивший под ногами неоперившийся сынок невольно впитывал в себя могучий язык и неисчерпаемый поток информации, словно драгоценный камень, запрятанный погибшими расами в горах Забайкалья.
   Когда Бодончару исполнилось пять лет, отец стал его брать с собой на охоту. В первый же день малыш случайно сразил стрелой в глотку раззявившего от досады пасть медведя, угодившего лапой в ловушку. Угэдэй, исполнившийся гордости за сына, убившего хоть и священное, но такое огромное животное, вскрыл грудину «могучего дяди», вырезал сердце и приказал: «Ешь, набирайся сил!». А освежёванную шкуру отнёс шаману. Мунхэ, совершившему долгий обряд очищения, свалившего гибель косолапого на заезжих охотников, удалось-таки убедить небеса, что ребёнок не виноват в преступлении. Дух нежданно покинувшего бренный мир лесного хозяина соблаговолил лично посетить тело нагаса и, якобы добродушно поверить в искренность притворных утверждений. Тогда, в финале трепетно – извинительного ритуала колдуна, имя мальчика несколько удлинилось, пополнившись значимой приставкой Баатур, то бишь герой, храбрец, в отличие от древнего тёзки, чада божественной собаки, звавшимся полностью Бодончаром – Мунгхаком, то есть простаком. Вероятно, в сказках любого народа мира найдутся персонажи с прозвищами «простак», «дурак» и иными унизительными характеристиками, доказывающие мудрыми поступками, что смешной кличке не всегда стоит доверять, так же, как и гордо – величавой.
  Когда Бодончару – Баатуру исполнилось шесть лет, его мать умерла в муках при родах второго ребёнка. Голубоглазую, невинную в таком исходе дела малютку моментально возненавидели отец и сын. Угэдэй, не потрудившись дать дочери имени, обидев Мунхэ отказом от камлания по случаю рождения нового человека, отправил её в свой улус к племяннице, кормящей первенца сосцами, дабы не дала угаснуть с голоду дочери-убийце. Спустя год он, смирившись с потерей, нехотя вернул крошку в поместье. Бодончар, сгибая острые детские коленки, подбежал к люльке, вгляделся с любопытством в пожелтевшие радужки, оставившие на память о первых месяцах пребывания на свете тонкий лазурный ободок, сестрёнка рассмеялась беззубым ртом, протянув к брату пухлые ручки, и ненависть тут же покинула не успевшую загрубеть детскую душу, он сразу полюбил её всем сердцем, простил смерть матери, нагнулся и провёл подушечками пальцев по румяным щёчкам. С той поры крошечный баатур - герой стал её папой, её матерью, её нянькой. Он кормил малышку продуктами собственного изготовления из молока домашнего скота: айрагом, арулом, бяслагом, тарагом, отварным размятым картофелем, позже добавив в рацион животного белка: девочка обожала мясо сурка, запечённое в собственной шкуре. Блюдами из теста, необходимыми для растущего организма, сироту снабжали многочисленные родственники, в улус к которым не гнушался, в отличие от отца, наведываться юный опекун. Бодончар привёл сестру к нагаса с просьбой о камлании – предсказании судьбы и дарования, в конце – концов, имени. На сей раз в шамана вселился дух «серого волка», Бортэ - Чино, первопредка монгольских племён, заявившего, что будущее малышки зависит только от Бодончара. Он может подарить ей счастье и может сломать жизнь. Если он не окропит своё тело человеческой кровью, всё сложится хорошо у обоих потомков Борджигин. «Назови её сам!» - провыл напоследок онгон, покинув уставшее тело Мунхэ. Бодончар – Баатур только и ждал этого наставления. На самом деле он давно уже именовал про себя крошку Гоа - Марал, благородной ланью, такой же прекрасной, как супруга легендарного Бортэ - Чино, о которой ему каждый вечер перед сном слагала песни, основанные на преданиях, до ухода в мир иной Хулан, уверенная, что прародительница великого народа обладала удивительным цветом глаз, жёлтым с голубой каёмкой. На следующий день, придя в себя после камлания, шаман одарил маленькую племянницу свитком, веками передававшимся по наследству от колдуна к колдуну, в ожидании появления на свет особой девочки, на котором была изображена мифическая корона создательницы рода «монгол», и собственного изготовления серебряным амулетом в виде стройной лани, уносящейся в Хухэ Мунхэ Тэнгри к созвездию Семи стариков.
 Розовощёкая, крепкая  Гоа – Марал топала за братом по пятам, вцепившись в его одежду толстыми пальчиками, не отпуская ни на мгновение, от заката до рассвета, с часа зайца до часа курицы, бесконечно лопоча: «Бутя, ты куда? Бутя, я с тобой!» И Бутя – Баатур блаженно улыбался, осознавая, что одно маленькое существо в этом мире нуждается в его защите. По ночам девочка, усыплённая Бодончаром и оставленная, как и положено, спать на женской половине юрты, просыпаясь в одиночестве, хныкала, пробуждая уставшего отца. В результате, однажды вечером под отрешённым взглядом Угэдэя, с остервенением обрабатывающим шкуры, Бодончар переселился в постель к своей любимой малышке. Когда сестрёнка подросла, священный подросток обучил её нехитрому делу убийства животных, ловле рыб, верховой езде и попытался приобщить, как существо женского пола, к приготовлению пищи на очаге, к уборке жилища, стирке. Отец, чьи детство и юность прошли в поселении среди родственниц разных поколений, искоса наблюдавший за вялыми попытками дочери изобразить прилежную хозяйку, поражался нерадивому исполнению положенных ей богами обязанностей. Вроде бы она старалась, но на круглом симпатичном лице при этом проявлялось противоестественное выражение брезгливости, будто она и правда считала себя принцессой. Гоа - Марал приводила дом в такой причудливый беспорядок, что потом сыну приходилось всё исправлять, она ухитрялась слегка запачканную одежду, требующую всего лишь замачивания, превращать в непригодную для носки, она готовила совершенно несъедобные блюда, от поедания которых отказывался даже домашний скот. Самок, не принимавших подозрительную стряпню, она доить отказывалась, страшась удара копытом в благородное лицо. Выйти замуж ей, явно, было не суждено. Кто позарится на красоту без хозяйственных навыков? В итоге Бодончар вернулся к исполнению женских повинностей, возложив на сестру самые незамысловатые дела, вроде принеси – подай.
 Взрослеющие незаметно для хладнокровного к детям Угэдэя потомки Борджигин обладали по-своему притягательной внешностью: в меру широкими скулами, глазами удивительно редкого цвета со слабой выраженностью эпикантуса по причине высоко устроенных переносьев, слегка сплюснутыми ноздрями ровных длинных носов, ямочками на округлых подбородках и крупными нижними губами, упрямо выдающимися вперёд, указывающими на чувственность их владельцев. Жительницы улуса, часто посещаемого Бодончаром - юношей, измотанные рутинной работой, в вечном отсутствии мужей, гоняющих стада  по травным местам, не без удовольствия уделяли часок - другой красивому родственнику, взамен шитья и уборки. Благодаря тёткам он с подросткового возраста знал все премудрости постельных ласк.
  Когда четырнадцатилетняя Гоа – Марал узнала о похождениях брата, она устроила ему истерику, настоящую, женскую, ревнивую с криком, мордобоем и расцарапыванием острыми коготками гибкого сухожилистого двадцатилетнего тела любимого няньки. Они, только вернувшись летним жарким вечером от родственников, случайно взболтнувших девочке лишнего, стояли друг против друга, углубившись в реку Чикой по шеи, и Благородная Лань клялась немедленно утопиться, если священный потомок Борджигин ещё хоть раз изменит ей, потомственной принцессе. Бодончар с силой сдавил в объятиях бьющуюся в рыданиях сестру, прижал к сердцу, подхватил на руки, вынес на берег, уложил на траву, приласкал, успокоил, как умел, и пообещал больше никогда не блудить. Сей обет он выполнил неукоснительно: с той поры он не бегал в улус за утехами.
  В среде русских гостей Угэдэя красота юной Гоа – Марал почиталась особенно. Тонкая, изящная, с еле заметной грудью и широкими крепкими мускулистыми бёдрами и взаправду похожая на лань, она заставляла маяться, грешить в мыслях проезжих торговцев, так и стремящихся под любым предлогом огладить молодую девичью плоть. Угэдэй замечал масляные взгляды купцов на дочь, улавливал зорким взором якобы случайные прикосновения потных пальцев к узкой осиной талии, но не торопился возмущаться: очень уж хорошо продавалась пушнина. Когда в его поместье остановилась на ночлег красивая статная дама, направлявшаяся к мужу – горному инженеру, служившему начальником на одном из местных приисков, когда Гоа – Марал восхитилась её дивным одеянием из шёлка и кружевным зонтиком - парасолем, подаренным тут же молодой сонголке, когда отец увидел, как танцует в траве с этим нелепым сувениром пятнадцатилетняя дочь, он понял, что надолго девушка здесь не задержится. Так и произошло, правда не сама Гоа – Марал явилась инициатором отъёзда из родного дома.
 В очередное затмение луны, знаково совпавшим с двадцать первым днём рождения Бодончара, как и было обещано, шаман впал в главное камлание, отвечающее за всю дальнейшую жизнь племянника, за его судьбу. Облачившись в оргой, костюм из орлиной кожи с перьями, возжёгши сушёный чабрец и окурив дымом юношу, принявшись с остервенением бить колотушкой со змеиной головой в бубен, пустившись в страстный неистовый танец, заголосив тонко по – ястребиному, Мунхэ призвал, наконец, духа гор Забайкалья, заговорившего стихами: онгон высот и драгоценных камней вещал исключительно в рифму, вероятно, дабы легче было запомнить. В переводе на русский пророчество прозвучало примерно так:
«На разодранной в ночи людьми горе
Камень мудрости откроется тебе!
Там, где солнце будет в сон клониться
Цветом неба в ясный день он заискрится.
Если кровью ты себя не обагрил,
Станешь гордостью для рода Борджигин.
Если запятнал, то говори,
Или всё запутает Тэнгри...
 Шаман замолчал, опустив голову, ранее задранную к небесам, направил отрешённый взгляд на Бодончара, ожидая ответа. Тот с готовностью мотнул головой, не отрывая пальцев от бровей, как и положено слушающему приговор колдуна, воскликнув искренне: «Я чист! Продолжай!» Мунхэ, удовлетворённо кивнув, потянул песнь далее:
-Камень разыскав, не расслабляйся,
В путь счастливый сразу собирайся
В град старинный на семи холмах,
Не туда, где чужеземный патриарх.
Он от наших мест недалеко,
Коробейники укажут на него.
Знак, которым озарили тебя боги,
Не позволит перепутать две дороги.
На горе волнистой через реку
Встанешь вслед большого человека,
Силу великана обретёшь,
Прямо по тропе его пойдёшь.
Ласково кристалл в ладонях сжав,
В зарослях невольно потеряв.
Там, куда нырнёт волшебный камень,
Вспыхнет куст лазурными огнями.
Только отгорит и удаляй,
Землю в месте сем священном прокопай.
Там наткнёшься на сундук старинный,
В нём картина с головою псиной,
Мордою, как и твоё пятно,
За город сведёт тебя оно.
Здесь в селенье незаконном иноверцев
Ты вернёшь святыню с чистым сердцем
Странным, необутым, бородатым,
А взамен возьмёшь великую награду!
С ней домой по суше возвращайся,
К дочке колдуна не приближайся,
Благородная с волшебными глазами не твоя,
Царевна рек – судьба богатыря!
Коль хочешь жить, не прикасайся к ней,
В ней твоя смерть, потонешь в омуте очей».
 Мунхэ, закончив камлание, ударился головой о землю, забился в судорогах, выпуская из тела поэтичного онгона. Бодончар повторил про себя напутствие, оторвал пальцы от бровей, встал и направился домой, оставив на земле временно парализованного дядю, не возлагая надежд на его воспоминания: шаман никогда не помнил изречённых в приступах экстаза стихов. Убедившись, что сестра крепко спит, Баатур улёгся на мужской половине юрты, в отдалении от отца. Ему нужно было обмозговать услышанное. С началом предсказания всё показалось яснее ясного: онгон настаивал, дабы будущий вершитель судеб устроился копателем на недавно подорванную динамитом, в поисках драгоценных камней гору, далее, найдя светящийся минерал, немедленно отправился с ним в Москву, в «град старинный на семи холмах», не в Рим же, «где чужеземный патриарх», то есть Папа. Насчёт географии Бодончар был подкован купцами, какой смысл имелся в лишних вопросах к ним по явно – очевидному пункту? Тем более, что знак богов не позволял «перепутать дороги». Смущало только одно высказывание горного онгона: «он от наших мест недалеко». Но, недалеко... это смотря с чем сравнивать. Потомок Чингисхана знал о существовании Африки и Америки. Они располагались на краю света от Первопрестольной, самой, находящейся на приличном расстоянии от Сибири. В первую очередь требовалось решить, что делать с «благородной с волшебными глазами», явно с любимой сестрой. Не приближаться к ней он физически не мог. Здесь стоило обмануть богов, повторить небуквально историю лжи шамана духу медведя. На сем решении будущий мудрый повелитель провалился в приятный сон.
  Гоа – Марал долго рыдала, не желая воплощать в жизнь извращённые планы брата, она вцепилась в него мёртвой хваткой и завыла: «Я люблю только тебя! Не могу, не пойду на это! Мне противно! Не хочу с тобой расставаться!» Сердце Бодончара заныло в унисон ревущей сестре, но разум повелел действовать, аккуратно обходя опасный отрывок пророчества. Он пообещал ей платья, как у той дамы, шляпки, причёски и несметное количество кружевных зонтиков. А самое главное: он поклялся вытащить её из плена в течение года после прибытия в Белокаменную и сделать настоящей королевой на всю оставшуюся жизнь и, если возникнет желание, казнить свидетелей вынужденного унижения. В конце - концов, у самого Чингисхана меркиты похитили любимую супругу Бортэ, отдав в жёны богатырю Чильгеру, и ничего страшного: он её вернул, наградив привилегиями, заодно свернув головы преступнкам. Напоминанием о занимательном отрывке из истории рода Борджигин Баатуру удалось - таки убедить Благородную Лань совершить маленький невинный проказ, шалость, способный ввести в заблуждение потенциальную жертву, и отбыть наконец почти на законных основаниях в «град старинный на семи холмах».
  После расставания с сестрой, Бодончар, позаимствовав из хлева быстроногую низкорослую лошадку, объездил местные горы, опрашивая геологов: где недавно производились взрывные работы. Оказалось, динамит в данное время активно использовался только на одном возвышении – горе Соткуй, принадлежавшей золотопромышленникам Скарятиным, насильно щедрой на драгоценные дары. Туда он и устроился копателем. Три месяца трудов прошли бесцельно потерянными, никакого светящегося камня в недрах разорванного Соткуя на закате солнца, где Баатур неистово крошил жилы топаза, турмалина и прочих обыкновенных минералов не обнаруживалось. На сто двадцать седьмой день его бесполезных поисков случилась гроза, такая близкая, что все наёмники трусливым водопадом скатились вниз, подальше от опасности. Потомок Чингисхана, жёстко воспитанный суровым отцом, никогда не боялся природных явлений, он присел на землю, скрестив ноги, супротив залежей аквамарина в ожидании окончания стихии. Неистовая молния, сотряснув небо, ударила в минеральную цепь, и она засветилась голубыми искрами. Бодончар подскочил - это был не аквамарин, а тот камень, что напророчил ему дух гор. Оглядевшись по сторонам, не увидев охранников за спиной, он аккуратно отбил кайлом два маленьких, каратов в двадцать кусочков волшебного минерала, сунул их за обе щеки и, абсолютно уверенный в том, что пиитический онгон сопроводит будущего достославного правителя, накрыв шлемом– невидимкой, спустился к подножью в раздевалку. Другого пути с горы не было: всё по периметру было обтянуто колючей проволокой. Переодевшись, он подошёл к воротам, махнул на прощание охраннику и уже покинул было навсегда чужую территорию, как тот его неожиданно окликнул:
- Дружище, - обратился он, - там наверху сильная гроза была? Мы с товарищами хоть и спрятались под навес, понервничали слегонца.
Бодончар остановился, обернувшись, молча кивнул.
- А чего ты молчишь? – не унимался стражник: - Не немой ведь, с утра беседовали.
Молодой сонгол ткнул рукой в горло, якобы болит. - Дай-ка проверю, - охранник резво подскочил к растерявшемуся наёмнику. Сейчас следовало бы нейтрализовать неприятеля, всадив в пузатое тело нож, валявшийся в расшитой суме через плечо, но потомок Чингисхана не имел права проливать человеческую кровь.
  Спустя секунды из щёк Бодончара подоспевшие стражники горы выудили чуть не сворованные драгоценные камни, повыбивали ему зубы, извлекли из тлеющего под навесом костра крошечные раскалённые угли, сложили в форму свиного пятачка, прижав сначала к самодельному клейму по очереди воровские ладони, а потом и лоб, причём правой надбровной частью, навсегда избавив избранного богами от сакрального родимого пятна. Слава Тэнгри, что не сдали властям, отпустили. Первый фрагмент предсказания онгона гор был полностью нарушен. Но почему, Бодончар не понимал. Он не обагрил своё тело кровью, он никого не убил. Взобравшись на лошадку, дремавшую неподалёку от разодранного Соткуя, он пустился в путь домой. К счастью отец находился в гостевой избушке с алтайскими, судя по коням и повозкам, купцами. Может именно им, по предсказанию, потомок Борджигин должен был показать «знак, которым наградили его боги», дабы «не перепутать две дороги». Но показывать было нечего - молодое чело украшал свиной пятачок. Бодончар, юркнув в юрту, открыл маленькую потайную дверь деревянного сейфа под висящими глиняными фигурками, схватил меховой мешочек, развязал, ощущая жуткую боль в обожжённых ладонях, отсыпал часть серебряных монет, заработанных совместно с Угэдэем, в свою сумку, вернув обратно заметно полегчавший кошель, опустив руки в бараний жир, натянул на них кожаные перчатки, забежав на женскую опустевшую половину, выудил из – под подушки сестры старинный свиток с изображением короны Гоа - Марал, влетев в загон, оседлал другую, не уставшую лошадку, обернувшись в последний раз на родное поместье, ринулся в обратный путь к Соткую, надеясь, что Тэнгри наконец-то смилостивится над судьбой невиновного сына и поможет обрести священный камень. Через посредников он узнал, что новый, только открытый минерал проследует через Москву в Санкт-Петербург для дальнейшего изучения. «В Москву» - это был знак свыше. Спустя неделю караван с «камнем мудрости», огромным голубым топазом, найденным на той же горе, и всякими драгоценными мелочами тронулся в путь. Вслед за ним бросился незаслуженно искалеченный Бодончар.
 Ограбить – единственное, что приходило ему в голову. Но, не проливая человеческой крови. В каждом городе, встречавшем караван обильными обедами и возлияниями, Баатур, сменивший монгольское одеяние на исконно русское, прикрыв обожжённый лоб картузом, искал единомышленников, но не находил. Ни одна бандитская шайка не желала связываться с обдираловкой такого уровня. Отчаявшись, на подступе к Москве, в славном граде Муроме, на последнем стойбище каравана, он, обойдя все питейные заведения, нашёл-таки прореху в виде отставного головореза по имени Гнус, имевшего больную супругу. Захватив подарок Мунхэ сестре, Баатур ворвался в налаженную мирную жизнь синюшного, наплёл с три короба про исцеляющий Царь – камень, которого и в помине не было, подбив на лиходейство, не требующее человеческих жертв. Но Тэнгри не позволил Бодончару вернуть себе законную святыню, ранив его в ребро и заставив броситься в ледяную реку под лёд. Водный дракон, пощадив, выкинул несостоявшегося мудрого хана на берег. Скинув с окровавленного тела одежды, взобравшись на огромный валун, распластавшись на тёплой верхушке и обратив жёлтые глаза к хмурым небесам, Бодончар задался  вопросами: «Где подавился? Чьей кровью я себя обагрил?» Небеса упорно молчали. Радовало одно, что сестра сейчас живёт, как истинная принцесса.
   Над обрывом раздался топот десятков копыт, ропот голосов, струнные звуки гитар, нежное посвистывание флейт. Неожиданно над угасающим телом возникло крошечное шерстяное забавное существо, протянувшее к голове умирающего лапку и ласково погладившее его по волосам. «Матильда! Куда ты делась? - прокричали сверху. – Друзья, моя мартышка пропала! Остановитесь!» Струны затихли, послышался шорох ног и перед жёлтыми, уходящими к Древу мира глазами вырос черноволосый юный красавец, вероятно, сам Тэнгри. Ощупав рану, он тихо спросил:
- Кто же тебя так, приятель?
- Не знаю, - искренне признался Бодончар сухими побелевшими губами, - ты всё запутал, сам и отвечай, - и потерял сознание. Молодой человек подхватил на руки лёгкое жилистое тело, оглянувшись на застывшую на камне в позе философа мартышку, приспустил плечо, дав возможность  вскарабкаться и обосноваться, поднялся с обрыва наверх по узкой еле заметной тропе, сел в повозку и крикнул:
- Нашёл! Поехали, друзья!
Дрогнули струны гитар, лошади, рванув, взмыли в небо, унося крытые колесницы с богами, окруживших бренную плоть несостоявшегося мудреца и пророка, к Полярной звезде.
                Глава 5.
    «Тррр… уить-уить-уить… зинь-зинь-зинь!», - звонко, жизнерадостно зазвенела лазоревка, зацепившись за зелёный занавес цепкими коготками, зависнув вниз головой, задорно взглянув в задумчивые прозрачно-изумрудные глаза златовласой гимназистки: - «Заканчивай заниматься! Забрось заумные задачи! Безжалостная зима завершилась! Зло обезоружено! Жизнь торжествует!» Не получив вразумительного ответа на своё весьма заманчивое предложение забросить скучные дела, кроме тяжёлого вздоха и ласковой улыбки, беззаботная птаха дзинькнула: «Ну, как знаешь, зинь-зинь-зинь» и, вытянувшись на тонких лапках, взмахнув крошечными крылышками, покинула помещение, устремившись к просыпающейся почве. Сквозь широко распахнутое окно в просторный отцовский кабинет вливался тёплый влажный густой прелый воздух. Оля, уютно забравшись с ногами в старое потёртое вольтеровское кожаное кресло, тщетно пыталась решить мудрёную математическую задачу, постоянно отвлекаясь то на пение птиц в вековом саду, густо заросшем хмелем, то на странное, не обыденное, затянувшееся движение на первом этаже дома, на звон давно не доставаемых из буфета чашек, вынуждавший истерзанную память возвращаться в счастливое прошлое, когда живы были родители, и маменька, руководя прислугой, накрывающей на стол в светлой гостиной, готовилась к традиционному приёму за воскресным обедом именитых приятелей семьи, коллег супруга – профессоров Московского Университета. Мотнув светлой головой, в искреннем стремлении вернуться к делам насущным, барышня опустила рассеянный взгляд на черновик, лежащий на столе, пригляделась к многочисленным наброскам человеческих лиц под аккуратно записанным условием нерешаемой задачи (в часы бесполезных занятий ненавистным предметом всегда побеждало вдохновение) и заметила с удивлением, что все эти лица имеют схожие черты. Разорвав черновик и бросив его в мусорное ведро, достав из ящика стола стопку чистых листов, нехотя набросав на верхнем условия задачи, сунув написанное в тарабарский учебник, наводящий одним видом смертельную тоску, и брезгливо отодвинув его подальше от себя, замыслив завтра списать домашнее задание у толковой в точных науках подруги Любы, взявшись за карандаш, она с наслаждением погрузилась в волшебный мир творчества.
     Оля больше всего на свете любила рисовать. И это у неё неплохо получалось. Во всяком случае, Академик портретной живописи, старший педагог Московского училища живописи и ваяния, прославленный за рубежом русский художник, преподаватель рисования в гимназии, седовласый, вечно взъерошенный Фёдор Феофанович Русич ставил ей пятёрки с плюсом за каждое произведение, поражаясь её чувству цвета и света, гармоничным пропорциям, правильной перспективе и непринуждённо – сложно наложенным причудливым образом один на другой мазкам техникой, называемой Даром Божьим, не отдавая на руки картины талантливой ученице, вывешивая их в коридорах гимназии, дабы все педагоги лицезрели, как он способен преподавать. За неимением красок и холстов, дома барышня рисовала карандашом на бумаге. В последние годы неожиданного обнищания семьи, Оля обратилась к портретам и изрядно поднаторела в этом непростом жанре изобразительного искусства, благо учитель был портретист. Блуждая рассеянным взглядом, свойственным творческим людям с богатым внутренним миром, из-под длинных ресниц по лицам встречных чиновников, куда-то деловито спешащих, неторопливо прогуливающихся дам, бодро вышагивающих служивых, орущих мальчишек - разносчиков газет, кухарок, торопящихся на базар, прачек, согнувшихся под тяжестью белья, резвящихся детей, она неожиданно распахивала глаза, всматривалась в по её мнению примечательное образ, зажмуривалась, проверяя запомнила ли она черты и потом дома, в свободное от уроков время, создавала очередной портрет, пытаясь передать не только внешнее сходство, но и предполагаемый характер, и вероятное настроение человека на момент встречи с ним. Немолодой господин, обративший на себя намедни внимание девушки на Пречистенском бульваре в редкий промежуток времени, посвящённый не наблюдению, а общению с обожаемой подругой Любой, всё-таки запечатлелся в её памяти. Хотя она сознательно не стремилась его запомнить, скорее забыть. Немигающий испепеляющий взгляд поверг художницу в трепет. Успокоив себя, что запечатленный на бумаге портрет избавит её сознание от устрашающего образа неизвестного барина, Оля принялась за рисование. Зачёсанные назад, слегка вьющиеся волосы воронового крыла, угольные ровные брови, широкие скулы, волевой подбородок, вполне утончённый нос с горбинкой и чувственные губы, вероятно соблазнившие не одну даму… Не получались только глаза. Цвет и форма выходили верными, а выражение никак не удавалось. Оля откинулась на спинку кресла, уставившись в пожелтевшую от времени причудливую лепнину, украшающую потолок, вспоминая. Ну конечно, именно такое выражение господства над окружающим миром, несмотря на пребывание в тесной клетке, она заметила в глазах лениво нежащегося под последним осенним солнцем льва, когда прогуливалась с племянницами по зоосаду на Пресненских прудах. Это гордое животное не знало слова «власть», но безусловно ею обладало. Вернув засветившийся, удовлетворённый удачно найденным сравнением, взгляд на грешную землю, вернее стол, Оля взволнованно облизала кончиком языка плотные розовые губы по старой бессознательной привычке, установившейся с первых мук творчества, нагнулась над рисунком, собираясь внести одушевляющие коррективы в безжизненный образ и взвилась в бешенстве от лёгкого неожиданного стука в дверь, запульнув в горячности с размаху карандаш навстречу врагу, нарушившему священнодейственный процесс, хорошо известному врагу. Быстро сунув незаконченный портрет в ящик стола, барышня раздосадованно крикнула:
- Входи, Наташа. Чего тебе надо в воскресный день?
    В комнату ворвалась, сверкая искусственной улыбкой, черноволосая молодая женщина с правильными, как у Оли чертами на излишне удлинённом продолговатом лице, зелёными, но не прозрачными, не бездонными, от того невыразительными глазами, словно небесный художник, создавая их, забыл разбавить краску водой, обошла кресло, нагнувшись, чмокнула сердитую сестру в светлую макушку и возбуждённо затараторила в ухо:
- Знаю, знаю! Уроки, экзамены. Прости, родная, не убивай, сжалься. Не потревожила бы, если не обстоятельства. Приведи себя в порядок и спускайся вниз: через четверть часа к нам прибудет важный гость, добрый приятель Бори.
 Резко повернув голову вполоборота, Оля хмыкнула:
- У твоего мужа никогда не было друзей и быть не может. Что за нелепая ложь? И потом: причём здесь я? Принимайте, кого хотите, а я здесь посижу, мне некогда.
 Наташа тяжело выдохнула и положила ладони на хрупкие плечи сестры, слегка сжав их пальцами.
- Ты становишься дерзкой, девочка моя, - проговорила она сурово, стерев улыбку с лица. – Пока ты находишься под нашей с Борисом опекой, ты обязана нам подчиняться. Ну хотя бы не грубить и не отказывать в маленьких просьбах. Я не знаю откуда у него появился приятель, но он, по словам мужа, человек влиятельный и богатый, ратующий за соблюдение патриархальных традиций. Именно он лично пожелал познакомиться со всеми членами семьи, в том числе и с тобой: ему известно, что у Бори есть свояченица. Прошу, - протянула Наташа, - не подведи нас. Убери волосы в пучок, как положено, переоденься и спускайся в гостиную.
- Ладно, - нехотя буркнула Оля, поведя плечами, вырываясь из цепких рук сестры.
- Ах ты моя умница! – Наташа прикоснулась губами к нежной бледной щеке и направилась к выходу. Прежде, чем закрыть дверь, она строго изрекла: - И, пожалуйста, веди себя, как подобает аристократке. Не иронизируй над каждым словом и не груби Борису.
    Скорчив вслед сестре забавную гримаску, Оля, потянув время, нехотя сползла с кресла, прошла в соседнюю с кабинетом крошечную спальню, взглянула на себя в обшарпанное трюмо, распустила взлохмаченную в творческих муках косу, расчесала длинные густые волосы, уложила их аккуратно, подкалывая шпильками, в крендель, застегнула до шеи застиранное до неузнаваемости в цвете, перешитое с Наташи, ситцевое платье, сбросила с ног старые удобные тапочки, сменив их на залатанные туфельки и, показав себе в отражении зеркала острый розовый язычок, вышла из комнаты к лестнице.
   Услышав возню и громкие голоса, доносящиеся из прихожей, она замерла, ожидая завершения нарочито восторженных приветствий визитёра и бравурного стука шагов по направлению к гостиной, спустилась на цыпочках, едва касаясь лёгкими ногами ступеней, на первый этаж, подошла к распахнутой в комнату для приёма двери, шагнула через порог, широко распахнула прозрачные русалочьи изумрудные глаза, фокусируя их на госте, и замерла в немом оцепенении: на неё смотрел, не мигая, человек с незавершённого портрета, расслабленный, но опасный лев из зоосада, незнакомый пассажир экипажа, устроивший пугающий сеанс гипноза на Пречистенском бульваре. Тогда, парализованная его пронзительным взглядом, Оля заметила, что представительный господин крупен и достаточно высок: его черноволосая голова почти упиралась в крышу коляски. Но что высок и широк настолько! Перед ней стоял истинный исполин, настоящий русский богатырь ростом чуть менее трёх «петровских аршинов», или семи футов, по современной системе мер, широкоплечий, с могучим торсом, затянутым в белоснежную рубашку и кофейного цвета сюртук, пошитый по последней моде, очевидно на заказ. Невероятно длинные ноги облегали идеально отутюженные чёрные, тонкой шерсти брюки. Начищенные до блеска ботинки кожи ручной работы превосходили размером всю когда-либо виденную барышней мужскую, не говоря о женской, обувь.
    Маленькие взъерошенные черноволосые племянницы Варя и Лиза, трёх и пяти лет от роду, подбежали к Оле с диким визгом, выдернув её на время из состояния оторопи.
- Пошмотри, - зашепелявила, возбуждённо выдохнув, старшая Лиза, только потерявшая два передних молочных зуба, - пошмотри, что нам гошподин подарил, - и протянула тёте две прямоугольные коробки с вырезанными окошками, из которых с любопытством выглядывали пухлые, щедро нарумяненные личики фарфоровых кукол.
- Та, что с коричневыми буклями, моя, - заверещала Варя, подпрыгивая, пытаясь дотянуться до тщательно упакованной в картон шатенки, вероломно похищенной беззубой родственницей, раскраснелась и приготовилась реветь.
      Оля рассеянно - ласково обхватила малышку за плечо, предотвратив вполне оправданное желание обделённой девочки отдавить ступню Лизе крошечной пяткой, погладила успокаивающе по непокорным кудрям и вздрогнула от менторского, ужасно неприятного, скрипучего, как не у смазанного замка, появившегося в семейной жизни тона Наташи, к которому никак не могла привыкнуть:
- Так, les enfants, быстро в детскую. И чтобы взрослым не мешали.
Когда малышки, борясь за коробки, покинули гостиную, старшая сестра, театрально всплеснув руками, подбежала к растерянной барышне, схватила за руку и, чуть не силой подводя к великану, ласково запричитала по пути:
- Что же ты стоишь, милая, как вкопанная? Познакомься с нашим дорогим гостем.
     Высокая Оля, которую гимназистки любовно обзывали тщедушной каланчой, поравнявшись с гигантом, чуть не упершись лбом в его солнечное сплетение, физически ощутив волну мощной сокрушительной энергии, накрывшую с головой, снова испуганно застыла, чувствуя, как кровь отливает от и без того бледного лица. Он же с неожиданным, неизведанным доселе и весьма приятным чувством умиления заметил, что у новой знакомой с нынче гладко зализанными волосами немного оттопырены ушки. Это придавало пикантности слишком правильной канонической красоте. Сейчас она была похожа, во всяком случае так он себе представлял, на маленькую лесную нимфу, застигнутую врасплох строгими тётками – Дриадами за хулиганским раскрашиванием по весне бабочек в неположенные цвета, получившую за озорную выходку нешуточный нагоняй. Такой романтичностью его воображение не отличалось никогда.
Подобострастно задрав голову вверх и улыбнувшись исполину, Наташа заискивающе защебетала:
- Позвольте представить: моя младшая сестра Оленька, то есть Ольга Николаевна, - поправила она себя, пояснив, натянуто улыбнувшись: - Никак не могу свыкнуться с мыслью, что наша крошка выросла. – Изволь познакомиться и ты, дорогая моя - продолжила она, покосившись на поношенные рюши некогда своего выходного платья.
- Орлов, - поспешил прервать её чуть хрипловатым басом визитёр, с интересом бросив короткий взгляд на более взрослую пару изумрудных глаз и моментально вернув на другую, юную. Первые были пусты, не выражали ничего, словно свет в них навсегда угас, вторые были бездонны, в них скрывалась целая вселенная. – Александр Сергеевич. Приятно познакомиться, - добавил он после паузы. Осторожно обхватив огромной пятернёй тонкую кисть, низко согнувшись, он нежно прикоснулся губами к узкой девичьей руке, с наслаждением вдохнув незнакомо манящий сладковатый аромат белоснежной атласной кожи. Сердце ликующе заныло, застонало, бешено застучало, требуя немедленно выпустить на свободу.
- Мне тоже приятно, - робко и тактично прозвенел чистый хрустальный голосок, дразняще защекотав барабанные перепонки. Оля, встревоженная затянувшимся поцелуем, выходящим за рамки официально принятого лёгкого  прикосновения, едва заметно потянула руку на себя, невольно пытаясь высвободиться из «львиных лап». Почувствовав её напряжение, Орлов с сожалением разжал пальцы, отпустив хрупкую кисть и резко выпрямился.
- Мы виделись намедни на Пречистенском, - сказал он, мягко улыбнувшись крупными ровными зубами, поняв по напряжённому внимательному взору, что барышня его узнала. – Признаюсь честно: никогда не видел такой красоты. Засмотрелся, залюбовался, заслушался вами: и внешней пригожестью, и дивным жизнерадостным смехом. Простите, если напугал тогда. Не хотел. Какой марьяж, - обернулся он к плотно прислонившемуся к ореховому, украшенному затейливой резьбой и позолотой буфету низкорослому щуплому невзрачному молодому человеку с бегающими тёмными маслеными глазками и набриолиненными редкими аспидными волосами, нервно наблюдающему за сценой знакомства, - как отрадно, что вы, мой любезный друг Борис, оказались родственником прекрасной незнакомки. Какое счастливое стечение обстоятельств!
     Холодный взгляд, брошенный на мужа Наташи и изменившиеся до ледяных интонации заставили Олю усомниться в истинности приятельских отношений абсолютно разных мужчин. Ничего общего, сближающего в них не обнаруживалось. «Лев и суслик», - улыбнулась она про себя. Орлов явно без сожаления отвернулся от мнимого товарища, не проронившего ни слова, только сильнее вжавшегося в буфет, нагнулся к полу, чуть позади себя, поднял изящную корзину с благоухающими экзотическими цветами и, протянув юной барышне, деликатно произнёс:
- Примите сей скромный подарок в знак почтения.
- Благодарю, - совсем сконфузившись, пролепетала Оля, растерянно обхватив тонкими пальчиками ручку с дорогой тяжёлой ношей, чуть не уронив её, обернувшись с надеждой на Наташу, уже обнимавшую своего ненаглядного Борю, почти сросшегося с буфетом. Старшая сестра с готовностью подбежала, выхватила корзину из бестолковых рук и, водрузив её на подоконник рядом с похожим плетёно-красочным сувениром, подаренным ей гостем ранее, восхитилась на ходу: «Так вы видитесь не в первый раз? Как любопытно! Какой charmant!» - нисколь не поинтересовавшись по-женски подробностями первой встречи, пройдя деловито мимо только познакомившейся пары, она педантично скомандовала:
- А теперь прошу всех к столу, я подам чай.
      Орлов, бережно подтянув над коленями отутюженные брюки, неуверенно опустился на край самого большого из имеющихся древнего дубового стула, угодливо предложенного мнимым приятелем, наконец оторвавшимся от резного творения неизвестного мастера эпохи рококо, к счастью - безапелляционно усадившим Олю напротив, к великому сожалению - пристроившись рядом с гостем, чуть подвигался из стороны в сторону, проверяя прочность сидения, и более уверенно устроился плотнее, уперевшись могучей спиной в потёртую бархатную обивку. «Вероятно под этим весомым телом частенько ломается мебель», - подумала Оля, быстро прикрыв длинными ресницами вспыхнувшие на секунды, весёлые искорки в расширенных в смятении зрачках. Пока Наташа орудовала на кухне, великан, нехотя оторвав восхищённый взгляд от белокурой барышни, внимательно обежал глазами гостиную. Всё, доложенное Василием и нотариусами подтверждалось: дом был некогда богат, теперь здесь остались только следы былой роскоши. Розовые, давно выцветшие обои белели двумя крупными прямоугольными пятнами, намекая на наличие ранее в комнате картин, тоскливо зиял сквозь стёкла пустыми полками буфет с сиротливой стопкой ещё не проданных гарднеровских тарелок в нише, высокая витрина с тоской демонстрировала одинокую покоцанную, от того скорее всего не расставшуюся с хозяевами фарфоровую пару Тристана и Изольды, кушетка рекамье, засиженная до дыр, весьма дурно выглядящая, вряд ли имела шансы на сбыт. На стёртом узорном паркете навсегда отпечатались ножки покинувшего, очевидно, не по своей воле дом фортепиано. В правом углу теплилась лампадка под старинной иконой в серебряном окладе Богородицы, прижимающей к груди Предвечного Сына. «Не рискнул прикоснуться к семейной реликвии, лободырный брандахлыст», - удовлетворённо отметил Александр Сергеевич, с ненавистью покосившись на своего так называемого приятеля и пытливо воззрился на Олю немигающим взглядом. Он почувствовал острую жалость к ней. Меньше всего эта изумительно красивая девочка с бездонными глазами, выросшая в любви и достатке, не знавшая горя до ухода родителей, заслуживала потери дорогих сердцу домашних ценностей. Наташе следовало бы вникнуть в суть вещей, попытаться узнать у мужа, что происходит, но, судя по всему, она предпочитала молчать. В сердцах Орлов обозвал её про себя легкомысленной пустышкой, пустельгой. Пытаясь успокоиться и прекратить чихвостить почём зря членов почтенной дворянской семьи, он глубоко вздохнул: в гостиной пахло грядущей нищетой, подгнившим паркетом и плохо убранной пылью, и только еле уловимый сладковатый аромат, доносящийся с противоположной стороны стола внушал надежды на перемены к лучшему в его одинокой жизни, а значит и в судьбе погибающей аристократической семьи.
- Ах, какие вкусности! Какой прелестью вы решили нас побаловать! – прервала его озабоченные размышления «пустельга», внеся из кухни два подноса, на одном из которых расцветал кремовыми розами клубничный торт, на другом переливались разноцветной сахарной глазурью конусообразные petitfours. – Кто автор сей сладкой помпезности?
- Мастера кондитерской Брюно, конечно. По моей личной просьбе постарались. Кто же ещё может в Москве приготовить подобное,- пожал широкими плечами гость, не отрывая свинцовых глаз от Оли, которая, воззрившись на роскошный десерт, судорожно сглотнула: она не помнила, когда в последний раз наслаждалась дорогими сладостями, исполненными на заказ.
- Ах, Брюно, ну, естественно, ваш тёзка, - важно закивала Наташа, гордо сознавая, что она, несмотря на тяжёлое материальное положение семьи, знает, кто такой Александр Брюно (озолотившиеся за счёт неукоснительного исполнения  матримониальных планов родителей подруги по гимназии, вышедшие замуж по сговору, как и она сама, но гораздо щедрее одаренные маммоной, не оставили её в сложной ситуации и, приглашая изредка в гости, просвещали, заставляя невольно кусать локти, где в Первопрестольной можно вкусно и дорого поесть и, кстати, как завлечь в сети богатого, грамотного в амурных делах любовника. Список особо вожделенных холостяков - москвичей возглавлял, расщедрившийся на авторские лакомства сероглазый визитёр). Разлив из самовара по расписным поповским, прилично сохранившимся чашкам, судя по времени закрытия фабрики, чай, разложив по тарелкам тонкие треугольники торта и пирожные, она схватила со стола расшитый рушник и шумно обмахнулась им, пытаясь обратить внимание присутствующих на усталость от хозяйственных хлопот, словно целый день пахала в поле, подцепила ложкой толику торта, сунула в рот, посмаковала и запричитала: - Какое чудо! Восхитительный вкус! Оля, ты только оцени, - повелительно указала она рукой на тарелку сестры. Орлов, с удовольствием обжигая горло крепким горячим чаем, с любопытством наблюдал за поведением барышни. Она, никак не реагируя на приказ, а может и вопреки, проигнорировав торт, протянула длинные пальчики с продолговатыми, аккуратно подстриженными ногтями к радужному крошечному пирожному, украшенному ягодкой земляники, непонятно откуда добытой Брюно в апреле, приоткрыла плотные розовые, словно очерченные тонкой колонковой кистью, коснувшейся амарантовой краски, губы, зажмурилась, с удовольствием вкушая десерт, откинула белокурую голову назад, смакуя, забавно морща носик, и, вдруг, опомнившись, осознав, что она здесь не одна, широко распахнула изумрудные глаза, вернулась в исходное положение и испуганно остановилась на свинцовом немигающем взгляде, восторженно поглощающем её. «Боже мой, - подумал он, затаив дыхание, - да она действительно страстная натура. Похоже сердце не ошиблось, запрыгав там, на Пречистенском, как сумасшедшее».
- Как хорошо, когда есть семья, – быстро заговорил, пытаясь загладить смущение девушки Орлов, опустив взгляд в тарелку, придвинув её к себе и деловито раскроив ложкой торт на несколько приличных ломтиков, - вы вместе живёте, собираетесь наверняка по вечерам за одним столом. Я по-доброму завидую людям, имеющим близких, обитающим, пусть даже теснящимся под одной крышей, соблюдающим родовые традиции, - аппетитный кусочек с кремовой розочкой, исчезнувший за крупными ровными зубами заставил его на время замолчать.
- Вы так говорите, словно напрочь лишены родственников, - удивлённо воскликнула Наташа, задержав на весу в руке чашку, чопорно - медленно подносимую ко рту.
- Так и есть, - меланхолично ответил Александр Сергеевич, тщательно прожевав кондитерский шедевр и поцокав языком в знак одобрения. – У меня нет никого: ни родителей, ни тёток, ни кузенов. Я один, как перст. Тружусь целыми днями, а по вечерам, словно медведь в берлогу, возвращаюсь домой и, - он, запив чаем торт, расплылся в грустной улыбке, предназначенной исключительно для юной феи, сидящей напротив, - и рычу от одиночества. Согласитесь, это неправильно.
- А как же жена, дети? По возрасту, - Наташа запнулась, боясь, что оскорбила гостя намёком на зрелость, демонстративно покашляв в кулак, но не обнаружив в туманных глазах, снова поедающих Олю, ни капли обиды, продолжила: - простите, вам давно положено быть семейным человеком.
- Не сложилось, - бесстрастно произнёс Орлов, теребя ложкой очередной ломтик торта. Никогда за свою длинную тридцатисемилетнюю жизнь не был влюблён, не считая нескольких последних дней, - последнюю фразу он произнёс так тихо, что «пустышка» не расслышала.
- Причём здесь любовь, - не унималась она. – Вступают в брак не для этого. Продолжение рода, общее имущество, знатная фамилия, правда, Боря? – обратилась Наташа к мужу, сосредоточенно поглощающему сладости, угрюмо кивнувшему.
- Любовь – самое главное условие для создания семьи, - уверенно выдал Александр Сергеевич, сунув ложку с тортом в рот, медленно прожевав и невольно подняв уголки капризных губ на глупые доводы «пустельги», имущество которой исчезло в неизвестном для неё направлении. – Жениться по расчёту и смотреть десятилетиями с ненавистью на свою вторую половину, продолжать род с женщиной, которая тебе неинтересна - увольте! Впрочем, теперь у меня появился шанс вступить в брак именно по любви, а не по необходимости, и я его ни за что не упущу, - он отложил прибор, откинулся на спинку стула, уперев пасмурный взгляд в гимназистку, воспользовавшуюся тем, что её не вовлекли в диалог, наслаждающуюся тортом, тем не менее внимающую каждому слову, и, невольно замедлив темп речи, явственней захрипев, подытожил: – Визит, нанесённый вам, подтвердил мои смутные догадки, что я, наконец, встретил ту, единственную. – Барышня замерла, чувствуя как по спине побежали мурашки.
-Вы настолько серьёзно настроены? – Наташа бросила беглый жантильный взгляд на сестру и деликатно сунула в рот радужный птифур, предотвратив таким образом сотню вопросов, готовых вырваться наружу.
- Трудитесь? Интересно где? – вдруг звонко бросила ему в лицо Оля, выпустив из руки музыкально звякнувший о тарелку столовый прибор, поспешив сменить тему, страшась услышать ответ, касающийся её персоны, не обратив внимания на  предупредительный тяжёлый нарочито громкий вздох сестры.
- Я – коммерсант, - ответил после длительной паузы Орлов, внимательно уставившись в изумрудные глаза, поразмыслив не без удовольствия, какова его доля везения в перспективе справиться с таким закомуристым норовом. – Продаю – покупаю, имею связи с банками и прочее, - завершил он туманно. И, предположив, что фея сейчас начнёт выяснить причины, побудившие его подружиться с Борисом, тоже перевёл разговор в другое русло:
- А вы, Ольга Николаевна, насколько мне известно, оканчиваете гимназию?
- Совершенно верно, - соблазнительно недовольно поморщился классический носик с задорно вздёрнутым кончиком. - Последний класс.
- И каковы надежды? Вы, конечно, отличница? – Александр Сергеевич отложил в сторону ложку, подавшись вперёд.
- Нет, я даже не хорошистка, - вызывающе ответила она, надеясь, что после этого дикого признания великан оставит её в покое. Но, похоже, он ничуть не испугался. Тогда беспардонно поставив локти на стол и опустив изящный подбородок на сомкнутые ладони, она продолжила с вызовом: - С русским и иностранными языками, географией, литературой у меня всё хорошо. Но с физикой и математикой - беда. Ничего в них не понимаю и понимать не желаю. У меня тройки.
- А зачем вам понимать? – мягко улыбнулся Орлов. – К чему барышням знать, к примеру, математику?
- Чтобы считать деньги мужей, - впервые подал блеклый голос Борис, попытавшись пошутить.
- Было бы что считать у некоторых супругов, - неожиданно бойко обернулась к зятю свояченица, бросив на него испепеляющий взгляд.
   «Какой замечательный характер, - пронеслось в голове у Александра Сергеевича, быстро выудившего из кармана сюртука носовой платок, прикрывшего им слишком откровенно смеющиеся губы, - упрямая, дерзкая, прямолинейная. С такой точно скучать не придётся».
- Ольга, я же просила, - вскинулась Наташа.
- Сегодня всё утро пыталась решить мудрёную задачу, никак не получается. Бестолковая я, никудышная, - вынесла себе суровый вердикт барышня, проигнорировав возглас сестры.
- Давайте я решу, - с готовностью предложил Орлов. – У меня с точными науками всё в порядке.
- Благодарю, не надо. Ваша излишняя любезность ни к чему. Вы же не ко мне пришли, а к Борису, своему доброму приятелю. Вот и помогайте ему... в точных науках, - Оля, обескураженная тем, что не спугнула опасного гостя плохими оценками, с трудом заставила себя изобразить дрожащими губами подобие ироничной усмешки. – Простите, мне пора заниматься, -  она привстала со стула, собираясь уходить.
    Александр Сергеевич сурово сдвинул брови, окаменев: так с ним никто ещё не обращался. Спустя секунды, твёрдый рассудок сурово напомнил, мгновенно утихомирив уязвлённое самолюбие: «Она просто маленькая, забитая обстоятельствами, всего боящаяся девочка. Она не из злости».
  Наташа сердито зашикала:
- Сядьте и смените немедленно тон, Ольга Николаевна. Не забывайте о приличном воспитании, данном нашими родителями. Лиза, - зычно вызвала она моментально прибежавшую из детской старшую дочь: - Ну-ка, принеси нам из мансарды учебник по математике, лист и карандаш.
- Холошо, - ответила беззубая малышка и ринулась исполнять приказ.
- Лиза, - крикнула вдогонку раздосадованная властным поведением сестры Оля, послушно опустившись на стул, - карандаш в углу комнаты лежит у двери на полу.
   «Она ещё и карандашами пуляется», - усмехнулся вышедший из оцепенения, совсем не рассердившийся Орлов. Ему захотелось прижать её белокурую голову к груди и прошептать в оттопыренное ушко: «Не бойся, я тебя не обижу. Поедем в наш дом сейчас, немедленно. Зачем тебе эти двуликие родственники, этот разваливающийся особняк, эта вековая пыль?». Но положение обязывало его промолчать и якобы невозмутимо приняться за доедание десерта.
     Черноволосая кудрявая малышка, врезавшись с разбегу в его локоть головой, положила на край стола учебник с вложенным листом, уронила на пол бережно спрятанный под мышкой, карандаш, ойкнула и испуганно воззрилась на мать.
- Подними, растяпа, - приказала Наташа, судорожно прожевав очередной птифур с земляникой, не почувствовав на нервной почве вкуса дорогого пирожного.
- Не надо, я сам, барышни должны кланяться только в Храме, - Александр Сергеевич остановил порыв Лизы, тут же ускользнувшей в детскую подальше от греха, нагнулся, нащупал под столом карандаш, невольно бросил взгляд на ножки феи, сидевшей напротив, заметил залатанные, готовые в любой момент рассыпаться на маленькой ступне, туфельки, поднялся, метнул убийственный взор на Бориса, раскрыл учебник, сравнил с условием, написанным на листе и углубился в задачу. – Надо же, - пробормотал он, не поднимая глаз, записывая уравнение, - в моём детстве высчитывали скорость пароходов, в нынешнее времена – паровозов. Что будет дальше? Может, в ближайшее время понесутся над нашими головами какие-нибудь паролёты или сотрясут почву пароподземлеходы, кто их знает? Вот, Ольга Николаевна, готово, элементарно решается, перепишите потом на чистовик, - он вернул расписанный каллиграфическим почерком лист в учебник и отложил его в сторону.
- Благодарю, - пролепетала Оля, уже не прикасающаяся к оставшимся сладостям, разозлённая на себя за созданный конфликт и несдержанность.
- Ну, хорошо, я понял, математику вы не любите, - легко приподнявшись и ловко подхватив кондитерскими щипцами несколько птифуров, Александр Сергеевич уложил их в тарелку барышни, не обратив внимания заняты ли блюда неинтересной ему супружеской пары, - с русским, иностранным, географией и литературой, насколько я запомнил, у вас всё в порядке. А сердце-то к чему тянется? Чего хочет душа?
- А душа нашей Оли стремится к искусству, - резво ответила Наташа, заметно успокоившись. – Она обожает рисовать и очень талантлива. Лучшая в гимназии по живописи.
- Вы рисуете? – оживлённо воскликнул Орлов. – Совершенно не имею к этому способностей, но восхищаюсь людьми с подобным талантом. Как вам передвижники?
- Они прекрасны, - немного оттаяв и даже надкусив одно из предложенных пирожных, закатила огромные глаза русалка к обшарпанному потолку. – Восхищаюсь Суриковым, Репиным, Поленовым, Васнецовым и, конечно, Саврасовым. У него особенная цветовая гамма и мазки.
- Да, мазки у него неповторимые, - подтвердил Александр Сергеевич, задумчиво прожевав кондитерский изыск, – у меня дома есть небольшая коллекция картин Алексея Кондратьевича. (В том, что изумительные полотна вечно пьяного художника, живущего на Хитровке, были приобретены им за копейки, он не решился признаться). Если будет желание, приглашаю вас посмотреть.
    Оля вспыхнула, услышав непристойное, по её мнению предложение и мрачно опустила голову: перспектива оказаться в доме этого огромного, пугающего вида человека с хищным взглядом и щекотливыми намёками показалась ей жуткой. В воображении возникли готический угрюмый замок из холодного серого камня и рычащий по вечерам хозяин в чёрном плаще.
- Не подумайте ничего дурного, - моментально поймал её настроение Орлов, подняв руки вверх, будто сдаваясь в плен. – Я просто хотел вас пригласить на Саврасова.– Не хотите – воля ваша. Лучше скажите, что вы будете делать по окончании гимназии? – спросил он миролюбиво.
- Окончив восьмой класс, я буду иметь право преподавать литературу, русский язык и рисование в богатых семьях, - ответила нехотя – мрачно Оля, - но, моя мечта – поступить на высшие женские курсы.
- Зачем? – удивился он.
- Чтобы по-настоящему зарабатывать на жизнь. Вы можете предложить другой вариант? – вызывающе спросила она гостя.
- Могу! – ласково улыбнулся он. – Но боюсь вас напугать.
Оля покраснела до кончиков растопыренных ушек и заёрзала на стуле, словно снова собираясь встать.
- Пожалуйста, прошу, не сердитесь и не отказывайтесь от угощений, - взмолился Орлов, ругая себя за излишнюю самоуверенность, и лично подлил барышне чаю из самовара. Она сурово подвинула к себе чашку.
- Александр Сергеевич, полноте, пора и на нас обратить внимание, - кокетливо прервала бой быка с маленьким щуплым тореадором, наблюдаемый словно со ступеней амфитеатра, Наташа, пытаясь отвести его пристальное внимание от совсем стушевавшейся сестры.
Орлов обернувшись на «пустельгу», равнодушно бросил:
- Предлагайте темы.
    И понеслась душа старшей Истоминой в рай: обсудили прошедшую суровую зиму и ужасный климат в Москве, политику, внешнюю и внутреннюю, признали, что Александр третий – вполне благоразумный, консервативный царь, верно притормозивший либеральные реформы отца-реформатора, не понимаемые русскими людьми, что недовольство деятельностью венценосного «Освободителя», столько сделавшего для империи, отменившего крепостное право, разгул терроризма проплатили западные русофобы, что правитель, победивший Наполеона, названный народом «Благословенным», всё же не покинул неожиданно сей бренный мир, а имитировал свою смерть и долго жил на Урале под вымышленным именем, представляясь паломникам Фёдором Кузьмичом.
  Всё это время Оля молила небеса, чтобы пугающий гость покинул её дом. Это произошло спустя несколько часов. Александр Сергеевич встал, приказал напуганному до смерти Борису проводить его до двери, нежно поцеловал тонкую девичью руку, посмотрел на прощание в изумрудные русалочьи глаза немигающим взглядом, попросив разрешения наносить визиты каждую неделю, будто она могла отказать ему, и под её облегчённый вздох, покинул гостиную.
- Купи свояченице приличный гардероб, - потребовал он зло, надев пальто в прихожей, сунув в дрожащую от страха руку Бориса три радужных и помаячив перед хилым дворянским носом здоровенным кулаком, - готовые платья и обувь хорошую. Не могу лицезреть, что такая красавица ходит в залатанных туфельках. Чтобы этого больше не было. И только попробуй потратить мои деньги на свои грязные дела, лябзя маракушная, в порошок сотру. Ты меня знаешь. С этими словами Орлов развернулся и хлопнул входной дверью.
   Опекун вернулся в гостиную, подтаскивая вяло непослушные от пережитого ужаса ноги. Там бушевала Оля, требуя от сестры признания: зачем этот страшный человек пришёл к ним. Поморщившись от невыносимого крика, он удалился на кухню, где его ожидали истинные товарищи: початая бутылка водки, кадка с квашеной капустой и единственный солёный огурец.
- Ну, влюбился, ну, придумал знакомство таким образом, чего же дурного в этом, - просачивались в уши оправдательные крики жены.
- Ничего, конечно, только скажи: кто он такой? Я заметила, что ты знаешь о нём больше, чем говоришь, - требовала правды свояченица.
- Мне известно ровно столько, сколько и тебе, - лгала нагло Наташа, - коммерсант, завидный холостяк, красивый, в конце - концов, мужчина.
- О! – протяжно возопила Оля. - Не могу с вами, пустословами жить.
   Послышался приятный долгожданный шорох удаляющихся в мансарду шагов... Он восхищался её неземной красотой, как и все, но дикий бунтующий норов родовитой принцессы вызывал желание убить. Борис удовлетворённо опрокинул часть содержимого бутылки в стопку. Лёгкий укол стыда за свой безнравственный поступок, создавший благоприятные условия для проникновения козырного бардадыма в родовое гнездо на правах друга, лихо залечила заструившаяся по пищеводу горькая.
                ***
    Оля стояла перед распахнутым настежь окном, вдыхая сырой тягучий аромат апреля, тоскливо уставившись бездонными глазами в темноту. Она физически чувствовала, как в её размеренное существование с появлением таинственного великана врывается беда. «Зло не обезоружено, жизнь не торжествует. Ты ошиблась, малютка», - прошептала она в темноту глупой оптимистичной лазоревке.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...