Герцог в твоей постели

От автора:

Эта новелла - часть моего нового, пока не дописанного романа. По сюжету она является вставной, то есть, связана с основной фабулой лишь ассоциативно, и являет собой романтически оторванное отступление от общей темы. Я пока не знаю, когда допишу сам роман, но эта новелла сама по себе - вполне самостоятельное произведение, имеющее право на существование. Главный персонаж персонифицирован и являет собой давнее альтер-эго писателя.

Герцог в твоей постели.

Отголосок грома, разбуженного силой северного ветра, просочился через холодные оконные проёмы, как мощное дыхание разгневанного горного короля, а после небо осветила от горизонта и до самых нескончаемых поднебесий ярчайшая вспышка. Ломаная линия мелькнула, злобно скривив искажённые огнём губы, и растворилась в косом дожде, ненавистно шлёпающим кожистыми лапами по серым камням замка.

Ещё одна отрыжка грома не замедлила себя ждать – она встряхнула весь этот четырёхэтажный исполин на краю холма, словно это был не огромный, старинный замок, а игрушечная копия из папье-маше, наскоро сделанная кем-то для пятилетнего малыша. Вспышка за вспышкой, кривые зигзаги – одни за другим, тянущие за собой громы, как иголки вслед за ниткой, и это выглядело так жутко, что хочется представить, будто просто спишь и должен проснуться, в мир, где на голубом небе царит розовое, выспавшееся солнце.

Алекс отвернулась от пугающего её окна, где полыхающая перед её взглядом гроза, своей неумолимой поступью надвигающаяся с моря, так и норовила раздавить всеми подручными ей способами герцогский замок, и где за одним из тёмных окошек она в одиночестве взирала на то, как буйствует нормандская природа.

Шаги за её спиной, острые и колючие, как строчащий поверх грубой ткани игольчатый блок швейной машинки, заставили служанку отпрянуть от пышущего ледяным равнодушием стекла и повернуться лицом к источнику шума. Сердце Алекс на какой-то момент сильно скомкалось в выжимаемую после старательной стирки тряпочку, и только после трёх быстрых пропущенных им ударов в рёбра, отпустило, после чего девушка задышала размеренней и реже. Это ведь были женские шаги, судя по тому, как торопились каблучки их обладательницы, и вот уже перед своей товаркой в полутьме озаряемой грозой огромной залы остановилась немного озадаченная Софи – самая младшая из горничных в замке герцога Доминика де ла Рошгийона, почти ещё девочка, но не по годам деловитая, расторопная и очень хозяйственная.

Её всегда были рады видеть на кухне – крестьянская дочка, рано отданная в служанки дворянину, умела практически всё, и её ещё детские пальчики были уже грубыми и сероватыми от постоянной чистки овощей, мытья полов и выбивания многочисленных гобеленов. Ладно скроенная на мальчишеский лад фигурка выглядела крепко, и держалась Софи всегда покорно, покладисто, но немного более бойко и даже дерзковато, за что её недолюбливала старшая горничная Брижитт, а для дворецкого Бернара малышка-умелица и вовсе была вечной мишенью для редко справедливо заслуженных понуканий.

Сам хозяин, высокомерный, холодноватый герцог Доминик, с его сатанинской статью, лицом цвета и температуры снега и такими контрастирующими с ним угольными глазами, периодически закипающими опасной, адской смолой, не реагировал на деловитую резковатость деревенской девчонки, предпочитая и вовсе не обращать внимания даже на жалобы дворецкого в её адрес.

-Ну что ты тут стоишь?! – зашипела своим чуть хрипловатым от перенесённого в раннем возрасте тяжёлого воспаления лёгких голосом Софи, не очень любезно дёргая Алекс за рукав. – Чего тебя, приморозило, что ли, к этому окну?! Грозы не видала давно? Пошли, там Брижитт зовёт нас всех поговорить о чём-то, и только тебя нет. Смотри, грымза рассердится на тебя, донесёт хозяину, а тот и так слишком подозрительно всегда относится к новеньким. Помни, ты всего месяц тут, тебе надо по лесочке ходить, вот так – тюк-тюк, как рыбка, чтобы не нарваться!

Алекс повела плечами, вжимаясь в великоватую для неё форму горничной – от волнения из-за новой должности, она потеряла аппетит и сильно похудела, поэтому её огромные, жалобные серо-зелёные глаза на фоне синеватого от холода и утомлённости лице смотрелись, как две большие озёрные проталины на глухой лесной опушке.

-Гроза очень страшная, как будто Господь разгневался за что-то на Нормандию, и решил её наказать, - сказала она пришёптывающим тембром, так как в последнее время вообще боялась говорить в полную мощь своего красивого, высокого, как самые верхние октавы на хорошем церковном органе, голоска.

-Бояться надо не Господа, он милостив, а нашу мымру, - буркнула Софи, которой всегда казались ненужными и очень надуманными разные поэтические изыски, порой срывающиеся с уст товарки. – Топай на кухню! Шевелись, ты прям как неживая вся, из деревяшки дубовой!

Алекс медленно двинулась за поспешающей прочь из залы своей чуть раскачивающейся, деловой походкой уточки-кряквы Софи, подбирая полы платья, и его тяжёлая, дешёвая и грубоватая ткань казалась ей невероятно душной и колющей тело даже через нижние юбки и лёгкий корсет.

-Господин не спускался? – осторожно спросила Алекс, когда они с Софи уже спускались со второго этажа на первый, чтобы по длинному замковому коридору направиться в затерявшуюся в соседнем крыле кухню.

-Нет, он с утра в своих покоях, к нему приходил только какой-то его приятель из богемных, то ли писатель, то ли поэт, чёрт дери, не разбираюсь я в этих высоких штучках, - проворчала Софи, тоже подбирая явно большую ей юбку формы, да вдобавок уже и порядком обтрепавшуюся, загрязнившуюся по краю и залоснившуюся пониже спины. – Они там пили вино, хохотали и обсуждали женщин. Это слышала Марианна, когда убиралась в зале по соседству, а после приятель ушёл, а господин остался, и, кажется, опять лёг спать.

-Это хорошо, что не спускался, - задумчиво проговорила Алекс, ощущая ворох холодного и колючего хвороста между лопаток.

-С чего это такая радость? – хмыкнула Сюфи. – Во-первых, Доминик, как вампир, он спит до полудня, а ближе к вечеру и ночью начинает колобродить и расхаживать тут везде, давая указания. Поэтому всё впереди, тем более, скажу тебе прямо, задание нашей грымзы напрямую касается именно его сегодняшнего такого долгого возлежания в своих покоях. Полчаса назад он вызвал к себе Бернара и потребовал обед. Ну, как – ужин уже, скорее. Там уйма всякой вкуснятины, и половина как раз готова. Короче, надо это всё к нему отнести, и Брижитт решила устроить небольшую проверку для двух новеньких, тебя и Люсетт, потому что она в вас обеих до сих пор не уверена и хочет, так сказать, удостовериться, что вы достойны служить в родовом замке герцога де ла Рошгийона.

Алекс даже приостановилась, задышав так часто, что лёгкие её быстро заболели, а грудная клетка заломила.

-Я? – надеясь, что ослышалась, переспросила она, глядя на Софи с такой надеждой, как будто она должна была принести ей новую благую весть о рождении Спасителя.

-Может и не ты, - бросила Софи. – Ну что ты дрожишь, как будто тебя голую на мороз поставили?! Отнесёшь, поставишь перед ним всё правильно, скажешь пару дежурных славословий, поклонишься и испаришься. Чего бояться? Я бы и сама отнесла, но дубина Брижитт считает, что мне только картофельные очистки свиньям таскать, а не герцогу кушанье. Не робей, ничего уж в Доминике нет ничего такого страшного.

-Я не робею, но страшного в нём достаточно, - прохладно не согласилась Алекс. – У него такие глаза… Они огромные, чёрные, адские. При этом очень красивые, как у какой-нибудь римской красотки со всех этих портретов, а ещё он иногда так ими посмотрит… так посмотрит… с меня как будто кожа мигом слезает!

-Да что ты на его глаза засматриваешься! – фыркнула Софи. – Глаза самые обычные, у него испанских кровей много, отчего бы им не быть чёрными? А как смотрит? Да никак, по мне, просто Доминик своеобразный, не даром, к нему ходит богема. Слыхала, как он на рояле вечерами играет? Эх… иногда так слышно, что проснусь, лежу, не сплю и слушаю, а он играет и играет… Чёрт такой, а мне ставать рано! Торопись, Алекс, ты совсем ногами заплетаешь как буриданов осёл!

Они обе буквально влетели в кузню, где у стены, противоположной окну, уже по стойке смирно стояли все семь горничных замка, а напротив них с видом совершившей своё кровавое дело библейской Юдифи стояла Брижитт – высокая, тощая, с острыми лопатками под обтягивающим корсетом и высокой причёской, искусность которой портили только рано начавшие седеть виски этой сорокалетней мадам.

-Вот и вы, две подружки без мозгов, - встретила их обычным для себя грубым эпитетом старшая горничная, складывая перед собой руки-плети. – Софи, ну тебя я знаю, ты только на кухне расторопна, а тебе, Алекс, не мешает уже сейчас войти в ритм жизни этого замка и не давать поводов ни мне, ни Бернару, ни, упаси Всевышний, светлейшему герцогу усомниться в том, что твоя нищая мамочка не зря вымолила у нашего хозяина право взять тебя в услужение. Если вместо хорошей службы ты будешь шляться по замку, мечтая какие-то там свои девичьи безмозглости, да так, что мне за тобой придётся высылать целые делегации, мсье Доминик тебя не потерпит. Поэтому я долго колебалась, позволить ли Марианне продемонстрировать свои полученные навыки с лучшей стороны, либо рискнуть и возложить эту ответственность на тебя, но ныне выбора нет. Если ты не справишься с этим простым заданием, это будет огромной чёрной монетой в твою пустую копилку благодетельности, и придётся тебе возвращаться в свой нищий дом.

Алекс выслушала тираду холодноглазой Брижитт почти со стоическим, немного аристократичным спокойствием, гордо выпрямив стройную спину и положив обе руки на сдавленный усами корсета худой стан. Остальные молчали, а Марианна и вовсе как-то недвусмысленно улыбалась, как будто была несказанно рада именно такому развороту событий, но Алекс даже не смотрела в её сторону.

-Я приношу извинения вам за ожидание и готова выполнить приказ.

-Отлично, - Брижитт кивнула куда-то в сторону. – Блюда уже готовы. Они стоят вон там, и донести тебе их поможет Жюль, а остальное за тобой. Посмотрим, насколько хватит вот этой твоей наглой выдержки, да и вообще, пригодится ли она тебе в покоях господина, потому что сколько ты не мнишь из себя полную мнимого достоинства дочку сидящей в долговой яме училки церковной школы, ты была и остаёшься в этом замке и для этого герцога всего лишь вещью, которую он разве что ногой не пнёт, если она ему разонравится. Но он же дворянин, и женщин не бьёт, даже если это прислуга. Пошла, взяла вон то главное серебряное блюдо и неси его, как будто там – все сокровища Франции.

Оступишься, повалишься, сдвинешь что-то – Божья кара на Последнем суде покажется тебе мамочкиными ласками.

-Слушаюсь, - Алекс покорно опустила глаза и смиренно двинулась к столу, где уже вовсю источало невиданно тонкий аромат прованских трав некое блюдо, загадочно сокрытое под фарфоровой крышкой.

-С Богом, подруга, - шепнула Софи, искренне перекрестив в знак удачи свои чумазые пальчики.

…Когда Алекс поднималась по всегда казавшейся ей невыносимо крутой замковой лестнице на третий этаж этой внушительной, запутанной во всех её переходах и резких бросках в сторону, произвольно разбросанных архитектором каменных крыльев и флигелей, она не чувствовала ничего, кроме не гулкого даже, а какого-то пухлого, мягко-настырного похлопывания в ушах, понимающегося из самого сердца, столь беспощадно сжатого корсетом.
Расторопный и всегда очень дотошный лакей Жюль всегда отличался чисто деревенской силой, вдобавок ко всему его недолгая, но яркая работа на литейном производстве, сделала из этого двадцатилетнего дылды с рыжеватыми и всегда не очень аккуратно постриженными под горшок волосами настоящего силача, незаменимого во всех случаях. Помимо силы, он отличался ещё и каким-то отнюдь не деревенским изяществом, поэтому за всё время работы в замке ничего не уронил и тем более не поломал.

-Говори, - подсказал Жюль, когда они оба застыли с кушаньями в обнимку напротив нужной двери, понимая, что вломиться к герцогу без предупреждения было бы форменным самоубийством.

-Ваша светлость, ваш обед подан, - стараясь как можно более чётко произносить ставшие теперь отталкивающе чужими французские слова, произнесла Алекс, и последний звук её речи словно замёрз в воцарившейся тишине.

-Входите, хватит топтаться на пороге и вещать что-то из-за закрытой двери, - послышался весьма не сонный, не злой, но очень деловитый и, как всегда, красивый, высокий голос молодого хозяина, в чьих интонациях тоненько проглядывали ниточки богемности, переплетённые со статью богатого аристократа. – Я жду этого треклятого обеда уже полчаса, а ты ещё изволишь разводить разговоры. Заходи быстрей, милая спасительница моего голодного желудка.

Доминик всегда отличался особым шармом в построении фраз, казалось, для него это были не слова, нанизанные с помощью грамматики на особые конструкции, а какие-то бисерные плети, которые он свивал по своему желанию и соответственно своему переменчивому настроению.

Жюль толкнул дверь – она отъехала, как театральная куртина, только очень тяжёлая и плотная, открыв взору обоих слуг по-настоящему гигантское, наполненное роскошной барочной мебелью помещение личных покоев хозяина замка, похожее на сокрытую от глаз посетителей тайную комнату Парижского Лувра, светящуюся величественной стариной и гордыней дворянского превосходства.
Самого обладателя мелодичного тенора видно не было, дав это и не казалось чем-то уж сверхъестественным – в таких шикарно обставленных и обширных покоях легко могла потеряться и королевская карета, отделанная золотом, да ещё и с четвёркой впряжённых в неё лошадей.

-Где он? – как за последним в мире спасением, прошептала Алекс, обращаясь к Жюлю, словно парень мог просматривать помещение посредством какого-нибудь магического хрусталя.

-Да вот он я, зачем так беспокоиться, милое дитя.
Этот знакомый серебристо-лавандовый тембр прозвучал рядом с оцепеневшей Алекс и одновременно со спины, что давало понять о том, что Доминик всё это время стоял где-то совсем близко и видел, как она с Жюлем торжественно вносит томно пахнущий всеми самыми тёплыми французскими специями роскошный обед для заждавшегося господина.

Алекс выпрямилась ещё больше, чем ей это позволял истёрший её кожу корсет, и подняла глаза на столь неожиданно, почти коварно и очень таинственно возникшего рядом герцога де ла Рошгийона. Он был одет не по-домашнему, - в парадный камзол столь любимого им чёрного цвета, и его томный, блестящий глубиной карбонада, атлас отлично сочетался с такими же блестящими, полудлинными волосами его обладателя. Смоляные пряди слегка падали набок, прикрывая часть лица Доминика и не давая разобраться, каким именно взглядом он смотрит на покорно взирающую на него служанку.

-Тебе же тяжело, - Доминик забрал поднос из рук Алекс и, быстро развернувшись, сам отнёс его на огромный дубовый стол, двигаясь при этом подобно вышедшему на охоту ночному животному, грациозно и стремительно, что так подчёркивал узкий крой его наряда, делавшего его стройную фигуру похожей на ожившую китайскую статуэтку из фарфора.

-Жюль, ставь всё оставшееся сюда же и уходи, - бросил Доминик через плечо, открыл крышку над серебряным блюдом и демонстративно втянул тонкими ноздрями аристократически точёного носа исходящий от открывшегося его взору кушанья аромат. – Ах, какая красота. Я это обожаю. Гийому нет цены, это повар на миллион франков золотом.

У давно не евшего лакея и хоть и не очень голодной, но ослабевшей от переживаний и мечтающей о своей порции картошки с овощами Алекс потекли слюнки.

Доминик обернулся и махнул рукой так, словно отгонял от стола мух.

-Жюль, поторапливайся, сделал дело – ступай к себе. Сильно не топай, у тебя не башмаки, а подковы для кавалерийского коня, а у меня дорогой паркет ручной авторской сборки.

-Слушаюсь, ваша светлость, - отрапортовал Жюль и почти на цыпочках поскользил вон из покоев, к открытой двери, и туда же за ним тихонько пошуршала своим великоватым ей платьем Алекс, однако Доминик, по-прежнему не оборачиваясь, словно мог отлично видеть всё спиной, одёрнул её властным и уже почти недовольным окриком.

-А ты куда? Я сказал уходить Жюлю, тебя я не назвал.

Он обернулся и смерил почти дрожащую от напряжения и страха Алекс, чей бледный лоб покрылся миниатюрными бисеринками пота, внимательным и оценивающим блестяще-атласным чёрным взглядом из-под деликатно подрагивающих заострённых копий пушистых ресниц.

-Я забыл твоё имя, девочка. Прости, женщин вокруг всегда так много, что все их имена не упомнишь, - Доминик подошёл к вперившейся в его мраморно-белое лицо Алекс парой мягких шагов и с бесцеремонностью человека, привыкшего абсолютно всё вокруг считать своей собственностью, взял горничную за подбородок кончиками указательного и большого пальцев левой руки. Надо признать, что сделал он это очень мягко и почти вежливо, немного по-врачебному, снисходительно заглянув в лицо потерявшей голос от убивающего её волнения служанке.

-Я намекнул, что забыл твоё имя, а ты молчишь и смотришь на меня так, как будто я сейчас пошлю тебя трудиться на каменоломню месяца так на три, - взгляд Доминика был слишком пристальным, чтобы его можно было выдержать обычной, скромной деревенской девушке, поэтому она спасительно опустила ресницы и спрятала свой испуг и стыд за ними.

-Алекс.

-Александра? – переспросил герцог, с интересом присматривающегося к новой игрушке избалованного ребёнка, чуть наклоняя голову.

-Меня все называют просто Алекс.

-Ну и правильно, так гораздо милей, зачем столь нежной девочке такое громоздкое имя, - быстро согласился Доминик, опуская руку, но не отводя взгляд. – Ты ведь не так давно у меня?

-Месяц, - бескровным голосом ответила та, ощущая всем телом какой-то невидимый, настырный энергетический жар, идущий от этого статного, высокого, облачённого в дорогую и нежную ткань мужского тела.

-Это много или мало для тебя?
-Достаточно…
-Достаточно, - и Доминик улыбнулся так, как будто сам себе вынес какое-то решение, которое счёл на редкость сладострастным, потому что сразу же после этих слов, его кажущееся на первый взгляд холодным мраморное лицо, осветилось каким-то приятным матовым оттенком, напоминающим лепестки персика.

-Скажу тебе, малышка, ты ужасно одета, - он усмехнулся, настойчиво и достаточно бесцеремонно оглядывая почти висящую на плечах горничной униформу. – Твой наряд подобран на девушку в теле, а ты милая худышка. Я скажу Брижитт, чтобы она распорядилась сшить тебе что-то другое, по твоей хорошенькой фигурке. И вообще, не этого цвета, в коричневом такая сладкая и юная мадмуазель выглядит тридцатилетней торговкой с рынка, и это не может являться украшением моего замка, где всё должно быть прекрасно по определению.

Алекс смотрела на Доминика так, словно сейчас находится на суде инквизиции, но вместо обвинений выслушивает незаслуженные оправдания и даже славословия. Глядя на то, как произносившие все эти слова припухлые, как у подростка, цвета едва поспевающей клюквы, губы герцога шевелятся двумя мягкими бабочками, она и вовсе отказывалась понимать то, что происходит.

-У тебя миленькие глазки. Им пойдёт что-то синее. Светло-синее.

Доминик отвернулся, вальяжно махнув полой камзола, что резко выбросило в воздух душный аромат его каких-то очень терпких духов, а потом вдруг сделал обратный резкий шаг в сторону не сдвигающейся с места Алекс и буквально опрокинул свой взгляд в её, при этом дыхание из его тонких ноздрей, как щепотка ароматного дыма, коснулась похолодевшей щеки горничной.

-Меня всегда бесило, когда красивые девушки одеваются так, что за навёрнутым на них барахлом теряется Божий дар – их красота, которую всегда так приятно лицезреть мужскому взору.

И он как будто специально ещё раз как-то томно вздохнул, чтобы султан тонкого пара из его ноздрей опалил лицо не смеющей сводить с него глаз служанки.

-Ты любишь лаванду? – зачем-то спросил он, приоткрывая свои клюквенные губы так, что создавалось впечатление, будто ему очень хочется прикоснуться к щеке Алекс не только лишь одним своим плотным, пахнущим чем-то сладковато-ирисовым, мужским дыханием.

-Люблю, - коротко призналась Алекс.

-Вот и отлично. Это тоже мой любимый цветок. Теперь иди, я должен, наконец, поесть, пока всё это вкуснейшее богатство не остыло вконец. Ступай, Алекс, ты очень красива, когда боишься, но я бы не хотел вызывать страх у милой барышни. Попробуй хотя бы иногда улыбаться, если я с тобой разговариваю, мне это будет приятно.

-Слушаюсь, ваша светлость.

-Вот и отлично, - и Доминик отвернулся к столу, подбоченившись в позе актёра, приступающего к важному монологу.

Алекс на окаменевших ногах начала движение к выходу, с отчаянием понимая, что после пережитого абсолютно потеряла возможность к быстрому передвижению в пространстве, и пара секунд, которые не спасли её из-за такой медленной ходьбы, сделали своё роковое дело.

-Алекс, вернись, - окрик Доминика был не резким и не мягким, а чем-то средним, между обычным холодноватым обращением господина к служанке, и почти настойчивым воззванием недополучившего нужной порции ласк любовника.

Мороз, пронёсшийся по коже горничной, просочился под самые рёбра, но она послушно обернулась с как можно более прямо развёрнутыми плечами и услужливой маской на усталом лице.

-Что изволите, мой господин?

-Я забыл, - коротко бросил Доминик, оставаясь к Алекс стоящим в пол-оборота. – Застегни-ка запонку. Вечно же они расстёгиваются, хоть и стоят побольше китайского фарфора.

Он вальяжно протягивал Алекс свою левую руку, увешанную дорогими перстнями, и его мягко и расслабленно висящая кисть выглядела очень изящно, хоть и неожиданно для властительного мужчины беспомощно.

Алекс безропотно приблизилась к господину и аккуратно, самыми кончиками пальцев, чтобы избежать ненужных и неловких соприкосновений, аккуратно и ловко застегнула на тончайшем шёлковом рукаве, выбивающемся из-под камзола, настырно светящуюся кровью рубиновую запонку в виде розы. Но прикосновений не только к ткани одежды господина Алекс избежать не удалось – она два раза нечаянно коснулась и тонкой кожи запястья Доминика, и его тонких пальцев, очень тёплых и явно никогда не знавших никакой более тяжёлой работы, чем держание хрустального бокала с вином.

-Спасибо, - и Доминик на этот раз обернулся к горничной всем корпусом, а на его фресочном лице кисти Микеланджело, гуляла томная и самодовольная улыбка человека, только что получившего какое-то непонятное остальным, но весьма сладостное для него удовольствие.

-Теперь можешь уходить, - и он снова повернул к Алекс свою обтянутую муаровым атласом спину, выглядя как застывший в тени своих раздумий Люцифер.

…После того, как Алекс всё же покинула покои герцога и уже долгое время находилась в своей комнате, куда поспешила укрыться, в её комнатушку заглянула Софи со горящим подсвечником в руке.

-Ну что? – спросила она с видом деревенской сплетницы, крайне заинтересованной походом подружки на какой-нибудь сеновал.

-Ничего, - резко бросила Алекс. - Софи, не приставай. Герцог странный, он, кажется, как-то не так на меня смотрит, просит застёгивать запонки, рассуждает о моей форме, и я этого всего ужасно боюсь, потому что понимаю – если на него что-то накатит, я не буду иметь права ему отказать, он же мой господин, а такое станет для меня позором.

-Брось, - отмахнулась деловитая девчонка. – Не накатит на него. Для таких мужчин Богом рождены другие женщины – ароматные, в шёлковых панталончиках, с нежной кожей, волосами получше наших с тобой и вообще его круга, с ними он хоть может о чём-то говорить. Мы с тобой для Доминика вещи, и если хозяину хочется иногда со своими вещами чуток поиграть, ну и ничего в этом нет необычного. Да и, знаешь ли, будь я немножко более привлекательна, хотя бы, как ты, я бы ему не отказала и хоть десять запонок застегнула. Он очень красивый, у меня в жизни никогда такого мужчины точно не будет, проживи я хоть сто лет. А форму тебе на самом деле надо менять, ты в ней похожа на бабку из квартала клошаров.

-Ну, спасибо, ничего ты мне никогда толкового не скажешь! – рассердилась Алекс. – Иди лучше со своей свечой отсюда, я собралась спать, и не капай мне тут воском!

-Иду, иду, - деланым баском согласилась Софи, задом пятясь из комнатки подруги.

Алекс накрылась хлипким одеялом с головой, но через двери, стены и вообще – словно из ниоткуда, довольно долго слышала нежные, хрустальные, пусть и немного приглушённые камнем старинной постройки, красивейшие переливы клавиш, изысканные, как пение соловья в императорском дворце, и очень грустные, да такие нежные, светлые и будоражащие самые тонкие волосинки души, что сон не шёл.

Доминик играл на рояле – его традиционная ночная привычка, часто будившая прислугу, его самого, напротив, успокаивала. Алекс поймала себя на мысли, что знающий и чувствующий такую нежную музыку человек не может быть холодным, несмотря на то, что мрамор его дворянского лица говорил об обратном. Она вспомнила, как нечаянно прикоснулась к пальцам своего господина, когда застёгивала тонкий замочек на рубиновом украшении, и, чтобы избавиться от этого доставившего ей мучительную сладость воспоминания, закрыла глаза, представив, что плывёт на лодке по огромной, тёмно-синей реке, и чувственные поцелуи рояля подгоняют её наподобие цветочного летнего ветерка.

…Брижитт Дюпре осталась весьма недовольна тем ультиматумом, который выдвинул ей всегда такой властный, капризный и иногда чересчур заносчивый в своих барских замашках господин – Доминик безапелляционно повелел своей экономке всего за пару дней переодеть самую миленькую, как он выразился со всем своим сладким конфитюром в голосе, горничную.

-Платье пусть будет примерно того же покроя, но никакого коричневого цвета, купите хорошую, не сильно толстую ткань, оттенком ближе к лавандовому, на худой конец, серо-голубому, потому что окрас зазимовавшего скворца этой девочке не идёт и бьёт мне по глазам, - заявил Доминик, прохаживаясь перед в струнку вытянувшуюся перед ним Брижитт в своём очередном дорогом камзоле из бархата с муаровым рисунком, напоминая всем своим романтичным видом прорабатывающего новое стихотворение поэта. – Кстати, что касается покроя, то пускай в нём будет более открытый воротник. Вы все так задушены этими платьями, что смотреть на вас дико и тошно, а я ненавижу наблюдать за любого рода дикостью.

-Ваша светлость, но тогда платье Алекс будет выделяться на фоне униформы остальных горничных, и это может привести к раздорам…, - попробовала резонно высказаться Брижитт, но Доминик осадил её таким рьяно-ледяным взглядом прищуренных миндалевидных глаз, что экономка мигом поджала ниточные губы под самые свои зубы.

-Меня не волнует такая белиберда, как девичьи склоки. Для устранения раздоров есть вы, а если они и случатся, то мне никогда не сложно нанять новую экономку, при которой таких проблем не возникнет, - высокомерно сказал герцог де ла Рошгийон и махнул на Брижитт рукой так, словно чувствовал от неё какие-то то ли флюиды, то ли неприятный запах, поэтому мечтал скорее изгнать её из своих покоев. – И два дня максимум для всех этих дел. Параллельно позволяю вам сшить новое платье для этой маленькой копчёной картофелины, как там её, Софи. То, в чём она ходит по моему замку, скоро и на ветошь пускать будет стыдно. Всё, вы свободны!

И он решительно отошёл к окну, тряхнул смолью кудрей, изящно сложив на груди руки и устремив взгляд на открывающиеся из его окон недавно умытые дождём угодья необъятных владений.

…Когда Алекс получила свой новый наряд из рук принёсшей его горничной по имени Жанин – девицы в годах, лет двадцати семи, - та сопроводила свой жест дарения каким-то странным взглядом, в котором было поровну укора и зависти.

-Вот тебе твоя форма, - сказала она так, будто это платье герцог заставил шить её лично, вручную, жертвуя сном и питанием. – Не знаю, к чему такая честь, но я постарше тебя буду, и не скажу, что такие подарки со стороны нашего господина – это какое-то добро.

Алекс молчала, прижимая к своей груди свёрнутое в тугой рулон платье почти лавандового цвета, и смотрела мимо золотистых волос старшей коллеги. Она и без этих напоминаний всегда знала, что пристальное и пристрастное внимание господина к безропотной прислуге может оказаться куда более опасным, нежели его гнев и антипатия, особенно, для бедной девушки её лет и с её непростым семейным прошлым.

-Доминик привык властвовать всем, чем ни попадя, - продолжила Жанин. – Он даже соловьёв в своём саду считает личной собственностью, хотя это птицы, которым он не указ – захотят и на голову ему нагадят. Но вот горничная – это куда серьёзней. Только не обольщайся – мы для него такие же вещи, как и весь его фарфор, хрусталь, дорогая мебель, гобелены и картины на стенах. Да, он эстет, и хочет видеть вокруг красоту. Ты для него теперь тоже станешь более симпатично смотрящейся в его интерьере вещью, но не больше. А с вещами всякое делают.

Она сделала паузу, видимо, подбирая слова поделикатней, так как ей совсем не хотелось ни грубить, ни пугать заранее особо пугать чем-то приятную ей скромную и на самом деле очень миловидную Алекс.

-Вещи могут приносить радость и удовольствие, - добавила она негромко. – Но когда ими напользуются вдоволь, их отбрасывают подальше. Потому что всегда можно найти что-то новое. А вот для вещи такая судьба незавидна. Если это блюдо, его черепки выкидывают на помойку, если стоптанный ковёр – сжигают. А человек, который находится в ранге вещи, как бы вообще перестаёт быть человеком в полной мере, коли уж он побывал вещью. Будь аккуратней. Хотя, что я говорю… Доминик всегда делает, что хочет, и охранить тебя может только Дева Мария, поэтому чаще читай Розарий. Матерь Небесная убережёт от опасности.

…Алекс теперь часто останавливалась перед зеркалом, делая это так, чтобы не привлекать внимание и без того посматривающих на неё кто как товарок. Брижитт, боясь за своё место, осекала любые попытки других горничных роптать по поводу такого разворота дел, но неприязненные взгляды всё равно были, поэтому Алекс могла позволить себе лишь коротко окинуть смущённым взглядом свою новую форму очаровательного цвета горной лаванды. Ей нравилось, что она была пошита из более тонкой и деликатной ткани и не имела в своём фасоне такого жёсткого воротника-стойки, вместо которого имелся аккуратный, полукруглый вырез с деликатным белым воротничком, оттеняющим её тонкую, бледную шейку. А ещё платье было как раз по фигуре, и даже корсет под ним не так впивался в кожу и позволял дышать.

Доминика Алекс не видела пару дней – сначала он куда-то уезжал из своих владений, наняв экипаж, - ходили слухи, что на очередной литературно-музыкальный салон, где у него уже давно была какая-то пассия из числа опереточных красоток. Потом Брижитт заикнулась, что от дворецкого Бернара Виардо слышала, будто Доминик отправился уже с хорошим приятелем-фабрикантом на охоту и хотел у него заночевать на пару дней, но отчего-то передумал и вернулся, какой-то непонятно усталый, бледнее обычного и почти раздражённый.

-Поссорился он со своей певичкой, - сообщила Софи, ещё одним талантом которой, помимо искусной чистки овощей, было умение подслушивать за таким большим человеком в замке, как личный камердинер Доминика – Николя Гордар. Кстати, Софи была без ума от собственной обновки и поэтому старалась изо всех сил орудовать на кухне гораздо аккуратней, не зная, когда ещё господин расщедрится на такое опрятное платьице в следующий раз.

– Вот, почему наш герцог не женат до сих пор, хотя ему уже за тридцать и давно пора бы обзавестись наследниками, - продолжила она коварно. -Носит его не по тем бабёнкам. Что эти певички? У них одно только на уме. Вроде, она нашему красавцу с другим красавцем, помоложе, попроще и победней, изменила. Ветер у таких в голове, а Доминик как будто и не понимает, что с его титулом невеста ему нужна порядочная и невинная, ну, или хотя бы просто добродетельная.

-Просто герцог артистическая личность и водится с разными поэтами, они его с толку и сбивают, - сказала Алекс, вспоминая, как тонко и грустно играет Доминик на рояле, и как она уже почти соскучилась по этим ночным звукам, баюкающим её мечтательное девичье сознание.

-Ну да, тот ещё артист, - подтвердила Софи. – Слыхала, он и стихи пишет сам, и на этих вечерах их читает, но что уж он там карябает – Бог весть, я бы всё равно не поняла, я из стихов только псалмы читаю.

-Значит, он вернулся, - как-то напряжённо вздохнула Алекс, ощущая смесь тревоги и необъяснимой, медовой сладости в своём хрупком сердечке. – Говоришь, злой?

-Доминик не бывает злым, - пожала плечами Софи. – Он бывает любым – властным, капризным, требовательным, задиристым, просто странным. Вот когда он странный – я его боюсь больше всего. У него при этом глаза большими-большими делаются, и чернеют во сто крат сильней, чем обычно, а на лице такое выражение, как будто демон посетил. Что-то загадочное и коварное, прям перекреститься хочется. Если б не знала точно, что он радетельный католик и ни одной воскресной и праздничной мессы и исповеди не пропускает, то была бы уверена, что с его-то дьявольской красотой он водит шашни с самим Нечистым.

-Он не грешит общением с врагом рода людского, - укоризненно покачала головой Алекс. – Я это вижу, он полностью во власти Господа.

-Можно быть во власти Господа, а вот похоти в душе имеет порядком, поэтому держись-ка ты от него в своём новеньком платьшке подальше, а то накатит на нашего артиста какая-нибудь лирическая фантазия, - слегка прицыкнула на подругу языком Софи и поковыляла своей походкой деловитой уточки по делам.

В середине дня Алекс закончила вытирать пыль в одном из будуаров для гостей, но потом сразу же получила распоряжение от Брижитт подняться на второй этаж и помести в дубовой гостиной, потому что, по её сведениям, этим вечером Доминик хотел принять там какого-то своего дальнего родственника, надумавшего посетить его замок. С непонятной тяжестью в груди и сверлящим виски сомнением, Алекс запаслась метёлкой, тряпкой и побрела наверх, чувствуя сухость во рту от непонятного волнения.

Она недолюбливала дубовую гостиную, считая её тёмной и даже мрачной, а ещё ей не нравилось, что эти богатые, но чопорные покои располагались в том крыле замка, откуда открывался самый непрезентабельный вид на участок владений Доминика, заросший вековыми дубами и напоминающий колдовской лес.

Ей казалось, что и сам герцог эту часть своего роскошного замка не слишком жалует – по крайней мере, она видела его здесь редко, и только в минуты самых его тёмных чувств, словно благородный мрак дорогого дуба, создававший этот сумрак в отделке залы, создавал перекличку с поддавшейся сумрачности душой её владельца. Алекс вошла в огромную комнату, поставила метёлку у стены, - аккуратно, чтобы ничего не поцарапать и даже просто лишний раз не шелохнуть, а сама взялась за тряпку и отправилась к одному из громоздких, но весьма искусно отделанных резьбой комодов с тряпкой, чтобы немного поработать над восстановлением чистоты в этой грозно выглядящей обители.

Уже через минуту она не услышала – ощутила, - и то, не ушами, а с помощью какого-то подсознательного чувства, что к ней подходят сзади. Делать это мог только один человек в этом замке и, тем более, в этой удалённой ото всех остальных покоев, редко посещаемой зале. Казалось, ветерок от плавно, но неумолимо приближающегося к ней господина, тронул чепец на её голове, а аромат таких всегда душно-пряных, с томными вкраплениями каких-то заморских цветочных волокон духов, лёг на её плечи, как тяжёлые крылья Люцифера.
Алекс сделала только секундную задержку в движениях, а после всё так же продолжила аккуратно орудовать мягкой тканью, понимая, что не имеет никакого права реагировать на герцога.

-Как ты хороша в этом платье, - заключил Доминик. Из-за того, что он так и оставался стоящим за её спиной, Алекс не могла оценить расстояние между ним и собой, но точно знала – не стоит даже пытаться делать широких движений, ведь герцог совсем рядом – ближе, чем не полностью протянутая рука.

Алекс ощутила прикосновение к своей новой форме, однако поняла, что Доминик не впрямую дотронулся до неё, а просто прошёл мимо так близко, что длинные, пышные полы его бархатного камзола мягкими лапами прошуршали и огладили подол её платья. Ей даже померещилось, что герцог коснулся плечом её плеча – словно проходил там, где обычно бывает не разойтись двум людям, и, разумеется, в такой огромной зале это было сделано намеренно.

Алекс неустанно двигала рукой, механически выполняя заложенные в программу её действий движения, - она вытирала пыль, сильно сжав губы и обратив всё своё сознание к Богородице, но от путающихся мыслей строчки молитвы «Под твою защиту…» плясали у неё в голове и никак не складывались в полноценное воззвание. Алекс вытирала пыль, понимая, что не имеет права реагировать на какие-то особые проявления хозяина к одной из своих живых вещей – причуда пройтись рядом, буквально обтерев своим дорогим одеянием её красивое, но скромное платье, могла прийти только в голову человеку, привыкшему играть со всем, что его окружает, считая своей собственностью, так же, как это было тогда с запонкой.

Доминик не отошёл далеко – Алекс краем зрения видела, как он стоит и наблюдает за рутинной работой своей служанки с каким-то поэтическим восторгом, будто созерцает красивый танец полуобнажённой театральной балерины. Наконец, он уже решительней шагнул к горничной и мягко, но требовательно и бескомпромиссно, как это делают только пропитанные насквозь властью люди вынул пылевую тряпку из её прохладных от страха пальчиков.

-Ну хватит уже тереть то место, где пыль давно просто испугалась и улетела от такого усердия, - произнёс он своим красивым, серебристо-шелковистым высоким голосом, вкрапляя в промежутки между словами какие-то чисто женские, чувственные придыхания. Его рука отбросила тряпку на пол с превеликим презрением, после чего вернулась к запястью Алекс и аккуратно потёрла его, словно желая смахнуть и с него тоже остатки этой ненужной пыли. Подушечки его пальцев были такими мягкими, словно каждый вечер Доминик распаривал их в козьем молоке, а их цепкая властность заставила Алекс и вовсе забыть даже самые начальные строки молитвы Богородице.

-Подмети лучше, - выдохнул Доминик, своим дыханием почти согревая щёку Алекс, так как его лицо находилось настолько близко к развёрнутому в профиль лицу Алекс, что чёрные пряди его волос почти вплетались в завитки её собственной причёски, выбивающиеся из-под чепца. – Вот тот персидский ковёр около кресла. Мне кажется, он пылен настолько, что скоро в нём можно засеивать и выращивать розмарин.

Он улыбнулся собственной оригинальной шутке, вальяжно отпуская руку горничной и привычными ему кошачьими шагами прошёлся от комода, над которым только что трудилась Алекс, до окна, почему-то тяжело, но совсем не печально, а весьма возвышенно вздохнув.

-Слушаюсь, ваша светлость, - постаралась как можно уверенней и покорней проговорить эту дежурную фразу Алекс, пытаясь не дать господину понять того, как её буквально колотит от происходящего.

Но как только она приступила к чистке яркого, покрытого мягчайшим, глубоким ворсом ковра с арабесковым рисунком в зелёно-синих тонах, Доминик решительно отказался от созерцания не самого живописного пейзажа за окном дубовой гостиной, стуча каблуками дорогих туфель по наборному паркету, пересёк пространство, отделяющее его от кресла, которое пышной, бархатной махиной высилось посреди персидского ковра, и сел прямо перед Алекс, стоящей на коленях для того, чтобы лучше обработать длинный и тонкий ворс.

Таким образом, его обитые дорогой замшей, бархатом и полудрагоценными камнями туфли оказались почти у лица горничной, и той пришлось ниже опустить глаза, чтобы не отвлекаться на такое достаточно унизительное для неё положение.

-Я посижу в кресле, ты не против? – очень коварно и почти с каким-то подвохом спросил Доминик, так как отлично понимал, что служанка не может быть против любых действий своего господина.

-Как изволите, ваша светлость, - выдохнула Алекс, не отрываясь от работы, так как сосредоточение на ней помогало не так сильно трепетать от страха. Кажется, Доминик немного пересмотрел свою позу, и перекинул ноги так, чтобы они не столь явственно мешали горничной, однако тотчас за этим благоразумным решением последовало то, что для него стало некоей игрой, вводившей избалованного властью и наличием древнего титула молодого дворянина в состояние оживления и пагубного возбуждения.

Что-то упало прямо рядом с Алекс, но не укатилось далеко – длинный ворс мигом затормозил бег по своей пушистой поверхности яркого, блестящего предмета, оказавшегося одним из перстней Доминика. Алекс прекрасно понимала, что кольца не умеют летать и не имеют ног, чтобы сбегать от своих хозяев, да к тому же и сама краем глаза видела, как герцог просто стащил одно из своих фамильных украшений с тонкого пальца и попросту бросил прямо к ней.

-Упало, - прокомментировал Доминик с какой-то печальной патетикой Пьеро, пытающегося играть Макбета. – Подними, будь любезна.

Алекс осторожно взяла массивный золотой перстень с бриллиантом и тремя маленькими изумрудами в руку и протянула герцогу, не вставая при этом с колен, но Доминик просто небрежно потряс протянутой кистью, как будто брезговал принимать собственную драгоценность.

-Надень, - почти приказал он, и в его красивом голосе блеснули острые сколы разбитого хрусталя. При этом он продолжал протягивать Алекс свою изящную, узкую ладонь артиста с тонкими, мраморными пальцами, словно Понтифик на приёме, ждущий поцелуя папского перстня.

Алекс, чувствуя, как внутри неё помимо напряжения и страха, нарастает ещё и какая-то униженная обида, аккуратно прикоснулась к этой властно протянутой ей хозяйской ладони и деликатно вернула перстень на прежнее место – безымянный палец, такой точёный, словно над ним работал не Творец, а искусный итальянский скульптор.

Доминик моментально перехвати ладонь Алекс и силой притянул девушку к себе, одновременно рывком взвившись с кресла. Нет, он сделал это не грубо, вовсе не нахально и явно не с самыми жуткими намерениями, но очень, очень повелительно, как будто давно хотел видеть Алекс стоящей, а не ползающей перед ним.

-Господин…, - задыхаясь от страха, пробормотала Алекс, не выдержав такого шока и отведя взгляд, но Доминик тихонько прикоснулся оттопыренным мизинцем её подбородка.

-Не надо так трястись, как будто я бить тебя собираюсь, я ведь просто помог тебе подняться, женщинам это всегда сложней из-за длинных юбок. Кстати, твой наряд как раз соответствует моему вкусу, - он смотрел поверх лица горничной, а блуждающая по его лицу призрачная улыбка искушённого в любого рода чувственных делах мужчины делала весь его облик достойным живописного. – Поди-ка сюда.

И он властно увлёк горничную к высокому зеркалу в богатой резной дубовой раме, где они с Домиником могли увидеть себя во весь рост. Герцог стоял за спиной Алекс, положив руки на её ссутуленные от страха плечи, но при этом эти прикосновения были такими деликатными и практически джентльменскими, что казалось, будто его руки сделаны из лебяжьего пуха.

-Посмотри в зеркало. Что ты видишь? – спросил он, наклоняя лицо к горничной, так, что его дыхание опять защекотало её кожу.

-Себя. И вас, ваша светлость.

-Правильно. Теперь ты видишь, как ты красива, когда пристойно для такой милой девушки одета? Только вот чепец мне твой не нравится.

И он в один момент, не успела Алекс и охнуть, избавил волосы горничной от придерживающих традиционный головной убор служанки шпилек и брезгливо отбросил чепец в сторону.

-Но, ваша светлость, я не могу без него, я не имею права! – почти задохнулась Алекс, инстинктивно бросаясь за предметом своего гардероба, но Доминик на этот раз уже куда более властно и сильно вернул её назад, почти прижав к себе, так, что полы его камзола и её юбка туго соприкоснулись.

-В моём замке слуги имеют право только на то, что я им прикажу, и я приказываю тебе не носить это убожество никогда, - решительно сказал Доминик, произнося каждое своё слово так близко к её развёрнутому в профиль лицу, что Алекс чувствовала сладковатый запах его дыхания – герцог обожал какие-то неизвестные ей тропические фрукты, поставляемые к его столу, и они пахли смесью жасмина и свежего персика. – Посмотри, как тебе идёт этот фасон.

Он провёл рукой по шее Алекс, чуть прикрытой наполовину рассыпавшимися из-за более не сдерживающего их чепца волосами, и мягко приблизил к ней свои губы, но не прикоснулся, а всего лишь сладко опалил своим чувственным дыханием явно возбуждённого мужчины.

-Какая шейка…, - прошептал он с мечтательностью юного влюблённого поэта Китса. – Теперь она видна… Она такая хрупкая, трогательная… самое нежное, самое беззащитное место у женщины…

И он поднял свои ладони так, что они слегка обхватили подрагивающую от сотрясающего её вены сердцебиения шею Алекс, с застывшими глазами наблюдавшую его действия в зеркало. Но Доминик не сжал руки, он даже не прикоснулся к пергаментной коже горничной, а просто чуть щекочущими прикосновениями бархатных подушечек своих пальцев огладил её сверху до низу.

-Такой шейке нужно было бы отменное украшение…, - он продолжал целовать место под поднятыми причёской волосами Алекс одним только дыханием, видимо, получая от этого райское блаженство.

-Чем пахнут твои волосы? Чем ты умудряешься их мыть, что они издают аромат Эдема? – его голос был тих и томен, но было видно, что искушённый в любовных делах герцог просто играет, а не готовит свою жертву к принятию своей чувственной любви.

-Это ромашка и шиповник, так учила меня мама, - Алекс чувствовала эти полные вкусной страсти бестелесные поцелуи и понимала, что её недавно только сформировавшееся женская сущность, неопытная и невинная уже готова к именно как такой проявлению мужской чувственности, достойной любых девичьих грёз.

-Как вкусно… как это просто и тонко… природа, созданная Творцом, поистине великолепна, и эта естественность тебя так украшает…, - задумчиво и созерцательно прошептал Доминик, согревая своим персиково-жасминовым дыханием самые чувствительные места за ушами Алекс, от чего у той по всему телу поползли колюще-медовые мурашки. – У тебя очень красивая шейка… Я рад, что теперь смогу лицезреть самую милую свою горничную именно такой.

-Ваша светлость, позвольте мне доделать свою работу и отправиться по своим делам, - нашла в себе силы с мучением вымолвить Алекс, глядя в зеркало на то, как Доминик водит своим мраморным лицом в обрамлении чёрной копны пышных волос вокруг её головы, а руками по-прежнему чуть оглаживает её покатые плечи и верхнюю часть рук.

-Хорошо, но только, если ты выполнишь ещё один мой приказ, - произнёс он глуховато.

-Ваша светлость…, - начала Алекс, но тот властно сжал её плечи, давая понять, что право на что-то в этой ситуации имеет только он.

-Никакой светлости. У меня есть имя. Просто назови меня по имени, и я отпущу тебя прямо сейчас. И можешь даже не доделывать свою работу. Тут чисто. Меня всё вполне устраивает.

Он развернул Алекс лицом к себе и смерил его взглядом своих больших, томных, а сейчас ещё и очень требовательных угольных глаз.

-Ну же, красавица, как меня зовут? Позови меня так, как меня в детстве звала мать.

-Ваша светлость, я не имею права…, - Алекс отвела взгляд от этого настырно пылающего угля, но герцог вернул её лицо в прежнее положение, зафиксировав ладонями.

-Ты не имеешь права мне перечить. Назови меня по имени. Ну же. Это просто.

Алекс опустила ресницы и прошелестела, страшась каждого издаваемого ею звука:
-Доминик…

-Прекрасно, - и герцог резко отступил назад, как будто мигом охладев к своей вычурной игре. – Ступай. Я скажу Брижитт, что очень доволен твоей работой.

-Благодарю, ваша светлость, - и Алекс, поспешно похватав все свои брошенные орудия труда, с дрожью в груди и ещё мучающими её сладостными ощущениями мужского дыхания на шее, ринулась прочь из дубовой гостиной.

…Судя по тому, какой рассеянной и словно застрявшей в невиданном, сказочном королевстве, предстала Алекс перед Брижитт, пожелавшей узнать о её сегодняшних успехах, состояние недавно работающей под ей началом горничной не сильно понравилось экономке.

-Где твой чепец? – вопросила она, сжимая губы так, словно хотела очень сильно удержать себя от каких-то нелицеприятных комментариев этому факту. – Потеряла?

-Нет. Его светлость сказал, что не хочет, чтобы я его носила, - Алекс старалась говорить ровным, достойным тоном, не выдавая в глазах остатки былых переживаний.

-Так и сказал? – недоверчиво скривилась мадам Дюпре. – Ну, я сама у него уточню.

-Хорошо, и он ответит вам ровно то же, что и я. Моя работа ему тоже понравилась, герцог лично мне об этом заявил.

-Полагаю, ему не только работа твоя понравилась, - шумно выдохнула воздух Брижитт. – Волосы свои прибирай исключительно аккуратно, чтобы никаких петель и локонов из твоей причёски не торчало, коли уж у нашего господина свои взгляды на внешний вид его прислуги. Спорить я с ним не стану. Теперь иди, можешь отдыхать. Почитай Библию на досуге, это помогает настроиться на нужный лад.

Последнее Брижитт произнесла явно с каким-то ядовитым подтекстом, который моментально опалил лицо Алекс несмываемой краской стыда и воскресшими воспоминаниями о тоненько касающемся её обнажённой кожи страстном мужском дыхании.

…У себя в комнатке Алекс действительно уединилась со Святым Писанием на коленях, но полностью прочесть избранную ею главу из Послания Иакова, она не успела – громко постучавшись, но не дожидаясь приглашения войти, в обитель меланхоличных раздумий Алекс заглянуло круглое личико Софи, чей блестящий взгляд сороки-болтушки на нём выдавал сходу выдавал желание посплетничать.

-Я слыхала, Брижитт ворчала о причудах господина, который разрешил тебе не носить чепец, - сходу заявила она, плюхаясь своим не грузным, но каким-то очень крепким телом на кровать рядом с подругой. – Не стесняйся, мне-то ты можешь поведать, как он тебе это сказал и вообще – зачем?
 
-Ой, Софи, я ничего не хочу тебе говорить, ты можешь неаккуратно ляпнуть то, что потом подведёт меня под монастырь в прямом смысле этого слова! – почти взвилась Алекс, отбрасывая Библию, но Софи обняла подружку крепенькими ручками и покачала за плечи.

-В этом дурацком замке нет у тебя большей исповедницы, чем я, потому что не с Люсетт же болтать о женском, - и она заглянула Алекс в её растерянные серые глаза, полные влажного сумрака.

 – Рассказывай. Что-то у вас там явно было, в этой жуткой дубовой гостиной. Ты весь вечер ходишь, как будто привидений по этой зале гоняла, да ещё и этот чепец, которого теперь нет.

Алекс закрыла лицо руками, пару раз порывисто и глубоко вздохнула, а потом обхватила голову Софи обеими ладонями, зажав её правое ухо между ними, и горячо зашептала туда, подрагивая от накатывающего на неё стыда. С каждой услышанной фразой личико Софи менялось от испуганного до коварного и почти восторженного.

-То есть, он тебя почти поцеловал? – уточнила она таким страшным шёпотом, словно боялась спугнуть вызванного спиритизмом нужного духа. – Ого! Я сразу поняла – что-то тут не так, когда случилась эта история с платьем. И что ты будешь делать? Ну, если он всё-таки поцелует тебя и потом, сама знаешь, после всего такого прочего?

-Умоляю тебя! – Алекс широко перекрестилась. – Я призываю Деву Марию принять меня под свою защиту. Я не переживу греха!

-Но он тебе нравится, правда? – мечтательно улыбнулась Софи. – Скажу тебе правду, в этом замке каждая девица хочет к нему в объятья, хоть разок. Он же такой красивый и изящный. Так что не сильно там молись. Как будет – так будет.

Алекс опустила голову и с досадой вздохнула.
-Нравится. И всегда нравился. А после сегодняшнего… Я не засну, вспоминая всё это, а если ещё и опять этот его рояль…

-Может быть, он для тебя по ночам нас тут всех будит! – фыркнула Софи и игриво расхохоталась – её подростковая непосредственность защищала её разум от осознания сложности ситуации, которую Алекс как раз отлично понимала.

…Вопреки сложившейся традиции, Доминик не играл на рояле ночью – он приступил к этому ранним утром, и это давало понять, что прежняя хандра, с которой он вернулся после двухдневного отсутствия, испарилась. Он даже приказал о завтраке в самое непривычное для него время – около десяти утра, а после облачился в одежду для верховой езды и, оседлав одного из своих арабских скакунов, отправился на конную прогулку по ближайшим окрестностям.

Алекс с тревогой ждала его возвращения, параллельно с особой рьяностью занимаясь привычными делами, потому что сердце давало понять – мечтательность молодого герцога заходит слишком далеко, а неприятные слова, произнесённый ей пару дней назад Жанин, вполне могут стать пророческими, поэтому беспрестанно перекатывала про себя мелкие бисеринки молитвы Богородице, умоляя о защите.

Впрочем, милосердная Дева Мария должна была чувствовать своим открытым миру Сердцем, что не всегда подобного рода воззвания произносятся с истовым желанием. Вероятно, Вечной Жене было лучше знать, что прежний страх вытеснился из груди Алекс мягкими, восковыми объятьями чувственных мечтаний, которые вовсе не делали её молитву полностью искренней.

Доминик вернулся около трёх часов дня, непривычно для себя разрумянившийся с бойко и дерзко разлохмаченными ветром роскошными чёрными локонами, бодрый и с глазами, наполненными бойкой и почти мальчишеской решимостью. Проходя мимо почтительно склонившегося перед ним дворецкого Бернара, он бросил ему, на ходу стягивая с тонких ладоней ездовые перчатки.

-Обед готовьте к шести. Пока я желаю выпить только кофе с круассанами. Надеюсь, кто-нибудь из прислуги поторопится добежать до пекаря.

-Слушаюсь, ваша светлость, я отдам распоряжение, - с привычной ему размеренным благородством, проговорил пожилой мсье Виардо, услужливо провожая господина взглядом. – Прикажете подать кофе сразу же?

-Да, и пусть круассаны будут не с шоколадом, как в прошлый раз, а с малиновым джемом. Шоколадные у нашего пекаря в конец разладились – одна горечь, есть невозможно.

-Как прикажете, ваша светлость.

Доминик бодро взбежал по лестнице на второй этаж, но на площадке лестничного пролёта, кажется, весьма неожиданно для себя, но вовсе не без окунувшего его лицо в явственный восторг удовольствия, столкнулся со своей любимицей в её невинном лавандовом наряде – Алекс как раз спешила на кухню, окончив с помощью Марианне по уборке гостевых комнат.

-Добрый день, милое дитя, - с каким-то манерным, но вполне искренним тоном возвестил Доминик, делая последний, недостающий шаг для полного сближения с объектом своего чувственного влечения, в результате чего его камзол опять обнял своей богатой чернотой стыдливую синь формы горничной.

Его лицо оказалось почти рядом, но на этот раз Доминик был более деликатен, понимая, что неподалёку Бернар, да и от Брижитт никогда не знаешь, где скрыться.

-Через двадцать минут или сколько там им понадобится, чтобы состряпать круассаны и сделать кофе, поднимись ко мне и принеси всё это.

Произнося свой прозвучавший деликатным ультиматумом приказ, Доминик приоткрыл свои чувственные, клюквенные губы и слегка облизнул их кончиком языка.

-Я так мечтаю о круассанах, - проговорил он с чувственной размеренностью, недвусмысленно давая понять, что его разум занят вовсе не традиционной французской выпечкой.

Стоявшая всё это время, как вкопанная, Алекс чуть дрогнула одной бровью и, отведя глаза на гобелен на стене, негромко отозвалась:
-Слушаюсь, ваша светлость…

-Отлично, жду тебя.

И Доминик, намеренно очень мягко задев плечом окаменевшую горничную, обогнул её и устремился на третий этаж, в личные покои, что-то напевая под нос своим мелодичным голосом.

…Двадцати минут, на которые рассчитывал всегда стремительный, динамичный во всём Доминик, не получилось – слуги уложились скорее минут в сорок, но герцог не подавал признаков возмущения и не приходил отчитывать Брижитт за нерасторопность – судя по звукам, он снова возжелал прикоснуться к клавишам, и звуки каких-то льющихся, текучих мелодий наполняли замок невыразимой, доброй гармонией.

Когда Алекс поднялась в покои герцога с подносом, её душа находилась как будто в состоянии какого-то смиренного, спасительного сна – внезапно накативший на неё покой, был схож с действием волшебного снадобья ведьмы-знахарки, отключившего страх и оставившего только открытость будущему и неутомимое упование на Бога, Который сотворит только то, что Ему ведомо, поэтому ей остаётся только принять уже задуманную Им для неё волю.

Как будто по иронии проказницы-судьбы, в покоях герцога, её встретил томный запах – Доминик жёг индийские аромалампы, привезённые им из странствий, в которые отправлялся вместе со своим кузеном на целые полгода, о чём Алекс рассказывала давно работавшая в замке Жанин. Непривычный сознанию простой французской девушки, пряно-цветочный, немного древесный, терпкий и чувственный запах, распространялся всюду, создавая в источающих дворянскую роскошь французских апартаментах какую-то нездешнюю атмосферу пугающе-ласкающей иноземной сказки.

Как ни странно, этот запах с чужих берегов с незнакомой религией, тонко дополнял присутствующие в покоях герцога де ла Рошгийона католические атрибуты – огромную, резную статую Девы Марии из красного ореха, чёрное распятие во всю стену и икону святого-покровителя хозяина замка – великого учителя Церкви, святого Доминика, инкрустированную драгоценными камнями.

Носитель имени основателя самого уважаемого во Франции монашеского ордена стоял как раз перед ней и, кажется, молился, не опускаясь при этом на колени, но цепко сжимая в тонких пальцах розарий из дорогой яшмы. Заслышав тихие женские шаги, он быстро развернулся и спрятал розарий за иконой, а сам улыбнулся так ясно, будто вместо горничной с почти дымящимися, свежайшими круассанами к нему только что вошла святая ранга Терезы Авильской.

-Поставь на стол, - распорядился он.

Доминик был без камзола, его пышного кроя, свободная шёлковая рубашка нежного, сиреневатого тона, не менее остро подчёркивала его тонкий стан, перехваченный поясом брюк с богато украшенной пряжкой. Алекс повиновалась, старясь выполнить простое действие как можно аккуратней, после чего отступила на пару шагов, оставаясь лицом к господину, и замерла в ожидании дальнейших распоряжений. По правде, она не понимала, хочет ли услышать что-то ещё от выглядящего столь загадочно Доминика, словно тонущего в этом мистическом индийском запахе, но тот не заставил её долго мучиться.

-Сядь в моё кресло, - приказал он, старясь дать это привычное распоряжение господина прислуге как можно более мягким тоном.

-Но… это же ваше… кресло…

Алекс смотрела на герцога с неподдельным, девчачьим удивлением, и, видимо, такой забавный для него испуг Доминика только насмешил.

-Что страшного в том, что милая и чистенько одетая мадмуазель посидит в этом старом кресле? – улыбнулся он, блеснув красивыми зубами. – Садись же. Я так хочу.

Последнее прозвучало почти категорично и немного подозрительно, как и любое напоминание о каких-либо желаниях из уст облечённого властью человека. Алекс послушно опустилась в туда, куда её приглашали, и нашла этот предмет мебели таким мягким и удобным, будто сидела сейчас на облаке у Бога.

Доминик взял в одну руку круассан, в другую – изящную фарфоровую чашечку с дымящимся чёрным напитком, приняв позу решившего перехватить что-нибудь между репетициями драматического актёра.

-Сегодня отличная погода, - заключил он, стоя к Алекс спиной. – Правда, как-то сильно парит. На днях такое грохотало ночью, что не удивлюсь, если гроза повторится. Это прекрасно – я обожаю грозу, она бодрит и освежает.

Он обернулся к внимательно слушающей его горничной.

-А ты любишь грозу?

-Нет, я её боюсь, - призналась Алекс. – Прошлая меня очень напугала, и я бы не хотела повторения.

-Зря, моя девочка, зря, - покачал головой Доминик, на редкость живо заканчивая с мягким, так и тающим во рту кондитерским изделием. – Гроза говорит нам о величии Творца, напоминает о Его силе и власти. Не даёт нам, смертным, расслабиться и одновременно подчёркивает величие и красоту созданного Им мира. Мы должны радоваться любым проявлениям руки Творца в природе, так как лишь созерцая её утончённую красоту, можно хотя бы немного прочувствовать мощь и милосердную суть Её Создателя. Или ты так не считаешь, Алекс?

Он обратился к горничной по имени, и это прозвучало так пугающе нежно, что та дёрнулась. Герцог отметил эту понравившуюся ему реакцию и улыбнулся, деликатно слизнув последние сдобные крошки с мягких губ.

-Господь велик и славен, - немного традиционно выдавила из себя строку одной из молитв Алекс, так как своих слов у неё не осталось на фоне всего происходящего.

-Славен вовеки, - откликнулся Доминик, как в церкви, и, поставив чашку на стол, сделал несколько текучих, грациозных шагов в её сторону. – А ещё хотя бы потому, что многие Его человеческие создания источают такой бескрайний аромат благочестия, который тоже демонстрирует нам животворящую силу красоты, рождённую Создателем. Ты так красива, Алекс. Алекс. Тебе ведь нравится, когда я повторяю твоё имя, данное тебе при крещении, и столь нежно сокращённое любящей мамочкой?

Горничная кивнула, старясь не поднимать на герцога глаза и лишний раз не произносить вообще никаких слов, так как её ослабевший от волнения голос мог выдать не только её страх, но и томящую её сердце, проснувшуюся женскую тягу к мужскому обаянию.

-Вот и мне понравилось, когда ты назвала меня по имени, - Доминик остановился совсем рядом с креслом, а потом неожиданно, возможно, сам не до конца отдавая отчёт в разумности таких действий, встал на коленях на его мягкое сиденье, нависнув своим стройным телом над тотчас же вжавшейся в спинку Алекс и приблизив своё лицо к её, почти прикоснувшись приоткрытыми губами к взволнованно подрагивающему подбородку девушки. Через тонкий шёлк его рубашки шёл губительно-чувственный аромат мужского тела, смешанный с мускусно-цветочным запахом дорогих духов, а в полурасстёгнуом вырезе настырно светил прямо в глаза тонкий золотой крест.

-Мне понравилось, - повторил Доминик чувственным шёпотом полного замысловатых мужских фантазий поклонника земных страстей. – Повтори его ещё раз, прошу.

Алекс в свои восемнадцать никогда не оказывалась даже просто под руку с мужчиной, а уж тем более ей не доводилось ощущать одного из них так близко, в такой пикантной позе над собой, поэтому всё её тело, как расстроенная, несыгранная арфа, на данный момент вибрировало в абсолютно разных тональностях – от ужаса до блаженства.

-Доминик…, - прошептала она робко, сладко и испуганно, снова выполняя этот самый причудливый приказ своего господина, чуть закатив полуприкрытые глаза и запрокинув голову, чтобы спрятать свой подбородок от шелестящего на него горячего дыхания расфантазировавшегося герцога. Это, увы, не спасло – её поднятый узенький подбородок беспомощно обнажил её шею, которую Доминик не замедлил опалить куда более страстным своим дыханием, при этом не прикасаясь к тонкой коже горничной своими сладостно подрагивающими губами ни на миллиметр.
Это была томная, мучительная, засасывающая в какой-то тёплый, лебяжий плен игра, изматывающая их обоих, и, казалось, если не Алекс, то Доминику она приносит неземное блаженство.

-Какая шейка…, - он трепетно провёл по ней вибрирующими кончиками пальцев, не гладя, а только щекоча, с нежностью птичкиного пера. – Беззащитная… открытая… нежная…

Его горячее лицо соприкоснулось с едва приоткрытой целомудренным вырезом новой формы верхней частью груди Алекс, но та ощутила лишь мягкость его гладко выбритой кожи, шелковистые, щекотные касания волос и новые, новые султаны дыхания, такие же мистически-горячие, как и наполняющий покои восточный аромат индийских благовоний.

-Встань, - Доминик вдруг резко сменил свою не слишком удобную, хоть и интригующую позу, властно потянул Алекс с кресла, и опустился туда сам, сильными, но аккуратными движениями своих почти по-женски изящных, но крепких рук, усадив горничную себе на колени, причём их лица опять оказались совсем рядом, и это положение герцог поспешил зафиксировать левой своей ладонью, правой же максимально тесно и пылко прижимая Алекс к себе.

-Вот так, моя маленькая красавица, - довольно прокомментировал Доминик, заглядывая в широко распахнутые, налившиеся серой влагой испуга и непривычного, пугающего удовольствия глаза девушки. – Тебе ведь нравится сидеть на коленях своего господина?

Алекс молчала, лишь сухо сглатывая скупую слюну в пересохшем горле, глядя на то, какие опасные чёрные искры проскакивают в расплавленном взгляде носителя дворянской крови и поколениями дарованной ему власти.

-Ну хотя бы кивни. Я не верю, что тебе это неприятно, - Доминик снова обвёл двумя своими мягкими лепестками горячих губ щёки и покрывшийся тоненькой испариной бледный лобик Алекс, опалив одним только коротким выдохом её беспомощно приоткрытый рот.

Алекс коротко кивнула, что позволило сладко подрагивающим губам Доминика разойтись в несильной, но очень светлой улыбке.

-Я ведь нравлюсь тебе? – спросил он настырным шёпотом, забираясь беспокойным ртом за уши, под волосы и ближе к ключице покорно обмякшей на его коленях горничной. – И ты мне нравишься. Ты сладкая, милая, невинная девочка, такая грациозная в своей первозданной чистоте, как сама природа, как часть Творца… Даже простая луговая ромашка, которой так пахнут твои волосы, похожие на призрачный, сказочный пух, напоминают о твоей цельности и едином целом с Создателем… Мир не успел превратить твою душу и такое трепетное, тонкое тело, в грязь и пыль…

Он покрывал воздушными, очень горячими, но абсолютно бестелесными прикосновениями губ всё раскрасневшееся лицо Алекс, при этом абсолютно не касаясь её кожи, а та его рука, что лежала на девичьей талии, мягко поглаживала пышущую через корсет спину.

-Милая…, - Доминик обхватил обеими своими ладонями лицо Алекс, запустив требовательный, гибкий мрамор своих пальцев, увешанных золотом и рубинами, в её причёску, уже слегка растрёпанную такими страстными движениями. – Ну распусти же свои волосы… Дай мне полностью вдохнуть их силу, их аромат первозданности…

И он резко, но не грубо, а просто очень властно и бескомпромиссно выудил все придерживавшие тяжёлые локоны шпильки, и тонкие металлические пластинки бесшумно посыпались на персидский ковёр.

-Я прошу вас…, - осмелилась, наконец, слегка подать голос Алекс, но Доминик уже зарылся лицом в её каштановые пряди и нежно перебирал их пальцами, прижимая к полуоткрытым губам.

-Молчи. Молчи, детка, сейчас тебе придётся ответить только на один вопрос, который мучает нас обоих, и я надеюсь, ответ будет правильным…

Доминик тесно обхватил лицо Алекс ладонями и приблизил свои глаза вплотную к слезящимся от переизбытка эмоций глазам горничной. Губы его при этом находились в половине сантиметра от губ девушки, и их жар, запах, дрожь были уже ясны и почти физически ощутимы.

-Скажи мне, чего ты хочешь от меня сейчас? – прошептал он, обжигая каждым словом. – Чего ты ждёшь от меня? Что я должен сделать? Я это знаю. Я этого хочу. А ты? Просто озвучь нашу общую мечту сегодняшних дивных мгновений… Не стесняйся… и не бойся меня, я такой же человек, как и ты, и соскучился по настоящей, неподдельной женственности и ласке. Умоляю, скажи это.

Он смотрел на Алекс невыносимым для сопротивления взглядом, и девушка сдалась.

-Я хочу… поцелуя…

-Правильно…, - выдохнул Доминик, и в ту же самую секунду его влажные губы нежно легли на приоткрытые в порыве пробудившейся в ней женской чувственности губки Алекс, мягко накручивая их на свои, как будто лепестки роз – на такие же томные лепестки.

Он целовал её долго и невыразимо нежно, то спускаясь к ключицам, то подбираясь к скулам и ямочкам за ушами, тонко прикасался сомкнутыми губами к векам, лбу и бровям, не переставая при этом трепетно оглаживать кожу её разрумянившегося личика.

-Доминик…, - осмелилась на дерзость окончательно расплавленная этими настойчивыми, опытными и покровительственно-властными, но изнемогающе нежными ласками своего заигравшегося во влюблённость господина. – Послушайте меня, прошу, умоляю вас, если я на самом деле что-то для вас значу…

Доминик моментально остановился и просто взял Алекс за подбородок, словно хотел получше считать её будущие слова с её уст.

-Не толкайте меня ко греху… Молю вас именем Пресвятой Девы Марии…

Алекс закрыла глаза, и из-под сочной, тёмной полоски влажных ресниц, к подбородку ринулись вниз густые, плотные капли слёз. Доминик поймал их своими губами, а потом на почтительное расстояние отодвинул поникшую головку Алекс от своего ставшего очень серьёзным и даже печальным лица и сказал с горчащим обидой укором.

-Ты мне нравишься, милая, нежная Алекс, и ты знаешь, что у меня есть всё – власть, сила, деньги, возможности. Но я христианин, каким бы ты меня не считала. У меня нет власти над человеческими желаниями. Я никогда не предложу и не попрошу у тебя того, чего ты сама не захочешь. Прости, если мои ласки были для тебя непривычно пылкими и откровенными. Я разрешаю тебе уйти. Лишь пообещай, что ты не покинешь меня сейчас в обиде и боли. Я меньше всего на свете хотел бы причинить страдания существу, которое вызывает в моём усталом от жизни сердце столько свежей, первозданной нежности.

Алекс снова открыла глаза, утёрла невольные слёзы и попробовала улыбнуться.

-Я не обижаюсь на вас, ваша светлость… или Доминик… как вам угодно… Просто то, что сейчас было между нами, - неестественно по многим причинам, и не мне их вам объяснять. Это не значит, что я не верю вашим чувствам. И это не означает, что я сама не испытываю к вам чем-то похожего. Но в ваших покоях висит фамильный герб с герцогской короной, а я – дочь обедневшей учительницы воскресной школы, и должна сейчас привести себя в порядок, чтобы как можно скорее приступить к своим обязанностям горничной в вашем великолепном замке. Простите…

Она неловко поднялась с его колен, поспешно собрала рассыпанные вокруг по персидскому ковру шпильки, кое-как прибрала волосы, и, не оборачиваясь на продолжающего сидеть в неподвижной, будто гранитной позе Доминика, поспешила выскользнуть из темнеющего пространства его покоев…

…Алекс серо-голубой тенью проскользнула в свою комнатушку, тщательно закрыла её изнутри, чтобы оградить себя от поисков Брижитт и вечно сующейся со своим любопытным деревенским носом Софи, и ринулась ничком на кровать, жестоко корчащамися в порыве отчаяние пальцами сжимая и перебирая свои простые деревянные чётки. Она бесшумно рыдала, вжимаясь телом в жёсткую постель, но рыдания её не были слишком горькими и рождены были не обидой и чувством униженной девичьей невинности, а самым настоящим полным, явственным и восставшим от многолетнего сна женским чувством притяжения к любви.

Любовь – это весенний тюльпан. Долгое время он просто несмело высовывается из-под земли, торча своими острыми листьями, а потом аккуратно поднимает бутончик, словно терпит и ждёт не грянет ли очередной холод. И только когда по-настоящему жаркие солнечные лучи косо падают на его уже созревшие, но пока опасающиеся раскрыться лепестки, он внезапно вспыхивает всей дарованной ему Богом окраской и гордо поднимает изящный бутон, возвещая время весны и пору своего торжественного цветения.

Поцелуи герцога, сначала так сильно напоминающие какую-то слишком мудрёную, изысканно-порочную игру, а потом уже и настоящие – нежные и вовсе не походящие на домогательства всесильного феодала, дали Алекс понять, что она вошла под те самые своды духовного храма, которые были построены для каждого человека Создателем изначально, и имя этому храму – Любовь.

Чувство нежности, желание вспоминать каждое его прикосновение, воспоминание о бывшем так близко лице этого столь настырно, роскошно красивого мужчины, её господина, мучали Алекс, и она долго не могла даже просто расслабиться, а когда поняла, что сумела утрясти свои колотящиеся сладкой горечью чувства, поняла, что разразилась та самая гроза, которую и предвещал Доминик, однако случилась она намного раньше ночи. Возможно, это сделает её не такой страшной, и она не станет напоминать несчастной горничной о том, что она так близко находилась от опасного падения в бездну греха.
В дверь настырно постучали – судя по силе, с которой сотрясалась деревянная преграда, это была явно не одна из горничных, ведь даже резковатая Софи никогда не применяла силу своих кулачков с подобным вдохновением, а уж Брижитт никогда не опустилась до лишних травм своих изящных рук.
Алекс открыла и увидела за порогом Жюля – лакей выглядел устало и безразлично, видимо, его вконец измотали поручениями по кухне.
-Вот, тебе прислали, - и он с каким-то насмешливым видом, с каким старший сын смотрит на причуды младшего, протянул горничной букетик лаванды, перевязанный ярко-голубой лентой.
-Мне? – искренне удивилась Алекс.
-Но не мне же! – раздражённо откликнулся Жюль. – Пришёл какой-то парень, долго крутился у дверей, потом напоролся на меня и сказал передать цветы горничной по имени Алекс. Если ты всё ещё Алекс, то это точно тебе. Больше я ничего сказать не могу.
-Кто же это? – пробормотала та.
-«Кто же это», - передразнил её Жюль. – Тебе самой это лучше знать. Завёлся, небось, какой-нибудь хлыщ влюблённый из деревни. Может, на прошлой ярмарке виделись, да ты запамятовала. Короче, мне это не интересно. Я пошёл.
И он буквально ускакал прочь, оставив Алекс наедине с благоухающими цветами, которые она поспешила поставить в стаканчик с водой.
Как это всё странно. И эта гроза – безвременная, не столь сильная и пугающая, но снова со сполохами, в бело-синем свете которых её маленькая комнатка выглядит так неестественно, а лаванда на столике перед иконкой Девы Марии и вовсе будто светился каким-то излучающим изнутри мистическим огоньком.
…Высоко, в своих покоях, Доминик тоже подошёл к окну и полным величественный раздумий взглядом вонзился полуприкрытыми глазами в померкшие поля и лесные островки, вслушиваясь в утробное грохотание с почерневшего неба и выхватывая сознанием каждую молнию, будто желая ухватиться за одну из них и вонзить в своё сердце.
Да, его сердце ныло столь нещадно, что ему сейчас как раз не хватало именно такого огненного меча, чтобы опалить все грехи и поразить все грызущие сомнения, рождённые той нежной и заботливо взращённой в его душе страсти, которой он не ожидал от себя, пропитанного духом величественного безразличия ко всему в мире, что стояло ниже его по положению.
Алекс прекрасна. И прекрасна в ней не её красота совсем недавно оформившейся девушки, и даже не её глаза, умеющие смотреть столь предано, что в преданности этой читается не столько поклонение ему, как господину, сколько дорогой его сердцу женский интерес.
Алекс, простая горничная, прекрасна тем, что в каждом изгибе её личика, иголочке ресниц, мягких рыбках губ читается дыхание Творца, словно Всевышний бережно изъял её из Своего какого-то особого ларца с самыми значимыми для созданного Им для мира драгоценностями, и привёл в этом замок, сделав так, что сие творение Его всеблагих рук миновало все тягости и грехи жизни, и они не оставили пагубного следа в её чистых и почти святых глазах.
Доминик вспомнил, как трогательно, жалобно и почти безысходно взмолилась она не толкать её ко греху, и ему стало стыдно за то, что он позволил своему пороку опалить и даже покрыть гарью этот трогательный цветок благочинности.
В этот момент очередная молния вспыхнула отчего-то так близко в самому замку, что метнувший испуганный взгляд в сторону столпа света герцог де ла Рошгийон, успел увидеть, как небесная стрела вонзилась метрах в десяти от грузного, каменного строения его фамильной цитадели, и с треском разорвала одно из самых рослых деревьев неподалёку. Дерево быстро вспыхнуло, но непрекращающийся ливень достаточно быстро унял мучения подожжённого дуба мощными потоками влаги.
Свет, с которым эта грозная посланница небес, спустилась карающим кинжалом прямо пред его очей, не напугал, но как-то неожиданно наполнил Доминика неким озарением, сходным с тем, какое снизошло на апостолов, когда на них в виде языка пламени, сошёл Дух Святой, даровав им прозрение и право учить народы.
Доминик положил обе ладони на грудь, плотней прижав к ней согретый теплом его тела крест, словно желая подольше задержать в затрепетавшем сердце озарение этой божественной искрой, это дивное ощущение благодати. С чувством этой глубокой признательности Всевышнему за грозный, но на самом деле милующий знак, он сел за рояль, и тонкие его пальцы волнами побежали по клавишам, вторя в такт ритму грома за окном.
…Люсетт, молодая, самая претенциозная и нелюдимая из-за врождённой гордыни, горничная в замке, встретила Алекс утром на кухне, стоя у огромного резного комода с посудой в одной из тех поз, в которых мастера Возрождения, изображали ветхозаветных героинь. Она была весьма хороша собой, и если бы могла сменить свою коричневую форму горничной на шёлковое кремовое платьице горожанки со шляпкой и туфельками из атласа, отбою от ухажёров разного ранга у неё не было бы.
Именно Люсетт больше всего истекала ядом, глядя на столь приглянувшуюся лично ей новую форму Алекс, и бесилась от мысли о том, что хозяин непозволительно благосклонен к одной из своих самых отмороженных служанок, да ещё и до такой степени, что не разрешил даже, а приказал ей не носить обязательный чепец, как раз и делавшей из горничной – горничную, то есть – живую и движущуюся, но, всё-таки, вещь. Конечно, причёска Алекс выглядела более, чем целомудренно, и даже подчёркивала постоянно царящую на её лице строгость, но то, как высоко поднятые волосы открывали длинную шею девушки, рождало в душе Люсетт ещё больше травящей её зависти.
Беда в том, что зависть эта не могла найти достойного выхода, так как Брижитт, боясь за своё положение, строжайше блюла наказ хозяина не доводить дело вокруг Алекс до раздора, и не решалась рисковать, а вот слегка съязвить Люсетт могла себе позволить. Она обладала живым умом, изредка почитывала женские романы, на которые тратила большую часть своего небольшого жалования, поэтому умела изъясняться аккуратно, красиво и даже поэтично, но при этом не без желчи и аккуратно запакованной в красивые эпитеты агрессии.
-Как спалось? – начала вполне невинно Люсетт, с иудиной доверительностью склоняясь к Алекс. – Выглядишь не очень свежо. Или это такой тон твоего платья придаёт твоему лицу нездоровый оттенок…
Алекс пропустила мимо ушей колкость, направленную специально на уязвление её самолюбия, потому что понимала, что по-другому возвысить себя завистники просто не умеют.
-Хорошо спала, - ровным, безэмоциональным голосом проговорила Алекс, принимаясь за дело – ей полагалось перемыть столовое серебро, заранее сложенное на столике рядом с мойкой.
-Гроза не будила? – снова решила восстановить явно не поддерживаемый собеседницей диалог Люсетт, изящно огибая соперницу. – Страшновато было, да? Одна молния, говорят, прямо перед нашим замком в землю вонзилась. Какой-то знак нехороший. На ком-то здесь грех, Всевышний гневается.
Люсетт с удовольствием отметила, как поменялось выражение лица Алекс, став более испуганным и немного растерянным.
-Ты действительно бледновата. И ешь в последнее время мало. Не поташнивает случайно?
Алекс вопросительно взглянула на усмехающееся лицо Люсетт с таким видом, будто та внезапно начала декламировать стихи на древненормандском, настолько непонятным показался ей последний, столь трогательный вопрос с заботой о здоровье.
-Я ничего плохого не ела и меня не тошнит, - Алекс засучила рукава и принялась за работу, про себя мечтая, чтобы хоть какие-нибудь черти унесли эту так и расцарапывающую её взглядом горничную куда-нибудь подальше от неё.
-А тошнит не только от плохой еды, - с трогательной язвительностью объявила Люсетт, оглаживая своё форму изящным жестом. – Иногда тошнота и после более приятных дел появляется. Я же видела, как ты вчера из покоев герцога простоволосая выходила, да с таким лицом, что мне самой захотелось поскорей под распятие встать и помолиться о грехах мира.
-Что ты говоришь такое!? – Алекс в сердцах бросила серебряную ложку о металл раковины, но вовремя одумалась – нельзя так явственно реагировать на провокацию.
-Что бы у тебя не было с герцогом, а там может быть всё, что он захочет, потому что Доминик – господин влюбчивый, - когда ему надоест твоя лавандовая форма и вкус поцелуев, он найдёт себе другую грелку для своей огромной постели, а ты с дитяткой отправишься к мамочке.
-Нет у меня ничего с герцогом! – в отчаянии выкрикнула Алекс, окончательно бросила мытьё, и выскочила их кухни, потеряв страх столкнуться с гневом вечно контролирующей всех Брижитт.
Она со всё так же засученными рукавами выскочила во внутренний двор замка, пробежала под грузной каменной аркой во внешние сады, и там, как вкопанная, застыла, сходу налетев на ращепленный на две части полусгоревший старый дуб, смотрящийся, как грозное напоминание о гневе Всевышнего, всегда готовом пасть на головы своих рабов.
Господи, какое же странное, страшное предзнаменование! Алекс почти невидящими глазами смотрела на дуб, словно ощущая всю тяжесть его мёртвой, погибшей сути и воплощение чего-то мистического и тёмного.
-Бабахнуло вчера неслабо, - услышала она со спины лениво-сонный голос Жюля. – Я прям видел, как молния летела. Сначал показалось, что вот-вот, и куда-то прям в окно замка выпалит, да тут этот дуб попался. Шикарно было, но страшновато.
Алекс промолчала, тиская деревянный крестик на груди, и плохо слушающимися губами нашёптывая молитву Богородице.
-Кстати, - продолжил Жюль уже не таким тянущим его обратно в постель голосом. – Вон там, между тех вязов, шляется тот парень, который тебе вчера лаванду приволок. Если хочешь, сходи и узнай, чего ему от тебя надо было. А то Брижитт узнает, что деревенские к нам в замок повадились, тебе не поздоровится.
И он побрёл обратно во внутренний двор, потягиваясь и потряхивая застоявшимися ногами.
Алекс какое-то время размышляла над целесообразностью такого предложения со стороны сметливого лакея, а потом решительно двинулась по направлению к высокому и плохо стриженому парню, которого она не только не знала, но и, учитывая его неказистую внешность, при любом раскладе не желала видеть своим ухажёром.
-Эй, ты, постой, - резко и непривычно для себя грубовато окликнула его Алекс ещё издали, и парень поднял растерянные белёсоватые глаза – он собирал клевер и клал его в огромный матерчатый мешок.
-Ты кто? – спросил он искренне и растерянно, но без какой-либо злобы.
-А ты кто, хотела бы я спросить? – Алекс сердито поблёскивала своими серыми глазами с примесью лавандового оттенка, даваемого им её нарядом. – Это ведь ты вчера притащил мне букет лаванды? Его передал мне наш лакей Жюль, сказав, что он от тебя. Так вот, я тебя не знаю и знать не хочу, больше мне таких подарков не делай!
-Тю! – расхохотался парень, запрокинув голову на тощей шее. – Да больно ты мне нужна! Я тебя вообще не знаю, а лаванду принёс, потому что вчера вечером, ещё до грозы, в дом моей матери, она у меня цветочница, припёрся из вашенского замка сноб чванливый, камердинер герцога, и потребовал, чтобы она нарвала лаванды из нашего садика. Ну, она с испугу нарвала охапку самой свежей, а потом он приказал мне эти цветочки отнести в замок и передать кому-нибудь для какой-то Алекс, само дело, не объясняя, какого чёрта главному слуге герцога эти цветочки, кто такая Алекс и какого чёрта их должен тащить именно я. Но приказ есть приказ, отнёс я букетик и отдал тому дурню, который у вас лакеем числится. Так что можешь считать, что это или от камердинера, или от самого де ла Рошгийона подарочек, само дело, такие важные господа лично лаванду барышням носить постесняются, но мне дела нет до того, какие у тебя с ними обоими шашни.
-Камердинер герцога, Николя Гордар? – с изумлением переспросила Алекс, сжимая крест на груди. – Он точно не сказал, почему именно он пришёл за цветами?
-Да чёрт его знает, как зовут того хлыща! – раздражённо бросил парень. – Николя, не Николя… Мы, деревенские, от этого далеки. Конечно, зачем такому человеку распинаться перед бедной цветочницей. Он вообще припёрся именно в наш дом, потому что он ближе всего к краю деревни стоит. Слушай, иди уже отсюда в свой замок. Сама разбирайся со своими Николя и лавандами. Я тут, вон, кроликам на обед собираю, некогда мне.
И он решительно повернулся спиной к собеседнице, отправляясь искать более спокойное место для сбора пропитания для домашних зверюшек.
…Когда Алекс вернулась в замок, её буквально перехватила в охапку в тесном и чуть пропахшем гарью от плиты коридорчике чумазая, попахивающая свеженарезанным чесноком Софи, стиснув свои крепкие ручонки за спиной подруги.
-Куда ты ускакала, не выполнив приказ Брижитт!? – зашипела она, дыша в лицо Алекс запахом явно испробованного ею чеснока и свежего розмарина. – Хорошо я вовремя подоспела, перемыла все ложки-плошки, которые должна была мыть ты! Куда тебя черти носили?!
-Я видела парня из деревни, который вчера принёс мне букет лаванды, и он сказал, что с приказом нарвать цветы к его матери приходил сам мсье Гордар, - беззвучно шепнула Алекс на ухо обалдевшей Софи.
-Значит, это от герцога цветы, - таким же беззвучным, но явно более ужасающим шёпотом ответила девчонка, сжимая ладонь Алекс. – Не знаю, что бы это всё значило, но сегодня с утра Брижитт примчалась, как на метле, и приказала всем готовить какой-то шикарный ужин, потому что герцог ждёт какого-то гостя, а, если верить слухам от Жюля, - гостью, потому что в меню слишком много десертов, которые сам Доминик не очень жалует.
-Гостью? – убитым, словно не желающим покидать горло, голосом переспросила Алекс, мигом понимая, что зачем-то выстроенная ею в душе сказка рухнула быстрей, чем смогла утвердиться на песке её воображения.
-Да это только слухи, потому что уж очень обширный ужин, но это ничего не значит, - затараторила Софи. – Хватит думать ерунду, иди на кухню, помогай, надо ещё помыть хрусталь. Потом Брижитт, скорее всего, пошлёт тебя прибирать в гостевой зале, ну, там сама всё и разнюхаешь – обычно рядом вечно шляется Гордар и что-то треплет Брижитт, если она поблизости. А вообще – я тебе на всякий случай дам совет сейчас, пока тебе не стало совсем хреново – выбрось герцога из головы и живи так, как будто его вообще не существует! Он странный тип, как и все дворяне и абсолютно все красавцы!
Алекс отвернулась от Софи и походкой прибывшей на каторгу новой осуждённой зашла на чадящую готовящимися блюдами кухню. Всё вокруг, столь страстно раздражающее рецепторы обоняния, горящее и источающее томные, почти любовные травяные ароматы, - всё, что окутывало Алекс своей рутинной суетой жизни большого и богатого замка, сейчас словно происходило вне её сознания и абсолютно в другом мире.
Что-то скреблось внутри сжавшейся до состояния бритвенного лезвия души, но внутрь проникало только самое текучее и потому ядовитое – отчаяние, которое не могло быть смыто даже молитвами, способными умирить мятущуюся от боли душу и опустить на скорбно опущенную голову бедной горничной утешающий плат спокойствия и принятия посланной Господом воли.
Доминик говорил, что никогда не сделает того, о чём она сама не попросит, и свято выполнил своё обещание. Видимо, некто иной, более настойчивый и жадный по его вишнёвым губам и поцелуям страсти, дал это согласие без лишних раздумий. Алекс знала о подобном исходе с самого начала, и даже была готова, но ни одна подготовка к самой страшной боли не обеспечит благостного восприятия того факта, что жизнь ныне приходится перекраивать согласно совсем другим лекалам.
…Обед, более напоминающий по времени ужин, что вполне соответствовало весьма нетрадиционному стилю жизни герцога де ла Рошгийона, был полностью готов уже к шести, поэтому Брижитт распорядилась сразу нескольким горничным поднять приготовленные со всей старательностью блюда в господские покои, и Алекс в этой торжественной процессии досталась незаметная, но по необычному стечению обстоятельств, почти знаковая роль – она несла вино, - огромную бутылку из собственных запасов герцога, которыми были заполнены все подвалы, и эта обёрнутая в рогожу бутыль из непрозрачного стекла, была для хрупких рук девушки тяжелее Иисусова креста, ибо воплощала в себе грех и порок, который заключается в винном спирте, способном пробуждать эти качества в человеке.
Доминик будет пить вино – скорее всего, не один, хотя немного странно то, что весь замок так и шепчется о некоем предстоящем визите, а ни на внутреннем дворе, ни перед замком посторонних экипажей не замечено, да и дворецкий Бернар ведёт себя настолько обыденно, будто таинственным визитёром должна была стать любовница-фея, встречать которую обычным для дворецкого способом вовсе не обязательно.
Наверно, это очень важная, скорее всего, высокопоставленная персона, дворянка, а дворяне – не та привычная для круга общения её господина богема, эти люди могут позволить себе и опоздать на неопределённое время, заставив ждать даже такого рокового и властительного красавца как сам герцог Доминик де ла Рошгийон.
Алекс внесла бутыль в залу последней – то, что она в своём лавандовом платье завершала процессию наряженных в суровые, коричневые тона горничных, вносило в эстетический процесс сего действия некий яркий, почти трагический акцент. Алекс, намеренно не глядя в сторону уже занявшего место во главе стола Доминика, бережно поставила наполненный драгоценным зельем любви сосуд поближе к блюду с мясным рулетом, как это и полагалось по этикету, и развернулась спиной, видя, как все вошедшие ранее, делают короткие, благожелательные поклоны, и выходят, ничего не комментируя, как это и положено хорошо воспитанной прислуге.
Странно, конечно, что Доминик вознамерился уже приступить к кушаньям, не дождавшись таинственную вторую персону, но тот факт, что эта дивная незнакомка должна была появиться буквально с минуты на минуту, хоть из воздуха, говорило то, что длинный стол был накрыт как раз на две персоны – вторые столовые приборы находились как раз в другом конце стола, расставленные и разложенные по всем правилам.
Алекс уже готовилась выйти прочь из покоев господина, отворив резные двери из красного ореха, прикусив нижнюю губу так, чтобы боль от сжатия тонкой кожицы зубами перебивала ноющую, слёзную песнь тоски в глубине сердца, но в этот момент Доминик окликнул её чуть ироничным, но очень бодрым и как всегда изящно-грациозным своим тенором, достойным исполнителя какой-нибудь романтической партии в модной оперетте.
-Алекс, детка, а разве твой господин разрешал тебе выходить из своих покоев вслед за остальными?
Алекс резко обернулась – перехваченное дыхание вызвало лёгкое головокружение, и она чуть покачнулась, взявшись за косяк.
-Осторожно, не падай, милая моя девочка, а просто подойди сюда, но предварительно закрой дверь на засов изнутри, если это не так тяжело для твоих нежных пальчиков.
Алекс механически повиновалась, после чего медленными, мелкими шашками приблизилась к столу, но не решилась подойти к самому герцогу ближе, чем позволял ей её испуг. Она всё ещё думала, что он просто хочет от своей самой любимой горничной каких-то особых услуг по помощи в подготовке важного для него визита, так как доверяет ей больше остальных.
-Не смотри на меня такими молчащими глазами, - попросил Доминик, кокетливо наклоняя черноволосую голову. – Я, конечно, люблю, когда женщины молчат, а не тараторят, как сороки, но при этом в из глазах я бы хотел видеть любовь и обожание, а не страх и даже какую-то обиду. Тебя обидело то, что Брижитт заставила тебя нести тяжёлую бутыль? Вот негодная старая дева. Ничего, зато вино действительно хорошее, и скоро мы все оценим его по достоинству. Тридцать лет выдержки!
-Вы кого-то ждёте? - Алекс осмелилась произнести то, что должно было подвести жирный итог под всем, что было в её жизни до этого момента.
Герцог ярко улыбнулся своими мягкими клюквенными губами и указал на свободное место за столом.
-Да. Но не ждал, а дождался. Садись вот сюда, здесь я решил разместить свою самую долгожданную гостью. Хоть стол и длинный, но в ту сторону лучше всего падает свет из окна, и я лучше всего смогу рассмотреть твоё самое красивое на свете личико, пока не село солнце. Не стой же, садись, мне не терпится начать наш с тобой ужин.
Алекс рассматривала красивое, мраморно-точёное лицо своего столь возвышенно-гордого хозяина в обрамлении его блестящих, словно хорошо отутюженных волос цвета беспроглядных южных ночей, и пыталась отыскать на нём новую иронию или хотя бы какой-то момент, раскрывающий тайну всего этого нелепого, похожего на издевательство, предложения, но не могла.
Доминик смотрел на неё по привычке чуть покровительственно, но ничуть не высокомерно, очень мягко и рачительно, намекая на то, что только от затянутости её решения зависит то, как скоро он приступит к своей так тщательно подготовленной трапезе.
-Алекс, - ещё раз попросил он уже очень мягко и почти по-отцовски. – Сядь, прошу. Этот ужин – в твою честь. Я, конечно, обещал не делать ничего такого, чего ты сама не захочешь, но не думаю, что хоть кто-то из девушек способен отказаться от такого количества вкуснейших десертов, которые я приказал приготовить.
Алекс медленно заняла своё место на очень мягком и удобном стуле и увидела, как Доминик, словно дорвавшийся до угощения подросток, моментально начал сам раскладывать на тарелки сладости. Это противоречило любому этикету, ведь обычно когда герцог принимал пищу, выкладкой блюд занимались горничные. Однако именно сейчас одна из них как раз сидела напротив, и молча наблюдала за тем, в каком красивом, меланхолично-заколдованном танце движутся изящные руки Доминика, и то, что он делал, предназначалось только ей.
Наконец, облачённый в свободную шёлковую рубашку, ниспадающую с его плеч красивыми, изящными складками, герцог занял своё место, положил подбородок на сложенные перед лицом ладони и посмотрел на Алекс нежно и невероятно для величия и пафосности своего титула тепло и почти по-домашнему.
-Я очень много думал в тот грозовой вечер, - произнёс он с более бархатными, вкусными интонациями в голосе, дающими понять, что он сейчас настроен весьма серьёзно и безыскусно донести до своей любимой собственные тяжёлые размышления. – Когда молния ударила совсем рядом с моим окном, я сперва испугался. Я ведь повёл себя тогда безрассудно, сделав тебя заложницей своих мужских страстей. Но потом осознал, что не всякий огонь наказывает. Огонь может быть святым – он опаляет, очищает, убирает с нас все старые грехи. Я люблю тебя, Алекс, поэтому решил устроить в твою честь небольшой сюрприз, который, я надеюсь, тебе уже нравится. Что об этом подумают остальные слуги – мне глубоко наплевать, потому что в этом замке только один хозяин – я, и чтобы они не сильно чесали языки за моей спиной, я, пожалуй, повышу им жалование.
-Все думали, вы ждёте гостью, - вымолвила Алекс, с трудом из-за превеликого стеснения, но с огромным аппетитом приступая к угощению – такого нежного зефирного торта она не ела никогда в жизни и даже не осмеливалась мечтать о том, чтобы просто увидеть его в лавке бакалейщика.
-А так оно и было, - быстро бросил Доминик, сверкая игривыми чёрными глазами. – Если бы я сказал правду, то какой бы это был сюрприз, да и выглядело бы странно, да, красивая моя девочка? Когда ты вот так неправильно держишь ложечку, это меня умиляет до слёз.
-Простите…, - Алекс задрожала от стыда, вспоминая, как же она безграмотна и ничтожна в этикете по сравнению со своим влюблённым покровителем. – Меня никто не учил…
-Я тебя всему научу. Странно, да, что я предложил начать с десерта, но я бы хотел выпить вина под вот это дивное блюдо из петуха, а сладкое помогает не пьянеть. Ты ведь вряд ли пила в своей жизни что-то крепче обычного чая, а мне не хочется делать тебе зло и заставлять испытывать непривычные ощущения, которые могут сперва показаться тебе неприятными. Поешь тортик, а потом мы распечатаем эту бутыль и проверим, насколько наш повар хорошо усвоил основы парижской кухни.
Пару минут он просто деловито разбирался с упомянутым им парижским деликатесом, а потом невероятно ловко, доказав то, что его изящные руки хранят в себе неплохую мужскую силу, откупорил бутыль. Видя это, Алекс ощутила приятный холодок на своей груди. Чинно разлив ароматную жидкость по высоким бокалам, Доминик поднёс один из них Алекс, подойдя к ней торжественно и с таким светлым, наполненным необъяснимой благодарности лицом, что у той перехватило дыхание, и она не сразу смогла взять в неловкие свои пальцы дорогой хрусталь.
-Выпьем за нас, - шепнул Доминик, наклоняясь к горничной – через кровяную завесу в бокале его чёрные глаза выглядели наполненными мистическими бордовыми огоньками. – За то, что Святой Дух не забывает о нас, и нисходит тогда, когда мы выполняем заповеди Божии. Я обещал не делать тебе зла – я пообещал Богу, что буду носить в себе мою любовь к тебе, такую вневременную, тёплую и долгожданную, как дорогой камень, пока не отыщется достойная оправа. А оправа эта – твоё желание ответить на мои чувства.
Он слегка коснулся краем хрусталя бокала Алекс, отпил чуть-чуть и прикрыл глаза, позволяя себе насладится испытываемым ощущением комфорта от начинающего бежать по его венам терпкого винного спирта. Алекс сделала то же самое, и от испуга сначала зажмурилась – вкус вина оказался для неё настолько необычным, что это моментально дезориентировало её.
Доминик рассмеялся, глядя на то, как невинно хлопает ресницами его любимая лавандовая горничная.
-Кстати, - вспомнил он. – Ты ведь получила мой букетик? Я велел не говорить, от кого он, и получился вот такой забавный карнавал с тем деревенским пареньком. Но я подумал, что ты догадаешься.
-Я догадалась, но не сразу, - призналась Алекс, продолжая осторожно потягивать вкусную жидкость. – Но не сразу, и даже успела отчитать того мальчишку, на которого указал Жюль.
-Бедный мальчишка! – расхохотался Доминик, которого согревавшее его вены вино уже делало ярче и смелей, хоть он и так никогда не отличался сдержанностью и скучностью. – Лаванда для меня – особый символ изысканности и простоты одновременно. Её запах дарит и покой и возбуждение. Это запах истинных женщин, тех самых, в которых сильнее всего ощущается искусная и милосердная рука Творца. А ещё я говорил, что такой нежной шейке, как твоя, не хватает чего-то очень важного для того, чтобы заставить её воссиять во всей её изящности.
И он достал из складок одежды тонко сплетённое колье из крупных, каплеобразно обработанных сапфиров густого, серо-синего, почти лавандового цвета, и почти не прикасаясь к коже оцепеневшей Алекс, застегнул его на её подрагивающей от сотрясающего её сердцебиения шее.
-Вот теперь ты действительно прекрасна, - заключил Доминик тоном завершившего работу над сложнейшей мраморной скульптурой мастера. – А теперь давай поедим как следует. Не зря же я для этого сегодня весь замок на уши поставил.
Он занял своё место с плохо скрываемым восторгом и очень сладостным удовлетворением наблюдая за тем, как Алекс робко ощупывает прохладные камни робкими прикосновениями подушечек пальцев.
-Ну не надо, оно не свалится и дивным образом не испарится, - шутливо остановил её он. – Кушай, милая. Я хочу накормить тебя так, как должны по-настоящему питаться такие милые и добродетельные девушки, дабы Господь благословил все эти дары, которые мы вкушать будем по Его благости, и знал, что самое красивое творение Его сейчас счастливо. Чувствуй себя спокойно, Алекс, родная моя девочка. Ты не в моих руках, а в руках Создателя. Угощайся всем, чем хочешь.
Сказав это, он допил вино и с живописной вальяжностью откинулся на высокую спинку стула, устремив свой взгляд на чёрное распятие над столом.
…В процессе казавшегося Алекс таким мистически-несуществующим ужина, они с Домиником негромко переговаривались, вернее – пытались это делать – ведь на любые вопросы господина, заданные заботливо, мягко, вежливо и непривычно для герцога учтиво, она отвечала практически всегда односложно, не умея найти в себе силы на раскрепощённость, старалась не поднимать на него глаз, и даже вино не могло помочь ей почувствовать хоть на толику более естественно, ведь никак не могла избавиться от ощущения того, что находится не в том месте и не в то время, и что всё, что происходит с ней – это не просто сказка, а злая сказка, которая обязана закончиться.
Когда Доминик, наконец, встал, дав этим решительным движением хозяина положения знак к окончанию банкета, он своими кошачье-хищными шагами подошёл к Алекс и, протянув ей свою мягкую, узкую ладонь урождённого аристократа, требовательным жестом попросил подняться из-за стола. Алекс повиновалась – не смотря на то, что ела она мало, буквально клевала, как синичка с тарелочки, ей казалось, что так сытно её не кормили никогда, по сути, так оно и было для девушки, привыкшей с детства жить впроголодь. Алекс встала, и глаза герцога заполыхали двумя чёрными безднами прямо перед её лицом, как чёрные факелы порока и спасения в одном.
-Можно я тебя обниму? – тихо, снова лишь одним только воздухом из горячих губ, спросил Доминик, осторожно, но покровительственно кладя свои нежные и пахнущие дорогим одеколоном руки на её плечи. Его прикосновения были такими, как если бы это просто тихий ангел возложил свои крыла, но от ладоней герцога шла явственная, улавливаемая лишь энергетически, непростая и очень вязкая, раскалённая страсть, проникающая сквозь ткань платья горничной и её тонкую кожу.
Алекс только коротко кивнула, и герцог трогательно, как миниатюрное, едва родившееся дитя из колыбели, притянул её хрупкую фигурку к себе, положив таинственно улыбающееся лицо на шею девушки под её строго приподнятыми в причёску волосами. Руки его при этом мягкими, как складки легчайшей органзы, соскользнули с её плеч и, вызывая во всём теле не смеющей вздохнуть горничной дрожь, прожгли своей мужской властностью её тело от груди до самой талии, остановившись в критической точке, где кончаются рёбра и начинается мягкая, беззащитная мягкость живота.
-Девочка моя, какая ты нежная и сладкая, - вновь целуя её только одним дыханием, прошептал Доминик, приникая льнущим, кошачьим движением своего вкусно пахнущего изысканным парфюмом лица под её подбородок и вызывая у Алекс слабый приступ головокружения от этой томной, но кажущейся немного острой ласки. Да, она осознавала, что искушённый в любовных делах, ещё молодой, но намного более взрослый её по годам герцог отлично умеет управлять женскими эмоциями и на сей раз играет на её теле, как на арфе – нежно, ловко, тактильно-сладко и маняще, искусно, по-музыкальному притягивая её невинность к своему грешному, такому зовущему, настойчиво предлагаемому им пути, которого желает любое живое существо, умеющее любить.
-Тебе понравился ужин? – шепнул Доминик, пристально глядя в глаза девушки, словно ожидая от неё какого-то особо почтительного ответа.
-Да, - коротко вынула из себя почти бесшумное слово служанка.
-Убери, пожалуйста, со стола, это твоя обязанность, ты же горничная, - не меняя сладостной интонации, шепнул он снова, и при этом в глубине этих будто парящих совсем рядом раскалённых чёрных карбонадов мелькнули какие-то острые, адские искры.
Алекс вздрогнула и единой, конвульсивной судорогой отпрянула прочь, хоть ей и не удалось сделать этого полностью, ведь несмотря на свою прозвучавшую столь жестоко и бесчеловечно господскую просьбу, герцог продолжал с властью хозяина её души и тела, притягивать служанку к себе за талию.
Да, он прав – она же горничная, а он – её господин, который всё это время только играл с ней в самую жестокую на свете игру, - игру в любовное притворство, дав поверить в своё расположение и нежность, а потом, как дворняжку, толкнув на прежнее, единственно подходящее ей место прислуги, живой вещи в его огромном замке из камня и духовного льда.
Король льда. Черноволосый властелин испепеляющего ада. Красавец с душой из сухих лепестков лаванды и кусков холодного золота, не умеющего любить.
-Слушаюсь, господин, - сквозь разрывающие её ядом слёзы, прошептала Алекс, силой отстраняясь и тянясь при этом к своему недавнему подарку на шее, полученному от отлично отыгравшего свою роль влюблённого в простую девушку властелина. – И заберите это, прошу вас, оно не может мне принадлежать. Я же прислуга.
Но Доминик не только не позволил Алекс вырваться из его рук, но и ещё больше прижал к своему телу, которое сквозь тончайший шёлк дорогой рубашки было уже таким пышущим и до боли жаждущим, что воспротивиться его мужской настойчивости Алекс не смогла. Герцог запечатал неутолимо горько плачущие от обиды глаза девушки двумя нежнейшими, влажными, раскалёнными поцелуями, а после, обняв ладонями за лицо, заглянул в мечущиеся от растерянности глаза своей возлюбленной, и, улыбнувшись столь светло и искренне, что это было похоже на внезапное солнечное утро среди мрачной и снежной зимы.
-И ты мне поверила? – с какой-то ласковой насмешливостью спросил он, приближая свои губы к её в полуоткрытой улыбке. – Да, это была чересчур жестокая шутка, каюсь. Вернее, не шутка, я просто хотел тебя немного проверить. Ради Христа, Господа нашего, прости, что мои грешные уста решили испытать тебя таким образом. Ты читала Декамерон?
Алекс отрицательно покачала головой.
-Я даже не знаю, что это такое. Я читаю только церковные книги, Библию и Часослов, а ещё иногда дамские романы, которые мне приносит Софи.
-Тогда ты не знаешь, что в Декамероне, написанном итальянским классиком Возрождения Бокаччо, есть такая глава, где полюбивший девушку богатый человек решил испытать её и вызвал в свой дом, сообщив, что хочет, чтобы она помогла ему подготовить его свадьбу с другой женщиной. Та повиновалась и сделала всё, что он просил, после чего тот сообщил, что свадьба, которую его возлюбленная только что подготовила, состоится у него с ней самой, а таким образом он просто решил убедиться в силе её чувств. Если бы она его не любила, то не пошла на жертву и унижение. Истинная любовь готова терпеть, на то она и любовь, дар Божий.
-Вы убедились сейчас только в том, что я по-прежнему чувствую себя лишь горничной, с которой забавляется опытный и красивый сердцеед. Я люблю вас, Доминик, но я никогда не перестану быть вашей вещью, сколько бы ещё колье вы бы не мне подарили, и сколько раз не накормили своими богатыми кушаньями. Я могу убрать со стола, мне не сложно, мне не противно прислуживать вам, это ничего не меняет в моём больном сердце, которое принадлежит вам, как и всё, в этом замке. Я просто хочу любить вас, а получать что-то взамен – для меня это не так важно, как отдавать самой.
-Алекс, - Доминик прижал горничную к себе так близко, что она ощутила сильные толчки у себя на груди – это отчаянно билось его сердце. – Ты только что сказала то, чего я ждал весь это вечер, и, возможно, ради чего спровоцировал тебя такой жестокой и глупой просьбой. Ты правда меня любишь? Повтори это. Я хочу слышать эти слова, дабы понять, что не вино заставило меня ослышаться.
Алекс дрожащими пальцами, осмелев от горя, коснулась его смоляных локонов.
-Вы не ослышались. Я полюбила вас. И этим вы меня погубили, Доминик…
-Я не погубил тебя, а открыл дверь к новой жизни, - герцог несколько раз сильно и изматывающе поцеловал льнущую к нему Алекс, а после отпрял с раскрасневшимся лицом и спросил хрипловато и глухо, словно чувствовал боль от произносимых им слов. – Помнишь, я пообещал тебе, не делать ничего, чего ты не захочешь и не попросишь сама? Ты готова дать мне согласие сделать нашу с тобой любовь и страсть более близкой и личной? Ты хочешь…
И он вдохнул свои самые последние слова в самое ухо зажмурившейся и захватившей дыхание от сладостного ужаса горничной.
Только короткий, смущённый кивок стал ему ответом, и Доминик нежно поднял Алекс на руки, не отводя своих источающих тягучую страсть глаз от её бледного от естественного испуга лица. Пронзительно-просящий взгляд Алекс мучительно пытался донести до того, кому она сейчас только что дала бесшумное, но самое искреннее в жизни согласие, что то, что сейчас должно свершиться, пугает её по понятным причинам, озвучивать которые прекрасно видящему эту трепеную невинность в её лице герцогу, было и не нужно.
-Всё будет так, как если бы ты оказалась в объятиях ангела, - ответил на её немую мольбу Доминик, поднося свою нежнейшую на свете ношу на руках к своей покрытой парчовым покрывалом постели с балдахином и укладывая её безвольное, но уже полное тоненькой, сладостной дрожи тело, перед собой, как самый драгоценный, самый священный на свете подарок, с трепетом осознавая, что сейчас в его власти находится созданный Богом, но не тронутый ничем, кроме прикосновений ветра, цветок с тонкими лепестками.
-Просто отдай мне всю свою искренность, моя светлая девочка, моя полевая ромашка, мой свет, озаривший мою ночь, - тихо проговорил Доминик, опускаясь перед ней на колени и осыпая поцелуями её ладони. – Позволь мне разделить с тобой мою самую нежную ночь в моей жизни…
И он прижал обе ладони Алекс к своей груди, а после принялся медленно расстёгивать на её спине её манящее незримым ароматом лавандовое платье…
…Когда тонкие струйки песенок жаворонков посыпались с неба на проснувшиеся просторы вокруг сонного замка, розовое солнце разрумянило старые камни, сделав их моложе и светлей, Алекс открыла глаза и устремила их в окно, где кусочек радостного, свежего в своём Божественном великолепии неба, напоминал о том, что Всевышний снова позволил пережить ей ночь и возрадоваться новому дню.
Но дивная ночь, проведённая в перине любимых мужских объятий, полная первых в её жизни переживаний страсти и истомы, закончилась, растворилась в этом сиянии свежего утра, памятуя о том, что теперь для Алекс наступила страшная и пустая пора осознания совершённого. Это грех, и она должна каяться, должна начать это делать прямо сейчас.
Алекс обернулась – Доминик спал, прижимаясь к ней, обвёрнутой пуховым одеялом, и его длинные чёрные ресницы слегка подрагивали, а густые волосы наполовину скрывали лицо, всё ещё хранящее отголоски былого блаженства. Его руки не желали отпускать свою сладостную добычу и во сне, и вот сейчас Алекс лишь попыталась освободиться от его объятий, чтобы встать и поскорее прикрыть свою наготу, пока он не проснулся, но, кажется, герцог только притворялся, что спал.
Стоило только Алекс зашевелиться чуть активней, он плотней сжал руки и властным движением развернул девушку к себе, приветствовав её долгим и сочным поцелуем.
-Красавица, - заключил он с весьма несонным восторгом. – Куда же ты собралась от меня? Уж не на кухню ли, сплетничать с подружками о том, как побывала в постели с герцогом?
Алекс почти не расплакалась – его изысканные шутки литературно подкованного человека всегда напоминали издевательство, хотя на самом деле именно здесь ирония была более чем уместна – куда ей теперь идти, что делать – Алекс не знала. Разве может она остаться горничной в этом замке после всего этого? Ей стало так невыносимо горько, что выступившие на её ресницах росинки слёз, Доминик живо увидел и отреагировал на это.
-Алекс, зачем же плакать, если ответ на твой вопрос, который я так и слышу изливающимся из твоей головы, так прост и понятен? Более ты не будешь горничной в этом замке. Ты провела ночь с герцогом, поэтому стала герцогиней, и это осталось только утвердить пред Богом священным браком, для чего я сегодня же испрошу позволения у настоятеля нашего храма. Пока что я отправлюсь туда один, потому что у тебя ещё нет достойного твоего нового статуса платья, ведь как бы ни была хороша твоя форма, герцогине лаванда такого фасона не к лицу.
Алекс смотрела на него так, словно подозревала в умопомешательстве, но Доминик говорил ровно, спокойно и очень радостно – таким счастливым она не видела его никогда.
-Заодно я закажу тебе у знакомой модистки несколько нарядов на первые дня два-три по тем меркам, что остались у Брижитт, а потом мы пойдём к священнику вместе, ты знаешь, это всегда полагается перед венчанием. А пока ты ещё не можешь достойно принять свою новую роль, я смиренно отвернусь, чтобы позволить одеться в то, что пока ещё тебе принадлежит, а потом оденусь сам и прикажу подать моей невесте завтрак в постель. Отныне будет только так – герцогиням негоже мотаться по грязным кухням.
И он запечатал уста и лоб слушавшей его с недоумением и неутолимым восторгом, Алекс двумя долгими и нежными поцелуями.
-Но, Доминик, подождите…, - взволнованно попыталась противостоять этому пылкому проявлению столь смущающих её растерянное сознание чувств Алекс, пытаясь отстраниться от герцога, настойчиво ищущего новых прикосновений к ней. – Вы, верно, опять шутите или испытываете меня, ведь из горничных не делаются герцогинями за одну ночь, и как бы мне этого не хотелось, я понимаю, что между нами – пропасть…
-Милая, любимая девочка, для начала просто прекрати обращаться ко мне столь официозно, и ты сама увидишь, как тебе сразу станет легче осознать счастливую реальность, - деликатно перебил её Доминик, намекая на то, что вежливое французское «вы» более непотребно в обращении к мужчине, который недавно отдал ей всю свою любовь. – Я не сторонник такой унылой дистанции в отношениях супругов. Алекс, напрасно ты мнишь твоего бывшего уже господина каким-то подобным небожителю, мой титул и дворянская кровь вовсе не делают твоего покорного будущего мужа уникальным и не превозносит над твоей чистотой и обаянием.
-Вы… то есть, ты… не просто дворянин, - попыталась аккуратно принять предложенные ей правила вконец растерянная девушка, кутаясь в мягчайший пух одеяла и тем самым стыдливо избегая настойчивых и нежных попыток герцога коснуться её плеч. – Ты такой образованный, умный, талантливый… Пишешь стихи, играешь на рояле, да так красиво, что я ночами не спала, слушая эту дивную музыку… А я ничего не умею и не знаю, я простая девушка, о чём со мной можно говорить? Разве что о стряпне да о шитье, и ещё немножко о погоде…
Доминик выслушал путаное объяснение своей очаровательной, столь мило стесняющейся его возлюбленной, лукаво сощурив свои роковые и ставшие одномоментно такими добрыми и домашними глаза, а потом искренне рассмеялся, красиво отбросив назад густые смоляные локоны.
-Очень отрадно слышать от тебя, что мои дилетантские клавишные экзерсисы пришлись по душе такому ангелу, как ты, но разве умение бренчать на рояле стоит выше божественного духа, который живёт в этом милом, добром сердечке? – спросил он с нежностью. – Всему этому – и игре на музыкальных инструментах, и стихам, и уж тем более этикету несложно научиться, а вот душа светлая и чистая даётся Господом. Алекс, у тебя есть главное знание, которое я искал много лет, и которое напрочь отсутствовало у всех, к кому я имел неосторожность привязываться всё это время. Я искал Бога и Божественную суть, женщину, отмеченную Духом Святым, умеющую быть близкой ко Творцу, а вовсе не блистать познаниями в этикете или искусствах. Я могу казаться капризным и испорченным дворянином, и вполне представляю, какой именно мой образ забили себе в головы бестолковые слуги, повлияв и на твоё отношение к моей персоне, но в большей степени – это просто маска, под которой давно прячется одинокий и довольно грустный человек, уставший от разлуки с Господом и притворяющийся шутником и эстетом, дабы просто не вызвать ненужного и лживого сочувствия.
Он на минуту замолчал, грустно блуждая взглядом в пустоте, и Алекс аккуратно воспользовалась этой паузой, чуть осмелев и даже легонько тронув такого близкого для неё сейчас, желанного для неё возлюбленного.
-Мне всегда казалось, что ты одинок, - осторожно поделилась она, прикасаясь кончиками пальцев к его красивому и скорбному лицу. – Я знала, что ты ездишь в храм на мессы и подолгу проводишь там время даже после богослужений… Я тоже люблю бывать в нашей церкви, там я могу говорить с Богом, там мне легче и светлей…
-Теперь мы будем говорить с Богом вместе, - Доминик трепетно перехватил её руку и сильней прижал к своей щеке, а потом три раза горячо поцеловал. – Мы станем читать Библию и Псалтирь, учиться вместе у святых и славных мучеников, и, если захочешь, я поделюсь с тобой теми книгами, которые давно занимали мой разум, и мы с тобой будем вместе погружаться в созданные писателями миры… Нам всегда будет, о чём говорить, ведь люди, общающиеся на одном языке – языке Бога, - являются почти родными друг другу, и именно поэтому нам стоит поскорей предстать перед венцом, ведь Всевышний так давно ждал нашей встречи… Молю тебя, не говори мне больше жестоких слов о том, как ты ничтожна предо мной, ведь это я перед тобой ничтожен, и мне есть, чему поучиться у такой светлой и благородной девушки, как ты…
-Доминик…, - горячо шепнула Алекс, уже безо всякого стыда прижимаясь к его тёплой груди и зарываясь лицом в шёлковые струи волос. – Я так тебя люблю… что сил нет…
-Иди ко мне, родная, - покровительственно прижал её к себе герцог. – Посмотри, какое красивое, нежное утро смотрит на нас в окна! Это утро нового дня и новой жизни, пришедшее после долгих грозовых ночей… Просто улыбнись ему и почувствуй, как Господь нисходит в наши сердца…
И Алекс только тихо и умиротворённо улыбнулась в ответ на эти чувственно и нежно произнесённые ей в самое ухо слова, ловя сознанием льющиеся из густого, просыпающегося сада восторженные, счастливые и неугомонные голоса птиц…