Яблоко юности 21

Четыре

Сухие листья, сметенные в кучи на парковых газонах, курились душистым белым дымком. Дым стелился по траве, по асфальтовым дорожкам, завивался вокруг ножек скамеек, обволакивал карусель на детской площадке, заполнял резервуар неработающего фонтана с мраморными карапузами. Мягкое солнце грело воздух. Валера отсел от шахматной доски, освобождаю место другому игроку. Туча тоже поднялся: «Я больше не играю!» – и на его место тут же плюхнулся толстяк в шляпе. «Редко приходить стал…» – сказал Валера, выбив папиросину из пачки Беломора. «Дела…» – сказал Туча, наблюдая за клубами дыма. «Дела у прокурора, а у нас – делишки!» – сказал Валера. Один из игроков подобострастно захихикал, и Валера бросил на него презрительный взгляд. Уперся ладонями в коленки и тяжело покряхтывая, поднялся: «Годы, годы. Здоровья не прибавляют…» – повернулся к Туче: «Дождь скоро начнется. Пройдемся до беседки. Побалакаем».
Они спустились с возвышения, на котором располагались ряды скамеек. Зашли в беседку, Валера сел, вытянул ноги. Вместо дождя посыпались крохотные твердые крупинки, зашуршали по конусовидной, покрытой жестью крыше.  Валера поднял воротник серого пиджака, застегнул его на все четыре пуговицы. Пластмассовые пуговицы за долгие годы стерлись, стали тонкими как бритвенные лезвия; верхняя пуговица оторвалась, Валера стряхнул с нее червячок черных ниток, сунул пуговицу в карман. Спросил, не глядя на Тучу:
«Ну, выкладывай, с чем пришел. Ведь не просто так».
«Как догадался?»
«Живу давно».
Крупинки перестали падать через несколько минут, но небо осталось темным. Валера закурил вторую папиросу, сделал две затяжки. В беседку заскочила девочка, а за ней мальчик, стали ерзать по скамейкам, с интересом поглядывая на сутулого пожилого мужчину и высокого толстого парня. Валера затушил недокуренную папиросу о каблук изношенного ботинка. Достал из нагрудного кармана пиджака мятый носовой платок в клеточку, протер им слезящиеся глаза, завернул в платок окурок, сунул в боковой карман. Расстегнул пуговицы на шерстяной кофте, почесал впалую грудь с синеватыми узорами. Мелькнул крестик, выточенный из кусочка жести.
«А с чего ты взял, что я могу подсобить?» – усмехнулся Валера.
«Ну-у…» – Туча покосился на руки Валеры; на пальцах у Валеры были выколоты перстни с полосами, ромбами и крестами.
«Это? И что? – Валера оглядел свои худые пятерни. – Ты разбираешься в наколках?»
«Немножко».
«Немножко!.. – Валера усмехнулся. – Наколки любой может себе сделать».
«Такие – не любой».
«Ну и что ж ты хочешь? Чтобы  я маляву на хату кинул, и твоего кореша сразу за первый стол усадили? Так не бывает… А если он крысой окажется, тогда с кого спрос?.. С меня!.. Но ты не менжуйся. Если он не гад, не крыса, и поставит себя правильно, то никто его под шконку загонять не станет».

**
На парк имени революционного поэта  Фрициса Зыликиса опустились сумерки. Круглая гранитная голова поэта поблескивала в свете фонарей рядом с неработающим фонтаном, полным увядшей листвы. В глубинах парка зеленовато мерцали винные бутылки, вспыхивали красные огоньки сигарет. Раздавался девичий смех и повизгивания. Судя по звукам началась, но быстро закончилась драка. Чиган, Туча и Брюс сидели, подложив под задницы сложенные картонные коробки, на невысоком кирпичном заборчике, огораживающим парк. Над их головами нависали голые ветви боярышника. Напротив, через две дорожки, на четырех жестяных коробах мерцали надписи Газированная Вода. Перевернутый граненый стакан имелся только в одном автомате. В парковые ворота вошла компания из четырех пьяных парней. Когда компания проходила мимо Брюса, Чигана и Тучи, один притормозил и произнес с наглой интонацией, глядя на Чигана мутными глазами: «Э!»
«Ты чего раскипелся? – спросил Чиган. – Иди-ка отсюда ногами».
«Э-э! – интонация стала требовательной. Парень направился было к забору, но двое товарищей схватили его за руки и потянули назад. «Э-э-э! – интонация стала возмущенной, парень махнул в сторону Чигана ногой. Чиган с удивлением посмотрел на него. Четвертый парень с испуганным видом подбежал к забору, сказал извиняющимся тоном: «Он просто уже не соображает нифига!..» Вернулся к своим: «Ты совсем нюх потерял?!»
«Э-э-э-э? – произнес махнувший ногой, но уже с вопросительной интонацией
«Они же всю Фричу у ногтя держат!.. Тебе жить надоело?!»
«Э-э-э-э-э!..» – интонация стала удивленной.
Четверка удалилась вглубь темного парка. Чиган сказал с усмешкой: «А слава-то впереди нас бежит».
Из темноты возник сгорбленный мужичок, цапнул стакан из ниши автомата и оттопырил уж было карман, но Чиган голосом Исаака Левитана громко и торжественно произнес: «Хищение государственной или общественной собственности в мелких размерах карается лишением свободы сроком до трех лет». Ханурик встрепенулся, стал испуганно озираться, не разглядел никого, но все же поставил стакан в нишу и поспешно удалился, прижав руки к бедрам и мелко-мелко перебирая ногами. Чиган соскочил с заборчика, пересек газон, надавил стаканом на круглую подставку, выжимая из нее струйки воды. Перевернул стакан и треснул кулаком по автомату рядом с прорезью для монет. Аппарат дрогнул и с шипением наполнил стакан пузырящейся водой. Чиган несколько разочарованным тоном заметил: «Без сиропа!..» – в три глотка осушил стакан и вернул его на место.
Мимо парка проехала желтая Нива. Резко затормозила, дала назад, остановилась рядом с воротами. Из автомобиля выбрался Виктор Григорюк, прошел под аркой и двинулся по парковой дорожке прямиком к Чигану.
«Дрясь-те!» – сказал Чиган.
«Где Руслан?» – спросил Григорюк.
«Не знаем?» – Чиган пожал плечами.
«Не знаем!.. Ты о себе во множественном числе говоришь?.. Как император всея Руси?»
Григорюк вгляделся в темноту: «Эй, марш сюда! Знаю, что вы там прячетесь».
Туча и Брюс спрыгнули со стены, вышли из-под ветвей, приподняв их ладонями, Брюс имел спокойный вид, а Туча несколько смущенный: «Добрый вечер, Виктор Валерьевич. Мы вобщем-то не прятались».
«А кто тебя со старшими пререкаться учил?»
Григорюк, сгибая и разгибая указательный палец, поманил Тучу и Брюса. Когда они приблизились, повторил: «Каждого из вас спрашиваю, где Руслан? – Григорюк поочередно резко и грубо ткнул пальцем в Брюса, Тучу и Чигана. И чур, не врать мне!..» Туча отшатнулся, Брюс сделал шаг назад, а Чиган возмутился: «А-чо вы в меня пальцем тыкаете?!»
«Цыц! – Григорюк обвел всех троих тяжелым взглядом. – Если я ткну, ты не разогнешься».
«Ой-ой-ой…» – покачал головой Чиган, но на всякий случай отступил от Григорюка на пару шагов. И упер руки в бока, всем видом показывая независимость.
«Виктор Валерьевич, мы и правда, не знаем, где Руслан. – сказал Туча. –  Мы его сами очень давно не видели».
«Я предупреждал… не врать мне! – тон голоса Григорюка стал угрожающим. – А ты, чего молчишь, чукча?» – обернулся Григорюк к Брюсу. Брюс ничего не ответил, лишь улыбнулся краешком рта. Туча заметил эту легкую улыбку и встал между Григорюком и Брюсом: «Мы, честно, не видели его с середины октября».
«Да?..»
«У него летом появилась девушка, рыжая такая, маленькая, худенькая, с веснушками… Может, он с ней? Она из этих… которые  собираются У Трупа…»
«Где-где собираются?!» – Григорюк прищурил правый глаз
«Н-у-у… У Трупа, это между рестораном Лирика и книжным магазином Планета. Там такое кафе… без названия, но неподалеку из канала как-то труп вытащили, вот и называют это кафе теперь… У Трупа… Гривотрясы и внутри толкутся и снаружи. Хиппи-панки-металлисты. Музыканты-художники всякие. Мы там не знаем никого…»
Виктор Григорюк, не дослушав, развернулся и пошагал, поводя плечами, к выходу из парка. По дороге к автомобилю он задержался и стукнул кулаком по круглому мусорному ящику, закрепленному на стене дома, и ящик прогнулся. Григорюк уселся за руль, поджал губы. Закрывая дверь, сердито дернул ее на себя, но в последний момент придержал, и закрыл дверь мягко. Нива сорвалась с места.

**
Брюс надвинул капюшон куртки до бровей и, сунув руки в карманы, прошел вдоль сетчатого металлического забора, огораживающего детскую площадку, в сторону Т-образного перекрестка. Под беседкой-грибком темнели две мужские фигуры: широкая и узкая длинная. Брюс дошагал до поворота, мужчины вскочили и спешно проследовали до перекрестка, выглянули из-за угла. Брюс открыл дверь телефонной будки, на которой широким козырьком нависали голые ветви. Ветвь попала в зазор между дверцей и корпусом будки, Брюс отломил ветку и швырнул ее на асфальт, но перекосившаяся дверь все равно не закрывалась плотно. Несколько сухих веточек упали под ноги Брюсу. Брюс сдвинул капюшон на затылок, выскреб горсть мелочи из заднего кармана брюк, сделал ладонь ковшиком и, поднеся ее поближе к лицу, перемешал монеты указательным пальцем. Отыскал двушку, опустил ее в желобок на аппарате, зажал трубку между ухом и левым плечом, а правым плечом прислонился к стеклу. Справа от телефонного аппарата на коричневом пластике серели коряво выцарапанные буквы: аЛ ка даЕ  т в сЕМ Вж опу.
Две мужские фигуры выплыли из-за угла. Тихо ступая по газону, укрытые тенью, приблизились к будке. Массивный мужчина присел на корточки у ствола липы, высокий прижался к стволу боком, повернул ухо в сторону телефонной будки, стараясь разобрать слова, доносившиеся из нее.
Пластиковая трубка легла на металлическую дужку, Брюс натянул капюшон на голову, вышел из будки,  дверца скрипнула, закрывшись и открывшись снова. Широкоспинный мужчина почесал правое ухо, высокий пригладил волосы.
Брюс вошел в подворотню, свернул в проходной двор, и у самого выхода из него заметил женскую фигуру в черном пальто. Длинные белые волосы развевались на ветру. Вздрогнув от неожиданности, Брюс замер. Женщина провела указательным пальцем с острым изогнутым ногтем перед своим бледным морщинистым лицом и поводила головой из стороны в сторону. Преодолев оцепенение, Брюс сказал: «Здрась-те!..» Заурчал неподалеку автобус, и Брюс поспешил на звук.
Две мужские фигуры пересекли проходной двор. У выхода едва не столкнулись с седой женщиной в черном пальто. Она смотрела на мужчин, не мигая. Высокий шарахнулся в сторону. Отойдя на несколько шагов, обернулся, сказал широкоспинному: «Тьфу, ты… я чуть не обосрался!.. Вылитая ведьма из В гостях у сказки!» Широкоспинный проворчал: «Не трясись, как девочка. Это всего лишь чокнутая старуха».
Женщина вынула из кармана пальто кожаный мешочек, развязала тесемки. Достала из мешочка шепотку сухой земли, смешанной с мелко нарезанной травой, бросила смесь вслед удаляющимся мужским фигурам, пропев молодым и сильным голосом: «Ы-ы-ы-ы-ы-ы…» Ветер подхватил мелкие частицы смеси, развеял их по воздуху.
Брюс спешил к остановке, где покряхтывал кособокий икарус-гармошка. На тротуар выпали две ребристые палочки, соединенные короткой цепью. Брюс повернулся, подобрал палочки и засунул их обратно в специальный чехол, пришитый к куртке изнутри; рванул к остановке. Веревочная петля, удерживавшая палочки в чехле, оторвалась с одного конца, и Брюс на бегу придерживал палочки рукой. Заскочил на подножку, прошел из второго салона в первый, уселся у окна, задумчиво уставился в черноту за стеклом, усеянную красными и белыми огоньками. Мужчины добежали до остановки, когда двери уже начали закрываться, широкоспинный вцепился в створки задней двери и с усилием раздвинул их. Мужчины плюхнулись на задние сиденья во втором салоне, таком же полупустом, как и первый. Водитель бросил недовольный взгляд в зеркало заднего вида, нажал на газ. Огоньки за стеклом двинулись назад, расплываясь в тонкие ленточки.

**
Из деревянной лакированной коробки вырастал медный рупор в форме цветка колокольчика. Черный диск кружился по часовой стрелке, металлическая лапка, имевшая тонкое жало, едва касалась им диска, извлекая звуки музыки. Женский лиричный голосок тонко выводил: «Адьё майн кляйнер гардеофицир…»
Тренькнул три раза дверной звонок, Ольгерд Фрицланг отложил лупу, оправленную в бронзу, прикрыл куском серой ткани разложенные на столе рыжеватые цепочки с кулонами из прозрачных граненых камней. Накинул клетчатый пиджак поверх синей сорочки, глянул в большой овальное зеркало, расправил завернувшийся низ штанины, сбросил тапочки и сунул ступни в туфли-мокасины.
На лестничной клетке стояла высокая девушка в зеленом плаще, с белым шарфом, повязанном вокруг шеи, с черной лакированной сумочкой, зажатой подмышкой. Длинная вьющаяся прядь русых волос закрывала левую половину лица девушки; правый глаз зеленел, на высокой скуле поблескивали румяна с искорками, уголок тонких малиновых губ чуть поднимался в улыбке: «Ольгерд Адальбертович!..» Фрицланг вздохнул, приосанился, машинально подкрутил вверх седые усы. «Елена… прошу вас!» Кашлянув в кулак, совершил галантный жест рукой, приглашая девушку войти, и зажмурился, ощутив цветочно-карамельный аромат духов, когда Елена уверенно шагнула в коридор.
Диск граммофона давно перестал кружиться, но Фрицланг не стал вновь заводить пружину. Елена гляделась в большое овальное зеркало, а Фрицланг любовался Еленой. Девушка отвела с лица прядь волос, оценила, как горит в мочке уха красный камешек. Повернула голову вправо-влево. Сказала: «Вот эти я возьму, не снимая. И еще мне хотелось бы взглянуть на броши». Фрицланг церемонно склонил голову.
Часа через полтора, когда платок Фрицланга стал влажным от частых прикладываний к лысине, Елена выбрала овальную, серебристую с чернотой, брошь, покрытую цветочным орнаментом, и с хороводом зеленых камней в середине. Фрицланг кхэкнул и произнес, модулируя голос, как будто декламировал со сцены: «Не мое дело поучать вас, барышня, но… мне кажется, это украшение слишком тяжеловато для столь юной особы. Эта брошь была бы весьма к лицу зрелой даме, примадоне, светской львице… А девушкам в цвету подходит что-то легкое, игривое… дразнящее, так сказать, пылких романтичных кавалеров…» Елена произнесла в тон старику: «Ольгерд Адальбертович… Это для моей бабушки! Ей весьма по вкусу подобная роскошь». Фрицланг развел руками: «Воля ваша… Выразите вашей бабушке мое нижайшее почтение!» Елена отвернулась и прикрыла лицо прядью волос, чтобы скрыть улыбку. Едва сдержалась, чтоб не рассмеяться. Совладав с собой, раскрыла сумочку, достала бумажник из желтоватой змеиной кожи.
Проводив Елену до дверей, Фрицланг сказал: «У вас, барышня, хорошая деловая хватка. Вы, признаться, удивили меня своим умением торговаться. Браво!»
«Кто не считает деньги, у того их нет», – ответила Елена и стала спускаться по лестнице, на ходу завязывая ремешок на плаще. Кончик белого шарфа, перекинутого через плечо, подрагивал в такт шагам. Фрицланг вздохнул и мечтательно закатил глаза.

**
Ольгерд Фрицланг, поеживаясь, топтался у железной двери, ведущей в подвал. Во двор, пыхтя, потея и тяжело переваливаясь, зашел могучий бригадир сантехников Мих-Мих. Стеганная телогрейка на нем была распахнута, влажные рыжие усы обвисли. Мих-Мих тащил тяжелую брезентовую сумку. Фрицланг в знак приветствия приподнял шляпу. «Шибко извинтиляюсь, Ольгер Адаль… Адаль…  – Мих-Мих зазвенел ключами, выуживая большую их связку из кармана замусоленных и мокрых суконных штанов. – Вобщем, пардон меня, товарищ Фрицланг! На Пулеметчиках чистый мировой потоп, бабку с котами залило по самые гланды, коты орут, бабка гавкает, такой зоопарк, что мама не горюй!..» – Мих-Мих повернул длинный ключ в амбарном замке размером с тарелку, скрипнул засовом. Перебрав связку, нашел ключ поменьше и отпер им врезной замок. Распахнул дверь, нашарил тумблер. Зажглась лампа под толстым стеклянным колпаком. Фрицланг, подхватит с тротуара рыжий саквояжик и, согнувшись пополам, чтобы не стукнуться головой, стал спускаться вниз по лестнице. В подвале было тепло, и Фрицланг расстегнул демисезонное пальто и размотал шарф. Мих-Мих, настороженно щурясь, обшарил взглядом пустой двор, втиснулся в дверь боком и, закрыв дверь на массивный крючок, спустился вслед за Фрицлангом: «Направо поворачивайте, направо... туда, где свет…»
Просторное подвальное помещение было заставлено многоярусными стеллажами с большими аквариумами. В каждом аквариуме поднимался со дна столб пузырьков, каждый аквариум освещался тремя круглыми лампами. Извивались в аквариумах причудливые сизо-зеленые водоросли, мельтешили между водорослями мелкие рыбки и солидно покачивались, едва шевеля плавниками, рыбы покрупнее: красные, сиреневые, голубые и желтые, полосатые, однотонные и пятнистые. «Хозяйство, Михал-Михалыч, очень у вас богатое!» – заметил Фрицланг одобрительно. «Ну, дык же!..» – согласился польщенный Мих-Мих.
Пересчитав деньги, Мих-Мих выловил сачком золотистую толстобрюхую рыбку с полупрозрачными розоватыми плавниками, осторожно вытряхнул рыбку в литровую банку с водой, завинтил крышку, вручил банку Фрицлангу, спросил: «Содержать-то как, знаете?» Фрицланг ответил: «Дама, которой я презентую это волшебное создание, полагаю, знает…» Мих-Мих хохотнул и заговорщицки подмигнул Фрицлангу. И указал на один из аквариумов: «А тритонов не надо? У меня еще тритоны тута». Фрицланг взглянул на существ – пятнистых продолговатых рептилий с длинным плоскими хвостами, которые, застыв в воде, пучили на Фрицланга крохотные черные глазки, и ответил: «Тритонов не надо».

**
Над тахтой на стене – две теннисные ракетки, перекрещенные между собой. На противоположной стене – акустическая гитара с золотистой цветочной инкрустацией на темно-красной деке. На тумбочке, плавно пробираясь между зеркалом на ножке, вазочкой с сухими кленовыми листьями и ночником в форме головы африканского божка, выгибала спину и трепетала хвостом, пятнистая кошка. Елена смотрела на Чигана, сопящего лицом в подушку. На мочках ушей у Елены в свете ночника мерцали красные камешки. Елена стащила с Чигана одеяло, Чиган заворчал, потянул одеяло на себя. Елена села на подушку, скрестив голые ноги. Дотянулась до прикроватного столика, взяла веер, распахнула его – на шелковой ткани была нарисована птица на цветущей ветке, с краю веера – столбец иероглифов. Елена сложила веер и стала, посмеиваясь, тыкать его толстым концом в бок Чигану. Чиган, не открывая глаз, пробурчал: «Спать хочу…» Елена отбросила веер, уселась Чигану на поясницу и стала щекотать ему ребра. Чиган с громким возмущенным рыком выгнул спину, подбросив всадницу вверх. Резко перевернулся, и Елена, хохоча, слетела с тахты. Села на полу, откинула пряди волос с лица, надула губы, сказала притворно обиженным тоном: «Я бочок ушибла!..» – и ткнула указательным пальцем себе в бедро. Чиган улыбнулся, протянул к ней руки: «Ну, тогда или сюда. Я потру твой бочок».
 Чиган полусидел, уперев затылок в стенку, подсунув под лопатки подушку. Елена положила голову ему на живот, закрыла глаза, Чиган стал двумя пальцами перебирать волосы у нее на затылке. Спросил: «Твоя гитара? Ты играешь?» Елена, открывая глаз, ответила: «Моя бабушка играет».
Чиган, голый и босой, стоял посреди комнаты, держа в руках гитару. Перебирал струны, вертел колки. Сказал уважительно: «Хорошая вещь». Елена приподнялась на локте, откинула волосы назад, усмехнулась: «Хорошая? Да, это настоящий Гибсон, дурашка! Таких на весь наш город – штук пять…» Чиган, хмыкнув, пожал плечами. Прошелся по деке пятью пальцами, выбив скорую дробь. Тронул большим пальцем струны и пропел, нарочито модулируя голос на цыганский манер: «Знал я и бога, и черта. Был я и чёртом, и богом. Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором. Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором».
Чиган возвращался домой в сумерках. Сквозь холодный туман сочился бледно-желтоватый свет редких уличных фонарей. Чигана обогнал велосипедист и резко затормозил. Заднее колесо пошло юзом. Велосипедист выровнял велосипед и, привстав на педалях, поехал, разгоняясь, прямо на Чигана. Чиган в недоумении остановился. Отшагнул чуть в сторону и поднял колено, чтобы встретить велосипедиста распрямленной ногой. Велосипедист притормозил, когда стопа Чигана была в нескольких сантиметрах от руля. Чиган опустил ногу, взялся за руль одной рукой, другую, сжав в кулак, поднял к плечу: «Н-ну?!» Велосипедист казался ровесником Чигана, может, чуть помладше; он попытался вырвать руль, но Чиган сжал ладонь еще крепче. «У меня к тебе мужской разговор!..» – сказал велосипедист, заметно волнуясь. Чиган склонил голову чуть набок и поднял левую бровь. «Отвяжись от моей сестры, – продолжил велосипедист, нервно теребя рычажок звонка. – У нее был нормальный парень, они встречались... А тут ты явился, неизвестно кто такой и непонятно откуда… И все им испортил. Отвяжись от нее, я тебе приказываю!..» Чиган опустил кулак, шагнул назад, сунул большие пальцы за ремень и с усмешкой оглядел велосипедиста: «А ты кто такой, чтобы мне приказывать?» – «Я ее брат!» – «Ну, так ты ж ее брат, а не мой. Вот ей и приказывай. Если она потерпит…» Велосипедист выпучил глаза, раскрыл рот, но, не найдя, что ответить, стал открывать и закрывать рот, как будто ему не хватало воздуха. И, наконец, выдавил: «Ты ее не достоин! Ты хоть знаешь, кто мы? Если наши родители узнают, они и тебе и всем твоим родственникам такое устроят!..» Чиган похлопал велосипедиста по плечу: «Слышь ты, огрызок недоделанный… Догадываешься, почему я тебя еще не от****ил?.. Только Ленка и спасает тебя от тяжелый люлей. И ты хорошо понимаешь, что я не стану тебя калечить, раз ты ее брат… Знаешь, потому и ***ешь от наглости. Смелый ты – за сестровой юбкой прятаться… А велик у тебя что надо, клевый?.. Импортный, наверно, да?.. А ну-ка, дай сюда!» – Чиган одновременно дернул за руль и шлепнул велосипедиста ладонью по шее. Велосипедист вылетел из седла и грохнулся на асфальт. Чиган поднял велосипед, держа его за седло и за раму, поднял над головой и стукнул велосипедом по бетонному столбу – посыпались стеклышки фонаря и светоотражателей. Чиган швырнул велосипед на тротуар и несколько раз топнул по колесу ногой, вышибая спицы, сгибая обод колеса в восьмерку. Развернулся и процедил через плечо сидящему с ошалелым видом велосипедисту: «Хорошая была вещь».

**
Моросил холодный дождик. Промокший пожилой мужчина, тощий, но с выпирающим по растянутым свитером брюхом, с авоськой руках, где звякал пяток пустых бутылок из-под пива, зашел в двор-колодец, присел под жестяным навесом на деревянный ящик, выудил из кармана ворсистых штанов, покрытых белыми соляными разводами и темными маслянистыми пятнами, два пузырька: настойку Боярышник и одеколон Сирень, поставил пузырьки рядышком на ящик. Руки мужчины густо покрывали наколки, давно нанесенные узоры слились в сплошную синеву. Мужчина огляделся, заметил в другом углу двора пол-литровую банку. Прошелся через двор, вытряхнул из банки гнилую веточку, подставил банку под струйку воды из дождевой трубы, банка быстро наполнилась до половины, мужчина вернулся под навес. Поставил банку рядом с пузырьками. Свинтил пробку с Боярышника, вылил содержимое в банку с водой. Долго держал пузырек вниз горлышком, чтобы вытекло все, до последней капли. То же самое проделал с одеколоном Сирень. Жидкость в банке стала непрозрачной, белого цвета с едва зеленоватым оттенком. Мужчина выпил ее в несколько глотков, его покрытый щетиной кадык двигался  вверх-вниз. Допив, мужчина издал звук «б-р-р-р», тряхнул плечами, сморщился. Прижал шерстистый рукав ко рту, зажмурился. Через несколько секунд открыл глаза и, расслабляясь, стал прислушиваться к ощущениям в животе и в груди. Уложил банку поверх бутылок и, подцепив авоську кривыми грязно-желтыми пальцами с толстыми растрескавшимися ногтями, с довольным видом направился к двери в подвал.
В подвале – совершенная темень. Мужчина, касаясь правой рукой скользкой из-за влажной плесени стене, пробрался к лежанке на двух толстых горизонтальных трубах: на трубах лежал лист фанеры, примотанный к трубам проволокой, а сверху был уложен матрас, а на матрас набросано разнокалиберное тряпье. Мужчина нащупал вентиль и повесил на него авоську; кряхтя, вскарабкался на лежанку, расстегнул застежки-молнии на войлочных ботах и разместил обувь на одной из труб. Пошевелил пальцами голых ног, почесал ногтями правой ноги распухшую щиколотку левой. Пошарил рукой по стене, запустил пальцы в нишу, достал жестянку из-под рыбных консервов, заполненную окурками, нащупал окурок подлинее, размял и зажал в зубах. Отогнул угол матраса: между матрасом и фанерой был схоронен целлофановый пакетик с парой спичечных коробков. Чиркнул спичкой. Пока прикуривал, краем глаза заметил нечто, показавшееся ему странным, насторожился. Спичка погасла, мужчина прислушался. Часто капала вода. В несколько затяжек мужчина добил окурок. Зажег спичку и поднял ее повыше, всматриваясь в полутьму. Увидел на одной из вертикальных труб в центре подвала темный мешок. Спичка догорела и затухла у края желтого ногтя с трещиной посредине. Мужчина натянул боты и, не застегивая их, слез с лежанки и в полной темноте побрел к центру подвала. Вытянул руку, дотронулся до того, что показалось ему мешком. Зажег третью спичку, поднял ее повыше. Широко распахнул глаза, разинул беззубый рот и прикрыл его кулаком. Спотыкаясь в темноте об обломки ящиков, обрывки кабеля и кучи мокрой ветоши, поспешил к выходу из подвала. Боты по одному слетели с ног, мужчина босиком выскочил на улицу, прижался спиной к стене. Он тяжело дышал, давя ладонями на грудь. Во двор вошла высокая кособокая женщина, посмотрела на мужчину добрыми глазами с опухшими синеватыми веками, ласково улыбнулась: «Что, родной, похмель тебя замучил? – и вытянула из кармана стеганной телогрейки чекушку. – Сейчас подлечу тебя... – женщина, ковыляя на негнущихся ногах, направляется к подвальной двери. Мужчина хватает ее за локоть:
«Не ходи туда?»
«Чо-эт-та?»
«Там – жмур».
Женщина удивленно вскинула брови:
«А кто помер-то?»
«Ты, дура?! Почем я знаю, кто?.. Я-чо, рассматривал его? Увидел и тикать… до сих пор мотор колотит с непривычки».
 «Мусорям надо сообщить».
«Ты и правда, дура. Мусоря нас затаскают по кабинетам… жизни не дадут… Да еще и мокруху на нас же и повесят! Что ты, мусорей не знаешь?..» – мужчина вырвал из рук женщины чекушку, отодрал пробку, присосался к горлышку.
«Э-э-э, не разгоняйся!.. – женщина отобрала у мужчины чекушку, выхлебала остаток, глянула на босые ноги мужчины.
«А ты чего босиком? Не май месяц!»
«Боты потерял… там…» – и мотнул в сторону подвальной двери. Перетаптываясь босыми стопами на мокром асфальте, пожаловался: «Холодно».
«Я принесу...» – женщина достала из кармана фуфайки коробок спичек и свечной огарок, распахнула дверь, с двух попыток подпалила свечной фитиль и стала спускаться внутрь.
«Не ходи туда! – крикнул мужчина. – Ну и дура ж…»
Через несколько минут женщина с перекошенным лицом выбралась, кряхтя, из подвала. Мужчина встретил ее с издевательской ухмылкой: «Ну, что, курица, убедилась? Пошли отсюда! Я уже вроде как отдышался. Другое место надо искать, где покемарить. И обувку надо раздобыть, – мужчина торопливо порысил к арке, высокого поднимая колени. – Только не болтай никому. Про это…»

За деревянной стойкой, крашеной в синий цвет, высилась стена из пластиковых ящиков. Сквозь щели в ящиках мерцало синее, зеленое, коричневое и бесцветное стекло бутылок. Кривобокий грузчик в сером халате возился в проходе между ящиками, дребезжа стеклотарой. Полноватая женщина в синем халате и с серым пуховым платком на голове, повязанном как чалма, ловко гоняла пальцем костяшки на деревянных счетах, ощупывала горлышки бутылок, отвергая те, что со сколом, отсчитывала монеты, шлепая их на жестяное блюдце, закрепленное на стойке шурупом. Очередь, вытянув хвост на улицу, шаркала, покряхтывала, шуршала, чихала, сипела, посмеивалась. Сквозь этот шум приемщица стеклотары расслышала быстрый шепоток, который заставил ее навострить уши. Длинная кособокая женщина с опухшими глазами нависала над низенькой худышкой с рябым лицом: «…глаза вырваны, висят на каких-то жилках… лицо искромсано все, корка запеклась… брюхо проткнуто проволокой, толстенной такой… двумя концами проткнуто… эт-та… и концы проволоки сзади у него из хребта выходят и вокруг трубы накручены… и крысы уж до него добрались…»

Пять

Брюса хоронили в закрытом гробу. Коричневый гроб опускали двое крепышей, удерживая его на веревках. Суетливый старичок с морщинистым лицом и седыми волосами дрожащим голосом попросил: «Ребята, помогите им, чего вы стоите!» Туча и Чиган метнулись было к могиле, попытались ухватить за веревки, но кладбищенские рабочие зыркнули косо, раздраженно заворчали, отпихнули парней плечами. Умело опустив гроб, вытянули веревки из ямы и намотали их на локти. В яму полетели горсти песка, а затем рабочие взялись за лопаты. Плакса, одетая в серое полупальто в клеточку, с черной береткой на голове, прижалась к Чигану, уткнулась ему лбом в плечо и, вздрогнув, зарыдала. Светлые пряди волос сплелись с черными кудрями. Одну длинную прядь поднял ветерок и стал трепать ее перед лицом у Чигана. Чиган зажмурил глаза, принюхался к волосам Плаксы.
Шли к воротам по кривой тропинке между рядами свежих могил, заваленных еловыми ветками и цветами, а затем между старыми могилами, украшенных гранитными памятниками, огороженными чугунными заборчиками. Плакса льнула к Чигану, Чиган поглаживал Плаксу по плечу, по локтю. На лице Плаксы почти не было косметики, только губы были подкрашены бледно-розовой помадой, лицо было чистое, белое, блестящее от слез, веки припухли, глаза покраснели. Чиган положил ладонь на талию Плаксы, оглянулся, встретился взглядом с Тучей и переместил ладонь повыше.
Салон желтого автобуса с буквой Л между круглых фар заполнился на треть. Чиган и Плакса добрались до задних сидений. Туча двинул было за ними следом, но остановился, почесал лоб, и втиснулся на сиденье в середине салона. Обернулся: Плакса горбилась, закрыв лицо шарфом, а Чиган что-то нашептывал ей в ухо. Туча передернул плечами и отвернулся, стащил с головы кепку, смял ее в кулаке. Огляделся, ища Полину, девушка сидела у окна, натянув на голову капюшон. Через пару перекрестков, она поднялась, подошла к водителю, попросила выпустить ее. Ссутулившись, побрела по асфальтированной тропинке через лесопарк.
На кухне ресторана, арендованного для поминок, копошились две средних лет женщины в белых халатах и колпаках. Третья женщина, одетая в строгий черный костюм, деловым тоном отдавала распоряжения: «Вино в синий чайник, водку в белый, коньяк в желтый… не перепутайте». Женщины стали откупоривать бутылки, переливать алкоголь в чайники. Одна подняла повыше желтый чайник, на бочке которого красовался коричневый зверек, похожий на медвежонка, но с огромными круглыми ушами: «Лидь-Степан-на, коньяк, что ли, в этом подавать? У людей горе, а мы им чайник с Чебурашкой!»
«Тьфу ты!.. – женщина в костюме рубанула воздух ладонью. – Я ж тож не могу одна за всем углядеть! Тащи другую емкость...»
За поминальными столами, расставленными в форме буквы П, мужчины разливали вино женщинам, а себе водку из эмалированных чайников. Суетливый старичок, морщинистый и седовласый, налил коньяку в кофейную чашку и покрутил головой, как маленькая робкая птица: «Молодежи тоже плесните… по чуть-чуть… кагорчику… В такой день – можно. Партия и комсомол возражать не станут!»
Туча и Чиган проглотили вино залпом. Плакса едва пригубила. «Как?..» – тихо спросил Чиган, приблизив рот к уху Плаксы. Чиган скосил глаза на развитый не по годам бюст, обтянутый черной трикотажной кофтой с пуговицами в форме сосновых шишек. «Вкусно…» – кивнула Плакса и отправила в рот дольку яблока, допила вино. Глаза у Плаксы снова увлажнились. Чиган дотянулся до синего чайника, налил вина Плаксе, затем Туче и себе. Плакса разрумянилась. Оттянула толстый ворот кофты и стала обмахивать себе шею и лицо стопкой салфеток, как веером. Расстегнула кофту, распахнула ее. Под кофтой – зеленая туника с треугольным вырезом. Плакса склонилась вбок, дотянулась пальцем до голени, розовым ноготком почесала голень через темные чулки. Чиган уставился, не мигая, в вырез туники и сглотнул слюну. Плакса выпрямилась, Чиган отпрянул; и как ни в чем ни бывало захрустел соленым огурцом; не прожевав до конца, потянулся за чайником. Плакса сделала два глотка, притронулась пальцами к вискам, погрозила Чигану пальцем: «Хватит! У меня голова кружится…»
Туча и Чиган, пошептавшись, решили уйти, когда поминки были в разгаре. Чиган сжал ладонь Плаксы в кулаке; Плакса послушно, застегивая кофту на ходу, последовала из зала в гардеробную. «Баяна им только не хватает!..»  – проворчал Туча, надевая плащ. Напялил кепку и резко дернул ее за козырек. Плакса запуталась в рукавах, тихо рассмеялась: «Я что-то пьяненькая вся…» Чиган помог ей надеть полупальто: «Полегчало на душе от вина? Это хорошо…»  Плакса криво натянула беретку, попыталась запихнуть под нее пряди волос. Чиган потащил Плаксу за локоть от зеркала к выходу: «Ты и так здесь самая красивая». Туча распахнул стеклянную дверь, пропустил Чигана и Плаксу, они спустились по бетонным ступеням на мокрый асфальт.
Шли по парковой аллее; ветер шумно колыхал черные корявые ветви, гудел в проводах. Свернули на газон, остановились в темном уголке у забора. Чиган вжикнул молнией на куртке, распахнул ее, вытащил из-за пазухи бутылку водки: «Помянем по-человечески». Сорвал крышечку зубами, налил немного водки на носок своего правого ботинка. Туча и Плакс посмотрели недоуменно. Чиган пояснил: «Это для тех, кто в земле. Обычай такой…» – и протянул бутылку Плаксе, девушка помотала головой из стороны в сторону. Туча забрал у Чигана бутылку: «Разве у нас еще остались запасы?»
«Эту я в ресторане из подсобки стырил»,  –ответил Чиган.
«Когда успел?»
«Не зевал».
Туча, приложившись к горлышку, сделал два глотка, вернул бутылку Чигану. Чиган отхлебнул, поставил бутылку себе под ноги, достал белую пачку сигарет. Туча протянул руку, Чиган ухмыльнулся: «Что, на буржуинские сигарки шуршунов уже не хватает?»
«Не хватает», – спокойно согласился Туча и наклонился за бутылкой. Стал перемежать мелкие глотки с затяжками. Сказал, протягивая Чигану опустошенную на треть бутылку: «Все. Спать пойду. Устал».
«Да, ладно, куда ты, время еще детское… – Чиган старался произнести эту фразу расстроенным тоном, но Туча уловил радостные нотки. Перевел грустный взгляд на Плаксу: «Пока». Плакса приобняла Тучу за плечи, прижалась щекой к его щеке: «Пока…» Туча легонько погладил Плаксу по спине и отстранился.
«Ты не беспокойся!...» – сказал Чиган, пожимая руку Туче.
«Нет причин».
«Я девчонку провожу. Доставлю, как под конвоем».
«В этом не сомневаюсь», – Туча хмыкнул, нетвердым шагом направился через газон к аллее, стал удаляться по ней, держа руки в карманах плаща.
«Хороший он!..» – печально вздохнула Плакса, ее огромные синие глаза увлажнились, и на краю век засверкали капельки.
«Да… – кивнул Чиган.  –Я за него убить могу. И он за меня любому башню свернет».
«Только одинокий он какой-то... Я это чувствую».
«Нет, одинокий, это я! – Чиган придал лицу нарочито жалобное выражение и положил ладонь Плаксе на поясницу. – Чуешь?» – и  уткнулся носом Плаксе в ключицу.
Неторопливо брели по парку. Чиган правой рукой приобнимал Плаксу за талию. В левой он держал бутылку, небрежно, за горлышко. Плакса молчала, следила за острыми носками своих равномерно двигающихся полусапожек. Девушка сложила руки на груди и разрыдалась. Отпихнула Чигана локтем так сильно, что он едва устоял на ногах. Выронил бутылку, она упала на траву, из горлышка толчками полилась водка, и Чиган быстро бутылку поднял. Плакса остановилась, закрыла лицо ладонями, ссутулилась, ее плечи задрожали. Чиган почесал пятерней затылок, отхлебнул водки, протянул бутылку Плаксе: «Дернешь?» Плакса, не отводя ладоней от лица, нервно и быстро повертела головой вправо-влево, но тут же вытянула руку, схватила бутылку,  прикоснулась вытянутыми как для поцелуя губами к горлышку, едва смочила язык, поморщилась: «Ой!..» Второй глоток был больше, Плакса поперхнулась, закашлялась, вытерла тыльной стороной ладони губы, размазывая бледно-розовую помаду. «Не гони так!.. – Чиган похлопал Плаксу по спине, взял девушку за руку и повел  к скамейке со стертой краской.  «Ничего… ничего… щас станет легче… – сказал Чиган и стал гладить Плаксу по спине, ведя ладонь от лопаток до поясницы и обратно.
Чиган утянул Плаксу за дерево, прижал ее  спиной к стволу, расстегнул на ней пальто, задрал девушке тунику до живота, просунул пальцы под резинку трусиков. Плакса, напрягаясь изо всех сил, сжала бедра, но потом вздохнула и, обхватив Чигана за шею, вмиг расслабилась. Беретка упала с ее головы, длинные светлые волосы закрыли лицо. Чиган потянулся к пряжке своего ремня.
Чиган лбом доставал Плаксе до ключиц, он сунул нос в ложбинку между грудей и запыхтел. Плакса всхлипывала и качала головой в такт движениям Чигана. Она вцепилась одной рукой в его волосы, а другой в воротник куртки. Чиган сжимал ягодицы Плаксы, вдавливал в них пальцы, двигал бедра Плаксы на себя. Ему пришлось привстать на носки, чтобы проникнуть глубже.
Чиган сидел на спинке скамейки, а Плакса – рядом, склонив голову, не шевелясь. Свисающие волосы полностью закрывали ее лицо. Чиган поднялся, светя зажигалкой, разыскал возле дерева беретку, осторожно надел ее Плаксе на голову, поправил. Отвел прядь в сторону, заглянул в лицо Плаксе: «Эй, ты как?..» Глаза Плаксы были закрыты, лицо спокойным, казалось, она спала. Подняла веки, повернула голову к Чигану, молча посмотрела на него покрасневшими, но совершенно сухими глазами.
«Так, у тебя в первый раз, значит?» – спросил Чиган
«М-м-м!..» – Плакса отвернулась, прядь волос снова, как занавесь, закрыла ее лицо.
«И как?» – лицо Чигана приобрело крайне глупое выражение.
«Да, так…» – пожала плечами Плакса. Поежилась, застегнула на полупальто верхнюю пуговицу. Тело Плаксы остывало, и влажную от пота кожу начинало холодить. Чиган снял свою куртку и накинул ее Плаксе на плечи.
«У меня тоже в первый раз…»
«М-м-м?» – Плакса удивленно распахнула глаза.
«Не-ет… – протянул Чиган, – не вообще в первый раз, а с целкой в первый раз! Понимаешь?»
Чиган заглянул под скамейку, у ее ножки блестела бутылка, заполненная на треть. Чиган цапнул булылку за горлышко двумя пальцами, повернулся к Плаксе: «Холодно… Будешь?» Плакса посмотрела на бутылку брезгливо, помотала головой. Чиган выхлебал водку залпом и отбросил бутылку назад, через плечо. Бутылка с глухим звуком стукнулась о древесный ствол и, не разбившись, упала на жухлую траву. Чиган достал сплющенную пачку Космоса, извлек надорванную сигарету, выбросил ее, вынул целую, но мятую и изогнутую, осмотрел ее критически, распрямил: «Закуришь?» Плакса мотнула головой, но все же протянула руку за сигаретой. Чиган щелкнул зажигалкой, предупредил: «Волосы береги!» Плакса отвела прядь волос за ухо, но несколько длинных волосинок попали на язычок пламени и, нежно потрескивая, сгорели. Плакса потеребила подпаленные волосы. Чиган раздвинул пачку двумя пальцами, заглянул внутрь – пачка пуста – он смял ее в кулаке, отбросил. Подобрал с асфальта надорванную сигарету и, зажав прореху в бумаге пальцем, попытался прикурить. Плакса затянулась, закашлялась, скривила губы. Отдала сигарету Чигану: «Бери мою. Я больше не хочу… И правда, холодно! Домой хочу…»

**
Стая ворон с громким карканьем пересекла по диагонали неправильный четырехугольник белесого неба. На бледно-зеленой, местами желтеющей траве газонов белели островки выпавшего ночью, но подтаявшего к середине дня снега. Высокий, молодой дворник в лыжном костюме и кирзовых сапогах шкрябал деревянной лопатой по асфальту в углу двора, сгоняя густую бурую жижу к провалу в тротуаре.
Туча, одетый в серый плащ, с надвинутой на лоб черной кепкой, подпирал спиной шведскую стенку, грубо сваренную из металлических труб. В уголке рта Туча зажимал толстую сигару и попыхивал ею. Чиган, не вынимая сигареты изо рта, подскочил, повис на турнике, но вскоре отпустил перекладину, растер друг об друга замерзшие ладони, вытащил из карманов ярко-красной мотоциклетной куртки кожаные перчатки. Надев перчатки, снова повис на турнике. Подтягиваясь на руках, он выдыхал из ноздрей сигаретный дым, распрямляя руки, вдыхал его, втягивая щеки. Сигарета быстро истлела. Чиган выплюнул фильтр, выдохнул остатки дыма из легких и стал, ритмично пыхтя, поднимать выпрямленные ноги вверх, стуча по перекладине острыми носками замшевых полусапожек. Туча бросил на Чигана скептический взгляд, сдвинул козырек кепки еще ниже, выпустил огромный клуб дыма, который мгновенно развеял порыв холодного ветра. Сказал: «Я с тех пор, как Брюса… того… я ни одного из братцев-картофанцев на улице не видел. А раньше они постоянно там-сям мелькали…» Чиган подтянулся, выплюнул окурок, пустил изо рта струю дыма, повис на турнике: «И что? Соскучился?» Туча отошел от шведской стенки, присел на скамейку, уперев локти в колени и сцепив пальцы: «Нет… Но тебе не кажется это подозрительным? Как будто они прячутся…» Чиган подтянулся, повис: «Думаешь, это они?..» Туча пожал плечами: «Я рассматриваю варианты. Зуб-то они на Брюса имели… Как и на всех нас…»
«И что, они с Брюсом бы справились?»
«Почему нет? Они ребятки плотные. Если навалились все, да неожиданно…»
«Но отметелить, это одно дело… но чтобы вот так!..»
«А как они кошек убивали!»
«Одно дело кошек, а другое человека…»
«Ты вот, Чиган, человека можешь избить, если он крупно насолил тебе?»
«Запросто».
«А животное пнуть, которое тебе ничего плохого не сделало?»
«Нет, конечно. Я ж не псих!»
«Вот, видишь… А те, кто могли котов и собак мучить и убивать… просто так… ради удовольствия… как ты думаешь, что они могли с человеком сделать, который их обидел?
«Туча, ты – башка!»
«Я пока только рассуждаю. Может, Картофанцы и ни при чем».
«Ты думай, думай. А если нароешь чего… Если стопудово будешь знать, что это они… я тогда с каждого из Картофанцев лично шкуру сниму… живьем».
Хлопнула дверь, Леший, чьи губы были разбиты, покрыты коростой засохшей крови, правое ухо распухло розовым пельменем, а левая скула имела темно-синий цвет, выйдя на улицу, в нерешительности остановился, пойти ли на спортивную площадку или выйти со двора. Чиган, повиснув на левой руке, поманил Лешего правой. Леший, поправив вязаную шапочку с помпоном, двинулся к спортивной площадке. Чиган отпустил перекладину; стал кружиться вокруг Лешего, нанося удары кулаками по воздуху вблизи от головы и туловища Лешего. Леший оцепенел. Вытянув руки по швам, он неловко перетаптывался и робко улыбался, вздрагивая и жмурясь, если кулаки Чигана слегка задевали его. Чиган, закончив свою пляску, заржал, хлопнул Лешего по плечу ладонью, так что тот едва удержался на ногах: «Что ты стоишь, как статуй деревянный? Двигайся! Отвечай!.. Чего-то я забросил твое воспитание. Надо будет продолжить… Что с мордой?» Леший притронулся кончиками пальцев к распухшей губе: «Так… в учаге… немножко… того…» Чиган уселся на сиденье качелей: «Понятно… – и, оттолкнувшись от земли обеими ногами, стал раскачиваться. – Разобраться надо?»
«Нет», – Леший присел на сиденье соседней качели.
Туча аккуратно затушил о каблук сигару, выкуренную на треть, засунул окурок в желтый тюбик с наклейкой Cohiba, мотнул головой в сторону распахнутых ворот: «Не к нам ли делегаты?» Чиган притормозил ногами раскачивание качелей, прищурился, всматриваясь в дальний конец двора: «Не просто делегаты. Сам фюрер впереди ***чит…. На боевом коне!»
Пересекая газоны и дорожки, к спортивной площадке двигалась компания из десятка парней. Впереди, сунув руки в карманы и низко опустив подбородок, резво перебирал ногами низкорослый и тщедушный паренек с длинным носом и колючим взглядом. За ним, поводя плечами, вперевалку шагали парни гораздо крупнее вожака. У всех на головах краснели одинаковые лыжные шапки-гребешки, натянутые ниже бровей. Все поджимали губы и сурово щурились.
Чиган привстал с сиденья качелей и пожал протянутую руку: «Здорово, Паук! Гуляете?..»
«Ага, – ответил Паук и оглянулся на своих,  – прогуливаемся… Для здоровья!» Парни в красных шапочках дружно загоготали. Когда все перездоровались друг с другом, Леший протянул руку Пауку, но Паук даже не повернул головы, сказав: «А ты, малой, кыш отсюд! Здесь с-час толковище начнется… оно не для твоих лопухов…» Леший встал с качелей и сделал было шаг в сторону, но Чиган резко выбросил руку, ухватил Лешего за рукав куртки и дернул назад: «Стоять!» Чиган направил на Паука отяжелевший взгляд: «Ты, это, знаешь, что… Ты там у себя на Космосе командуй, командир. А не здесь, лан-на-а!..» Последняя фраза прозвучала угрожающе. Паук, стряхнув с лица маску суровости, как ни в чем ни бывало, заухмылялся и легко, одним движением, вскочил на высокое деревянное гимнастическое бревно, уселся на нем верхом, поболтал ногами. Поглядел с хитрецой на Чигана,  затем на Тучу и снова на Чигана. Спросил, обводя взглядом двор: «Ну и кто теперь у вас тут за основного?» Чиган, пожав плечами, хмыкнул: «Мы тут все – основные. Фрича, это не Космос. Мы тут на паханов и шестерок не делимся». Парни, пришедшие с Пауком, переглянувшись, недовольно забурчали. Они не могли решить, относится ли к ним слово шестерки. Паук поднял руку с раскрытой ладонью и бурчание тут же прекратилось. «Лан-на. Не важно, кто на Фриче рулит. Я не о том… – Паук вмиг принял серьезный вид, с прищуром посмотрел в глаза Туче, а затем в глаза Чигану: «Я вас всех уважаю! – и замолчал, как бы ожидая ответной реплики, затем повторил. – Я вас дико уважаю, брачки! И дело ваше уважаю… Точнее, – Паук поднял указательный палец вверх, – наше дело, общее… Мы ведь вместе, да? Капусту мы вместе рубим, да? Или нет?» Чиган посмотрел на Тучу, прося подсказки, Туча пожал плечами и кивнул. Чиган, помедлив, тоже кивнул. «Ну, вот… – с удовлетворенным видом продолжил Паук, каждое слово произнося весомо. – Наше дело… с тех пор, как Рубль…» Чиган резко прервал Паука, ткнув в его сторону указательным пальцем: «А что ты знаешь про Рубля?!» Паук ощерился: «Про Рубля я знаю все! Ну, почти все…» Чиган с недоброй ухмылкой развел руками и протянул: «Ну, ни фига се! Мы и то про Рубля сейчас ничего не знаем… Ну, почти ничего… А ты – знаешь ну почти все?!» Паук, подражая жесту и интонации Чигана, развел руки в стороны: «А мне китайская разведка доносит… – и тут же показал Чигану раскрытую ладонь, набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: – Дело наше общее затухло. Вам, не знаю, может и приятно нищебродить… или, может, вы мечтаете на завод пойти, вкалывать там за три копья?.. А мы – нет…» Чиган придал лицу глуповатое выражение: «Так и крутитесь, если деловары такие! Мы-то при чем?.. Мы вам, что, мешаем? Или помочь чем можем?.. – Чиган поглядел на всех пришедших с Пауков парней округлившимися удивленными глазами, парни невнятно загудели, стали перетаптываться с ноги на ногу и тут же замолкли, стоило Пауку поднять ладонь.  – А если ты про пузыри эти левые, – продолжил Чиган, обращаясь к Пауку, – то мы без понятия, где их Рубль доставал. Кто их ему подгонял – не знаем…» Взгляд Паука стал злее, он стукнул кулачком по бревну, на котором сидел, и резко бросил: «Знаете!» И тут же обмяк, успокоился, сделался на вид добродушным, сдвинул шапку на затылок: «Ну, а если и вправду не знаете, то какой с вас спрос… Я и сам могу разузнать, где, что, у кого и почем…»
«Китайская разведка донесет?» – ехидно спросил Чиган.
«Она самая… – невозмутимо кивнул Паук. – Ну, а если даже не узнаю, свои ходы-выходы найду. Я ведь не тупее Рубля… Но!»
«Чего но?» – спросил Чиган.
Паук вмиг посуровел и стал чеканить каждое слово, в его голосе зазвенел метал: «Если левое бухло через меня потечет, то и на Фриче толкать его мои шкеты будут!..» – Паук по-отечески глянул на своих шкетов, и те довольно заурчали.
«О-го!.. – улыбка слетела с лица Чигана, его лицо окаменело, он смотрел на Паука исподлобья, сжав губы. – Много на себя хочешь взять, смотри, пупок развяжется».
«Ты, брачка, за меня будь спок!  – Паук надвинул шапку на брови, встал на бревно во весь рост, качнулся направо-налево, но, вытянув руки в стороны, сохранил равновесие. – Я свое сказал. А вы теперь думайте… – Паук поднял ногу, медленно вытянул ее пяткой вперед, на уровень своего лба, подержал в напряженном состоянии несколько секунд, затем, сохраняя баланс, перевел ногу вбок, на уровень своих плеч, неторопливо вернул ступню на бревно. – Но, ладно, я добрый!.. Если захотите и дальше жировать на этом деле, я не против… Но только со мной… и через меня… И не хрен на меня так злобно зыркать! Я ничего у вас не отжимаю, хабар из пасти не рву. Все чисто по-деловарски. Все будет по-справедливости… Как толкали пузыри, так и будете их толкать. Но для меня! За свою долю. И не плохую... Потому, что я вас уважаю!» – Паук спрыгнул с бревна, развернулся, махнул своим спутникам рукой, и те послушно двинулись за ним следом.
«Ну, спасибо!» – едко бросил Чиган вдогонку.
«На здоровье, – не оборачиваясь, ответил Паук. – А если слишком гордые, так идите на завод ебашить… Там всегда таких ждут… лбов здоровенных».   
Чиган, Туча и Леший смотрели вслед удаляющейся компании. Красные лыжные шапочки маячили на сером фоне. Компания вышла через арку с распахнутыми створками ржавых ворот. Дворник, пошкрябав лопатой в одной стороне двора, отправился шкрябать в другую. Без особого интереса, но с легкой иронией он иногда поглядывал на троих парней у спортивной площадки. Дверь в полуподвал открылась, на улицу вышла полная молодая женщина в телогрейке и в косо сидящей беретке, из-под которой выбивались прядки каштановых волос. Дворник кивнул женщине. Она кивнула в ответ и, сжимая в руках древко черной метлы, пристроилась неподалеку от мужчины и стала чиркать прутьями метлы по мокрому и грязному асфальту.
«Почуял слабину, паученыш…»  – процедил Чиган сквозь зубы и уставился на острые носки своих замшевых полусапожек. На носках светлая замша от влаги потемнела.
«Никогда он мне не нравился… – сказал Туча. – Ну, чисто фюрер!»
«И что мы теперь будем делать?  – спросил Чиган. – Без Рубля… без Мамонта… без Брюса… – Чиган мотнул головой в сторону ничего не понимающего Лешего. – Вот, из таких зеленых, непроверенных кодлу новую собирать? – Чиган сердито сплюнул. – Так, Леший… ты оценил номер на бревне?.. Видел, что этот клоун ногами своими умеет вытворять? Ну, тогда залезай на бревно и тренируйся! Да, стой ты… куда… – Чиган хохотнул, – я ж, это… пошутил…»
«Не знаю, не знаю, что делать…» – Туча пожал плечами, достал желтый тюбик, вытряхнул из него на ладонь сигарный окурок, крутанул колесико бензиновой зажигалки, прикурил. – Не знаю...» – и выпустил клуб дыма. И добавил грустно: «Вообще… уеду я, наверно, отсюда… – Туча посмотрел по сторонам, – подальше от всей этой серятины промозглой… К отцу поеду… Давно зовет…»
«Ну-ну…»–  Чиган опустил голову и сплюнул на жухлую сырую траву точно между полусапожек.

**
Туча тащил, закинув за плечо, спортивную сумку-банан. Чиган шел рядом и всматривался в лица прохожих. Туча остановился, перевел дух, отдал сумку Лешему, они двинулись дальше по улице, погружающейся в сумерки. Чиган обратился к мужчине лет тридцати: «Модные кроссы не нужны? На липучках. Задешево!»
«Что за кроссы? – заинтересовался мужчина. – Покажи-к!»
«Зайдем вон туда… – Чиган мотнул головой в сторону подворотни. – Чтоб на улице не отсвечивать».
Мужчина с опаской посмотрел на темный квадрат подворотни, обвел троицу настороженным взглядом:
«Не-е, здесь показывайте...»
«Да, покажем, покажем!»  – с досадой сказал Туча и махнул рукой Лешему, забрал у него сумку. Огляделся по сторонам, прохожих было полным полно, но каждый был занят своими думами. Туча плюхнул сумку на тротуар поближе к стене дома, прожужжал застежкой-молнией, приоткрыл сумку. «Ну-у… – Чиган ткнул пальцем в синие и зеленые кроссовки, которые плотно прижатые к друг другу, как куски рыбы в банке, наполняли сумку доверху. Мужчины осмотрел обувь скептически, поводил головой туда-сюда, изрек: «Не-а… Цвет какой-то…» Чиган нагнулся, вытащил из сумки пару кроссовок, пошлепал их подошвами друг об друга: «Чего цвет, чего цвет? Нормальный цвет! Сейчас темновато, а на солнце будет нормальный цвет. На липучках кроссы!..» Мужчина поморщил нос: «Да и сезон как бы прошел… Ну и почем эти шузы?»
«По тридцать».
«Заломил!»
«Двадцать пять».
«Да я и за двадцать не возьму»
«За двадцать никто и не продаст»
«Да мне и даром не надо»
«Не надо, так не надо. Что зря зубы тереть…»
Мужчина взял одну кроссовку в руки, осмотрел ее: «Так это ж не импортные! Это ж наши, рекордовские! То-то и видно, что страшноватые такие…» Чиган выхватил у него из рук кроссовку, стукнул основанием кулака в подошву: «Дядя! Ну, конечно, наши, отечественные! А какой бы дебил адидасовские за такую цену продавал бы?!»
Мужчина занудливо протянул: «Пятнадцать могу дать…» Чиган округлил глаза, сделал губами звук «пф-ф-ф-ф», швырнул кроссовку в сумку, резко вжикнул застежкой, упер кулаки в бока: «Пятнадцать, дядя, это цена прощай-молодости». Туча заметил, что некоторые прохожие стали оборачиваться на их компанию, положил Чигану ладонь на плечо, сказал тихо: «Давай, отдадим за пятнадцать, для затравки». Чиган расстегивает сумку и с торжественным видом протягивает мужчине пару кроссовок. Мужчина прикладывает подошвы кроссовок к подошвам своих ботинок. Вынимает из бумажника три синеватые купюры. Чиган берет сумку и перекидывает себе через плечо, идет шумно сопя: «Ладно, если первый покупатель мужик, то это к хорошему навару. Примета такая...»
Они петляли по улицам и переулкам, по очереди таща сумку. Чиган начал ворчать: «Мы так не продадим ни фига! Уже три часа ходим, а только одну пару толкнули. На Фриче водяра только так улетала, за это время у нас бы уже полные карманы были шуршунов».
«Ну, так-то водка…» – вздохнул Туча.
«А это – кроссы! На липучках! Мода!»
«Так и кроссовки не Пума и не Адидас. Советское барахло, да еще и бракованное!»
«Бракованное?..» – спросил Леший удивленно, принимая сумку из рук Тучи.
«Ну-дык… – ответил Чиган, осклабясь. – Мы ж эти шузы с фабрики с****или. Бракованные, их же в утиль сдают, они в контейнерах на заднем дворе лежат… Но чего добру зря пропадать, вот мы с Тучей их и оприходовали, гы-ы!..» Чиган обратил внимание на трех парней лет двадцати пяти, которые лениво прохаживались по противоположной стороне улицы, перебежал дорогу перед носом у желтого трамвая, разговорился, жестикулируя с парнями, помахал рукой Туче и Лешему, подзывая их.
В подъезде тускло светила одна лампочка, заляпанная побелкой. Раскрытая сумка с кроссовками лежала у стены. Парень с лицом в круглых мелких шрамах от заживших фурункулов, поджав губы, вертел в руках зеленую кроссовку. Посмотрел исподлобья на Чигана, который стоял у стены, согнув правую ногу, разместив пятку в углублении на месте выпавшей кафельной плитки. Парень спросил: «А чего липучки разной длинны?» Чиган пожал плечами: «Фасон такой». Парень ухмыльнулся недобро, сверкнув золотыми зубами: «Фасон?.. Слыш-те?.. Говорит, фасон такой…» – и повернулся к своим товарищам. Один из них, упитанный, с тонкими усиками-стрелками на красноватом лице, переместился от стены к двери и прижался к ней спиной; надвинул кепку на брови, сложил руки на груди и стал зыркать из-под козырька то на Тучу, то на Чигана, то на Лешего. Другой, мосластый, длинный, с крючковатым носом взял вторую кроссовку, помял ее, повертел: «А чего липучки не держатся ни фига?» Туча кашлянул в кулак, поправил очки. Чиган почесал подбородок, устремил взгляд в потолок: «Это поначалу всегда так. Потом разработаются…» Мосластый вскинул одну бровь: «Разработаются?» Стоявший у двери ткнул пальцем в направлении Чигана: «Ты, что,  за чангалов нас хуторских держишь, которые никогда цивильных шузей не видали?!» Золотозубый швырнул кроссовку в лицо Чигану, Чиган увернулся. Золотозубый извлек из-за пазухи молоточек с отпиленной до половины рукояткой и, пошлепывая им по ладони, медленно двинулся вперед, раздувая ноздри. Чиган, Туча и Леший стали отступать вглубь подъезда, к металлической коробке лифта. Мосластый сунул руку в карман и вытянул из него тяжелую связку ключей на толстой цепочке; отстегнул цепочку от ремня, намотал ее конец на кулак, звеня ключами. Краснолицый сдвинул кепку на затылок, шмыгнул носом, подтер пальцем под ноздрями, вытащил из кармана куртки канализационный вентиль, обмотанный с одной стороны изолентой, всунул пальцы в кольца, сжал кулак, легонько стукнул вентилем по стене, – на голубом квадрате плитки появилась косая трещина, – но остался на месте, подпирать тяжелой спиной дверь.
Туча, Леший и Чиган отступали, пока не уперлись в металлический короб лифта, короб загрохотал. Чиган сунул руку в карман, выудил Вальтер, большим пальцем поднял язычок предохранителя. Прижал пистолет к бедру, направив ствол в живот мосластому. Тот вскинул брови, сказал весело: «Ты нас зажигалочкой этой кошмарить решил? Слыш-те, этот комик нас зажигалкой пугает!» Но его товарищи не улыбнулись, с серьезным видом они глядели на пистолет.
«Ага, –  Чиган поднял руку, нацелив ствол парню в переносицу. – Доставай сигаретку, дам прикурить».
Парень, не мигая, смотрел в черный глазок ствола. Чиган перевел ствол на лицо мосластого, тот несколько раз быстро моргнул и выставил перед своим лицом пустую левую ладонь. В правой опущенной руке болталась связка ключей. «На пол кидай!» – приказал Чиган и ключи грохнулись на каменный пол. – Все железки на пол. И сами тоже, мордами вниз». Когда парни улеглись, Чиган, не опуская руки с пистолетом, сказал: «Леший, хватай сумку. Туча, открой дверь». Леший первым вышел на улицу, за ним Туча, он придержал дверь для Чигана. Чиган сунул руку с Вальтером в карман. Ствол, направленный вперед, выпирал под тканью джинсов-бананов. Чиган, пятясь, вышел на крыльцо последним.
 «Я тебя, хрен копченый, запомнил, – донесся голос из подъезда, – накажу как-нибудь… при случае».
«Заебешься пыль глотать!» – Чиган захлопнул дверь и, развернувшись, спрыгнул со ступенек на тротуар.

Поплутав по улицам, они вышли к парку и присели на скамью. Чиган протянул одну купюру Туче и одну Лешему: «Держи долю, брачка. Поздравляю с первым нетрудовым доходом!.. До чего мы докатились, а, Туч? Советские голимые шузы толкаем... Да и то как-то безфартово». Туча похлопал себя по карманам плаща, нащупал сигаретную пачку: «А ты этот пистолет всегда с собой таскаешь?..»
«Конечно», – ответил Чиган.
«Тогда ты больной на голову. Спалишься как-нибудь…»
«А, что, мне, такой классный ствол в подвале зарыть? Имею вещь, надо пользоваться. Видел, как четко сработало?»
«Видел… видел… У тебя он, между прочим, до сих пор на взводе. Ты хоть на предохранитель поставь».
«Ой, точно!»  – Чиган сунул руку в карман, не вынимая пистолета из кармана, передвинул рычажок предохранителя вниз.
Напротив, за клумбой, на такую же скамейку присели двое пожилых мужчин с опухшими, синеватыми лицами. Чиган поднялся, подхватил сумку, пересек газон. Приблизившись к мужчинам, сказал: «Здорово, отцы!» Мужчины посмотрели на Чигана настороженно. Он плюхнул у их ног сумку, расстегнул молнию: «Это от нас вам подарок. Обувка. Молодежная».

Шесть
Туча дожидался Худойбердыева на перекрестке, в пальцах Туча с угрюмым выражением лица вертел Кубик Рубика. Из-за угла вывернул Худойбердыев, бодрым шагом направился к Туче и, прежде, чем протянуть руку, отсалютовал по-военному, приложив напряженную ладонь в козырьку черной кепки. Сказал: «А я эту штуку никак не могу научиться собирать». Туча сунул игрушку в карман плаща: «Есть специальные формулы, я могу объяснить».
Туча и Худойбердыев подошли к дверям из непрозрачного голубого пластика. Над дверьми мелкими огоньками сияла вывеска: Кафе-мороженое ПИНГВИН. Во всё витринное стекло – рисунок: мерцающая льдина на синей воде, на льдине – стайка пингвинов, на заднем плане – сверкающий, как самоцвет, голубоватый граненый айсберг.  Худойбердыев взялся за длинную хромированную ручку и поставил ногу на ступеньку из искусственного мрамора, окаймленную лентой из нержавеющей стали. Дверь резко распахнулась наружу, Худойбердыев едва успел отпрянуть. Туча отступил в сторону, пропуская компанию девушек, веселых, нахальных, самоуверенных, довольных жизнью. Девушки, как газели, запрыгали через лужу, крепконогие, розовощекие, искроглазые. «Хм-м…» – Худойбердыев проводил компанию критическим взглядом, придержал самозакрывающуюся дверь и жестом пригласил Тучу войти внутрь. Очередь была небольшой, человек пять. Худойбердыев снял кепку, сунул ее в карман плаща, оглядел зал кафе, высматривая свободные места. За стойкой орудовали две женщины в сине-белых костюмах и кружевных колпачках. Одна накладывала мороженое в креманки, поливала белые шарики розовым и желтым сиропами, другая управлялась с кофейной машиной, выпускающей с шипением пар. Пирожные под стеклом кудрявились кремовыми завитками. Конусовидные колбы с краниками на узких концах содержали разноцветные жидкости. Женщина сняла крышку с одной из опустевших колб, перелила в нее красную непрозрачную жидкость из банки с этикеткой Сок томатный.
«Что возьмешь? Угощаю!» – сказал Худойбердыев, когда они приблизились к кассовому аппарату.
«У меня есть деньги», – ответил Туча и достал из внутреннего кармана плаща блестящее кожаное портмоне вишневого цвета. Худойбердыев покосился на роскошное портмоне Тучи и достал свой потертый сероватый кошелек из кожзаменителя. Они расплатились поочередно. Худойбердыев взял кофе со сливками и мороженое с клюквенным сиропом. Туча – черный кофе и шоколадный эклер. Они поставили чашки и тарелки на столик в углу. Повесили плащи на рогатую вешалку. Расстегнули пуговицы на пиджаках и уселись напротив друг друга. Худойбердыев ослабил узел на синем галстуке, Туча расстегнул вторую пуговицу на рубашке в мелкую черно-белую полоску. В стену кафе были вмонтированы плоские светильника из стекла медового цвета, и поэтому салфетки, скатерти, куски рафинада, шарики мороженого и лица посетителей имели желтоватый оттенок.
«А у меня в твои годы с деньгами было не густо»,  – сказал Худойбердыев и кинул в кофе прямоугольный кусочек сахара.
«Я учусь в вечерке. И работаю. На обувной фабрике». – Туча наблюдал за вертящейся коричневой пенкой в своей чашке, затем подцепил невесомую пенку ложечкой и отправил ее в рот.
«Нравится?»
«Кофе? Нравится!»
«Нет, я про учебу и работу…» –  усмехнулся Худойбердыев и вдавил ложку в шарик мороженого. Клюквенный сироп размазался по белой массе
«Учиться нравится. А работать не очень. То есть, не работать вообще, а на фабрике».
«Чего так?»
«Конвейер – не мое место»
«Надоело?»
«Не то слово! Стельки и каблуки через ночь снятся».
«А ты определился уже со стезей? Жизненную цель поставил?»
«В море хотел бы ходить. – Туча передернул плечами. – Но медкомиссию вряд ли пройду… из-за зрения… Хотя доктор говорит, что надежда есть. Вопрос времени. Но, может, когда вылечу, уже поздно мне будет в мореходку...»
«Ты в математике, знаю, силен».
«Математика и моряку не повредит».
«В науку, может?»
«Посмотрю…» – ответил Туча уклончиво.
«А в органах правопорядка служить нет желания?»
«Даже мысль такая в голову не приходила».
«Нам башковитые ребята нужны. А если ты думаешь, что это… как говорят в определенной среде, в падлу… то, пойми… это все дурное влияние блатной псевдоромантики!.. Но это ничего, у нас, в уголовном розыске и вообще в милиции полным полно сотрудников из шпанят. Я и сам в колонию чуть было не угодил… расскажу как-нибудь потом…–  Худойбердыев заулыбался, поднял взгляд к потолку, как будто вспоминая что-то увлекательное. – Но мы перебесились по молодости, а потом взялись за ум. Честно служим стране, защищаем граждан. Главное, не сделать рокового шага, не совершить непоправимое… А время сейчас начинается интересное! Особенно для смелых, толковых, инициативных. Большие перемены в стране грядут! Наша партия, да, бывало… совершала ошибки. Но ведь партия всегда умела свои ошибки признавать! Не так ли?.. А потребность в реформах зрела давно. И теперь наша советская страна получит новый импульс для развития…»
«Вы, что ли, об этом хотели со мной поговорить?..» – Туча еле сдержал зевоту.
«Не только… Произошло трагическое событие, касающееся тебя лично. Да и меня… если уж я вас курировал…»
«Так вы, значит, наш куратор?.. – Туча грустно усмехнулся. – А меня уже вызывали по этому поводу в му… ну, вобщем, куда-надо…»
«И еще вызовут. И не раз. Но я сейчас не как сотрудник эмвэдэ с тобой говорю... А как друг».
Туча хмыкнул и отвел взгляд.
«Ну, ладно, не стану к тебе в друзья набиваться, если не хочешь. Как старший товарищ. Товарищ, это слово больше подходит?»
«Сойдет… – Туча вздохнул, отложил ложечку. – Я честно говоря не понимаю, чего Брюс… то есть, Витя… в такую даль, аж до Кукушки потащился. Да еще и на ночь глядя. Друзей у него там нет. Девчонка его совсем рядом с ним живет, а он не из таких, как Чиган, у которого в каждом районе по девке… Но это вряд ли кукушкинские сделали?»
«Почему так думаешь?»
«Ну, местных ведь первыми начинают трясти… если что. Разве не так?»
Худойбердыев кивнул: «Так-так… Ну, а здесь… или в ближайших районах у него были с кем-нибудь конфликты?» Туча задумался, продолжил: «Всякое бывало… но… Шкеты могли, конечно, избить, покалечить даже. Ну… даже ножом чиркнуть могли… Но чтоб вот так… – Туча с горестным выражением на лице покачал головой. – Нет, я даже представить не могу, кто такое сделал… Хотя!..» – Туча сжал кулак и уставился в одну точку – на бликующий бочок фарфоровой салфеточницы. «Что?!» – Худойбердыев подался вперед.
«Да так, ничего… – Туча махнул ладонью, – глупости…»
«Даже если тебе что-то кажется глупостью или мелочью, не скрывай, – Худойбердыев сжал предплечье Тучи,  – это может оказаться ниточкой, за которую потянем, и весь клубок распутается».
«Ну-у… вряд ли… Но я вас тоже кое о ком спросить хочу. О Мамонте. О Сергее Подбородкове, то есть. Что с ним? И что с его мелкими?»
Худойбердыев молчал долго, уставившись в край столешницы.
«Игоря и Светлану отдадут в специальные детские дома, для больных детей. Да, к сожалению, в разные. Но когда их вылечат, они смогут встретиться. А Сергей, увы… скорей всего он тоже нуждается во внимании медиков. Но в другом спецзаведении… – Худойбердые сжал кулак, занес его над столом, но опустил на столешницу мягко. – Сергей Подбородков –  крайне опасный для общества элемент. Он за здорово живешь зарезал двух человек и, возможно, сжег собственных родителей… какими бы они ни были… У него тяжелая форма психопатии, хронический алкоголизм, судя по всему, врожденный… токсикомания и…» 
«Вы разве доктор?»
«Извини, – Худойбердыев раскрыл ладонь перед собой, – конечно, я не врач, не мне решать. Печально все это… Но друга своего Подбородкова ты, скорей всего, никогда больше не увидишь».
Туча пошарил в кармане брюк, извлек монету в один рубль. Поставил ее между салфеточницей и своей чашкой на ребро, крутанул. Монета завертелась, Худойбердыев и Туча молча следили за блестящим шариком. Когда инерция вращения монеты стала угасать, Туча накрыл шарик рукой и закрутил монету вновь. Худойбердыев тут же прихлопнул шарик ладонью, подбросил монету с ногтя, проследил, как она вспорхнула, поймал, шлепнул на тыльную сторону ладони, развел руки, растопырил пальцы, показывая, что монеты у него в руках нет. Вытянул из салфеточницы сложенную вчетверо салфетку, развернул ее. Монета звякнула, упав на блюдце.
«Фокус-покус… – сказал Худойбердыев. – Слышь, Володя… тебе точно к нам бы надо, а… Ты все-таки подумай…»
«Ага, – сказал Туча с иронией,  – уже…»