Яблоко юности 23

Десять
Леший пересекал пустырь, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на доски с торчащими гвоздями или не запнуться о погнутые железки, куски бетонных плит. Ветер пронизывал насквозь, и Леший натянул капюшон болоньевой куртки поверх шерстяной шапки. Почувствовал резкую боль в ухе, как будто ударили кулаком, испуганно оглянулся, но никого рядом не увидел. Метрах в тридцати от него, у деревянных контейнеров, сваленных в кучу, маячили три фигуры. Одна из фигур дернулась, в воздухе мелькнула гнутая железка, просвистела, крутясь как бумеранг, попала в старую покрышку, отпружинила. Все три фигуры поочередно согнулись, распрямились, дернулись, три округлых предмета мелькнули в воздухе, Лешему удалось увернуться от каждого из них, один камень и две крупные гайки ударили о грунт, поднимая коричневую пыль. Три фигуры приближались. Леший узнал братьев Картофанец, они нагибались на ходу, подбирая с земли камни, болты, металлические обрезки. Леший развернулся и порысил, петляя между кучками мусора, в сторону дыры в бетонном заборе. Ощутил удар в левую лопатку, справа просвистела железяка, звякнула о бетонную плиту. Леши юркнул в дыру, разорвав ткань на рукаве и капюшоне, и понесся по тропе вдоль забора. До угла забора оставалось еще метров сто, когда сразу два предмета попали в Лешего, в затылок и в поясницу. Курта и свитер под ней смягчили удары, но боль была ощутима. Леший повернулся, Картофанцы приближались, они шли гуськом, держа в согнутых левых руках, на предплечьях по нескольку железок и камней. Леший, приподнявшись на носочки, побежал спиной вперед. Картофанцы метали в него предметы, а Леший наблюдал за их полетом, и если видел, что летит мимо, то продолжал спокойно бежать, а если предмет летел в него, то он без труда уворачивался. Картофанцы взвыли, прибавили скорость, но Леший уже достиг угла, свернул за него, перемахнул через две параллельно и вплотную уложенных трубы теплотрассы, покрытых серо-черным рубероидом, запрыгал через ряды рельсов, согнувшись, пролез под вагоном длинного состава, протиснулся через щель между стеной кирпичного дома и деревянным сараем, разрывая болонью на спине и груди, шмыгнул в одну из черных дверей, пробежал мимо рядов зеленых почтовых ящиков, и выскочил из парадной на оживленную улицу. 

**
Туча и Борис Анатольевич сидели напротив друг друга за круглым обеденным столом, покрытом клетчатой желто-оранжевой клеенкой. Борис Анатольевич совершал медленные вращательные движения ложкой в чашке и задумчиво следил за кружением стайки чаинок. У правой руки Бориса Анатольевича лежала сложенная вдвое газета, был виден фрагмент заголовка – …оптимизм созидателей… – на газете лежали очки, линзы увеличивали чей-то мясистый нос. Туча откинулся на спинку стула, сложил руки на груди, опустил подбородок. Борис Анатольевич длинно и шумно выдохнул, звякнул ложечкой о блюдце, посмотрел на газету, перевел взгляд на Тучу, вздохнул еще раз.
«Ситуация, Владимир, такова… Придется тебе в одиночку ухаживать за матерью. Ее выписывают, отправляют домой… Потому что… ну, скажем так… начался последний этап ее жизни… Это лишь вопрос времени. Предполагаю, что недолгого… Она уходит от нас... Твоя задача, сделать так, чтобы она ушла хорошо, достойно… Ты понимаешь меня? – Туча кивнул, Борис Анатольевич продолжил. – Следует обеспечить ей комфорт, так сказать… по возможности… У меня, как ты понимаешь, ответственная служба... – Борис Анатольевич прокашлялся в кулак. –Сашеньку я отправлю пока жить к своей тетке в деревню под Новгородом. Чтоб не травмировать девочке психику… А ты запасайся терпением. Я понимаю, что у тебя учеба и работа, но иного выхода у нас нет. Все, что понадобится по матчасти, я обеспечу… Я договорился с одной пенсионеркой… она моя бывшая подчиненная, аккуратная, обязательная женщина… она будет приходить три раза в неделю, мыть полы, посуду ну и…  что там нужно… гигиена, то се… Ты слушаешь меня? Ты понимаешь, о чем я говорю?!»
Борис Анатольевич платком прошелся по лысине, бросил платок рядом с газетой, поправил съезжающие с плеч подтяжки. Туча, не мигая, смотрел на часы с кукушкой, висевшие на стене за спиной у Бориса Анатольевича, слушал равномерное «тик-так», следил за круглым золотистым маятником. Минутная стрелка уже достигла цифры 12, и Туча ждал, когда распахнется дверца и выскочит крашенная фарфоровая птичка.
Пышнотелую рослую женщину привезли из больницы тощей и скрюченной, как сухая ветвь. Кожа  на руках и шее потемнела и висела складками. Мышцы на правой стороне лица застыли в вечной судороге, верхнее веко наползло на нижнее. Левый глаз иногда смотрел внимательно, умно, иногда выражал испуг или тоску, иногда ничего не выражал. А иногда женщина напряженно смотрела в угол потолка, как будто видела там подвижные картинки. Поначалу женщина часто плакала, сморщивая левую половину лица, торопливо лепетала нечто невнятное, протягивала к сыну руки, требуя объятий, но через пару недель плакать перестала совсем, впадала в апатию. Туча заглядывал в открытый левый глаз и вопрошал многократно: «Мама, ты слышишь меня? Ты понимаешь, что я говорю? Пошевели пальцем, если слышишь меня…» Женщина не отвечала и не совершала никаких движений.
Туча водил мать до уборной, прихватив за талию, закинув высохшую и бессильную материнскую руку себе на плечо. Возле зеркала мать останавливалась, кидала удивленный взгляд на отражение. Иногда, стоило Туче выйти на кухню, мать порывалась встать с кровати и идти самостоятельно, но через пару шагов теряла равновесие, и с пугающим грохотом рушилась на пол. Туча подбегал, проверял, целы ли кости, укладывал мать в кровать. Туча нашел в игрушках сестры детский бубен с бубенцами, пытался объяснить матери, как звенеть им, чтобы позвать на помощь, но женщина упорно игнорировала бубен, устремлялась в поход по квартире и неизменно падала. Инвалидная клюка оказалась бесполезной, так как парализовало одноименные руку и ногу. Однажды, вернувшись из магазина, Туча нашел мать на полу, беспомощно скребущую пальцами левой руки линолеум в прихожей. Туча вплотную придвинул в материнской кровати диван со спинкой, чтобы умирающая не могла сбегать из постели, мать пихала спинку дивана ногой, но вскоре смирилась.
Пенсионерка, которую нанял Борис Анатольевич, готовила пюреобразную пищу и поддерживала чистоту, но кормить больную у нее не получалось. Чтобы накормить мать, Туча усаживал ее на стул, пристегивал ее к спинке ремнями, повязывал салфетку. Мать открывала рот, Туча совал мягкую детскую ложечку ей рот, подтирал губы и подбородок полотенцем. Рот с каждым днем открывался все хуже и хуже, в конце концов Туче пришлось просовывать между губ пипетку с жидким детским питанием, и на то, чтобы скормить сто граммов пищи уходило часа полтора.
Туча спал на диване, который стоял вплотную к материнской постели. Просыпался засветло, прислушивался, а услышав слабый звук дыхания, успокаивался и засыпал еще на часок. Однажды он открыл глаза в пять часов утра и сразу понял, что мать мертва. Он поднялся, вгляделся, прислушался, дотронулся до руки матери. Рука была холодной, пульс не прощупывался. Но кожа в некоторых местах тела еще хранила тепло, и Туча еще раз проверил пульс и прислушался к дыханию. Отошел на кухню, приготовил чай, выпил пару чашек, покурил у окна, выпуская дым в форточку, затем вернулся в спальню, проверил пульс в третий раз, и только после этого снял телефонную трубку

**
Холодный ветер шумел в зарослях тростника, раскачивал ветви прибрежных деревьев: лещины и дикой яблони, липы и вербы, – нависающими кривыми стволами над темной речной водой; ветер срывал с ветвей редкие последние листья, округлые и продолговатые, зазубренные и гладкие. Винно-красные и лимонно-желтые листья вертелись на ветру и опускались на воду, и река уносила их за бетонные опоры железнодорожного моста. Черные блестящие макушки прибрежных валунов торчали над поверхностью воды, а бока валунов сплошь покрывали длинные водорослями, и эти бурые гривы извивались под водой, колышимые волнами, которые с плеском накатывали на каменистый речной берег.
Туча прислонился боком к склонившемуся над водой дереву, поднял воротник плаща, скрестил руки на груди, зябко поежился, проследил взглядом за черным пузатым баркасом с белой рубкой. Над рекой, как вата, стелилась плотная туманная пелена, нос баркаса резал эту пелену, за кормой показывалась черная вода; в рубке за штурвалом стоял седобородый мужчина в фуражке с кокардой, во рту он сжимал изогнутый коленом мундштук дымящейся трубки. Баркас протарахтел наискосок через реку, к противоположному берегу, в сторону скопления подъемных кранов, которые двигали желтыми и синими стрелами, перемещая на тросах огромные тюки и контейнеры с палуб пришфартованных судов на причалы.
Леший, сбив шапку на затылок, присел на корточки. Заметил в мокрой траве веточку с четырьмя коричневыми орехами в бахромчатых зеленых капюшонах. Очистил орехи от зелени, расколол один орех зубами, тут же выплюнул гнилую труху, и, размахнувшись, бросил остальные орешки в реку. Чайка с высоты метнулась вниз, скользнула над рекой, едва коснувшись крылом воды, и с резким криком взмыла в небо, к низким тяжелым облакам цвета мокрого шифера.
Туча сунул ладонь за отворот плаща, вытащил темно-коричневую сигару длиной в два указательных пальца, прикурил от бензиновой зажигалки. Табачный дым попадал в глаза, глаза слезились и от дыма и от ветра, челка падала на нос, и Туча заправил ее под козырек кепки. «Привык сигары курить, – сказал Туча. – Недешевая привычка». Туча подул на столбик пепла, сдул пепел с кончика сигары. Печально улыбнулся, покачал головой, втянул дым, надув щеки, и выпустил между губ дымное колечко. К мосту приблизился зеленый тепловоз, тянувший состав из платформ, груженных массивными бревнами. Состав загромыхал по мосту, и Туче пришлось повысить голос:
«Уезжаю я отсюда… Насовсем».
«Куда?»
«Отец прислал письмо и деньги на дорогу. Зовет к себе. На Дальний Восток. Он там охотой занимается, на медведей ходит... Ну и другим всяким таежным промыслом… Пишет, что деньги можно ковшом грести. Вот и зовет… Так что… уеду я. Решил твердо. Что мне здесь делать?.. Чиган и Брюс на кладбище. Мамонт в психушке. Рубль… непонятно, что с ним, где он?.. Нечего мне здесь ловить!.. Осточертел мне этот город: десять улиц в одну сторону, десять в другую… Хочу на простор!.. Хоть в тайгу, хоть в море, хоть в пустыню. Лишь бы не торчать на одном месте. А как мать схоронил… так меня здесь ничего уже не держит. Ну, разве что Сашка… Но она еще мелкая, с ней и поговорить не о чем… Анатольич ее всем обеспечит, он ее поднимет, он дядька хороший, хоть и зануда. Может, еще раз женится?.. При его-то должности и окладе, он теперь вдовец нарасхват!.. А я – лишний для него… Решено, как заберу документы из вечерки, так и в путь».
«А как же я?»
«А езжай со мной! Будем вместе на медведей охотиться».
«Ну, как же я уеду?.. Мать сразу за мной помчится. Всех медведей в тайге распугает!»
Туча пожал плечами, отвернулся, задумчиво проводил взглядом товарный состав, последние платформы которого катили через мост, и бросил сигарный окурок в воду. Раздался короткий шипящий звук, окурок сразу намок, расслоился, волна растрепала его на кусочки и выбросила эти ошметки на каменистый берег