МОРЕ

Волны бьются об мол, мол, сметём растакую преграду,
их ритмичный рисунок освоен поэтами, но
я о море могу выдавать за тирадой тираду, –
как сказал Пастернак – примелькаться ему не дано.

А вдали Аю-Даг всё сутулит медвежью фигуру,
Бороздят облака, как триеры, седой небосклон,
Легендарный Гомер был и есть в маринистике – гуру,
Говор гневных валов передать мог гекзаметром он.

Говор гневных валов, рокот гальки, стенания мысов,
толпы белых барашков, заполнивших смятый простор,
даже гнётся в дугу стройнострогая стать кипарисов,
но всегда разгибается, если стихает напор.

Я брожу возле моря, я вычислил верное средство,
как встряхнуться, когда напряжение столь велико;
почему-то всегда вспоминается мама и детство
возле кромки прибоя, и дышится сразу легко.

А за сейнером чайки несутся галдящею стаей,
на платанах вороны орут, стае чаек под стать.
Я с девчонкою встречусь, и я покажу все места ей,
где нам будет отлично, и где нам не будут мешать.

Почему-то всегда вспоминаю о ней возле моря,
виноваты глаза, нет, они не синей васильков,
но когда расцветает на склонах лечебный цикорий,
с цветом глаз её тут же сравню  цвет его лепестков.

Набирает закат над Ай-Петри мускатный оттенок,
и, не веря молве про Сизифов безрадостный труд,
волны бьются об мол и, отхлынув с кипеньем от стенок,
с гневной пеной у рта вновь на приступ идут и идут…