книга Бориса Савинкова. Перед бурей. часть первая

Александру Аникину

Лавр Григорьевич Корнилов решительно презирал Савинкова. В этом его
явно поддерживал генерал Деникин, который презирал его давно и
внушал к нему ненависть у остальных генералов. Не поддавался только
принципиальный Алексеев.
 
- Если Вы себе роете могилу, Антон Иванович. - Он пристально посмотрел
на Деникина, выдержав его железный взгляд, улыбнулся и сказал снова:
- Мы потопим этого человека, а после большевики сметут нас. Мы
переругаемся. Скажите, Антон Иванович, готовы ли Вы взять на себя
бремя власти?
Деникин поморщился.
- Готов, - сказал генерал.
- А вот я не готов. - Ответил Алексеев. - Этим Вы и выроете себе могилу,
дорогой.
 
Деникин хотел бы ударить Алексеева в этот момент, но сдержал себя и
генералы разошлись каждый своей дорогой. Алексей пошёл к себе домой,
Антон к себе. Когда генерал Лавр Корнилов в один из последних вечеров,
которые он провёл вместе с семьёй, пил чаю с булочками с корицей,
которые так любовно испекла верная Манюня - кухарка Таисии, он
поносил Савинкова на чём свет не видывал.
- Аукнется Вам это, генерал. - Боязно сказала Манюня.
- Да ты что, Машка, - засмеялся Корнилов, - испугалась? Что он - убьёт
меня что ли? Это я его на штыки вздёрну за великого князя Сергея и
иже следующих убиенных это я буду орудием возмездия, про которое он
сам пишет. Аз воздам...
- Вы не так Библию трактуете, господин Лавр Григорьевич... - испугалась
Манюня таких шуток с Богом. Корнилов на неё замахнулся рукой. Жена
Таисия тут же прибежала к мужу, и просила Манюня не трогать.
- Знаете, министрами всегда были недовольны. - Вступилась Таисия за
Савинкова. - Да. И если Вы, господин Лавр Георгиевич, недовольны своим
начальством, Манюня тут не причём. Явно. Она дело говорит. Кто бы он ни
был, а на таких людей грешно гневаться...
 
- Тьфу, - сплюнул Лавр Григорьевич и каша полетела на пол.
- Это что ещё? - Закричала Таисия на мужа. Она старалась держаться
молодцом, но в итоге сорвалась. Таисия тоже нервничала из-за Савинкова,
и боялась его, но всё-таки понимала, что они бессильны что-либо
изменить, и потом не в характере мужа было править страной. Он
уверовал в этот бред, и позволил себя кому-то, точно не Савинкову,
который носился с ним как курица с яйцом только потому, что её супруг
ничего не понимал в политике.. .он был воякой, воякой и учёным, и как он
смог бы справиться с целой страной? Мужу этого никто не мог сказать и не
смел. Даже она. Таисия покачала головой, и вместе с Манюней кинулась
протирать кашу, о которую могли поскользнуться дети.
- Вот в этом тоже Савинков виноват. - Сказал генерал для пущей
важности. и заперся у себя. Манюня заплакала. Таисия тоже.
- Он переживает, Машенька. Он был против свержения царя.
- И я против. - Машенька поддержала генерала. - Но понимаете, это всё не
люди делают.
- А кто? - Испугалась Таисия.
 
- Промысел Божий. Понимаете? Если Савинкова поставили, то так надо.
Ничего ,что он штатский. Справится.
- Да я тоже думаю, что он справился бы. - Тихо призналась Маше Таисия. -
Справился бы лучше моего мужа, гораздо. Просто сейчас против него
зреет заговор из-за его прошлого, а люди не понимают, что сейчас или
железная воля или развал страны.
- Савинков ещё не железная воля. - Улыбнулась Маша. - Он добрый,
отзывчивый, хоть и израненный человек. Железная воля придёт позже.
- Ты что-то знаешь, Маша? Говори. - Женщина для виду стала протирать
пол, чтобы муж не слышал.
- Понимаете, барыня, есть ещё сила. Мне снилось как-то что Керенский
идёт по дороге, и его сметает метель. Он куда-то улетает. Мне кажется,
эта сила ещё придёт. И я просто боюсь за барина, что он сейчас говорит
против Савинкова, хорошо, я им тоже недовольна, но потом убьют и его.
Таисия вздрогнула.
- Забудь об этом сне, дорогая. Забудь. Всё хорошо, всё хорошо...
Тикали часы. Дети куда-то убежали. Муж сидел один и злопыхал на
Савинкова в кабинете. Манюня ему принесла потом кофе - чтобы было
удобней злопыхать.
- Спасибо, - буркнул Лавр. Ему ничего не хотелось делать. Со свержением
царя, всё для него пропало - и жизни, и смысл. Манюня поклонилась и
ушла восвояси. Таисия продолжала протирать пол, потом не выдержала, и
заплакала - а ведь простая-то Машка права...Слезы градом валились по её
лицу и падали на пол, и наполняли собой пустую тарелку из-под овсяной
каши. Севшая рядом Машка плакала тоже: и ей было жалко царя-батюшку
родимого...
 
========== Кормчий ==========
"К сожалению, моё судно дало полный крен, и я как плохой кормчий,
ничего не сделал, чтобы спасти его" © Борис Савинков - не дословно
 
Собираясь вместе с Филоненко и Завойко, Борис гнул ту линию, что
генерала надо "пробудить".
- Как Брута? - Ухмыльнулся Завойко. - Брут плохо кончил.
- Мы все идём на риск. - Борис понял, что и тут над ним издеваются. - Я
предпочту быть Кассием. Савинков сверкнул глазами. Завойко он
ненавидел давно. Этот прыткий, вечно сующий нос не в своё дело,
болтающий попусту молодой человек двадцати трёх лет от роду вечно
раздражал мужчину. Савинкову в 1917 было 38 лет. Двадцатитрёхлетний
Николай Завойко его только раздражал. Он едва ли мог разглядеть в
Завойко человека, едва ли способного принять государственные решения.
И с кем только не приходилось путаться, чтобы спасти от гибели, тонущее
в потопе копоти и грязи государство, которое, похоже, доживало свои
последние дни, умирая в красивой агонии, чтобы потом возродится как
Феникс из пепла - в более крепком, чем былое, величии. Что там до его
богатого революционного опыта. Его не слышал и не слушал никто. Он,
подобно Пифии, Древнему Оракулу вещал о последствиях, трагичность
которых хотел сократить. Молодой миллионер Михаил Иванович
Терещенко, которому в ту пору исполнился тридцать один год, наивно
думал, что будет набивать после войны карманы, и заказывать украшения
у Фаберже.
 
Фрейлина бывшей императрицы Анна Вырубова, до того как её
посадят в тюрьму, считала, что их непременно с Никсом и Аликс
перевезут в Лондон, к двоюродному брату Никсу - королю Георгу V,
который не стал заботиться о своих русских родственниках, которые
перестали быть монаршими особами и стали простыми гражданами.
Лондон! У гражданина Романова на тот момент не было денег даже до
Варшавы. И кто его куда должен был везти? Не то, что там Лондон!
Министры-чиновники, военные штатские, запутались в собственной
чехарде, и если у Савинкова и была мысль перевезти Никса подальше -
от греха подальше - то Керенский, наивно полагающий, что бывшему
государю не нужны деньги, чтобы спастись, остудил его пыл. Савинков,
понимающий, что такой переезд стоил прежде всего, огромных денег,
которые в принципе, были у того же Терещенко (если потрясти), покрутил
у виска.
 
Просто Керенский слишком грозил расправой над всеми, если его
ослушаются - и Савинков уже думал не лишним будет убрать самого
Керенского, гордо расхаживая по дворцу, как будто всю жизнь там жил.
Может быть, Савинков и был похож на правителя - правда, как подметил
Максимилиан Волошин - скорей интригана французской династии Валуа,
за сравнение с которой патриот Савинков даже обиделся. Карл VII Валуа
самому ему казался трусом, который предал Орлеанскую Деву и верного
ему барона де Ре костру лишь бы не мешались, но потом Савинков понял,
что, возможно, Волошин так сравнил его под влиянием классической
оперы Петра Ильича Чайковского "Орлеанская Дева", и успокоился. "Ну
что ж, дослужился до короля Карла! - Посмеялся сын актрисы, и пошёл
прочь по коридорам наводить порядок. - Хорошо хоть не сравнили с
Людовиком XVI или Карлом I, хотя, похоже, итак отсекут голову. Ох, уж
эти оперные фанаты. Но за оперу спасибо. Музыку люблю". Император
сделал большую ошибку, раздав всё имущество раненным и обездоленным
в годы войны. Он строил лазареты, открывал больницы, и наивно думал,
что деньги ему никогда не понадобятся. Савинков ухмыльнулся. Попроси
сейчас денег у Терещенко - зажмётся и не даст.
 
Сам Борис Викторович
был слишком беден, чтобы помогать что-то вывозить из страны или кого-
то спасать, но потрясти обоих - Терещенко и Керенского безуспешно
попробовал, оба ему указали на дверь. К чести Романова, он понял всё. И
не роптал... а с чего ему было роптать, когда он был всего лишь
гражданином, которого даже английский кузен призвал повиноваться
правительству - но лучше бы помог деньгами и покровительством, чем на
словах. Теперь Савинков полностью поменял мнение о государе: вести
охоту нужно было на других, хотя бы и ради того, чтобы спасти себя
самого.
 
Керенский стучал пальцами по столу. Не так давно ему поступило от
большевиков ненавязчивое предложение сдать позиции. Для этого
предлагалась определённая сумма денег. Он задумался. Это всё было как-
то странно. но и сам он уже понимал, что историческая необходимость в
нём как бы стиралась. Ленин казался фигурой покрупнее, элитнее. И это
был настоящий лидер - вождь своего народа и страны, которую не хотел
губить Александр Фёдорович. Тем более, что Керенский опасался всего
Временного правительства, а, главное, своего заместителя и правой руки
Савинкова, от которого не знал, чего ждать.
 
Савинкова Керенский
представлял подлым, хитрым, изворотливым и лицемерным на манер
Болингброка Шекспира, который рад был вырвать у короля его корону.
Себя королём Керенский не считал - ещё чего снесут голову. Корону
носить было опасно не только во времена Людовика XVI. Савинков,
которому удивлялись иностранцы - преступник у власти - и это в
двадцатом веке - развил бурную деятельность, как полагал Керенский, по
спасению своей шкуры. Смешно! Он пытался что-то спасти. Но судно,
президентом которого Керенский, который чем-то отдалённо мог и
напоминать миллионера Исмея, дало полный крен и трещало по швам, и
он даже не знал, что при этом делать.
 
========== Quo vadis? ==========
 
  Генерал Корнилов, посоветовавшись со своим орденоносцем Завойко,
решился вступить в двойную игру. Он понимал, что Савинков, спасая себя
и свою собственную шкуру, предаст его в любой момент, и чтобы как-то
заручиться поддержкой более-менее верных ему людей, он вёл
переговоры с генералами Крымовым, Алексеевым и хотел заручиться
поддержкой генерала Деникина. Давр Георгиевич понимал, что обладает
слишком большой властью, и Завойко ему объяснил, что скорей всего, его
хотят сделать орудием государственного переворота. Духом Лавр
Георгиевич оставался всё равно верным императору Николаю II и не
помышлял о другом царе или правителе, кроме него. Он сильно переживал
такой выпад со стороны Михаила и Ник Ника Романовых, которые
вынудили, под давлением каких-то сил, вероятно настроенных против
царя потому что у русских давно не было прорыва на линии фронта, но
Лавр Георгиевич искренне думал, что зря они так, что это временно, по
Сути, как и само правительство. Он мечтал, чтобы Николай Александрович
вернулся, и всё было по-прежнему. Заслуг военного комиссара Савинкова
в том, что прорыв был, хоть и временный, Корнилов не видел. Он не
понимал, что если бы не железная воля последнего, некому было бы
подавить бунт, который начинали готовить неизвестные Корнилову силы.
Мечтая вернуть императора, он надеялся, что в этом поможет Ленин,
которого Корнилов искренне уважал. Но он не понимал Савинкова,
который доносил до него, что Ленин и есть враг. На Востоке генералы
частично свергали Верховную власть, однако Корнилов надеялся таким
порывом вернуть Николая Александровича на престол. однако, это был
самообман и прав был Савинков, который готовил шлюпки к отплытию с
тонущего судна. Корнилов чувствовал, что народ молил о пощаде, но о
пощаде кого? Что он может сделать для народа? Что в его силах?
Корнилов сильно переживал отречение, и понимал, что Ник Ник и Михаил
с Николаем Александровичем обошлись крайне жестоко и несправедливо.
Отныне, дав отповедь негодяю Савинкову, Корнилов твёрдо для себя
решил воспользоваться им, чтобы вернуть любимого государя обратно. Но
сам он не понимал, что сейчас это не представлялось возможным и все
герои развернувшейся трагедии оказались всего лишь заложниками
ситуации. Всего лишь оказались в шлюпках, стараясь сложно переплыть
океан. Дальше пошли аресты, и в этом действительно к Керенского был
талант. Но родственники царя! Корнилов понимал, что Эла, молящаяся за
Николая Александровича - плакала. Плакал он сам, и последний разговор
с Борисом Викторовичем совсем сломил его. Крысу-то он подавил, загнал в
угол, но он и себя почувствовал загнанным в угол. К слову сказать,
генерал Алексеев оказался во многом прав. Прав. Благородный, чуткий
человек генерал Алексеев всё видел, и Лавр Георгиевич хотел спасти
царя, генералитет и армию от невиданной для него силы, которая сметала
всё на своём пути. Он не видел патриотизма Савинкова, который напрасно
пытался сдвинуть правый фланг с левым флангом и сдвинуть вообще всё с
мёртвой точки, которая так и оставалась мёртвой. Сами министры
оказались в отчаянном положении, и не знали чем всё кончится - и когда?
В Ставке русского генералитета шли раздоры. Савинкова прогнали от
дележа пирога, тот был не в силах возразить и пустой марионеткой бегал
по дворцу. Правда Корнилов отметил, что это была единственная
марионетка, которой не управлял ни один кукловод - у самого были мозги
в наличие. Никто не знал куда вести солдат дальше. Брать Босфор?
Дарданеллы? Водить в Стамбул, как предлагал Савинков? Всё это казалось
старым, как мир и ненадёжным - никто не знал, как себя поведут турки.
Русские не понимали, что делать и дух противоречия владел всеми в той
полной мере, в какой разыгрывалась эта шокирующая всех драма.
Но русские не знали, куда идти. Корнилов поёжился. Обстановка была
крайне плохой. На него давили со всех сторон, давил Савинков. Давили
все. Его впутывали в глупые интриги, которых он явно не хотел.
Керенскому тоже со своей стороны казалось, что Савинков его хочет
убить, и что он связан с Лениным. Генерал содрогнулся. Как изменились
времена! А раньше слово главнокомандующего означало всё. Всё. Генерал
теперь дрожал перед двадцатилетними юнцами, вчерашними кадетами.
Речь Корнилова перед народом не вдохновляла. Краснея. он говорил.
Солдатам он казался далёким, неприступным, не родным. Его не любили
как Марка Антония. Или Суворова. В воздухе зависла фраза "Кво Вадис?",
которую сейчас повторял Борис, памятуя времена первых христиан и
Нерона. И правда - куда? О, вечный Рим! Последние мгновенья счастья, но
ведь, как полагал сам Савинков, сейчас наступала мрачная эра
средневековья...
..кони апокалипсиса мчались по стране.