Живое зерно

               
                Край наш забайкальский щедрый, песенный. Славится лесами и степями. Реками и озерами. Пахотными землями.  Поля поспевающей пшеницы хорошо видны осенью. Так и манит сорвать колосок, вышелушить зернышки, положить в рот и долго-долго жевать, пока не образуется белый , плотный комочек .Добрый урожай всегда сулил достаток: люди с хлебом на столе, скотинушка с кормом.               
               
                Родители покупали зерно , чтобы смолоть на мельнице. Мама поддавала отцу на спину тяжелый груз, он , согнувшись, загружал его в телегу. Обода её не были обтянуты резиной, поэтому трясло извозчиков изрядно на всякой ямке и кочке. Прокатиться на лошадке и держать в руках вожжи для маленького человека было несказанным удовольствием.               
               
               
                Предвкушая путешествие, я носилась, смеялась. Гладила гнедую почтовскую лошадь, а та стояла смирно, чуть подогнув заднюю ногу , опустив на глаза ресницы и пожевывая удила. Ей было безразлично , куда ехать и что везти. Работа да работа. Ну вот, наконец-то, пять мешочков легли аккуратно в конце телеги. Папа сел на левый край, я– на правый , свесив ноги. Крепко зажала вожжи, понужнула лошадь, она напряглась и сдвинула с места повозку.               
               
                Теплый осенний ветерок ласково касался моих волосенок, выбившихся из-под штапельного платка. Я смотрела на своего папу, а он погрузился в думы, но краем глаза следил за мной и подавал команды, куда направлять лошадь.               
               
                Подъехали к мельнице. Сейчас я уже не могу вспомнить, где она располагалась. Оттуда вышел большой, серьёзный, с головы до ног белый от мучной пыли мельник. Фамилия его была Мельников. Он был наш сосед.   
               
               
                Любопытство повело меня вслед за удалявшимися вглубь помещения мужчинами. Мне разрешили подняться по лесенке. Я запомнила два больших круга. Это жернова. Струйкой текло в углубление зерно, жернова без устали вращались. Это была какая-то магия. Я так долго наблюдала за этим, что вдруг поймала себя на мысли, что мне хочется затолкать в этот круговорот свою ручонку. Инстинктивно спрятала руки за спину и стала спускаться вниз.               
               
                Увидела, как по деревянному  желобку тонкой струйкой стекает мука. Наполнился только второй мешок, а мне уже захотелось выйти на улицу.               
               
                Ах! Какое солнышко! Чистый, такой бывает только осенью, какой-то пронзительно–свежий воздух. И желтые березы, и багряные кусты , и бездонное синее ,  неповторимое забайкальское небо над головой! Всё вызывало ощущение счастья. Обратный путь был почему-то короче. Вожжи были теперь у папы, и лошадка бежала резво.               
               
                Помню, что  свежей муке давали отлежаться, сразу не пекли из нее хлеб. Но, когда приходил её черед, это был праздник. С вечера заготавливали дрова для русской печки. Мама заводила квашню. Доставала большое сито и начинала трясти туда-сюда. Белая мука просыпалась на стол, а крупные коричневые отруби оставались лежать в сите нежной горкой. Очень хотелось и мне попробовать посеять. Я канючила. Мама сдавалась. Насыпала щедро муки, но после нескольких движений энтузиазм остывал. И я заявляла, что с меня хватит, а не получается у меня сеять только потому, что я при этом не умею трясти животом, как мама.               
               
                Несколько раз за ночь она вставала и уминала тесто, которое выплывало очень резво и могло "убежать" насовсем из своего заточения. Потом тесто перекочевывало на стол, где его еще долго мяли, подсыпая муки. Мяли до тех пор, пока оно не начинало издавать жалобных звуков. Тогда  оставляли в покое. Тесто приходило в себя. Оно росло на глазах , увеличивалось вдвое. Вот тогда смазывали подсолнечным маслом противни и выкатывали на них булки или калачи. Жгуты теста перекручивали, соединяли концы. Это и были калачи.               
               
                А дрова в печке уже трещали, тлели угли. Помелом ловко  сгребали в открытый кружок их остатки. Заслонка прочно удерживала жар. У меня в руках куриное крыло. Я обмакивала его во взбитое яйцо и щедро смазывала выпечку. Мама произносила: "Господи, благослови! В добрый час!" И отправляла на широкой деревянной лопате один за другим листы в жерло печи. Всё. Оставалось только ждать.               
               
                Когда начинал просачиваться в кухню аромат свежеиспеченного хлеба, пора была заглянуть в печку. При необходимости повернуть стряпню другой стороной, чтобы зарумянилась равномерно. Еще немного, и надо вынимать. Пышные, духмяные калачи мама складывала бочком, рядами. Не было сил дождаться, когда они остынут. Усаживались за стол. В граненые стаканы нам наливали козье молоко. Ставили на блюдечке голубичное варенье. Мы отламывали кусочки, макали их в варенье и запивали молоком. Это было райское наслаждение.
               
                Захватив по паре калачиков для друзей,  мчались на улицу. У нас была привычка делиться. Куском хлеба, намазанным маргарином и посыпанным сахаром, конфеткой, серой. Всё на всех.               
               
                Много лет я ничего не слышала и не знала о своих товарищах по играм, походам на речку. О своих соседях. Но вот по интернету получила известие, что так и живёт в отцовском доме Коля Мельников, сын того серьезного мельника, что молол нам муку из живого зерна. И  мне приятно, и радостно осознавать присутствие на земле тех людей, с которыми когда-то, давным-давно, "в глубокой древности", как говорит моя внучка, я делила  безграничную, счастливую радость бытия. Это было в наше золотое детство.