Семья часть 1

   
Хочу поделиться интересными воспоминаниями. В детстве у меня был друг, назовем его Марком. Он из простой семьи. Я бы даже сказал - очень простой. Человек с юмором, с хорошей смекалкой и несомненным талантом, который должен был обязательно проявиться. Жила семья на Хуторской. Я часто бывал у Марка в гостях. Примитивная тесная советская квартира эта была известна и знаменита на Молдаванке. В доме был постоянный шум, гул, крики, песни, мат, страсти и много прочей разной экзотики. Там постоянно находились десятки разных людей. Кто-то кушал, кто-то спал. Во всем этом калейдоскопном многообразии и проходила жизнь Марка вместе со своими родителями. Вероятно, эта необычная атмосфера и формировала жизненные позиции моего товарища, ярко проявившиеся впоследствии. По многим признакам, как видимым, так и невидимым, это была уникальная во всех смыслах семья. А теперь по порядку.

                Отец

Родился он во время государственного переворота, устроенного большевиками (не к ночи будут помянуты) в 17-м году, в Богом проклятом, забытом, задрипанном местечке - хуторе - селении с тремя десятками покосившихся хат, где-то в Западной Украине. Хедера (школы) там не было, так же как не было и фельдшера, и учителя, и милиционера, и старосты, и аптеки, и клуба, и магазина, и шинка, и бани - вообще, кроме а гройсэ цурес офн гонцн коп (больших несчастий на всю голову) в избыточном количестве на головы всех и каждого, ни хрена не было. Да, чуть не забыл, рояля там то же не было. Вполне вероятно, что залп “Авроры” был именно по тому местечку. Ребенок просидел без особого успеха неполных полтора класса у местного ребе. Потом ребе с умным видом проинформировал родителей об очень скромных умственных способностях мальчика. О, как он заблуждался, этот ребе!
Мальчика звали Мойша. Все, независимо от национальности и возраста, всю жизнь звали его именно так. Его жена, бывая в добром расположении духа, что случалось крайне нечасто, называла его Мойшалы.
В первый же день войны он был призван на фронт. Героически пропахал, в полном, глубинном смысле этого слова, всю Отечественную, от первого дня до последнего, в звании рядового в батальонной разведке стрелкового полка в самом горниле сражений. Был многократно ранен и оперирован. После очередного тяжелого ранения был на процедуре комиссации. Поднял невероятный геволт (караул, шум, вой) и  кипеш (крик, скандал) и остался на фронте. Дошел до Берлина. Имел множество боевых наград из которых четыре ордена. В партию на фронте не вступал принципиально, несмотря на сильное воздействие со стороны комиссаров. Противостоять нажиму было нелегко: боевой солдат, вояка, герой, с передовой, награжденный, пролетарского происхождения - блестящий кандидат в партию. На чисто интуитивном уровне понимал, что туда вступать не следует. Под разными предлогами Мойше все-таки удавалось “спрыгнуть” с членства. Боженька его любил. Он вернулся с фронта живым, целым и здоровым, данкен Гот! (Слава Богу). Никогда ни при каких обстоятельствах не говорил о войне, о наградах, о героических подвигах. Если уж “накатывало” - Марк иногда провоцировал папашку, он сильно, но скупыми мужскими словами ругал Сталина и власть. На парады и всякие юбилейные сборища ветеранов не ходил. “Он говорил мало, но говорил смачно" – как писал наш незабвенный И. Бабель в “Одесских рассказах”, кстати, родившийся на Молдаванке. Это как раз про Мойшу.
Он был абсолютно безграмотным. Никогда, ни одного дня не учился в школе. Не умел читать и писать. Он разговаривал на особом диалекте, состоящем из смеси слов и выражений плохого русского, плохого украинского, плохого польского и практически полузабытого маме-лошн (язык родителей). При этом память его была совершенно феноменальной. Он держал в голове тысячи телефонных номеров, адресов, имен, кличек, паролей и т.д.
Одним из выдающихся его талантов была способность доставать дефицитные лекарства. Поразительным фактом было то, что не имея телефона и вообще никогда не выходя из квартиры и ничего не записывая, он всю свою жизнь спасал сотни жизней самых разных людей в условиях доступной и бесплатной советской медицины. Он помогал всем и всегда. Безотказно. Как понимал я, и как говорил Марк, не было никогда ни одного слова от Мойши типа: "это трудно", "это невозможно", "это дорого", "я не могу", “а воно мине надо?” или что-то в этом роде. Никто не понимал как это в принципе было возможным. Спустя годы я осознал, что все эти люди, а их были десятки если не сотни, которые бесконечно заходили, выходили, входили, подходили, уходили, спали, кушали, бранились как раз и были его порученцами, помощниками, рассыльными, посыльными, подручными и сотрудниками. Все к нему обращались на “ты”. В самый первый раз я обратился к нему “дядя Мойша”. Он спокойно сказал: “Илюшя, кажы до мине на “ты”. Все и всегда заходили без стука. Дверь была открыта круглосуточно. В квартире все разговоры шли “на басах”. Никто ни с кем не шептался, никто не стеснялся чьего-тo присутствия и не отходили в сторонку. Но, разговаривая “по делу”, Мойша всегда был уравновешен, спокоен, сосредоточен и внимателен. Каждый гость получал от Мойши а кувыт (уважение).
Он был местным Робин Гудом для всех. Доставая “закордонные” лекарства, денег с бедных не брал категорически. Мойша прекрасно знал кто, как и на какие средства живет. Все знали: обмануть его невозможно, а что самое главное - “себе дороже”. По рассказам Марка, к нему нередко обращались за помощью очень большие городские и областные “шишки“, которые при своих постах, должностях и связях порой ничего не могли сделать. Авторитет его был незыблем и непререкаем. Слово Мойши - закон! Оно не обсуждалось. Его не беспокоили по пустякам.
Помимо дефицита, помогал он людям и в разных других совершенно непредставимых житейских обстоятельствах. Опишу забавную сценку, на мой взгляд полную драматизма, произошедшую в моем присутствии. В комнату резко вошел солидный дядька, очень взволнованный. А дальше - такой диалог (привожу почти дословно).
Гость (прямо с порога): Мойша, только ты можешь мне помочь.
Мойша: И шо вжэ случылося, нэ ду гэдахт (не дай Бог)?
Гость (очень эмоционально): Мойша, мне позарез нужны 100 килограмм черной кожи. Не могу закрыть квартал. Все годы удавалось, крутился как белка в колесе и выкручивался, а сейчас не могу. Мои ребята обзвонили и объездили всех, кого можно и ни-че-го! Мойша, меня выбросят из партии. Так хрен с ней, с той партией, но могут уволить, а у меня семья, дети. Куда я потом устроюсь?
Мойша (подчеркнуто спокойно): Шо, усё покрали?
Гость (возбужденно и жестикулируя): Ну, ясно дело, конечно украли, но всегда крали и всегда перекрывал, а сейчас не получается. Уже не сплю двое суток. Мойша, мне хана (судорожно вытирает крупные капли пота с лысины).
Мойша: Ша! Ша! Та ны хипишуйся. Аби гызынт (только здоровья). Попей чай с цукеркою.
Гость: Спасибо, Мойша. Не могу ни кушать, ни пить. В глотку не лезет.
Мойша: Ну нэхай. Иды до своих детёв. Через тры дня прыедить машина з кожею. Розсчитаешся з шОфэром. Усё будить таки кошерно. Дадишь план Родине. Золн зэй брэнэн (пусть они горят)!, банда ганувн (воры)!
Он понимал, гость под сильным стрессом и его нужно непременно успокоить. И ему это удалось. О, Мойша был большим знатоком человеческих душ и великим психотерапевтом. Браво, Мойша! Твоё поведение было безупречным и достойным восхищения!
Как потом оказалось, гостем был начальник отдела снабжения фабрики. Подобных эпизодов были десятки только на моей памяти. Мойша возглавлял “Империю добрых дел”.
У него фантастически было развито комбинаторное мышление. Ситуации и возможные стратегии в своей голове он анализировал, прокручивал и просчитывал быстрее компьютера.
Он был чертовски умным и проницательным человеком и разбирался в людях лучше опытнейшего психолога.
У него была цепкая память, острая наблюдательность и неодолимая страсть помогать всем, всегда, в любых обстоятельствах. На этот свет он был послан Всевышним творить добро.
Я сам однажды случайно оказался стороной и активным участником конфликта. А сюжет развивался следующим образом. Как-то, будучи в доме Мойши я сидел на стуле и, разговаривая с Мойшей (что было нечасто в силу присутствия в квартире бесконечного круговорота разных людей), получал огромное эстетическое наслаждение от общения с ним. Марк куда-то вышел. И вот, открывается дверь и в комнату быстро заходит какой-то человек лет 60-ти. Подойдя ко мне - пацану он небрежным жестом показал, что я должен встать и уступить ему место. Я послушно встал, решил попрощаться и выйти. Гость, видимо уставший, плюхнулся на стул. Такое непочтительное отношение к товарищу своего сына, а, следовательно, к своему товарищу, Мойша стерпеть не мог. Он без слов, легким движением подбородка поднял гостя со стула и повернувшись в мою сторону произнес следующую фразу: “Илюшя, сиди назад”. Он произнес именно “сиди”, а не “сядь”. Я покорно сел. Мой милый Мойша! Только ты мог так виртуозно владеть русским языком. Фраза из трех слов, одно из которых - имя собственное, а два других, как говориться, “не в ту степь”, но смысл фразы понимается ясно и мгновенно.
Мойша (обращаясь к гостю): Mоня, шаaa! Кочумай, Mоня! Зайнышкын а идиёт! (не будь идиотом). Цэ корэш мого Марыка.
(Гость, поняв, что попал в неприятную ситуацию, начал неуклюже извиняться передо мной и Мойшей. Но было поздно). - Моня, ты вжэ идэш до дому. Я тебе вже нэ вижу. От азой (вот так), Моня.
Гость, чуть не плача, начал умолять Мойшу простить его. Но Мойша был непреклонен. Он сказал - “прыдэш чэрэз  двое днэй”, и показал гостю на дверь. Тот с позором ретировался. Речь Мойши не содержала эмоциональных излишеств.
Еще ярко запомнился один диалог с очередным гостем. Как всегда, со стороны Мойши это было эстетически красиво. Как всегда, его “модус операнди” был безупречен.
И так, в квартиру вошел молодой, стройный, красивый украинец.
Мойша: Вус эрцых (что слышно), Мыкола?
Гость: Привет, Мойша. Давно к тебе не заглядывал. Выглядишь неплохо. А теперь по делу. Мойша, ты помнишь одноглазую Берту с Дальницкой?
Мойша: Таки да помню, нивроку. И шо?
Гость (нервно, взволновано): От неё ушел муж. Кинул её с тремя детьми, сука. Жрать нечего. Денег нет совсем. Уже две недели соседи заносят хлеб и макароны. У неё депрессия. Она на грани нервного срыва. Что делать, Мойша?
Мойша: Чого нэ прыходыл раньше?
Гость: Если честно - собирался, но все думал, что этот штымп одумается и вернется.
Мойша (очень эмоционально): А за фаркактэр! А за шмок! А за поц! (оскорбительные слова).
Он встал со стула и задумчиво прошелся по комнате. Остановился у стола, постоял, медленно запустил руки в карманы и вытащил смятые купюры. Положил на стол, продолжая перекатывать в голове свои тяжелые думы. Так же медленно начал распрямлять и складывать бумажки. Закончил. Задумался. Посчитал. Получилось около 100 рублей. По тем временам сумма колоссальная - месячный оклад инженера.
Он протянул деньги Коле – “Зараз поедыш и отвызеш ци деньгы до Бэрты. Ты за усё понял?"
Гость: Понял, Мойша.
(Для справки. Маленькая, худенькая, бледненькая, щупленькая девочка Берта, 16 лет отроду, сбежала из дома на фронт. Где пешком, где на перекладных, где в товарняках добралась до передовой. Её пытались отправить домой. Она кричала, орала, пищала, кусалась и брыкалась. В конце концов её оставили в покое и определили помощницей при медсанбате. Работала практически круглосуточно с редкими урывками на сон. При первом же налете вражеской авиации бросилась вытаскивать раненых с поля боя. Вытаскивая пятого (!) раненого бойца, вблизи разорвался немецкий снаряд. В суматохе боя не заметили исчезновения девчонки. Её нашли случайно. Она лежала в воронке контуженая, без сознания, в черной, густой жиже солярки с мазутом. Лица не было видно. Оно было залеплено коростой из крови и грязи. Какой-то еле живой, усталый, с трудом переставлявший ноги солдатик принес её на своих плечах и сбросил у крыльца санчасти - сил не хватило донести. Признаков жизни в этом тельце не было. Бегло осмотрев, дежурный фельдшер распорядился - в морг. И уже лежа практически в штабеле трупов в очереди на вскрытие Берта застонала. Ах, как дивно тогда цвела весна... Она осталась жива, без глаза и с раздробленными костями лица. За доблесть, самоотверженность и героизм, проявленные на поле боя, командованием фронта была награжденa орденом Красной Звезды. После фронтового госпиталя и долгого лечения вернулась на фронт. Войну закончила в 45-м). 
Мойша: И кудою цэй поц заховався?
Гость: Мойша, на бэнэ мунэс (честное слово), пытались выяснить, обзвонили всех знакомых - никто ничего не знает.
Мойша (задумавшись): Пэрэдай до Жоры хай его надыбаеть и прывызёть цёго шлимазла
(придурок) до мине.
Гость: Мойша, все будет сделано как ты сказал.
Мойша: Зайт гезынт (будь здоров), Мыкола.
Этой короткой прощальной фразой Мойша дал понять, что разговор закончен. Через три дня люди Мойши отыскали беглеца в поселке Дальник под Одессой и привели на рандеву к Мойше. О чем был разговор, мне неизвестно. Kак-то случайно, через несколько лет знающие люди рассказывали, что более учтивого и внимательного мужа и отца они не встречали.
Мойша доставал билеты в любой Московский театр на любой спектакль. Он помогал тяжелобольным людям попасть на консультации к столичным “светилам”. Он устроил консультацию у ведущего врача - профессора Ленинградской Военно-медицинской академии нашему общему с Марком товарищу. Как? Когда? Каким образом? Ответа не было. Рационально это не поддавалось пониманию и объяснению. Харизма и обаяние его были сверх естественными. После нескольких минут разговора с ним собеседник был уже в его власти. Это был не человек - это была стихия. При всей своей патологической безграмотности и внешности, далекой от стандартов мужской красоты, он был многомерен, многопланен и многозначен. Перед Мойшей все ощущали себя маленькими, ущербными человечками, как перед Голиафом. На современном политологическом языке Мойша был "супер эффективным кризисным менеджером”.
Говоря о Мойше можно с уверенностью сказать: в нем, по Бабелю, "квартировала совесть". Жизнь в Союзе воспитывала полное недоверие, а порой и презрение к государственным структурам и власти. Советская Система всегда была агрессивно враждебна, последовательно жестока, лишена даже намека на эмпатию для преимущественного большинства людей этой огромной страны. Власть дегуманизировала общество. Мойша помогал людям решать их сложные житейские проблемы в практически безвыходных для них ситуациях. Он делал то, что не могла, а чаще всего принципиально не хотела делать Система. Мойша не создавал счастье - это не было его целью - он не брался за несбыточные проекты. Он просто, с помощью своих божественных таланта и дара, максимально уменьшал несчастье. И в этом была его великая миссия. Вечная ему память за его дела. Как я понимаю и, позволю себе сказать с уверенностью, Мойша мог бы успешно возглавлять любое министерство в любой области человеческой деятельности. Перед ним в согбенной позе стояли большие начальники в области строительства, прорабы, бесконечные завы и замы, менты, чекисты, директора театров, председатели всевозможных артелей и колхозов, все разные прочие просители его помощи и участия. Он никому не отказал. Я очень признателен Мойше за то, что он мне, не специально, конечно, но опосредованно открыл другую сторону жизни общества, которую я практически не знал: какое количество разных людей в условиях жизни в советском социалистическом социуме имели несметное число практически неразрешимых проблем. Как же я хотел быть похожим на тебя, Мойша! Но куда мне... Кто-то сказал: “Такие люди, как редкие золотые зерна разбросаны по жизни, но как они украшают её”. Я склоняю голову пред светлой памятью о тебе, мой дорогой Мойша. Учитель, с самой большой буквы!
И последнее. Слегка перефразируя слова Пушкина я скажу так: без неприметного следа Мойше было б грустно мир оставить.

Примечание: в скобка перевод с языка “идиш”.