Глава 4. Конспирация и безрассудство

Возвращению из Москвы в Саратов  к моей печали предшествовал слёзный надрыв расставания с беременной Маргаритой. Сразу по приезду я врюхался в рискованную авантюру. Мой неуемный энтузиазм,  выражавшийся в стремлении вовлечь в подпольную организацию не только студентов, но и преподавателей, в одночасье обломался на личности декана Сатанова. Его пафосно- призывные речи на общеинститутских собраниях вызывали симпатии неуступчивостью к проявлениям бюрократического формализма и гражданской рыхлости в правоохранительных органах.

К тому времени правящая партия КПСС осудила репрессии и культ личности Сталина и волюнтаристское дуросветство Хрущева. Страна вошла в полосу брежневской стабильности с её технократизмом и созидательной гигантоманией.  Официозной идеологией были подняты на щит нормы социалистической демократии и морали. Но по пословице - «гладко вышло на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Реальная жизнь была весьма далека от партийных деклараций. Так полагали мы, критично настроенные неомарксисты. А декан Сатанов оптимистично убеждал студентов, что настало время новой «брежневской оттепели». По своему настрою, он стоял на три шага ближе к нам, чем забубенным партократам.

Разумеется, декан не мог не заприметить самоуверенного студента, который удивлял преподавателя и однокурсников познаниями в вопросах «кырлы-мырлы». Этой несуразной, но выразительной аббревиатурой, происходящей от словосочетания «Карл Маркс»,  студенты именовали блок обязательных учебных дисциплин, включавших историю КПСС, философский диамат и истмат, политэкономии социализма и капитализма, а также сказочный предмет, именуемый научным коммунизмом. Мое увлечение марксизмом еще до поступления в институт благодаря узадчивости и цепкой памяти проявилось в основательной начитанности и неординарности трактовок.
Наши урывочные обмолвки с деканом на переменах и откровенные диалоги в его кабинете настолько упрочили мое доверие, что я предложил ему для прочтения крамольную работу «Закат капитала». До сих пор не могу себе простить явную преждевременность столь оплошного шага, который можно объяснить и отчасти оправдать пропагандистским безудержем и юношеской верой в человеческую порядочность. Через три дня выяснилось, что таковой добродетели у демагога Сатанова не было и в помине. Наплевав на данное им  честное слово и мое к нему доверие,  струсивши, он передал книгу ректору, а тот движимый гражданской бдительностью, препроводил её в «серый дом». Оказавшись в управлении госбезопасности, я много чего наплел, излагая версию, объясняющую наличие у меня антисоветского трактата. Ясное дело, моим сказкам там не поверили. Закрывая за собой парадную дверь, мог ли я представить, что ровно через два года, арестованного Сенина, будут доставлять туда для длительных допросов в «черном воронке».

Случившееся нельзя было назвать иначе как провалом. На душу нашла непреходящая маята от сознания своей вины, угрозы общему делу, опаске за участь товарищей. Днем и ночью мучали неотвязные мысли о Рите, далекой и  жалкой в своем одиночестве.  Из конспиративных соображений пришлось на время  отстраниться от руководства и сосредоточиться на разработке теоретических моментов нашей программы. Контакты с  единомышленниками свелись до минимума.

Но после зимней сессии Небушко над моей мятежной головой, казалось бы,  прояснилось. В январские каникулы мы с Ритой отважились толкнуться к ректору МГУ с просьбой о моем переводе. Оснований к тому было предостаточно!.. Жена-студентка нелегко переносила беременность, нуждаясь в моем присутствии и поддержке. Проживание порознь, в разлуке до конца учебы стало бы для нас непростым и затратным делом. Помимо всего моя зачетка пестрела пятерками, а умница-Ритуля  нисколечко от меня не отставала. Вовек не забыть,  как академик Иван Георгиевич Петровский по доброте душевной вошел в наше положение и начертал на заявлении авторитетное ректорское согласие. От свалившейся удачи мы готовы были  взлететь до седьмого неба!..

Немедля ни дня, что называется, лётом помчался в Саратов, чтобы оформить перевод. Но в деканате юридического института меня озадачили вопросом, который я менее всего ожидал: «Скажите, Сенин, а в какой из вузов вы намереваетесь переводиться?»  В ответ на мои уклончивые междометия, приструнили: «В таком случае мы не сможем выдать вам академическую справку успеваемости!..»  Припёртый к стенке, с внутренним  неприятием я осознал тогда фатальную унизительную зависимость от всевидящего, зорко-бдящего ока, из поля зрения,  которого мне было не уйти до гроба. И что я мог на это возразить?..  Ввязываясь в опасную, хитро-сложную игру, я изначально усвоил и принял ее правила, как непреложную данность.
Те упоительно счастливые полтора месяца, что мы с ней провели в МГУ, описаны мною в книге «Горюша моя ясная». С умилением видя, как округляется животик у моей Ритатули, я представлял светлые дни, месяцы и годы семейно-любовной слиянности нас троих!..

Но проходила неделя за неделей без ожидаемого приказа о моем зачислении, разрешения на проживание в общежитии и положенной мне стипендии.
Чем дольше это тянулось, тем ощутимей становилось предчувствие новой беды. И она явилась, не замедлила!..

Только в середине марта, на перемене, наконец-то попросили зайти в деканат. Там, извиняющее, сообщили, что на курсе для меня не нашлось ни студенческой вакансии, ни стипендии, ни места в общежитии. После того как я сослался на резолюцию ректора, в ответ невразумительно промямлили, что, он, де, мол, в тот момент не располагал необходимой информацией по данному вопросу. Под занавес сладеньким утешением прозвучало заверение, что в Саратове я буду восстановлен в прежнем статусе.

Но как следовало ожидать, декан Сатанов и незримо стоящие за его спиной строгие дяди, поднесли мне под нос здоровенную «фигу». В итоге пришлось перевестись на заочное отделение, что в прочем благоприятно сказалось на возможности быть вместе с Ритой и доченькой, народившейся ровно через месяц. Словом, что Господь не делает, то к лучшему!..