Индейские боги

Вообще-то в Боливии я оказался не просто так, а по делу. Нуэстра-Сеньора-де-Ла-Пас – неофициальная столица Боливии – самый высокогорный из крупных городов мира. Центр города расположен в кратере потухшего несколько миллионов лет назад вулкана, словно в гигантской воронке. А весь остальной город поднимается по довольно крутым склонам этого самого кратера. Чем дальше от центра – тем выше. На самом дне стоят «небоскрёбы» (и в своей претенциозной пафосности очень смешно смотрятся сверху), а дальние бедные индейские районы города и пригороды «вылезают» из исполинской ямы на ровное, как стол, андское плоскогорье на высоте 4000 метров над уровнем море, а местами даже и выше. Немудрено, что в таких условиях хроническая гипоксия, то есть кислородная недостаточность, вызывающая «горную болезнь» – это одна из серьёзнейших проблем тамошних медицины и здравоохранения. Поэтому ею там давно и серьёзно занимаются, и эти занятия – дело практически семейное. Начал его весьма известный в мире боливийский врач и учёный – доктор, профессор Густаво Зубиета-Кастилло Старший. Потом у него выросли сыновья, и тоже включились в его работу, потом сыновья женились, у них появились свои дети... В итоге в Ла-Пасе есть Клиника Зубиета, Университет Зубиета, улица Зубиета... Вот это дружное семейство врачей и исследователей и решило сделать Ла-Пас мировой столицей гипоксических исследований и регулярно проводить там международные конференции, этой проблеме посвящённые. А я как раз и есть самый что ни на есть гипоксийщик. В студенческие годы, правда, занимался эмоционально-болевым стрессом, но как только защитил магистерскую диссертацию и поступил в аспирантуру – так переключился на изучение молекулярных механизмов повреждения при гипоксии и адаптации к ней. По этой теме защитил кандидатскую, по ней написал монографию, кучу статей и докладов, и потом ещё много лет ею занимался. Так что прилететь на посвящённый проблемам гипоксии симпозиум мне, можно сказать, сам Бог велел – самая что ни на есть моя профессиональная тема. Да иначе как по работе я бы в Боливию просто и не попал. Одни только билеты туда и обратно вылетели в две с лишним тысячи евро, не считая внутренних перелётов и переездов, гостиницы и питания – за свой счёт я бы такое путешествие, конечно, не потянул. А тут вот удачно совпало.
 
В отличие от подавляющего большинства научных конференций, давно выродившихся в формальные и практически бесполезные мероприятия, Зубиеты организовали свой симпозиум очень грамотно. Во-первых, небольшое количество участников при почти недельной продолжительности конференции позволяло каждую представленную работу обсудить и вникнуть в её суть, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой – никуда не торопясь, без суеты, спокойно и вдумчиво. Понять не только специфику и детали, но и чем, собственно, именно эта работа интересна, что принципиально нового она добавляет к нашему пониманию картины мира. Во-вторых, научная часть чередовалась с богатой и разнообразной культурной программой. Это позволяло не только сохранять внимание к каждому следующему докладу, но и давало время участникам познакомиться и пообщаться в неформальной обстановке и атмосфере, установить друг с другом прямые контакты. А ведь, собственно, это и есть главный смысл проведения конференций в формате живого присутствия. Всего остального можно было бы достичь и через интернет, никуда не ездя. Так что богатая культурная программа, совмещённая с научной конференцией – это не только такая хитрая уловка учёных, придумавших, как финансировать свои путешествия по всему миру за счёт научных грантов и университетских денег, выделенных на исследования (хотя, конечно, по правде говоря, и это тоже есть). Но это ещё и вполне реальный способ установления и поддержания полезных именно для работы неформальных знакомств, контактов и связей, которые легко потом преобразовать в совместные проекты и практическое научное сотрудничество.
 
Но это в общем всё была присказка, чтобы объяснить, почему мы каждый день в течение недели научного симпозиума куда-нибудь ездили – то на вершину пятитысячника, то на озеро Титикака. И вот среди прочего, в один из дней (а, говоря конкретно, в среду, 6 августа 2008 года) отправились мы в Тиауанако. Это такой очень древний индейский город и архитектурный комплекс. Вообще, когда заходит речь о Перу и Боливии, все обычно вспоминают инков. От инков в Боливии действительно осталось много чего, но эти многочисленные остатки там даже не воспринимаются как значимые исторические или культурные памятники. Какие-нибудь фрагменты инкской кладки в самых разных местах довольно быстро и прямо на глазах разрушаются, и никто о них особо не заботится и не печалится. Причина в том, что, во-первых, для самих боливийцев на фоне по-настоящему древних памятников, среди которых они живут, всё, что понастроили инки – это почти что новодел. А, во-вторых, с первого же взгляда вас поразит разница в технологическом и культурном уровне. По сравнению с той же культурой Тиауанако и оставшимися от неё памятниками инки по уровню своего технологического развития были сущими варварами. Классический памятник эпохи инков – это грубая кладка, осыпающаяся и разваливающаяся с каждым очередным землетрясением. А вот памятник культуры Тиауанако... Представьте себе исполинские многотонные каменные блоки, не просто обтёсанные, а идеально отшлифованные и подогнанные друг к другу. А теперь представьте, что блоки эти не прямоугольные, а криволинейные во всех трёх измерениях. И, соответственно, один такой криволинейный блок подходит ко всем окружающим, как ключ к замку. Этакий каменный пазл. При этом зазоры между блоками составляют, пожалуй, меньше миллиметра. Я не верю во всякие сказки про инопланетные цивилизации, но хорошо понимаю, как, глядя на такое, они рождаются. Впечатление такое, что каменную скалу сперва порезали мощной лазерной пушкой на кусочки произвольной формы, перенесли по частям на другое место и сложили в точности в прежнем порядке. Или размягчили и фигурно нарезали гигантским ножом, словно кусочек мягкого сыра.  Впрочем, и это не объясняет: даже тончайший лазерный луч мог бы дать криволинейную поверхность, идеально совпадающую у нарезанных из одной скалы блоков по принципу пазла, только в двух измерениях, а не в трёх. В общем, памятники Тиауанако реально впечатляют и заставляют задуматься об утраченных технологиях. О том, как вообще такое можно сделать. Кстати, идеально подогнанные каменные блоки не скреплены между собой никаким составом. Благодаря этому они не рушатся при землетрясении: когда всю конструкцию встряхивает, то огромные каменные блоки, сдвинувшись и подпрыгнув, вновь встают на своё место. В итоге инкские каменные кладки раз за разом осыпаются и рушатся, а памятники Тиауанако стоят более тысячи лет (а некоторые – и более двух), не теряя совершенства изначальной формы.
 
Вокруг Тиауанако живут местные индейцы и зарабатывают тем, что вырезают из камня и прочих подручных материалов уменьшенные копии знаменитых тиауанакских памятников. При этом памятники «молчащие», культурная традиция прервалась (и прервалась, скорее всего, ещё до прихода не то, что испанцев, а даже инков). То есть современные индейцы не знают ни как звали этих древних богов, ни кто из них за что отвечал и, собственно, богом чего был, ни что означают похожие на надписи символы (вполне возможно, что это и есть письменность, только не расшифрованная и нам непонятная). Просто копируют с максимальной точностью, на которую способны.
 
Как только мы приехали, индейцы сразу оживились, окружили наш автобус, и каждый местный мастер выставил коллекцию своих поделок. Вся наша группа как-то ловко извернулась и, миновав местных, ушла на экскурсию. А я замешкался, да ещё и имел неосторожность проявить к индейским богам некоторый интерес. И вот стою я один со своим цифровым фотоаппаратом, окружённый со всех сторон толпой индейцев, а они по очереди достают и раскладывают передо мной своих самодельных богов. Сперва один все свои произведения достанет и передо мной выставит. Потом другой. Следом – третий. При этом языковой барьер абсолютный. Индейцы говорят даже не на испанском, а на своём индейском. По-испански они вроде как немного понимают, да, но испанского не знаю я. В смысле совсем не знаю, только отдельные слова иногда улавливаю – те, что благодаря общим с латынью корням фактически общепонятны и международны. Попытки с местным населением за пределами университета, турфирмы и гостиницы объясниться на английском не котируется вообще. С тем же успехом можно сразу переходить на русский – одинаково не поймут. Единственный способ объясниться – жестами, знаками и, может, отчасти интонацией. В общем, я понимаю, что чтобы вырваться, придётся что-то купить.
 
Передо мной уже, наверно, пятый по счёту местный умелец предлагает свой товар. Ладно, думаю, куплю у него. Авось остальные поймут, что я уже осувенирен достаточно, и меня отпустят. Мне ж надо свою группу срочно догонять, пока не слишком далеко ушли.
 
«Сколько?» – спрашиваю по-английски. Продавец не понимает. «Сколько евро?» – уточняю я. На слово «евро» приходит явное понимание. Евро, равно как и американский доллар имеют хождение по всей стране фактически наравне с национальной валютой боливиано.
 
«Два евро, сеньор» – улыбается индеец. Два евро для Европы – это вообще ничто. Проезд на городском автобусе в одну сторону. Для центра Ла-Паса это, в общем, тоже не деньги. Но для индейского селения это деньги очень приличные. Меня как-то за две евры целый день в индейской деревушке сытно кормили – завтраком, обедом и ужином. А, когда я той семье ещё пару евро просто так подарил чаевыми, то они и вовсе не знали, чем бы меня ещё угостить и чем порадовать. Так что услышав, что индейский мастер хочет две евры за своих богов, я понял, что цена завышена раз этак в несколько, и меня прямо сейчас облапошивают как «богатого гринго», который привык сорить деньгами и совсем ничего не понимает в местных расценках. Но, ладно, думаю, что мне две евры – пусть порадуются ребята. Сделаю вид, что я не понял, что вы меня тут за круглого лоха держите. Достаю две евры, отдаю индейцу. Он аж лучится от счастья: «Грациас, сеньор, грациас». Быстренько собирает своих богов в мешок и вручает мне. Ну, что ж, на том и вам грациас, а мне бежать надо, группу свою догонять. Не тут-то было. Подходит другой индеец, тот, что до этого передо мной своих богов показывал. «Нет», – говорю, – «Нет, я уже купил, мне хватит, я больше покупать не буду». Но он и не думает с меня денег просить. Он просто отдаёт мне своих богов, уже собранных в мешочек. Потом следующий. И ещё один. И ещё.
 
Нет, зря я плохо подумал про индейцев. Никто и не собирался меня здесь обманывать, пользуясь моим незнанием цен. Индейцы – честный народ. Две евры – это была цена за все поделки! За все, которые мне перед тем успели показать. И за те, что мне показать просто не успели. Передо мной складывали и складывали кулёчки с вырезанными вручную тиауанакскими богами. Не знаю, сколько дней или недель они всей деревней их вырезали. Иные – из твёрдого плотного пластика, а иные – и из натурального местного камня. Большинство фигурок – совсем маленькие, другие – побольше, некоторые – довольно увесистые. И за всё это, всё вместе – с меня попросили две евры.
 
Потом я не знал, что с ними делать. Везти их в таком количестве с пересадками было куда накладнее, чем их приобрести. Пришлось даже выкинуть что-то из своих вещей. Но выбросить даже часть индейских богов у меня рука не поднялась. Достаточно было представить, как живые наследники древней исчезнувшей цивилизации старательно всей деревней вырезали их фигурка за фигуркой, точно копируя самые мелкие детали, смысл которых давно ими утрачен и забыт. И как за две евры заработка они честно расплатились ими со мной – богатым по их меркам иностранцем, не пытаясь меня обхитрить или сжульничать. Так и привёз домой весь мешок древних индейских богов целиком, не бросив по пути ни одного.