Ты - не Ева 30

Глава 30
Альбина, в очередной раз не добившись от девочки взаимности – и потеря памяти не помогла – с облегчением восприняла ее желание уехать на хутор. Даже денег на дорогу дала, ведь из-за несданной вовремя сессии Инга лишилась стипендии.

Саманную хатку в одну комнатушку, в которой после переезда из Брянска они с мамой прожили несколько лет,  Инга могла бы найти с закрытыми глазами.
 
Вообще девушка преувеличила свою амнезию. Придя в себя в палате реанимации, довольно быстро вспомнила кто она, где учится, где жила, но сил сразу обо всем рассказывать следователю просто не было – каждое слово отдавалось болью в голове. Единственное, чего она не понимала, почему тут оказалась,  в больнице, еще и так плохо себя чувствует, но это ей разъяснили – кто-то напал на нее на берегу пруда, ударил по голове, ограбил. И сколько она не силилась вспомнить, как и с кем туда попала – не могла. Последнее, что сохранила память – скандал, хлесткое «сгинь!» и искаженное гневом смуглое мужское лицо.

Да, она поняла, кто ее искал, но не стала выдавать Адама Платонову.  Чувствовала, следователь вцепится в него, за неимением других подозреваемых.  Начнет таскать по допросам, узнает его жена, и он рассердится на нее еще больше… За что-то же он был зол на нее тогда, очень зол? А вдруг и правда он… тогда, тем более, нельзя говорить про него Платонову.

До скандала история тоже рвалась лоскутами, которые трудно было состыковать между собой. Она еще четко помнила, как привезла к нему на квартиру сумку от Альбины и жила там несколько дней одна, затем - авария, на нее несется машина, она висит в дождь на балконе, а дальше все в калейдоскопе, где она обнимает Адама, прижимается к нему, чувствуя сквозь мокрую футболку, какое горячее у него тело.  Светлая женщина, рыжая женщина…

Следователь сказал, что у нее пропали документы. Возможно, ее действительно ограбили, и она не зря оговорила умершего бомжа. Она ведь не помнила, какие вещи у нее были при себе, может, и этот злополучный платок когда-то принадлежал ей.

Ключ лежал там же, где они с мамой его оставляли – в щели под порожком. Она с трудом открыла поржавевший замок, дверь простужено скрипнула, пропуская ее в пахнущую пылью и сыростью комнатку.

Несколько часов Инга потратила на реанимацию колонки - пришлось попотеть, чтобы ее раскачать, давно не пользованная вода ушла слишком далеко. Девочка, уже отчаявшись и выбившись из сил, едва не заплакала от счастья, увидев брызнувший из гусака фонтан. Но дальше дело пошло – она мыла, чистила, сметала паутину. Матрасы и подушки проветривались на солнышке, в глубине двора ждали своей очереди половики – пока руки не дошли их выбить.

Она поужинала собранными в саду яблоками, запив несладким отваром из смородиновых листьев.

Весь вечер Инга пересматривала старые фотографии – мама почему-то не забрала их к дяде Славе. Детство сейчас казалось ей очень светлым, счастливым, хотя и там хватало проблем и неустроенности. Анна была матерью строгой, с хуторскими ребятишками дочке общаться не разрешала, боясь, что те научат ее всяким глупостям. Так что маленькая Инга, в основном, читала или помогала матери в огороде и саду.

После переезда с Брянщины Анне удалось устроиться в школу, но ненадолго, скоро ее уволили. С тех пор они жили на те скудные гроши, которые удалось выручить, сдавая сезонные фрукты, продавая зелень и клубнику вдоль трассы – там, куда можно дойти пешком, потому что расходы на транспорт съедали почти всю прибыль. Да иногда подрабатывали у местных фермеров.
 
Сдав мамино золото, приобрели козу и несколько кур, яйца съедали сами, молоко старались продать, когда были покупатели. Хуже всего приходилось зимой, хорошо хоть лесополоса рядом. Оттуда таскали валежник и распиливали визгливой двуручной пилой. Тянули «летние» деньги, сколько могли, а потом начинали брать товары в местном магазине «под запись». Иногда Анна исчезала куда-то на ночь и возвращалась с пакетом продуктов или небольшой суммой денег, усталая и раздраженная, неизменно устраивая дочери разнос, сводившийся к угрозам задушить, если узнает, что Инга встречается с кем-то из местных. Впрочем, на молчаливую очень плохо одетую «зубрилку» ребята в школе внимания не обращали, а больше она никуда и не ходила.

А потом появился дядя Слава – племянник умершей старушки Семеновны. Он вступил в наследство и пытался продать участок с домиком-развалюшкой. Красивая моложавая женщина ему приглянулась. А ее подкупила серьезность намерений новоиспеченного соседа – не на ночь в койку звал – замуж, хвастался трехкомнатной квартирой в Краснодаре и надежной работой, девочку согласен был поднимать. Кто ж от такой партии отказывается? Город – это и работа и достойное образование для дочери.
 
Инга снова и снова разглядывала немногочисленные снимки, большинство которых были сделаны еще до ее рождения. На них мама улыбалась широкой открытой улыбкой, а  если ситуация требовала серьезности, то смеялись одни глаза – легким прищуром, задорной морщинкой. На тех фотографиях, где молодая женщина появилась уже с маленькой дочкой, улыбку словно стерли. Как-то Инга осмелилась спросить: «Кто мой папа?» И, услышав короткое: «Мразь и подлец» - прикусила язык. Потом, уже после скромной свадьбы с дядей Славой, Инга опять набралась храбрости и поинтересовалась: «А почему вы с моим отцом не поженились?». Мать произнесла сурово: «Потому что он уже был женат, - и добавила – никогда не связывайся с чужими мужьями».

Инга и так ни с кем не «связывалась». В Краснодаре она вела такую же затворническую жизнь, как на хуторе. Сама не умела сходиться со сверстниками, а они к ней тоже не слишком тянулись. Только в университете сблизилась с Катей, выпустившейся из детского дома. Но та со всеми, кто позволял, была на короткой ноге.

На парней Инга не засматривалась. Нет, в душе она отчаянно хотела любви – семена, посеянные романтичными книгами и  фильмами, не могли не дать всходы в соответствующем возрасте. Инга много и увлеченно мечтала об идеальном возлюбленном, но слишком уж безупречный образ она себе нарисовала, ровесники неизменно выбивались из него: торчащими ушами, подростковыми прыщами, кривым зубом, грубой речью, некрасивыми манерами. Возможно, если б на нее саму кто-то обратил внимание, приручил ненавязчивым общением, Инга бы снизила планку, очеловечив своего «принца», но в их филфаковской группе было всего три зряшных паренька, а когда ты сразу после занятий спешишь домой, познакомиться с кем-то еще шансов немного. Да и не располагала неулыбчивая худенькая первокурсница к знакомству – в ту пору, когда любой неласковый девичий взгляд грозит перерасти в комплекс неполноценности, ребята предпочитают повышать самооценку с более приветливыми и дружелюбно настроенными барышнями. Ингу это расстраивало – однокурсницы то и дело рассказывают, как к ним «подкатывали», одаривали комплиментами, а ей оставалось только задаваться вопросом: «Что же со мной не так?»

Дома иногда крутилась перед зеркалом, когда никто не видел. Иногда даже раздевалась полностью, разглядывая еще не до конца сформировавшуюся фигурку. И, в общем и целом, нравилась себе. Худовата, но грудь плоской не назовешь, полноценный «второй», ноги ровные и длинные, ступни маленькие, не то что у Нины Алейченко – деваха с нее ростом, зато нога 40 размера. С лицом тоже все нормально – она похожа на мать – большими глазами, аккуратным прямым носиком, четко очерченными губами, а мать всегда называли красивой. Ну да теперь модны нарисованные брови и губы гораздо пухлее, Инга попробовала как-то «современный» макияж, но отражение напугало ее, пришлось отмываться.

В саманной хатке тоже было зеркало, не такое большое, как в квартире дяди Славы, но и его было вполне достаточно, чтобы разглядеть осунувшееся личико с синевой под глазами и уродливым ежиком песочного цвета. Уши, не прикрытые волосами, какие-то нелепые, лишние, шея худая и слишком длинная. «Вот урод», - неприязненно оценила себя Инга и порадовалась, что Адам ее не нашел.

Сначала она восприняла его как «безопасного». Начиная с подросткового возраста мать периодически напоминала ей, что представителей сильного пола следует опасаться, «не быть дурой». Перспективы рисовала неромантичные и банальные, зато жизненные – «попользуются и бросят», «навешают лапши на уши, свое возьмут – и поминай как звали», «останешься с дитем – будешь локти кусать». На нафантазированного «идеального возлюбленного» эти приземленные мудрости мало влияния оказывали, а в реальной жизни ей некого было до поры до времени опасаться. Но потом мать умерла, и Инга смогла оценить справедливость ее слов с подачи дяди Славы – тот сначала действовал осторожно: обнимал, по-отечески целовал в макушку, вытирал слезы. Инга гнала прочь подозрения, убеждала себя – показалось, когда рука отчима вдруг оказывалась не там, где надо или отеческие поцелуи слишком уж частили. Но дяде Славе тоже надоело ходить вокруг да около и однажды ночью, выпив для храбрости, он завалился к ней в комнату. Инга сумела убежать от неповоротливого пьяного мужика, запереться в туалете, через дверь которого отчим и разрисовал ей ближайшие перспективы – или она сейчас возвращается в кровать, или продолжает строить из себя недотрогу, но – за пределами его жилища.
 
А потом ситуация повторилась с Альбиной,  еще больше насторожив Ингу – оказывается, и симпатичным дружелюбным женщинам, предлагающим сироте кров из сострадания, нельзя доверять. Впрочем, Альбина действовала не так грубо, больше уговорами и обещаниями, что ей понравится. И Инга даже пыталась целоваться с ней после больницы, надеясь, вдруг, и вправду, получится, деваться-то все равно некуда. Но отвращение пересилило трезвый расчет. Альбина почувствовала, что ее ласки девочке неприятны, и отступила сама.

Адам не пытался к ней приставать, не делал двусмысленных намеков. Казалось, больше всего его заботят отношения с женой, которым пребывание Инги в его квартире может навредить.

Он нравился ей, Инга вполне была в состоянии оценить мужскую красоту, и даже вынужденно-благородные поступки, но, скорее, как книжно-киношный персонаж, который живет своей – далекой - жизнью. Во всяком случае, она никогда не пыталась примерить его на роль «идеального возлюбленного», не строила в отношении него каких-то планов. А потом что-то произошло, и она не могла уловить, найти в своем поврежденном мозгу – что,  именно, постоянно вспоминая, смешивая их, два эпизода – себя, плачущую на его груди, обвивающую его шею руками, и его злое лицо, гневный окрик. Синий надувной матрас на полу, большая измятая кровать… неужели между ними что-то было? Лев Андреевич говорил, что она может так и не вспомнить события нескольких дней, предшествовавших травме. Что же тогда случилось?