О религии

      Не могу согласиться с тем, что происходящее сейчас (писано в 2017 г.) на Западе называют ультралиберальной революцией, — скорее, это естественное возвращение человека к своей основе, к своим корням, естественное желание обладания тем числом свобод, которое было урезано неимоверно, вогнанное насильно в немыслимо жёсткие нравственные нормы христианства. Любая культура — европейская, русская — покоится на трёх источниках: наследие античности, христианство, народное творчество. Если первое и третье очевидно имеют местные, кровные корни и связаны с человеком неразрывно, то также несомненно и то, что христианство — источник пришлый, чуждый, сначала отвергнутый полностью и сумевший утвердиться впоследствии, лишь будучи навязан насильно, сверху, фактически спущенный в народ по вертикали верхушкой, властью, навязанный пропагандой. Я вольна верить в Зевса и Юпитера не менее, а, может, статься, и более, чем в бога христианского, хотя существование и значение Христа для меня тоже являются событиями несомненными, практически фактами, историей. Но! Европейская цивилизация и её развитие были самодостаточными уже тогда, когда Платон доказал логическим путём существование бога. Зачем ей учение о том, что нужно верить, а то накажут, если есть научно обоснованное доказательство наличия сверхъестественного начала (с не исключаемой многими возможностью постепенно постигать его природу, свойства и законы)? Зачем ей недоказанный, а, может быть, и недоказуемый, чужой, иностранный бог, принесённый иммигрантами — дикими, неразвитыми, фанатичными и встретившими соответствующий приём? И правильно: не надо соваться со своим уставом в чужой монастырь, не надо навязывать более высокоразвитой общности сомнительную систему миропонимания, не надо людям, уже вооружённым знанием существования бога, преподавать это на свой манер. (И горько, но закономерно, что спустя две тысячи лет очередная волна эмиграции смывает то, что смыло на границе двух эр, точнее, в течение III века нашей эры, предшествовавший уклад сознания и совести, сложившийся в античности.) Людей и страны всегда душат границы и старые приоритеты. Да, любая религия — догма и, прожив определённый срок «мирного сосуществования», перестаёт обслуживать запросы цивилизации, которая развивается, прекращает, отстав от этого движения вперёд, отвечать новым потребностям и интересам, ветшает, выветривается. Но, если это значит, что языческие культы были неминуемо обречены, это также значит, что и конец христианства неотвратим. У философов, кроме религии, есть постиндустриализм, у политиков — национальные интересы, у физиков — Большой взрыв или пульсирующая Вселенная (по предпочтению), у обывателей — социальные сети, секс, карьера, семья. В огромном количестве информации, исторгаемой медиа, религия теряет и удельный вес, и значение; её жестокая узда становится не зловещим предупреждением, а закоснелостью, ханжеством (я говорю о христианстве). Да, в ней есть своя истина, она во многом соответствует истории, она появилась и укоренилась — значит, её наличие было предопределено, неизбежно, и она легла одним из краеугольных камней в ныне существующий мир. Но только «одним из». Разве язычество, греческая и римская мифология менее насыщены правдой, разве не допускают они, как и Троица, множества святого, разве не перевозил Харон души умерших в иные измерения, разве в Лете и Эвное не смывались печали и грехи? Что же касается научного наследия античности, то доказательство существования бога, вхождение в изменённые состояния сознания, геометрия, физика (последние две, к тому же, и стали основой для дальнейшего технического развития — тем, чем мы пользуемся, и тем, что облегчило нашу жизнь намного больше, чем это смогло бы сделать какое бы то ни было верование) — достижения гораздо более высокие, чем ярмо запретов и ограничений, противных естеству, самой природе человека. Материальная жизнь конечна, а чувства, ею порождаемые, — тем более. Как же я могу прилепиться к чужому человеку и стать с ним «плотью единой», почему именно я к нему, а не он ко мне, почему именно к нему, а не к ней или к группе лиц? Чувства могут испариться, могут появиться другие; я не кусок пластилина; у меня могут быть мои личные интимные предпочтения. Определённо, я не хочу «плодиться и размножаться»: бог, милостиво разрешив мне это (хотя тысячелетиями люди обходились без его позволения), почему-то забыл вслед за разрешением создать мне соответствующие условия. Сначала я не взывала к нему, терпеливо ожидая, что чёрная полоса минует и испытания, лишения, боль, низвергнутые на меня, завершатся; потом я стала просить у него — не сверкающие алмазные водопады и стадо прекрасных принцев! — а просто необходимое для обычного, очень скромного, бедного, только не скотского существования. И в том, и в другом случае абсолютный ноль. Досадно только, что я не могу наплевать на тебя, как ты это сделал по отношению ко мне. Что ж, оплёвывай своё творение дальше — и мучься стыдом за содеянное. Я явила тебе размеры страдания, амплитуду от (+) до (-). С меня хватит. Ты сам толкнул меня к ренегатству, к отступничеству. Договор расторгнут, и это не предательство: измена существует там, где тот, кому изменяют, любит сам.

     Не называйте ваши идиотские духовные ценности «традиционными»: навязанные человеку наперекор его природе, они стали не ценностями, а игом. Не называйте разложением естественное право человека думать так, как он хочет, творить то, что он хочет, верить в то, во что он хочет, спать с тем, с кем он хочет. И заткнитесь со своим тупейшим словосочетанием «нетрадиционная сексуальная ориентация»: это ваше христианство нетрадиционно и, кстати, на тысячелетия моложе, а, следовательно, и глупей свободы выбора в любви. А то, что я сегодня на ночь опять буду бормотать «Отче наш»… что ж, я известный консерватор и сделаю это «на всякий случай», «как бы чего не вышло». Вот и всё, что осталось у меня к тебе, «традиционный» боже, а истинный, высший промысел — он есть, он действует, вершит, только это не ты, сотворивший человека по образу и подобию своему, а, точнее, сотворённый пройдошливой сволочью по своему подобию, — а нечто совсем иное. Бесстрастное, мудрое, вечное. Может быть, даже неживое в моём обычном понимании.