Дебюсси по пятницам

Было у Крымова три заветных мечты — получить Букеровскую премию, выиграть в лотерею миллион и отправиться в кругосветное путешествие.
До премии пока было как до Луны, хотя его рассказы время от времени появлялись на страницах толстых журналов, что давало ему основание считать себя писателем. А вот две другие мечты сбылись в одночасье. Его лотерейный билет, купленный на сдачу в магазине «Связной» выиграл крупную сумму, которой хватило на то, чтобы купить круиз. Нет, не вокруг света, а только вокруг Европы, но страшно дорогой.
Круизный лайнер «Фея морей» уходил в плавание из Амстердама. Билетов на прямые рейсы туда не было, пришлось лететь с пересадкой.
Рейс был ранний, выспаться не удалось, и, чтобы как-то поддержать тонус, Крымов выпил в Шереметьево два чашки кофе. Но легче не стало. Тело требовало: «Спать, спать, спать…», а голова не хотела. Потом была пересадка во Франкфурте: очередь на досмотр, долгое ожидание в переполненном аэропорту, очередь на посадку. Так что до Амстердама он добрался совсем никакой.
«Фея» оказалась десятипалубным монстром, вмещавшим две тысячи пассажиров, так что процедура оформления и посадки заняла еще часа два. После этого сил хватило только на то, чтобы выпить в баре виски, перед тем как отправиться спать в свою каюту.
И только утром Крымов понял, какую ошибку он совершил, выбрав для своего первого морского круиза этот плавучий муравейник. Судно буквально кишело людьми. Они обсели палубы, оккупировали салоны, и даже в библиотеке от них не было спасения.
Впрочем, это его не слишком расстроило. В конце концов, чем больше людей, тем больше шансов встретить… Кого встретить — он не мог сказать определенно, но подразумевалось, что все-таки женщину, все-таки интересную, в общем, героиню его будущей книги.
Такой шанс ему представился только вечером. Крымов уже заканчивал ужин и собирался подняться на верхнюю палубу, чтобы выкурить сигарету, когда в ресторан вошли трое — мужчина лет пятидесяти, ушастый мальчик и молодая женщина. Мужчину он сразу узнал, это был Семен Хацкелевич, глава адвокатской конторы «Хацкелевич и партнеры», который защищал известного диссидента Колыванова, бизнесмена Шапошникова и криминального авторитета Резо Сухумского. А узнал он его, потому что тот некоторое время вел по телевизору программу «Закон для всех».
Мальчик, определенно, был сыном Хацкелевича. Если бы художнику нужно было нарисовать карикатуру на адвоката, у него бы получился этот мальчик — нос как у папы, но только с прыщиком на кончике, папины глаза, но не хитрые, а пустые, папины уши, но только врастопырку.
Сложнее было с женщиной. Кем она приходилась мальчику? Матерью? Мачехой? Крымову показалось, что он её где-то видел, более того, с ней было связано какое-то событие в его жизни. Этот взгляд, осторожный и пытливый одновременно, забыть невозможно. Это определённо была женщина из прошлой жизни. Время её изменило, но не настолько, чтобы сделать неузнаваемой. Вот только когда и при каких обстоятельствах он мог её видеть? Этого Крымов вспомнить не мог, сколько ни старался. Вот если бы он услышал её голос — голоса с возрастом почти не меняются. Но торопить события Крымов не стал. Времени, чтобы возобновить с ней знакомство, будет предостаточно.
На следующий день он встретил русскую троицу в библиотеке. Женщина и мальчик собирали гигантский пазл — карту Европы, а адвокат был погружен в чтение газеты «Файнэншл таймс». Они были настолько увлечены своими занятиями, что Крымов опять не решился вторгнуться в их интимный мирок. Кто знает, как она отреагирует на встречу со старым знакомым? А может, у неё с ним связны неприятные воспоминания? А как отнесётся к этому адвокат? Русские за границей стараются избегать нечаянных встреч с соотечественниками, которые тащат с собой мешки своих проблем и готовы щедро ими поделиться с каждым встречным. Нет, тут надо проявить деликатность.
Мальчик называл женщину Камиллой Сергеевной, а Хацкелевич обращался к ней на «вы». Стало быть, она не жена и не мать. А кто тогда? Партнерша? Гувернантка? Любовница? Чудно, конечно, обращаться к любовнице на «вы», но чего только не бывает в жизни. Может, он таким образом хочет внушить сыну уважение к любимой женщине или скрыть от него порочную связь.
Смутило Крымова и имя женщины, редкое имя — Камилла. Никогда у него не было знакомых с таким именем. Забыть знакомую с именем Камилла просто невозможно. Неужели он ошибся, когда решил, что судьба их уже когда-то сводила? Впрочем, надо будет это проверить при первой возможности.
Такая возможность, казалось бы, подвернулась на третий день круиза. Крымов вышел на верхнюю палубу, чтобы подышать морским воздухом перед завтраком, и застал там Хацкелевича, который, вооружившись биноклем, что-то высматривал в море.
— Доброе утро! Что-нибудь интересное увидели?
— Обычно в это время года здесь играют дельфины, — ответил адвокат после довольно долгой паузы.
— Вам приходилось бывать в этих местах?
— Да, приходилось, — процедил сквозь зубы Хацкелевич.
— А я вот впервые оказался на круизном судне.
— Поздравляю, — сказал адвокат и отошел в сторону, давая понять, что не собирается продолжать беседу. Он явно тяготился присутствием постороннего. Ему хотелось побыть наедине с океаном.
Крымов сплюнул в море и отошёл. Ясно было, что знакомство не состоялось и второй попытки не будет. «Не очень-то и хотелось, — злился Крымов. — Да кто он такой? Паразит, продажная шкура, холуй криминальных авторитетов. Хотя его, наверно, можно понять, недаром же говорится: увидел за границей соотечественника — перейди на другую сторону».
Сбросив неприветливого адвоката со счетов, Крымов решил не повторять больше попыток сближения с Камиллой, тем более что с этим именем у него ничего не ассоциировалось, и стал развлекаться на полную катушку. Он сыграл партию в мини-гольф с американской пенсионеркой, подремал на проповеди католического священника, продегустировал блюда индонезийской кухни, послушал концерт классической музыки, мельком взглянул на выступление цирковых артистов, а в конце дня спустил сто долларов в казино. Но всё это время мысли о загадочной Камилле не давали ему покоя.
Крымов видел её мельком то в ресторане, то в библиотеке, то возле бассейна, но всегда в компании с Хацкелевичем и его сыном. Он уже потерял надежду поговорить с ней наедине, но вот теплоход зашёл во французский порт Ла-Рошель, и туристы разъехались кто куда. Крымову не хотелось ни на устричную ферму, ни на виноградники, он поднялся на крепостную стену, посидел на скамейке в парке, заглянул на рынок. Крымов бродил по набережной старой гавани и вдруг увидел русскую троицу. Они сидели за столиком открытой веранды кафе и внимательно изучали карту напитков. Крымов устроился за соседним столиком и слышал их разговор.
— Попросите для меня, пожалуйста, сто грамм коньяку, — сказал Адвокат своей спутнице, из чего Крымов сделал вывод, что тот не слишком силен в иностранных языках.
— А мне бы стакан кока-колы, — попросил мальчик.
Камилла кивком подозвала официанта и сказала ему что-то по-французски. Через некоторое время он принёс заказ — рюмку водки, стакан апельсинового сока и бокал красного вина.
— Коньяк и виноградные вина для вас яд, у вас же почки, — ответила Камилла на немой вопрос адвоката.
Мальчик покорно стал пить свой сок.
— Вам пора, — сказала Камилла, когда адвокат и его отпрыск покончили с напитками. — Будьте осторожны во время экскурсии, в автобусе обязательно пристёгивайтесь.
Они послушно поднялись и ушли, и тут Камилла посмотрела в сторону Крымова и сказала, вроде как и не ему вовсе, вроде как в пространство вокруг него:
— Глеб!
— Вы меня?
— Ну давайте на «вы», если вам так угодно, хотя прежде вы всегда говорили мне «ты», даже при первом знакомстве.
— Значит, мы с вами всё-таки знакомы, а я уж думал, что мне показалось.
— А я сразу вас узнала. Помните — май, сирень, трамвай, улица Красной сосны, улица Вешних вод…
— Даша?
— Она самая.
— А почему Камилла?
— Это моё новое имя. Богатым дядькам нравятся гувернантки с иностранными именами — пусть завистники думают, что иностранка.
— Гувернантка — это какой-то позапрошлый век.
— Всё возвращается на круги своя — и гувернантки, и лакеи, и мажордомы, только называются по-другому. У меня, например, в трудовой книжке записано «домашний воспитатель».
— И что, хорошо платят?
— Журналисту, наверно, за год не заработать, сколько я зарабатываю за месяц. Но ты, как я посмотрю, тоже не бедствуешь.
— Вытащил счастливый билет в прямом смысле слова.
— Бывает. А мне что-то не везёт на выигрыши. Всё время надо уворачиваться от ударов судьбы.
— Представляю, сколько вам, то есть тебе, приходится терпеть всякого за такие деньги.
— Нисколько. Семен Ароныч прекрасный человек, щедрый и деликатный — настоящий джентльмен, и Миша замечательный мальчик — послушный и уважительный, схватывает всё на лету, лучший в классе по математике, увлекается авиамоделированием. Есть у него, правда, один грешок — любит подсматривать за мной в замочную скважину, но это естественно в его возрасте.
— Наверно, ждёт не дождется, когда папа освободит ему место у скважины.
— Ну что ты, Семен Аронычу не нужна скважина, у него есть камера в потолке. Но это так естественно в его возрасте. Я научилась понимать мужчин, а они научились меня уважать. А вот с женщинами у меня так и не получилось.
— А помнится, ты мечтала стать модельером, ты ведь работала…
— Швеёй в ателье у Савеловского вокзала.
— И как тебя угораздило попасть в гувернантки?
— О, это долгая история, а началась она с нашего знакомства. Ты помнишь, как мы познакомились?
— Кажется, в трамвае? Никогда не знакомился с девушками на улице — не потому, что я такой робкий, а потому, что получить от ворот поворот — значит получить сигнал, что с тобой что-то не так, и ломать над этим голову, думать: «А что не так?» А тут вдруг что-то на меня нашло, и я пошёл через весь вагон к тебе с букетом, который мне всучила за три рубля бабка у метро.
— Я, наверно, тебе понравилась, и ты подошёл ко мне и сунул мне в руки букет сирени, и я так опешила, что не нашлась что сказать, и стала нюхать цветы, хотя терпеть не могу запаха сирени. У меня от него болит голова.
— Я это воспринял как сигнал к продолжению и стал плести какую-то чушь про особую роль трамваев в судьбах человечества.
— А я слушала и не слышала. Для меня было главное, что вот парень, длинный, красивый (я тогда и не разглядела, красивый или нет, но что красивый — была уверена) хочет со мной познакомиться. Я растерялась и не знала, что мне делать: просто слушать и улыбаться или как-то поддержать разговор. Со мной раньше никогда такого не случалось, никто со мной на улице никто не знакомился. Я была еще совсем зелёная девчонка. Потом, когда ты позвонил мне на работу и мы с тобой встретились в другой раз, я всё тебе выложила про себя, и всей моей биографии хватило на пятнадцать минут.
— Помню, ты сказала, что живёшь с мамой, что твой отец связался с какими-то сектантами и ушел из семьи. Я хотел посидеть с тобой в баре — тогда на втором этаже гостиницы «Москва» был хороший бар с очень вкусными коктейлями, но ты ни в какую не соглашалась ехать со мной в центр. Мы бродили по твоей родной Лосинке, которая в то время ещё сохраняла черты дачного поселка — кособокие домишки утопали в зелени, в садах пели соловьи, мальчишки гоняли мяч прямо посреди улицы и тут же мужики реанимировали убитый «Москвич». Ты показывала мне местные достопримечательности — церковь, водокачку, кладбище, дачу какого-то профессора. На лавочке возле калитки сидели женщины в пёстрых платочках. Я слышал, как одна из них сказала другой: «Смотри, Дашка-то какого гуся подцепила». «Бедная девка, — отозвалась другая, — отец бросил, мать спилась». «А красивая пара», — заметила первая.
— Мне было горько слышать про мать. Я боялась, что ты тоже услышал, как они меня жалели, но потом успокоилась — ты не подал виду, что слышал.
Гарсон, который оживленно беседовал с пожилым господином с собакой, наконец заметил Крымова, подошел к столику и вопросительно улыбнулся.
— Voulez-vous commander quelque chose? — спросил он по-французски.
— Please bring rum with mineral water and some ice, — сказал Крымов по-английски.
— No English, — виновато пожал плечами гарсон. — French, german, polish?
— Он поляк, — сказала Камилла и повторила заказ по-французски:
— S'il vous pla;t apporter du rhum avec de l'eau min;rale et de la glace.
— Вы, то есть ты, знаешь французский?
— Бонна со знанием французского — особый шик и хорошая прибавка к жалованию.
— Ты вела себя тогда очень странно. Я пригласил тебя в театр, но ты отказалась. Я с большим трудом раздобыл билеты на Таганку, но ты отказалась наотрез, сказала, что у тебя разболелась голова, и мы снова бродили по твоей милой, но малоинтересной окраине. Вот берёза, на которой повесился киномеханик, вот дом деда, который держит кроликов, и водокачка. Эта чёртова Лосинка удерживала тебя, как магнит, и мне это было непонятно. Вокруг так много интересного, столько приятных вещей, а мы всё крутимся возле водокачки.
А потом я пригласил тебя на балет в Большой, ты согласилась, но не пришла. Я потом звонил тебе в ателье, но какая-то стерва спустила на меня собак — сказала, что тут люди работают и нечего их отвлекать по пустякам. И тогда я решил, что у тебя объявился дружок, какой-нибудь Коля с улицы Красной Сосны, который не хочет, чтобы мы с тобой встречались. А что ещё можно подумать в ситуации, когда девушка ни с того ни с сего не приходит на свидание и не пытается это объяснить. Я обиделся и больше не делал попыток тебя разыскать.
— Это закройщица Валя с тобой разговаривала. Она мне не сказала, что ты звонил. Но даже если бы и сказала, ничего бы не изменилось, я уже поняла, что между нами ничего не может быть. Ты помнишь, в чём я была, когда ты увидел меня в трамвае?
— Кажется, в чём-то синем.
— В синем платье в горошек. А когда мы с тобой встретились на следующий день?
— Не помню.
— В синем платье в горошек. Всё в том же платье, потому что оно у меня было единственное, а ещё у меня была школьная юбка и белая блузка. Их я надела, когда мы с тобой встретились в третий раз. Это когда ты приглашал меня в коктейль-холл. Представляю, как бы я выглядела в этой пионерской форме среди шикарных посетительниц модного места, — Камилла рассмеялась, видимо, на самом деле представила себя в коктейль-холле шикарного отеля — белый верх, темный низ. Не хватало еще пионерского галстука и косичек.
Гарсон принес белый ром в тяжелом стакане, лёд и маленькую бутылочку «Перье». Крымов слегка разбавил ром водой, бросил в стакан два кубика льда, сделал глоток и зажмурился от удовольствия.
— Ты был тогда для меня человеком из другого измерения, из параллельного мира — студент, будущий журналист, в замшевых туфлях и американских джинсах.
— Мне их дядя привез из Польши.
— Я хотела, я тянулась, я пыталась… Каждый день после работы я шила себе платье, в котором не стыдно было бы пойти в театр, в кафе, в гости. Наши женщины мне сочувствовали, все, кроме закройщицы, они принесли кучу модных журналов, и мы вместе выбрали то, что мне больше всего пошло бы. Платье уже было почти готово, но эта Валя прожгла его утюгом прямо в тот день, когда я должна была его надеть. Она сказала, что хотела мне помочь — разгладить швы, а на самом деле сделала это нарочно. Она хотела, чтобы я вышла замуж за её брата. Он служил армии и вот-вот должен был демобилизоваться. Она показывала мне его фотографию в форме десантника.
Я бы могла разыскать тебя, ведь ты как-то записал мне номер своего телефона, но я не стала этого делать. Мне было горько, но не оттого, что наш роман не состоялся, хотя ты мне очень нравился. Мне было горько оттого, что я, оказывается, такая жалкая и невезучая. Никогда раньше я не сталкивалась с такой несправедливостью — ни в школе, ни на улице, ни на работе. Мне казалось, что вокруг меня такие же люди, как я, и, наверно, так оно и было. Но тут появился ты — звёздный мальчик, сиреневый пришелец, и я увидела себя со стороны. Я проплакала весь день и всю ночь, а наутро вытерла слезы, уволилась из ателье и устроилась билетёршей в консерваторию.
Никакого плана у меня не было. Просто я решила что-то поменять в жизни, всё равно что, но обязательно поменять, причёску, одежду, место жительства, работу. Найти новое место мне помогла соседка, которая работала гардеробщицей в той же консерватории. Она, как опытная женщина, лучше знала, что мне нужно. У неё на этот счёт имелись рецепты, проверенные веками. И самый надёжный и простой — это, конечно, замужество. А ещё она знала, что искать подходящего жениха надо среди любителей классической музыки. Ведь кто у нас ходит в консерваторию? Интеллигентные и небедные люди. А столько лиц за день мелькает перед окошком кассы, сколько молодых людей видят тебя, и наверняка найдется такой, что рано или поздно обратит на тебя внимание. Так она думала, и не ошиблась.
Такой человек не заставил себя долго ждать. Его звали Самвелом, он обожал Бетховена. Я оставляла для него самый «вкусный» билетик в партере, а он дарил мне конфеты в коробках и маленькие букеты, знаешь, такие трогательные букетики ландышей, фиалок, васильков. Несколько раз он приглашал меня в кино, потом водил в кафе у Петровских ворот, где играли джаз. У меня уже в то время был приличный костюмчик, в котором не стыдно было показаться на людях.
В конце концов он захотел познакомить меня с родителями. Я долго сопротивлялась, ведь его родители были непростые люди: отец — научный работник, а мать заведовала библиотекой в Гнесинке, но все-таки сдалась. Папе я понравилась — это было сразу видно, он пичкал меня какими-то восточными сладостями, называл Даша-джан и вообще расстилался ковриком. Мама тоже вроде бы отнеслась ко мне доброжелательно, расспрашивала о семье. Я сдуру выложила все как есть и про отца, и про мать. И тут она вдруг спросила: «А на каком инструменте вы играете? У нас ведь музыкальная семья, я окончила школу по классу виолончели, муж играет на скрипке, Самвел у нас тоже скрипач, а его младшая сестра Карина пианистка. Ах, как она играет мазурки Шопена, просто мороз по коже. По пятницам она играет Дебюсси. Можете прийти и послушать в эту пятницу».
Я поняла, что для меня нет места в этой семье, но на всякий случай стала брать уроки игры на флейте. Через год я уже могла сыграть какие-то несложные пьесы. Самвел мне помогал освоить сольфеджио. Он по-прежнему дарил мне цветы, водил в кино и на концерты. Но, когда он наконец сделал мне предложение, я поняла, что мне не хочется выходить за него замуж. Мне было тяжело расставаться с Самвелом, ведь он меня любил, но мне не хотелось играть по его нотам. Я все ещё была бедной, но уже не забитой дурой с окраины, которая готова схватить любую кость с барского стола, — Камилла как будто вся напружинилась, в глазах её появилась решимость, словно кто-то её позвал оттуда, из прошлого.
Крымов сделал второй глоток и пожалел, что не заказал джин с тоником — вода выдохлась и уже не играла в стакане, лёд растаял и разбавил напиток до состояния бурды. А Камилла продолжала свой рассказ.
— Я вышла замуж за Валентина. Он заканчивал мединститут. В белом халате он казался очень внушительным, и вообще был добрым малым, как ни крути. В день свадьбы он подарил мне букет лилий. Они были как стайка медсестер и пахли аптекой.
У Валентина все было рассчитано. После института он собирался пару лет поработать в Африке, скопить денег на отдельную квартиру, потом закончить ординатуру, защититься и уйти на преподавательскую работу. Мы с ним вместе учили французский язык на курсах, и, кто знает, может быть, когда-нибудь из нас и получилась бы крепкая семья, если бы не свекровь, которая с самого первого дня нашей совместной жизни давала мне понять, что она в доме всё, а я ничто. Как-то раз я случайно услышала, как она говорила обо мне с сыном. «На какой помойке ты откопал это сокровище? Ты заметил, что она потихоньку придерживает солёные грибы пальцами, когда не может их поддеть на вилку, а потом облизывает их? А тут я захожу в ванную и вижу, что она моет свои туфли в раковине. Туфли — в раковине… Ты только подумай». — Валентин вздохнул и промолчал, а меня зло взяло. Не на свекровь и не на Валентина, а на себя.
Я раздобыла в библиотеке книгу о правилах хорошего тона, старую, еще дореволюционную, и вызубрила её наизусть, так что свекровь уже не могла меня укусить за это место, но она была женщина изобретательная и всё время находила новые поводы для придирок. То я плохо готовлю, то безвкусно одеваюсь, а уж когда я при гостях Мандельштама назвала Мандельштампом, она и вовсе меня с дерьмом смешала. Я это терпела, потому что знала свои слабые места и по возможности старалась больше читать, чтобы залатать прорехи в своем образовании. Но однажды сорвалась и высказала ей все, что я о ней думаю.
Это случилось после того, как однажды ко мне пришла мать и, не застав меня дома, была вынуждена три часа под дождем дожидаться меня на улице, потому что свекровь выставила ее из квартиры, сославшись на то, что её собака очень нервничает при виде чужих людей в квартире.
Я пожаловалась Валентину, но он в ответ только пожал плечами. И тут я поняла, что уже не нужно лечиться по его рецептам, собрала свои вещи, которые уместились в полиэтиленовом пакете, и ушла в никуда.
Вины Валентина в нашем разрыве нет. Он был неплохим человеком, и я многим ему обязана, как, впрочем, и свекрови, а то, что он не смог меня защитить, так ведь я сама виновата, потому что поставила его перед выбором — мать или жена. Так нельзя делать.
Камилла достала из сумочки сигареты «Голуаз» и ожесточенно закурила. Видно было, что она до сих пор принимает всё, что с ней случилось, близко к сердцу, и рана, нанесённая ей той женщиной из прошлого, не совсем ещё зарубцевалась.
— Возвращаться в Лосинку у меня не было никакой охоты, да и Лосинки той уже не было — мама умерла, старые дома снесли, и на их месте построили новый квартал, где жили чужие люди. Я сидела с пакетом на бульваре у Чистых прудов и думала, куда податься. Здесь я и познакомилась с Анной. Она прогуливала двух симпатичных мопсов и присела рядом со мной, чтобы покурить. Мы разговорились, и она предложила мне временно пожить у нее.
Анна работала в Госкино, занимала там какую-то важную должность и домой приходила поздно. У нее была дочь Лариса, по словам матери, запущенный ребенок. Анна попросила меня подтянуть её французский.
Квартира, в которую она меня привела, была большая — сталинская. В ней нашлась и комната для меня с огромной кроватью и маленьким туалетным столиком. В первую же ночь Анна пришла ко мне. На следующий день она подарила мне букет откровенных до бесстыдства роз. То, что между нами было, не так противно природе, как думают мужчины. Женщина лучше знает, что нужно другой женщине, она знает, когда быть нежной, а когда жёсткой. У тебя когда-нибудь были близкие отношения с мужчинами?
— Нет.
— Значит, поверь мне на слово. В каждом из нас спит человек другого пола, и, если его не будить, он так и не проснётся. А если разбудить, то он захочет завладеть тобой полностью. Анне так и не удалось разбудить его во мне. Нельзя сказать, что мне так уж неприятно было с ней спать, даже наоборот. Но я не хотела быть игрушкой в её руках. А тут ещё она устроила мне сцену ревности, когда застукала меня за чаем с участковым. И тогда я решила, что нам пора расставаться, и написала в газету «Из рук в руки» объявление о том, что дама с музыкальным образованием, знанием французского языка и хороших манер готова занять место воспитательницы в добропорядочной семье. Претендентов было много, но выбрала Хацкелевича и не жалею. Он прекрасный человек, и с Мишей мы быстро наши общий язык.
— Стало быть, у тебя всё в порядке? А то, признаться, меня некоторое время после того, как ты пропала, мучила совесть — ведь я не стал тебя разыскивать.
— У меня всё замечательно, вот только боюсь, что скоро придётся менять хозяина. После круиза Семен Ароныч хочет везти меня в Киев, чтобы познакомить со своей матерью. Ну мне пора на борт, хочу заглянуть в салон спа, пока мои ребята не вернулись с экскурсии на устричную ферму.
Она положила под пепельницу бумажку в пятьдесят евро и встала из-за столика.
— Прощай, Глеб. А все-таки жаль, что ты тогда меня не разыскал, мне так не хватало в жизни твоей сирени.

24.05.2019