Друзья-ровесники

Мужчины редко живут долго. Все меньше остается рядом друзей-ровесников.

Дружба – очень жесткое понятие. Гораздо жестче, чем любовь. Любовь готова простить даже предательство. Страшно об этом думать, но мы знаем, чувствуем свою беззащитность перед тем, кого любим. Знаем, что простим все, даже измену. Только не уходи, не бросай меня в моем одиночестве.

Дружба – совсем другое понятие. Дружба ни обмана, ни предательства не прощает. Ничего не прощает. И правильно делает. Большую часть друзей я потерял из-за предательства. Кто-то возвращался в круг общения, но никогда уже не был тем, кого можно было бы назвать другом.

Многие из моих друзей уже умерли. И это не удивительно, ведь редко кто из нормальных мужиков соблюдает здоровый образ жизни. Обычно наоборот. Помните чеховское: «Если человек не пьет и не курит, поневоле задумываешься, уж не сволочь ли он?». Нормальный мужик ведет себя так, чтобы получить от жизни все и сейчас, не думая о последствиях. Он курит, он пьет слишком часто и слишком много. Пьет за рулем, на рыбалке и на охоте. Пьяный, говорит глупости и дерется. Садится за руль и едет черт знает куда и зачем. Если отделался легким испугом, завтра восстанавливается рассолом, компотом  и просит прощения у жены и у тех, кого обидел. Брачные узы для него – понятие весьма эфемерное. Он любит чужих женщин не меньше чем свою. Он плохо пахнет, у него грязные ногти и вонючие носки с дырками. Когда  в угоду жене или чаще матери по большим праздникам ему приходится стоять в церкви, он затравленно озирается и мечтает выйти покурить. Очевидно, что на место в раю он не рассчитывает. Даже взятку Богу не может дать в виде золотого купола. Все равно чертям сковородки лизать, все равно его место в братской могиле или в лагерной пыли. Он согласен и на кресте, если так надо и рядом будут  свои, такие же, в носках с дырками и грязью под ногтями.

А еще он часто увлекается всякими замысловатыми и не очень вещами.
Если жене повезло, он собирает марки или играет в шахматы. Если не повезло, то ходит на охоту, прыгает с парашютом, летает на параплане, увлекается дайвингом, мото-автоспортом, джигитовкой – есть много способов свернуть себе шею.

Не знаю почему, но мне нравятся такие идиоты. Часто я им завидую, в том числе и тем, кто погиб.

Много их, погибших. Ненормально рано умер от лейкемии Директор. Он научил меня читать следы зверей и добирать подранков ножом. И не бросать тех, кого мы приручили. Завел любовницу на 20 лет моложе. За аморальное поведение его выгнали из партии, а свою возлюбленную он не бросил. Выгнали из директоров. Не бросил. Шесть месяцев не разрешали никому брать его на работу. Не бросил, женился на ней, родили дочку. Голодали. Наконец ему разрешили копать канавы в бывшем собственном совхозе. Выжил и снова стал Директором.               

Утонул в Вишемском озере Свобода, запутавшись в собственных сетях. Мы с ним жестко поругались перед этим, но я почему-то до сих пор не могу забыть этого невысокого злого татарина. И мне его не хватает.

Подорвался на дурацком зенитном снаряде Филя… Какой был мужик! Тоже всякое было, меня в больших дозах люди плохо переносят, но без Фили  как-то пусто и пресно. Думаю, не только мне.

Потом были девяностые. Отборных мужиков хоронили регулярно, как на войне. Возможно, тем, кого тогда успели посадить, повезло. Статьи были тяжелые, многолетние, но кто-то вернулся. Я как-то спросил одного из друзей, бывшего спортсмена, ставшего разбойником: «Как вы можете стрелять друг в друга? Понятно, в Питере, послали тебя на стрелку из-за денег. Чужие люди напротив, не жалко. Но вы же вместе росли, в один детсад ходили?». «Именно потому что ходили в один сад, – ответил бывший спортсмен. – Обиды копятся годами… Сначала он меня с горшка столкнул. Потом в школе списать не дал. Потом девушку увел. Я, может, с третьего класса мечтал ему мозги вышибить, а тут как нашлось!». Помню, я поежился. Хорошо, что те, кого я сталкивал с горшка, остались в Смоленской области.   
               
Мало осталось. Мы редко видимся. Еще реже вместе пьем. Но разве в этом дело? Друг ведь не тот, с кем пьешь. Другу можно позвонить один раз в десять лет и сказать: «Мне без тебя не справиться, помоги». Он будет материть тебя, но поможет.

Помню, старый друг, Коля Чудак, научивший меня водить и ремонтировать машину, привез мне в три часа ночи сбитого им пьяного пешехода. Он думал, что привез труп. Уазик стоял под фонарем у моего дома, из-под дверцы на асфальт капала кровь.
– Саня, я сейчас человека убил.
Помню, как меня тогда сгребло:
– Сука, а мне-то зачем ты его привез? Помочь тебе его закопать? Ну да, у меня во дворе искать не станут.
– Посмотри, пожалуйста, Может, он живой еще?
Сбитый мужик оказался жив. Мы отвезли его в больницу. Колька потерял престижную работу. Потому что был нетрезвый, а в ЦРБ дежурил слишком принципиальный нарколог. Но я до сих пор уважаю своего рано умершего от рака друга Кольку Чудака. В той ситуации он думал не о себе, а о другом: можно ли  спасти человека? Спас. Хорошего тебе, Коля, места на том свете.

Мало в живых осталось из моего поколения. Сегодня проявился еще один, поэтому я не выдержал молчания и невольно вспомнил  некоторых друзей, уже ушедших.

Это был таксист, бывший егерь Вовка-Катастрофа. Когда-то в нашей бригаде у него была и другая кличка: Железный Дровосек. Один из самых жестких и жестоких мужиков, которых я знаю. В драке он никогда не сдавался, число противников его не интересовало. Он просто дрался. И били его почему-то всегда толпой. А он вставал и снова шел в бой. Его били и профессиональные бандиты, и всем колхозом деревенские, его топили в Кончанском озере, его рубили топорами.

Регулярно мне звонила его мать, Зинаида: «Саша, Вову опять избили». Но я не сомневался, что он выживет и на это раз,  он всегда был живучим как собака. Один раз его избили так, что он забыл цвет своей машины. В другой раз я снова учил его стрелять. Глаза его смотрели в разные стороны: один влево, один вниз. Невероятно, но он научился. Вовка всегда оживал, и я был уверен: он может меня убить, но никогда не бросит.

Потом он отличился тем, что посадил в тюрьму судью, который вымогал у него взятку. Понятно, что за дело – был пьяным за рулем. И понятно, что вслед за судьей Вовка сел и сам: сработала корпоративная этика. Но много ему не дали, люди в погонах ненавидят оборотней. Много среди них и Шараповых, и Жегловых.

И охотником он был бесстрашным. Помню, как Вовка один на моих глазах шесть раз стрелял в медведя из пятизарядного карабина. До меня даже не дошел ход.

Как-то раз он позвонил мне среди ночи:
– Саня, я только что секача заранил. Бери собаку, приезжай!
– Вова, ты с елки упал? Мне в восемь в больницу на работу!

Помню, как с матюгами я вылезал из теплой постели, стараясь не слушать комментарии жены, с матюгами ехал к Вовке и  на пару с этим идиотом выковыривал из леса совершенно ненужного нам, жесткого и вонючего зверя. Зверя, который видит в темноте, слышит тебя и чувствует твой запах. А ты, болван, можешь рассчитывать только на собаку, если ей раньше кишки не выпустят, на фонарик и на Вовку по кличке Катастрофа.

Сегодня он привез мне  пациентку. Случайно. Могли ведь и другого таксиста вызвать. Я открыл дверь, люди зашли. Вовка нерешительно стоял на улице и опасливо заглядывал внутрь. Я понял: он боялся увидеть съеденного раком IV стадии болезненного урода. Я вышел на улицу, на свет. Вовка увидел меня, и лицо его разгладилось.

– Ты… Слушай, у тебя такой толстой рожи сроду не было! И это… Ты не худенький… Вот и мама всегда говорила, что тебе поправиться надо!

Сверху жгло бестеневое, как лампа хирурга, полуденное солнце. Не было оттенков и полутонов. Вдруг лицо его странно исказилось. Он стоял, смотрел на меня и молча плакал.

Много раз я видел это лицо черно-синим, в крови, опухшим и больше похожим на задницу. Один раз я ему пришил ему губу, другой – оторванное веко. Странно и страшно смотрятся слезы на грубом, жестоком, не приспособленном для этого лице. Я смутился, наспех попрощался  за руку и ушел.  Меня ждали пациенты.

Слушая очередные жалобы, я вспоминал, как мы с Вовкой за задние ноги тащили из кустов еще теплого медведя и Вовка сказал: «Только бабам не говори, что он меня едва не убил, а то больше не пустят!»

Эх, Вовка, Железный дровосек, знаешь ли ты свою настоящую цену?  Надеюсь,  ты  еще  разбудишь меня ночью и скажешь: «Саня, я секача заранил, бери собаку…». 
И в жизни опять появится смысл, хотя бы на время.