Мистер Меркурий. Часть 1

Часть 1. Всё кончается на завтрак.

Мама говорит, я научился готовить в 5 лет. Что я уже в те годы мог поставить чайник на плиту, сам делал тосты и готовил пельмени. А ещё говорит, у меня были тоненькие коленочки.

– Вот такие маленькие, хрупкие коленочки,– и показывает мизинец. Но мои колени уже давно стали больше. Никакой тревоги по этому поводу я никогда не испытывал, ведь они до сих пор умещаются в мою ладонь.

Для себя я остался прежним. В голове меня сопровождает тот же голос, что и раньше, из детства. И значит, я совсем не изменился.

Мама говорит, я с детства был самостоятельным. И она всегда говорила об этом с гордостью. А теперь, по утрам, она плачет. Накрывая на стол. Повторяя те же самые истории про чайник и тосты, про пельмени. Делая мою еду безвкусной.
Заканчивая новый день за завтраком.

– Кажется, ты и это лето собираешься просидеть на моей шее,– сказала она, прихлёбывая чай.

– Нет,– ответил я. – Я нашёл работу.

– И кем? – она улыбнулась, но вряд ли это хороший знак.

– Не знаю. В адвокатском агентстве, – сказал и сам не поверил. – Меня приняли, но начальника я ещё не видел. Они работают в Измайловском суде. Мне кажется, он носит галстук и много курит. Там у секретарши томный голос, знаешь, как в фильмах жанра «нуар».

– Ты можешь хоть раз не приплетать в разговор фильмы? – и она снова разозлилась. – На какую должность хоть тебя взяли? – спросила мама, размазывая творожный сыр по хлебу.

– Не знаю, – я никак не мог научиться говорить красиво. – Им нужен мальчик… – мне хотелось сбежать подальше от своей чашки. Меня трясло.

– Мальчик? Ты давно уже не мальчик, – возразила она. – Ты будто считаешь, что никогда не вырастешь.

– Парень, – но вдруг у меня запершило в горле. Я потерял голос. – Им нужен кто– то, кто будет им помогать, – последнее, что получилось мне сказать громко.

– Курьер? Мальчик на побегушках?

– Они сказали – помощник, – и я встал из–за стола. В её присутствии мне даже сидеть было неловко. Казалось, что всего этого я не достоин. – Мне надо попить.

– Вот же чай, на столе.

– Я за водой, – и спрятался на кухне.

Отсюда мне не сбежать. Я подошёл к окну. Щёлкнул пальцами. Проморгался. Шмыгнул носом. Открыл форточку, чтобы подышать, но так стало только жарче. Всё, что происходило со мной тем утром, это всё – противоположное рождению. И я был уверен, что вся жизнь – постепенное изживание самого себя. Если вы понимаете, как это устроено, конечно. Я ещё нет.

Совсем нет, а кажется…

– Ладно, – сказала мама, – посмотрим. Может, вы оправдаете какого—нибудь банковского вора. Или спасёте сыны богатенького олигарха. Может, нам хоть на еду будет хватать, – она принесла грязную посуду. Бросила её в раковину. – И позвони отцу. Напомни, что он должен мне за твоё детство!

Я позвонил ему в тот день. Мы поговорили о кино, о моём детстве, и о прошедшем завтраке.

– Не надейся, что твоя мама поймёт тебя. Она никогда не понимала меня, и уж тем более себя, – сказал он. — Иногда до неё доходят какие–то вещи. Но только спустя несколько лет. Когда уже совсем поздно.

Про деньги я так и не спросил. Только щёлкал пальцами и слушал. Он снова женат, всю жизнь художник, а с моего рождения алкоголик. Что–то из этого, а может и всё сразу, каждый месяц лишает его денег, не оставляя даже на проезд. Я видел, как он прятал две тысячи между стержнем и стенками ручки. Кажется, что ему это нравится. А когда что–то нравится, человек никогда не отступит. Если вы понимаете, как это устроено. Я ещё нет.

С тех пор, как я устроился в адвокатское агентство прошёл день, а мама уже перестала плакать по утрам. Я думал, она наконец–то успокоилась, но она просто перестала со мной общаться. Она не здоровалась, когда приходила. Не убавляла звук телевизора, когда я спал на соседней кровати. Идя навстречу мне в коридоре, она толкалась. И мы больше не встречались взглядами.

Но я нашёл место в агентстве, это отличная работа. Лучшая, что я смог найти для своих лет. Семнадцать — это самый ужасный возраст. Когда желание познать мир тонет в отказах–для–несовершеннолетних. В других компаниях меня сразу разворачивали. Меня не могли устроить, потому что я не был совершеннолетним. Я, конечно, ещё много каким не был, но ещё больше каким был. Однако, это их совсем не интересовало.

И как–то раз мне позвонила та секретарша. С томным голосом и интересным предложением. В первый день я, правда, подумал о драме. И даже надел рубашку и туфли. В них я был ещё на Выпускном. Но вот совет, лучше надевайте кроссовки.

Агентство снимало помещение за углом Измайловского суда. Их офис и правда был, как в нуар–фильме. Жалюзи давно никто не открывал, на картонных полосках слиплась пыль. Всюду стояли немытые чашки с кофейным налётом. Справа стоял кожаный и заляпанный диван. А секретарша носила обтягивающее–платье–с–глубоким–вырезом и вызывающе красилась. Измазываясь ярко– красной помадой, она только больше придавала внимания своей родинке над правой губой. А её густые черные волосы напоминали шёлк–из–рекламы–шоколада.

Мне пришлось проснуться в шесть, собраться и потратить час на метро, чтобы добраться до конторы вовремя. Секретарша уже ждала меня. Ей было интересно:

– У тебя есть что–то попроще? Носишь майки, джинсы?

– Да, – ответил я.

– Это хорошо. Скоро лето, а эти штаны, на тебе, похожи на зимние.

Они и правда были с подкладкой. Но я так их заносил, что перестал их чувствовать. Когда они рвались, чаще всего между ног, я зашивал их, делая подкладки из носовых платков.

– Да, – сказал я, – но больше я люблю рубашки.

– Я тоже, – ответила она. – Особенно мужские, – и улыбнулась.

Я щёлкнул пальцами. Шмыгнул носом.

– Музыкант?

– Только по средам.

Я ничего не понял. Меня часто спрашивали о чём–то непонятном. Я отвечал тем же. И щёлкал пальцами.

– Не важно,– сказала секретарша.

Конечно, Адвокат не опоздал. Если вы понимаете, как всё устроено. Когда он вошёл, я поднялся с дивана. А он протянул и руку и сказал:

– Павел Викторович, – сказал Адвокат. Но вряд ли он был настолько старше меня. И не носил галстук.

Я назвал своё имя.

– Только давай без фамилий, – попросил Адвокат. – Мы тут, так сказать, серьёзными делами занимаемся. И на тебя у нас большие планы.

– Я Вас понял.

– Мы защищаем людей в суде, это ты мог и сразу понять, – он точно подготовил для меня речь. Секретарша так на него смотрела, будто сама её написала. – Сидеть в зале, вести процесс «За» или «Против» Обвиняемого это не всё, на что мы способны. Так же, мы решаем множество других вопросов. И чтобы эти вопросы не прекращались, а место за столом в Зале Суда всегда было тепленьким для нас, нам нужен такой, как ты – доброжелательный, активный и, самое главное, уверенный в себе молодой человек. Ты готов?

Я согласился. За тройки на первом курсе меня лишили стипендии. Весь июнь мне как–то удавалось ездить без билета. Если контролёры ждали мой автобус на остановке, я выходил и дальше шёл пешком. Так стёрлись мои кроссовки. И штаны тоже. Да и вообще я рос. Что-то становилось мне не по размеру. А денег не было. Любимую рубашку, когда гулял с девушкой в парке. Она бросила меня, потому что любила парня из Владивостока. Выдумать его было проще, чем терпеть меня. Но это не было трагедией. Больше я переживал из-за рубашки. Любимой она была, потому что оставалась единственной.

– Ты завтракал? – спросил Павел Викторович. – Угощайся, Оксана принесла печенье, оно лежит на столе.

– Угощайся, – сказала Оксана.

Я подошел к столу, взял несколько. Отодвинул одну пластину жалюзи, пыль осталась на моих руках. А Павел Викторович подошёл сзади, приобнял меня за плечо и стал говорить:

– В начале дня главное – завтрак. Главное – плотно поесть, чтобы были силы. Чтобы была энергия! – сказал он, сжимая моё плечо. – Оксана выдаст тебе несколько стопок наших флаеров и покажет, где висит табло.

– Табло? – спросил я, жуя печенье.

– Табло, – ответил он. – Ну, которое надо будет надеть на себя.

– На себя?

– Не волнуйся, это обычная картонка. Никаких аниматоров, – сказал он. – А стоять ты будешь вон там, – он показал на тротуар под их окнами. Только будь на этом углу, мы не можем заниматься рекламой рядом с судом. Держим положенные 250 метров.

Я согласился. Щелкнул пальцами. Шмыгнул носом. Если вы знаете, как всё устроено. И взял эти листовки. Надел табло. Вышел на улицу и простоял там восемь часов. Под солнцем, без перерыва. Люди брали мои листовки. Кто–то сразу сминал их и бросал их около моих ног. Двое парней взяли у меня бумажку и рассмеялись, сказали:

– Нам не пригодится, но я могу дать свою. Хочешь?

– Мне эти–то некуда девать, – сказал я. И не вкладывал в это смысл.

Одна женщина взяла у меня листовку и сказала, то есть, она начала рассказывать:

– А вот подскажите. Мой сын хороший мальчик. Он всегда был очень прилежным, учился на пятёрки, ухаживал за цветами дома, читал, участвовал в ежегодном забеге. Понимаете? А тут связался с этой, простите, гадкой– девкой, одноклассницей своей. Ну и любовь у них! Понимаете? А, видимо, ей этого не хватало, и она попросила его, ну, немного схватит за горло во–время–этого. Понимаете? И так и умерла… А теперь моего сыночка хотят увезти. Сделать из него уголовника. Понимаете?

– Понимаю, – ответил я. – Но я не адвокат. Я просто раздаю листовки. Я учусь на логиста, – стал оправдываться я и щелкать пальцами.

– Нет, нет. Адвокат у нас есть. Вот вы мне скажите. После этого Он хороший мальчик? Мне не интересно, что там суд скажет. Понимаете? Вот Вы скажите! Скажите…

– Если это было только из–за любви, – начал я и шмыгнул носом.

– Да нет же. Из– за любви он, или из–за ненависти. Или вообще непонятно от чего! Он же так и будет моим любимым, моим хорошим сыночком, – она стала плакать, а я всё молчал. – Понимаете? Мой хороший сыночек…

– Понимаю, – сказал Павел Викторович. Он подал женщине платок, достал из кармана своего пиджака.

Пиджак ему этот совсем не шёл. Как и на мне, кажется, на нём была одежда с Выпускного. Да и не был он похож на типичного адвоката. Не такой, как в кино. Или в новостях. С плешью, хоть и молодой. Носит белые штаны. И улыбается. Постоянно улыбается!

Женщина взяла платок. Утёрла слёзы. И спросила:

– А вы тоже адвокат?

– Самый настоящий, – сказал он. А я подумал, что он пересмотрел сериалов.

Павел Викторович увёл её к себе в офис. Они проговорили несколько часов.

– Буду защищать её в следующую среду, – объявил он. – Её соседи сверху настоящие уроды. Заливают её каждый месяц. А ей ещё сыну теперь передачки возить в места–не–столь–отдалённые, как говорится, – и прокашлялся.

Он всё пытался курить, но у него не получалось. Подолгу прикуривая, его хватало на пару затяжек. Он демонстративно тушил сигарету в пепельнице, смотрел на часы и говорил:

– Да, пора бросать.

Павел Петрович похвалил меня:

– У тебя отлично вышло. С этой женщиной. Побольше бы таких историй. Или чего похуже, – и достал из кошелька тысячу. Мой ежедневный заработок. – Держи. А если мы сработаемся, я и тебе помогу. Ты парень хороший, – сказал он. – У тебя, кстати, как с армией?

– Мне отказали. Я несовершеннолетний, – ответил я.

– Самое время творить хорошие дела,– сказал он. Своим обычным голосом.

И я ему поверил.