Герман. Станция Зима

Купе просвечивало синевой ночи. На верхней полке покачивало снизу вверх и во все стороны. Слышалась где-то песня о вечернем звоне колоколов. «Бон-бон», - пел хор. И высокий чистый голос после гулких низких, вел партию одиноко и протяжно, как молитву: Вечерний звон, вечерний звон,
                Как много ду-у-ум наводит о-о-н.
И в миг, когда голос остановился на самом высоком последнем звуке, то он не оборвался, а стал растягиваться звеняще надрывным, расходящимся кругами стоном. Нарастание этого ужасного звука кончилось взрывом.
Герман вздрогнул и понял, что уснуть теперь будет нелегко. Взрывом, пробудившим его, восьмилетнего, запомнилось Герману начало войны.
Соседи спокойно спали. Повернувшись на бок, спал тренер — легкоатлет, заслуженный мастер спорта, побывавший во многих странах. Ему, наверное, снились готические немецкие храмы, серые, беззвучно рассыпающиеся в медовые тарелки из тульских пряников. Немного похрапывая, отчего поднималась нижняя губа к верхней, крепко спала железнодорожный инженер-диспетчер Марина, ехавшая с матерью отдыхать в Палангу. Её отец был товарищем Дзержинского, великолепно знал три языка, пел и дома никогда не говорил о работе.
- Мама лучше расскажет, расскажи, мама, - часто обращалась Марина к матери после сказанной фразы. Мари на с матерью были для Германа кладом. Многие документы, нужные ему для работы над романом о становлении Советской власти на Дальнем Востоке и в Сибири, в том числе и документы о последних днях легендарного Лазо, находятся у Марининого сына в Чите.
Непременно скажу Володеньке, чтобы он показал вам эту папку с документами. Он всегда боялся, что с ней как-нибудь не так обойдутся. - Говорила Марина, а у Германа от волнения из-за долгожданно-найденного дрожали губы.
Поезд остановился. Станция «Зима», - сказал скрипучий ледяной голос. Герман подтянулся к окну. «Опять на станции Зима.» - улыбнулся Герман строками поэта. На платформе, тоже улыбаясь, стояла стройная девушка. Шли три летчика, равнодушно — устало смотрели перед собой. Остановились около девушки. Один толстячок что-то стал ей говорить. В се четверо заулыбались и как бы подтянулись, образовав круг, в центре которого стояла девушка, кокетничая и вертя сумочкой на длинном ремешке. Через две минуты летчики удалились вразвалочку, натянув на лица прежние, равнодушно-усталые маски, оставив девушку, продолжавшую, но уже несколько растеряно, вертеть сумочку.
Толстячок, отходя сплюнул сквозь зубы. Вот так, милая девушка, если бы ты вела себя чуть скромнее и достойнее, то показалась бы им святой Инессой, у которой выросли длинные волосы, прикрывающие наготу, на глазах у возмущенной её предполагаемым распутством толпы, жаждущей сожжения на костре ни в чем не повинного существа.
- Зря обидели, - подумал Герман.
А за окном уже мелькали последние каменные дома окраин станции. Они были желтоватые и легкие, как пемза. И опять Германа покачивало и раскачивало. В сиреневом ночном кружеве проносились леса. А впереди был Новосибирск, похожий на Ленинград, но с сибирскими ветрами, дующими свирепо со всех четырех сторон света.