Ты - не Ева 31

Глава 31
Адам урвал интересный заказ, не совсем честно переиграв коллегу, который уже давно рассчитывал на участие в этом проекте. Но совесть не мучила. Он понимал, что в работе для него сейчас – единственное спасение. И ничто не могло так захватить, как проектирование памятника, еще и в паре с Ильей Марчанским, известным кубанским скульптором, всегда делавшим ставку на креативность, граничащую с экстравагантностью. Адам уже работал с ним и теперь «перескочил» через голову директора, сделав так, что Марчанский потребовал в соавторы именно его.

Сложные конструкции модного скульптора требовали детальной проработки постамента, подходов, тщательного выбора места установки – наворотит такого, что возле детского садика не поставишь, мамаши жалобами закидают, бабушки заплюют. Всем этим предстояло заняться Адаму. Получив эскизы, он ушел в проект с головой.
Предполагалось, что памятник, символизирующий аграрную направленность краевого хозяйства (казалось бы, безопасная тема) – колоски, стручки гороха и откровенно фаллические кукурузные початки, уходящие вверх «смерчем» на спиральной конструкции и превращавшиеся там в птиц – то ли жар-, то ли фениксов, установят на въезде в Краснодар на фоне полей. Однако, выступавшая заказчиком краевая администрация, внесла коррективы, переместив его на одну из развязок почти на границе с Ростовской областью. Пришлось выезжать на новое место.

Дорога лежала мимо хутора, где, по словам Альбины, теперь жила Инга.  Без оказии он к ней так и не поехал, решив, что если этой сумасшедшей девчонке, по неизвестной причине сбежавшей от него к Альбине,  нужны документы – объявится сама, а нет, так и подождет, он не курьер из службы доставки. Больше он разыскивать ее не собирается. Из-за нее фактически потерял Тамару – умом понимал, что к лучшему, но все еще тянуло ведь к чужой теперь рыжеволосой жене, сквозь ненависть и отвращение… оставалось надеяться, что когда-то отпустит. Во сколько там затихают мужские гормоны, когда уже ничего не нужно? Да и вряд ли будет он так же хотеть веснушчатую старушку с крашеными поредевшими космами. Каких-то лет тридцать потерпеть осталось.

Перед тем, как отправиться в дорогу, он заехал к квартирантам, забрал желтое платье – умница Мила все-таки сумела вывести с него пятно краски.
На хутор Адам завернул на обратном пути, уже к вечеру. Дом опять оказался заперт, хотя следы пребывания человека чувствовались – ручка больше не была пыльной, оконные стекла вымыли, траву во дворе частично скосили.

Он подумал было оставить рюкзачок и пакет с платьем на крыльце, но потом решил обратиться к соседям. Это оказалось не так просто – хата на соседнем участке слева, все еще принадлежавшем дяде Славе, окончательно развалилась и заросла колючками,  да и в доме справа он никого не дозвался, кроме облаявшей его собачонки. Сзади соседей не было – Ингин участок задней границей упирался в канал, а напротив ворот высились деревья лесополосы – глушь, одним словом.
Вспомнив, что видел по дороге сюда продуктовый ларек, Адам решил расспросить продавщицу.

Женщина посмотрела на хорошо одетого привлекательного парня на новой иномарке с явным любопытством.
- Вострикова? Да, здесь живет, на крайней тупиковой улице, вон там, - она начала было объяснять, но Адам прервал:
- Да я знаю, где дом ее, только ее там нет.
- А, так то с Антохой, наверное, уехала.
«Вот как… уже Антоха какой-то нарисовался. Хорошо, хоть не Антонина», - хмыкнул он, порадовавшись, что девчонка не одинока. Уж слишком бесприютной и неприкаянной она ему казалась.

Узнав, что Инга в доме проживает постоянно, Адам все-таки решил оставить рюкзак возле дверей – вернется, увидит. Не ехать же сюда опять.
Он выпил квасу, сжевал булочку не первой свежести из ассортимента магазинчика, купил жвачку. По дороге к Ингиному дому долго ждал, когда впереди развернется УАЗик-таблетка на однополосной дороге, и только потом смог нырнуть в еще более узкую улочку.

Пристроив рюкзак и пакет на дверной ручке, собрался уже вернуться в машину, как вдруг в глубине двора услышал плеск. Звук доносился из-за сарайчика. Земляная дорожка скрадывала шаги, поэтому Инга не услышала, как он подошел. Стена сарая закрывала ее со стороны калитки, глухой забор и густо разросшийся тут высокий малинник – от соседей, а дальше был раскинувшийся на двадцати «сотках» расхристанный сад,  давно не подрезаемые ветки которого создавали отличное укрытие. Поэтому она мылась, совершенно не опасаясь чьих-то любопытных глаз, выливая воду через уставшее обнаженное тело прямо на траву.

Адам смотрел, как стекают струйки по позвоночнику, расходятся округлыми дугами ниже спины, сбегают по стройным ногам, разделенных загаром на две неравные половины.

Она зачерпнула еще воды в ковшик из нагретого за день солнцем ведра и плеснула следующую порцию на голову, почему-то очень коротко остриженную, и там, куда бил основной поток, выпукло блестел медузообразный шрам.
А потом она повернулась, и всего на мгновения перед ним мелькнули очень белые на фоне загорелых плеч груди с острыми сосками, удерживающими крупные капли, и треугольник неожиданно темных волос внизу живота. Инга увидела его, рванула на себя крошечное полотенце и упала на колени в траву, пытаясь прикрыться этой куцей тряпкой.
- Что с твоей головой? – спросил он вместо приветствия, словно не замечая, что смущает девочку.
Ее испуганное личико заливала густая краска – он увидел ее голой и некрасивой: лысой, с уродливым следом от удара. Неизвестно, что смутило ее больше.
- Я подожду тебя возле дома, - бросил, наконец, он, поняв, что сейчас ответа не дождется. И ушел.

Инга готова была расплакаться. Она думала о нем каждый день, представляла, что они когда-нибудь – когда у нее отрастут волосы – увидятся. Но не сейчас и не при подобных обстоятельствах. Стыдно было осознавать, что он застал ее в таком виде. Но еще больше ее ранила его реакция – она прочла не одну книгу, в которой герой наблюдал за купающейся девушкой. И уж точно не такое лицо у него должно было быть при этом – удивленное и озабоченное. Видимо, шрам на голове взволновал его больше, чем все остальное. И 17-летней девушке обидно было себе в этом признаваться.

Инга обернулась к своей одежде, сброшенной рядом на пеньке. Потные футболка и бриджи, модные, красивые - подарок Алины, и чистый, но линялый материн халат на несколько размеров больше. Перебираясь в город, мама оставила на хуторе только старую одежду, чтобы было что натянуть, приехав на сбор фруктов. Выбор был невелик, и она все-таки натянула халатик, потуже стянув его поясом на талии. Подумала, надевать ли панамку, но размыслив, что он все равно уже все видел, пошла к дому с непокрытой головой.

Нашарив ключ в обычном месте, открыла дверь.
- Я тебе твой рюкзак привез. А то бросила документы, завеялась куда-то, на учебу тоже забила? – недовольно пробурчал он, внося в домишко рюкзачок.
- Так они у тебя? – неподдельная радость, осветившая ее еще больше похудевшее личико, удивила Адама.

- Где бросила, там и были. Ты что, забыла? Да что с тобой случилось такое?
Тогда она все рассказала: и про нападение, и про Платонова, и про Альбину – максимально сжато, чтобы не утомлять его лишними деталями.
- Так, а меня ты помнишь?
Она кивнула, не совсем уверено, так как для себя еще не определила его статуса.
- Почему мне тогда не сообщил никто? Я с ног сбился, разыскивал тебя везде.
- Я сказала следователю, что после Альбины не помню ничего… не хотела, чтобы тебя допрашивали. Я, правда, немного путаюсь, до сих пор не знаю, как оказалась там на пруду. И вот про документы не знала, что они у тебя, думала, их украли. У меня же ничего при себе не было – пустые карманы, - объясняла она,  на параллельной волне повторяя про себя его слова,  осмысливая их - он искал ее,  он сбился с ног!!!
- Хм… так говоришь, нашли того, кто на тебя напал?
- Да.
- Хорошо.
Можно было и уезжать уже, и так достаточно с ней повозился. Но он все-таки спросил:

- Как ты живешь тут? На что?
- Пока у фермеров местных на поле работаю. Нас возят каждый день.
- Антоха?
- Да, это сын их на УАЗике. А ты откуда знаешь?
- Да так, кое-что разведал уже. И УАЗик, кажется, встретил, когда сюда ехал.
- Меня только привезли перед тем, как… - она снова залилась краской, вспомнив момент встречи, и, спасая себя из неловкой ситуации, спросила:

- Ты, может, чаю хочешь?
- Хочу.
Она поставила чайник на электрическую плитку, извинилась:
- Я бы тебя ужином накормила, но в такую жару продукты не хранятся. А холодильник мама продала, когда мы уезжали. Поэтому я утром и вечером чай с батоном пью. А днем нас на поле обедом кормят. У меня огурцы есть.
- Не надо огурцов, чаю хватит.
Она достала из шкафчика две кружки и баночку с золотистым содержимым, похвасталась:
- Это я повидла яблочного наварила.
Ловко нарезала батон, не спрашивая, насыпала в его чашку две ложки сахара – помнила по предыдущим совместным чаепитиям.
- А ты мимо ехал? По работе? – догадалась она по его официальному виду – строгие брюки, классическая рубашка с коротким рукавом в тонкую серую полоску.
- Да, дальше по трассе в сторону Ростова будем памятник устанавливать.
Инга явно заинтересовалась, стала расспрашивать, он объяснял.
- Я думала, это дело скульптора.
- Ну, в основном, конечно, так и есть. Скульптор полностью отвечает за статую или скульптурную группу. А моя задача все это вписать в ландшафт, продумать размеры, постамент, прилегающую территорию оформить, чтобы этот памятник не смотрелся как бельмо на глазу.

- Надо же. А почему ты решил архитектором стать?
- Рисовал хорошо, я в школе искусств учился. Но на художника не тянул – там настоящий талант нужен. Да и склад характера у меня… приземленный. Ну и когда выбирал, куда поступить, хотелось нужную профессию получить, не абстрактную.
- А художник – не нужная?
- Картины – это для души, ну и для вложения денег. Как правило, после смерти автора. А без крыши над головой и натюрмортик повесить некуда.
- Да, - понимающе кивнула она. - А я в Брянске в музыкальную школу ходила. Только недолго. Сюда переехали, и на этом мое музыкальное образование закончилось.
- На гитаре играла? – он кивнул в угол, где заметил инструмент.
- Нет, на фортепьяно. Это мамина. Она в школе работала учителем музыки какое-то время. А потом ее сократили, музыку учителя младших классов стали вести, а в средних предмет совсем убрали. Тут школа маленькая, по одному классу в параллели, поэтому невыгодно отдельно музрука держать. Меня мама немного на гитаре играть учила, но это так, баловство, для себя.
Не спрашивая, он взял инструмент в руки, провел по струнам – расстроена – подкрутил.

- Ты играешь? – обрадовалась Инга.
- Я в школе искусств учился,  - повторил он, задорно вздернув бровь.
- И чему тебя там еще обучили? Крестиком вышивать?
- Так далеко не распространяются мои таланты, - он притворно вздохнул.
- Знаешь романс «Пообещайте мне любовь?» Мы с мамой его часто пели.
- Из «Акванавтов»?
- Откуда?
- Фильм такой есть, очень старый, задолго до нашего рождения снимали…
- Не смотрела. Меня мама только песне научила. А о чем он?
- Фантастика. Грустный фильм. У главного героя погибает любимая - Лотта, а потом под водой он встречает рыбу, которая случайно скопировала память этой девушки.
- У рыбы – память Лотты?
- Да, и чувствует она себя ею. И от этого очень мучается.
- Почему?
- Потому что она не на своем месте, девушка в теле рыбы… Это, знаешь ли, тяжело. Особенно когда понимаешь, что уже ничего не изменится
- И чем закончилось? Ей дали новое человеческое тело?
- Нет, отключили человеческую память. И счастливая рыба без лишних тараканов уплыла в океанские глубины жить своей рыбьей жизнью, - проговорил он задумчиво, потом легонько шлепнул по корпусу гитары: - Ну что, петь будешь? Я музыку подберу. Только я слова не все помню.
- Я помню. Ты, главное, наиграй.
- Давай попробуем.
Он легко тронул струны, поймал нужные аккорды, и, почувствовав, что мелодия выстроилась, сформировалась, Инга негромко запела ясным и неожиданно взрослым голосом, не похожим на тот, которым она говорила.

Пообещайте мне любовь, пусть безответную,
Узнаю в облике любом по всем приметам я.
Пойду покорно наугад, куда поманите,
И не сверну с пути назад, когда обманете.

Он подхватил припев, слова которого помнил:

Пообещайте мне любовь, хоть на мгновение,
Хочу изведать эту боль, как откровение.
Я за собой сожгу мосты, не зная жалости,
И всё прощу, но только ты люби, пожалуйста, люби!
Люби, пожалуйста, люби! Люби, пожалуйста!
И дальше замолчал, вслушиваясь в ее пение, которое стало громче, требовательнее, голос наливался силой, набирал густоту:

Пообещайте мне любовь, такую нежную,
И мир для нас родится вновь, маня надеждою.
Чтоб разлилась живой водой и песней грустною,
Любовь не может быть другой, я это чувствую.

Пообещайте мне любовь, такую вечную,
Что будет длиться вновь и вновь до бесконечности.
Пусть не сорвутся никогда слова отчаянья,
Коль не минует нас беда, пообещайте мне…

Адам отложил в сторону гитару и, испугавшись, что вот сейчас он уйдет, Инга поспешно спросила:
- Ты только памятниками занимаешься?
- Редко, в основном домами. Вот у тебя тут участок шикарный – большой, есть, где развернуться. Такой особняк можно было бы построить. И канал выгодно обыграть, территория с водой – большие возможности.
- Откуда ты про канал знаешь?
- Так я уже приезжал, до конца участка дошел, пытался с кем-то из твоих соседей поговорить.

- Ясно… у меня только Майя Васильевна. Но она в соседней станице работает, поздно возвращается. Сейчас вот дома уже, наверное.
Услышав упоминание про время, Адам поднялся:
- Спасибо тебе за чай и за повидло, вкусно было. Поеду я…
Она кивнула – с явным сожалением. Но повода, чтобы попросить его остаться, не было.
- Там платье твое, желтое. Краска отстиралась…
- Спасибо.
- Тебе деньги нужны? Ты же пенсию без документов не могла оформить?
- Нет-нет, мне же фермеры платят. Каждый день.
- Ну, ты теперь с оформлением не затягивай.
- Хорошо. Завтра выходной попрошу и поеду оформлять.
- Удачи тебе…
- Подожди. Я тебе повидло с собой дам. Тебе ведь понравилось? Я много наварила, а еще поздние яблоки будут.

Она метнулась к шкафчику в поисках запечатанной баночки, а обернувшись, по его озабоченному виду поняла - опять разглядывал шрам.
- Врач сказал, когда волосы отрастут, его видно не будет, закроется, - проговорила она, словно оправдываясь.
- Конечно, закроется, - хотелось погладить ее по голове, успокоить, но Адам сдержался. Ни к чему это…

Когда он вышел из домика, было уже совсем темно, и Инга предложила подсветить ему дорогу фонариком. Она провожала его до машины, смотрела, как он, махнув на прощание рукой, исчезает в салоне иномарки, слушала, как завелся мотор, и радовалась, что темнота скрывает подступившие к глазам слезы.