Изольда

    Когда я осталась одна, вернее, без Витьки, я решила ему отомстить. Так я про себя думала. Мы странно легко разменяли квартиру, и я на новом месте действительно оказалась совсем одна. Так вот – отомстить. Только – кому? Витька исчез из виду, словно пылинка, которую сдули – и где она теперь? Выходит, я решила отомстить себе за потерянное с этим моим легковесным мужем время. Прогулялась пару раз по Арбату и по Горького, присмотрелась к модницам, коротко-коротко постриглась, разыскала в комиссионке кожаные сапоги до колен и когда приехала к маме, она прямо ахнула. Да, объяснила я ей, я начала новую жизнь. Свободную и счастливую. Назло Витьке.
      Честно говоря, я была ему дважды благодарна. Во-первых, он освободил меня от обязанности быть ему женой, а во-вторых, - иногда на него нападала вдруг стихия человеколюбия, как случилось и при размене квартиры, - он вдруг легко отказался в мою пользу от лучшего варианта. Как его не уговаривал маклер, -
мы менялись «по модному», с маклером, пресловутый Банный переулок приказал долго жить, - Витька сделал жест: переехал в коммуналку, а я – в однокомнатную. Да еще в кооперативный дом. Да еще в центре.
     В этом доме я и подружилась с Изольдой, моей новой соседкой, и кусок моей жизни на Пушкинской прошел как бы на фоне, нет, не Пушкина и не Горбачева даже, который не уставал призывать нас «перестраиваться» и «ускоряться», а на фоне жизни Изольды.

*     *     *
    Она была такой же разведенкой, как я, немного побитой жизнью тридцатипятилетней изящной блондинкой.
    Изольда мне понравилась при первой же встрече на нашей общей площадке. Сколько уже времени прошло, а я помню, как мы одновременно сказали друг другу «здрасьте», и как она, секунду подумав, протянула мне два талончика, голубой и желтый. «Берите, если хотите. Я вот сбегала, в жэке взяла, а вы, наверное, еще не записались. Голубой – на сахар, желтый – на куру. На курицу, то есть!» и она рассмеялась.
    В ней все было каким-то легким и приподнятым - тонкая талия, мягкие светлые отлетающие от лица локоны, приподнятые брови, высокие скулы и улыбчивый, чуть большеватый рот с загибающимися кверху уголками.
    Красивое имя - Изольда. А фамилия на табличке была еще красивее – Извекова. (Как мне вскоре было рассказано, мама Изольды придумала ей это имя еще до ее рождения, когда узнала фамилию будущего мужа – Извеков: то было время, когда десятиклассница-мама «обожала» полузабытую советскую кинозвезду Изольду Извицкую и решила, что ее дочь, если родится дочь, будет зваться не менее красиво – Изольда Извекова).
     Вообще я сильно завидовала такой высокой степени экстравертности, какой обладала Изольда. Это значительно облегчает жизнь. Впрочем, ее общительность и откровенность укладывалась в определенные рамки. Изольда не лезла на глаза, не стучалась в дверь за солью, не звонила по телефону без дела, она раскрывала душу нараспашку только тогда, когда мы вечерами сидели у меня в квартире одни, вдвоем и под нахлынувшее минорное настроение попивали кофе с рижским бальзамом.
     Кстати, о рижском бальзаме. Изольда работала в патентном бюро, извлекая из своей, казалось бы, скучной специальности патентоведа немало радостей и проку. При ее внешности балерины она была тем не менее настоящим технарем. Закончила в свое время Бауманский, поменяла пару раз место работы – с шила на мыло, как она выразилась, то есть одно конструкторское бюро на другое, попробовала даже техническим переводчиком поработать, поскольку прихватила еще двухгодичные курсы английского, и вот эта бумажная работа привела ее в патентное бюро. Здесь она вписалась, как последний пазл в последнюю свободную ячейку.
      Работу она обожала. Постоянно новые клиенты, постоянно новые технические задачи, каждый месяц новые журналы со всего передового мира, всякие “Consumer Reports” и “Popular Science” и иже с ними – они пачками валялись у нее и дома просто для чтения, как у других валяются «Новый Мир» или «Огонек». Это то, что касалось радостей на работе – помогать очумелым изобретателям доказывать самостоятельность их очумелых идей.
    А прок от работы получался и вовсе сам собой. Фанатичные авторы, трепеща перед Изольдой, а про ее добросовестность и тщательность в патентном поиске ходили легенды, сами добровольно, никто их не просил, вместе с бумагами и чертежами вынимали из портфелей «маленькие презенты» - кто коробку конфет, кто пару билетов в театр, кто бутылочку рижского бальзама...
    Словом, место службы у Изольды было идеальное, если бы не один неприятный момент – зависть коллег и вытекающие из этой зависти последствия. «На Извековой, что, свет сошелся?» - не выдержал однажды их шеф, заорав на очередного соискателя, попросившегося к Изольде. Ну, то есть, ежедневно происходили множественные мелкие пакости. Например, по всем комнатам разносится шепотом клич, что в угловом кооперативном киоске появились индийские батистовые шейные платочки. Шустрые женщины исчезают одна за другой, возвращаются со свертками, а Изольде – ни звука! Намеренный бойкот. Ну и тому подобное. Но Изольда не зацикливалась на этих мелочах, спасал легкий характер, и, как уже было сказано - высокая степень экстравертности.
    Но была, была одна проблема, одна боль, - вне службы - от которой не существовало никакого спасения, и она мучила Изольду до слез. Я ужасно ей сочувствовала, но ничем помочь не могла.

*      *      *
     - Сегодня будем пить по черному!
     Я вторую неделю валялась на диване с гриппом, но уже перешла в  выздоравливающую стадию, и Изольда заглянула ко мне в очередной раз, неся в руках, однако, не шоколадный гоголь-моголь, в исцеляющую силу которого она свято верила, а красивую бутылку кьянти в оплетке.
      За время нашего знакомства я привыкла к этой ключевой фразе «сегодня будем пить по черному» и хорошо выучила, что причина может быть одна из двух – произошло что-то либо очень приятное для Изольды, либо очень неприятное. То есть, в любом случае душе требовалось быть вывернутой наизнанку. И я, уже приученная к обсуждению двух-трех злободневных сюжетных линий в изольдиной жизни, всегда безошибочно угадывала, когда именно она намерена обсуждать самую злободневную – Аськину.
    Ася, ее дочь, и была той самой болью, которая не отпускает Изольду ни на минуту.
    - Я возьму бокалы, - скучно сказала Изольда и пошла на кухню. Потом ближе придвинула кофейный столик и рухнула в моих ногах на диван. По ее мокрым глазам я поняла, что не ошиблась. Боль номер один. Аська.

     *       *       *
    Когда я впервые увидела эту шестнадцатилетнюю молчаливую девицу, в которой Изольда души не чаяла, я настолько поразилась ее несходством с матерью, что не удержалась от малоприличных расспросов. Светлая, подлинно славянская масть Изольды, а тут - огромные черные глаза, густые брови со слабым кустиком между, чеканый профиль с прямой линией ото лба к носу, - не удивиться было нельзя. Но Изольда, простая душа, легко мне обо всем и рассказала.
    Отцом был непонятно каким ветром занесенный в Москву ассириец, загадочный красавец, столь же яростный в любви, сколь и вероломный в дружбе. Верной дружбы никакой не получилось, равно как и законного брака, кто бы сомневался!
Ассириец какое-то недолгое время жил в студенческой общаге у будущих художников, днем подрабатывая у них в училище в качестве обнаженной модели, а вечерами – в качестве бармена в Доме Кино. Наша ветреная студенточка Изольда влюбилась в него моментально и по уши. Он приходил на свидания непременно с цветами, в галстуке и только что побритый (очень быстро она узнала, кстати, что его лицо «только что побритым» способно продержаться лишь два-три часа - к концу свидания лицо оставалось светлым только вокруг глаз, а от висков и до подбородка быстро покрывалось темной, слегка завивающейся щетинкой). Он заморочил ей голову жаркими и гордыми рассказами о своей прародине Ассирии, которая, - чтоб ты знала, Изольдочка! - была первой в истории человечества империей еще в десятом веке до нашей эры. Он сыпал датами и именами, скороговоркой называя такие трудные фамилии своих ассирийских царей – ну, скажи, Изольда, ты сможешь так: Ашшурнацирапар! Или – Тиглатпаласар! – что у Изольды  кружилась голова от необыкновенности своего избранника, и ей было все равно, кто он на самом деле, чем занимается и кем ей приходится. Надеялась, впрочем, что – женихом, потому что она знала, что он знал, что он первый мужчина в ее жизни, а для них, восточных людей, это очень важно.
     Иногда он помогал ей прошмыгнуть в зал Дома Кино с хозяйственного входа, мимо ящиков и коробок, и тогда во время перерыва она скромно становилась в очередь к нему за кофе. Это было особенно сладкое чувство – стоять в толпе, как все, но быть в то же время «не все», а той единственной персоной, которую соединяет с ним тайна. Этот ловкий жгучий брюнет был, между прочим, особой знаменитостью в тусовочном киношном доме. У него было свое небольшое царство – роскошный кофейный бар с вожделенным черным турецким кофе, и некоторым избранным подданым, не всей толпе, он оказывал настоящие царские почести.
     «Володечка, пожалуйста, по полной!», заискивающе просил обычно даже избранный (да, нашего героя, несмотря на всю его ассирийскую ашшурнацирапарную доисторичность, звали попросту Володя Вартанов), и тут начинался настоящий спектакль. Быстро, но без суеты, Володя выхватывал из стопки сразу три-четыре белых блюдечка, раскидывал их рядком перед заказчиком, из другой стопочки выхватывал три-четыре белые чашечки, бросал их сверху на блюдечки. Потом брал в левую руку три-четыре изящных с длинными ручками черпачка (все знают, что такое медная турка для кофе, но эти были – произведение искусства!), держа их веером, а правой меткими точными бросками с расстояния чуть ли не в полметра закидывал в черпачки по две ложки сахара и по две кофе: раз-раз, раз-раз и раз-раз! Потом подставлял каждый черпачок под струю кипятка и осторо-о-о-жно, ме-е-е-дленно зарывал их по самое горлышко в мелкий раскаленный песок на противне. Тут, вытягивая шею и поднимая брови, чтобы всем была понятна проникновенность момента, он плавно несколько раз двигал туда-сюда в песке эту роту разгоряченных медных турок. Еще мгновение тишины и вот, кивнув сам себе и выросшей шипящей пузырчатой шапке, наш мастер делал последний жест в мизансцене – переливал в чашки, чуть откидываясь назад всем телом, густую черную огненную жидкость. Постойте! Была просьба «по полной»? Володечка легко приседает и с нижней невидимой полки достает не глядя бутылочку со спец-пробкой, и 25 граммов коньяка растворяются в готовом ароматном кофе.
     Она приходила домой после встреч с любимым с гудящей головой от чрезвычайно важных сведений о первой человеческой империи, и с бьющимся сердцем от страха, что мать заметит следы его ассирийских поцелуев. Еще она бормотала про себя эти чертовы имена, чтобы приятно удивить его в следующем свидании: первую в мире библиотеку создал царь Ашшурбанапал, собрав 20 000 глиняных табличек...
     Словом, встречались, радовались, развлекались месяц, другой, третий, а потом он испарился, и Изольда к неописуемому своему ужасу поняла, что с ней приключился тот самый банальный случай, который приключался в истории человечества, начиная, конечно же, с Ассирии, миллион раз. Обманутая и покинутая женщина в расцвете своих надежд. Мама Изольды и в глаза не видела ассирийца, но ведь ей предстояло увидеть Изольдин живот! А вот это было по-настоящему страшно.
    Что тут долго рассказывать! Родилась красавица Асенька, Анастасия. Изольда восстановилась в институте, который она покинула в период депрессии, незамедлительно последовавшей после исчезновения жениха, перешла на заочный и устроилась конструктором на автозавод. Мама, наоборот, бросила свою не больно денежную работу воспитательницы детсада и стала воспитательницей своей собственной внучки. Потом у Изольды возник муж, законный муж, - нас во второй раз на дурочку не возьмешь! – но, правда, ненадолго. Ему быстро надоел детский писк неродной дочери и обрыдло жить с «полоумной» тещей: открой форточку, душно, закрой немедленно, холодно!
    Через какое-то время жизнь повернулась светлой стороной – съехал с постоя ее муженек, чужой в общем-то человек (на развод пока денег не нашлось), а мама переехала в Серпухов пожить у заболевшей старшей сестры, да так там и осталась. В большой квартире, где помещались четверо, Изольда теперь нежилась в тишине и покое вдвоем со школьницей Асей. То есть, начался новый виток, и временно сложенные за спиной нежные крылышки, данные ей природой, расправились от уменьшения забот, и Изольда легко понеслась по жизни дальше.
     Я, честно говоря, путалась в хронологии ее дальнейшх любовных приключений,  невозможно было запомнить все имена и события, хотя Изольда изображала их с жаром, страстью и немалой артистичностью. Схема, правда, получалась очень устойчивая: встретила, влюбилась, разочаровалась, рассталась. Показался настоящим красавцем и приличным человеком, на деле вышло – заурядная личность и полное дерьмо. Но жизнь текла, а унывать Изольда не умела.
    А потом светлая полоса почернела. В доме поселилась тревога. Она нарастала, нарастала и превратилась в бесконечно зудящую боль.
    С 13-ти лет Ася стала жаловаться Изольде, что у нее сильно выпадают волосы. Сначала обе не придавали этому значения, Аська рано оформилась, превратилась в седьмом классе в настоящую девушку, ну а волосы...  Сделали ей короткую стрижку и постарались забыть о проблеме. Но дело оказалось серьезным, ни стрижка не помогала, ни бесконечные втирания, ни витамины. Аська теряла волосы, лысела. Нет, она не была ничем таким больна, только – облысением. Одно светило сказало: это что-то гармональное, другое тоже пожало плечами: что-то генетическое. Но какая разница! Для девушки в 15-16 лет быть лысой равносильно концу света.
     Мне тогда при первой встрече Ася показалась вялой, малоразговорчивой, но на самом деле это была не вялость, а просто нежелание жить! Она не снимала косыночку, никуда не ходила, ни с кем не водила дружбу и еле-еле закончила десятый класс. За аттестатом в школу пошла Изольда.

*       *       *
    Она открыла бутылку кьянти, разлила по бокалам и смахнула слезу. Я взяла бокал двумя руками, не торопясь пить, стараясь согреть вино, а Изольда выпила залпом. «Пре-лестно!» Это было ее любимое слово. Оно срывалось с ее губ постоянно, было ее ореолом, ее облаком, ее сутью. Она заходила ко мне вечером: ты не спишь еще? Прелестно! Она встречалась на улице: какие новости? Никаких? Прелестно! Даже в ее сакраментальной фразе «сегодня будем пить по черному» мне слышалось непроизнесенное ею «прелестно!». И вот теперь, даже с мокрыми глазами – прелестно!
     Выпив, Изольда поставила бокал, и вдруг встала и приняла позу оперной дивы. Выдержала паузу, а потом закинула голову и, схватившись рукой за челку, сдернула... волосы. В руке у нее был парик. А голова – совершенно голая!
    ...Не помню дальше, как я пришла в себя от шока, но помню – мы с ней сидим, обнявшись, и обе ревем в три ручья. Мне страшно взглянуть в глаза Изольде, я не могу сказать ни слова, только реву и понимаю, что случился ужас. 
    Она первая успокоилась, вытерла концом простыни слезы, встала.
    - А что я еще могла придумать, скажи, что!? Как мне было убедить ее, что жизнь не кончилась, что она только начинается, что все может измениться! Только вот так! Стать такой же лысой, как она. И купить три парика, два ей, без примерки же, и один себе. Себе я примеряла. – Изольда подошла к зеркалу на комоде. – Ничего, правда? Я решила, что мне лучше быть потемнее, а? – Изольда крутилась передо мной, вертела пышными искусственными кудрями. О слезах было забыто. - А Аське я взяла точно ее цвет, один – короткая стрижка, другой – по плечи. Ей короткая так идет! Прямо Лиля Брик с плаката.
    - Так она надевала уже?
    - Я заставила. Разумеется, три дня швырялась, плакала, косынку свою повязывала, но вчера прихожу с работы – сидит в парике. Ну, просто куколка! Как думаешь, привыкнет, а?
    Тут мы налили еще по бокалу. У меня на кухне скопилось этих бутылок, предназначенных для «пьем по черному», а выпитых наполовину, целая батарея,
но, видимо, сегодняшний кьянти мы прикончим – у печальной темы наметилась тенденция превратится в радостную.
     У Изольды, оказывается, разработана стратегия.
      Приезжал, оказывается, некий Леша, сосед ее серпуховской тетки, привозил передачку – банки варенья и еще какое-то сельское угощенье, ну, мамину муру всякую, не в этом дело. А в том дело, что Леша этот, симпатичный, скромный парень, заочник-третьекурсник, приехал поискать работу на летнее время, и вот Изольда хочет сделать на него ставку. Ну, ничего особенного, конечно, но ведь Аську надо спасать! Хотя бы отвлечь немного, а то свихнется совсем в одиночестве.
    - Когда Леша вошел, Аська была в парике, представляешь! – Изольда рассказывала и прямо захлебывалась от переполнявших ее планов и надежд. – Аська поздоровалась, но сразу убежала в свою комнату. Я, конечно, посадила парня, кофе предложила, то се. Потом вытащила Аську. Ну, попили кофе и Леша, вижу, поглядывает на мою красавицу-буку, никуда не торопится. Я и придумала. Говорю: давно хотела сама поехать в Серпухов отвезти маме лекарства, не возьмешь ли с собой, дорогой Алеша? Он кивает, возьму, конечно. Я – еще шажок делаю: только мне кое-что из еды приготовить надо, упаковать, может, вы пойдете прогуляетесь немного? Настасья, покажи гостю наш фонтан... В общем, впервые за все это дурное время моя Аська пошла прогуляться с парнем! Ой! Боюсь мечтать, Марьяночка, может, повеселеет?...

*     *     *
    Я для Изольды почему-то Марьяночка. Не возражаю, пусть. При знакомстве я назвалась сдуру полным именем - Мария Ивановна, почему то почувствовав себя старше ее, хотя тут же узнала, что всего на два года, -  ну Изольда и переделала меня. Короткое время я была Марьиванна, теперь - Марьяна.
    У нее вообще все происходит быстро, тут же, сразу. Решила, сделала, наметила, выполнила. Во всем она видела больше плюсов, чем минусов. Обид не помнила, о неприятностях старалась забыть. И объясняла мне, что этот характер она вырабатывала в себе в отместку матери. Та встанет утром к окну: ой, солнце! Жара будет, плохо. А ушло солнце – ой, дождь будет, плохо!
    Когда-то в юности попалась Изольде книжка английского писателя Джеймса Олдриджа о подводной охоте, ну и запала в голову его мысль: когда плывешь и хочешь увидеть рыбу, рисуй ее в своем воображении, представляй ее прямо перед глазами во всех подробностях, и она обязательно появится! Вот Изольда и ориентируется всегда на «да», а не на «нет».
    Если бы я была мужчиной, то, безусловно, моей подругой жизни была бы такая женщина как Изольда. Мы с ней вроде одинаково были обижены судьбой – обе незамужние одинокие женщины, но мое сердце почему-то ныло именно из-за Изольды: как может судьба наказывать такую особу, как Бог не видит такую чистую душу! Добрую, жизнерадостную, отзывчивую, легкую. Я бы даже сказала – лучистую. Изольда лучилась доброжелательством, недаром ее любимым словом было «прелестно!».   
     Выходит, самый злободневный сюжет в жизни Изольды, источник ее непреходящей тоски и тревоги, перестает быть злободневным, тьфу-тьфу! Аська в тот день знакомства с Алешей тоже выбрала быстрое и твердое решение: как только они с ним дошли до бульварчика и сели у фонтана (одно название, конечно, воды в фонтане сроду никто не видел), она все про себя рассказала. И услышала, не веря своим ушам: ну и что? Вот проблема! А ты моду такую заведи – будешь законодательницей прически без волос! Очень даже красиво. А давай пойдем в кино!
    И они пошли в кино. И это было «да», а не «нет».
 
*       *       *
     После моего гриппа время почему-то изменило ход, помчалось вприпрыжку. Я перестала успевать справляться с жизнью. На работе образовался завал с отчетами, дома образовался еще больший завал. Последняя картофелина, последняя ложка сахара. А что делается с постельным бельем! Вся надежда на сегодняшнюю субботу.
    Я вышла на балкон. Вспомнила, что наступило 31-е. Март. Я ненавижу месяц март, его существование извиняет только это единственное число, 31-е, мамин день рождения. Все самое плохое происходило и происходит у меня в марте. Смерть папы, развод с Витькой, мой второй выкидыш со страшными последствиями, не хочу даже вспоминать, и мои ежегодные гриппы – все как нарочно в марте! Ужасный месяц. И вот только последний его день для меня как бы мостик в другую атмосферу.
    А воздух все-таки чудный, бодрит. Птицы тоже с ума сходят с утра, я вижу как они сгоняют друг друга с голых веток, кричат и кучкуются прямо перед моим балконом. Сквозь ветки мне видно, как блестит солнце на золотых куполах Церкви Покрова Богородицы. Нет, жить можно.
   Смотрю вниз. И понимаю истинную правду в словах Ежи Леца: в действительности все не так, как на самом деле - внизу черные кучи снега вдоль обочин, забрызганные грязью машины, груды размокших коробок у подъезда, потоки раскисшей серой слякоти. Ненавижу март.
    Вижу перед подъездом соседку Верочку с коляской. Цепляя носком сапожка пытается открыть тяжелую входную дверь. К ней подходит какой-то господин, отводит руку с сигаретой за спину, помогает, придерживая дверь. И мне отсюда сверху чудится их разговор.
    Дама: отчего Вы не бываете у нас?
    Господин: Я не смею.
    Дама: Но я приглашаю Вас.
    Господин: Благодарю.
Вдруг Дама, то есть, Верочка, толкает господина в плечо и кричит на всю улицу:
    - Пошш-ш-ел отсюда! С утра зенки залил, скотина!
    - Самую малость, Верочка... Клянусь! Ведь суббота... Я к тебе... вот, к ребенку... 
    - О ребенке он вспомнил, как же! Убирайся! И визиты мне твои не нужны, урод проклятый...
    Она протащила, наконец, коляску в дверь. Господин постоял-постоял и ушел.
    Вот это – и в действительности, и на самом деле.
    Я зашла в комнату.
    За что браться? В первую очередь, конечно, надо подумать о подарке маме. Из-за противного гриппа я ничего не приготовила, и теперь есть только один выход – прошвырнуться по киоскам.
     Память еще хранит, какая у нас была торговля: в магазинах - шаром покати, а на улице могло привалить нечаянное счастье. Идешь, рыскаешь глазами и вдруг – кучка людей: ага, тетка в белом халате, натянутом на ватник, вынесла за порог ресторана коробки с сосисками и отсчитывает их вам поштучно, хватая в кулак одну за другой. «Отпускайте по десятку, чтобы всем хватило!» - кричат задние. Или натыкаешься уже на пустой стол и на пустые разбросанные коробки – обязательно спросишь у понурых «несчастливцевых»: а что давали? Огурчики в банках? А-а, успокаиваешь себя, мне не надо, где-то у меня есть еще баночка! Витька говорил про это время: ходил галстук выбрать – купил диван! Все свободное пространство у метро и вокзалов было занято бабками с варежками и носочками да с пучком укропа на газетке, или мужиками с водкой за пазухой и блоком «Marlboro» подмышкой. Теперь пришел другой вид торговли. На том же свободном пространстве у вокзалов и в подземных переходах метро теперь расплодились киоски, павильоны и бутики, битком набитые импортным ширпотребом. Плоды перестройки. Так что найти подарок можно, если найдешь деньги.
    Зазвонил телефон.
    - Ты уже встала, Марьяночка, я видела. – Наши с Изольдой балконы хотя и не рядом, но близко и под углом друг к другу. Бывает, мы переговариваемся. Очень удобно. – Я зайду, ладно? Ты себе не представляешь!..
    Что-то очень распирает Изольду. С моего молчаливого согласия она давно сделала меня своим доверенным лицом. Я посвящалась во все перипетии ее жизни, во все ее волнения. Нельзя сказать, что от такой подкупающей откровенности я была в восторге, но раз это облегчало Изольде жизнь, я терпела.
     Открываю дверь.
     - Вот! – Изольда протягивает мне конверт. – Вскрой и возрадуйся.
     В конверте лежали билеты. В Большой Театр на «Медею» с Еленой Образцовой. Меня действительно словно подняло на волнах радости. Но я тут же остановилась:
    - Это – тебе?
    - Это нам! Представляешь! – Изольда сияла.
    - Но откуда?
    - Милая моя Марьяночка, приготовься слушать...

*      *      *
     Мы перешли на кухню, где же еще разговаривают по душам? Поставив чайник, я покорно села слушать.
     - Это – ЭлЭй, ты его сто раз видела, - начала Изольда. - Что пожимаешь плечами, да, я зову его ЭлЭй, потому что он как Лос Анджелес, на Эл и Эй – Леонид Андреевич. Иногда я подлизывалась к нему – Элечка. Только это ласковое имя меньше всего ему подходит. Ну ты же видела, он крупный, широкий, ноги вообще 43 размера...
     ...Да, это правда, видела я этого Элечку сто раз в гостях у Изольды. Солидный, многокилограммовый мужчина, который, как мне показалось, вовсе себя гостем и не чувствовал. Хотя я быстро разгадала, что это Изольда делала его домашним, свойским. Она постоянно приручала его: возьми подсыпь сахару, ну ты знаешь, где, там, в шкафчике, или – ты обещал лампочку заменить, возьми, ты знаешь, где, в инструментальном ящике. Элечка покорно все делал, его влюбленность в Изольду была слишком очевидна. А однажды я увидела на его глазах даже слезы восторга! Это был вечер в честь получения премии - Изольду на работе все-таки не могли не поощрять. И вот, «выпив по черному», Изольда отодвинула в сторонку стол, включила магнитофон – что-то из ее любимого стиля «new age», без слов, только струнные, - и... скрылась на секунду в спальне. Уже из дверей она выплыла в танце. Распущенные волосы, легкий прозрачный шарф на плечах и обнаженная тонкая талия под высоко подвернутой под грудь блузкой... Изольда медленно танцевала танец живота, и это было божественно красиво. Она была одновременно и ангелом и соблазнительницей Евой... Немногочисленный народ за столом, я помню, замер, а у Элечки блестели слезы в глазах.
     И вот теперь она мне должна поведать что-то серьезное про Элечку.
     - Инстинкт мне всегда подсказывает, что такой девушке, как я, тридцатипятилетней, лучше заводить именно таких мужчин - солидных, даже с брюшком, можно даже с лысинкой, чтоб он выглядил старым мерином рядом со мной, веселой козочкой... Ой, Марьяна, это я сейчас могу шутить, а всю неделю места себе не находила.
    - Что, испарился?
    Изольда вздохнула.
    - Имей терпение. И вообще, сигареты не найдется?
    - Ты ж не куришь!
    -  Да, но ты же видишь - я в глубоком растройстве. Ведь я год на него угробила! Хотя, неправда, вовсе не угробила, он чудный человек, чудный! Я увидела, какой он добрый и порядочный в первом же разговоре, когда он пришел к нам в бюро со своей работой. Помню – усовершенствованный измельчитель бумаги, ну, знаешь, в офисах такие аппараты стоят для уничтожения документов. Но его аппарат умнее других - сам и прессует и пакует эти полоски бумаги. Эл-Эй же инженер-конструктор. Что там было с его авторским свидетельством уж не помню, не в этом дело. Словом, мы начали встречаться, даже ездили в Прибалтику на недельку. Все шло пре-ле-стно! Очень образованный, начитанный, не скупой, отзывчивый, очень тактично относился к Аське, знаешь, ровно, спокойно, внимательно, кажется именно за это я прямо души в нем не чаяла. Нет, это, разумеется, не влюбленность, но, знаешь, может быть даже и что-то более важное. Мне интересно было жить, работать, потому что у меня был ЭлЭй. Вот и все!
    Я не перебивала Изольду, ждала, а она положила подбородок на край стола и уставилась невидящим взглядом в пространство.
    - Я знала, что у него жена и ребенок, он сказал мне об этом сразу же. И сразу же сказал, что бросить их никогда не решится. Мы старались исключить из наших разговоров эту тему, его семью, но иной раз мне было так паршиво! Буквально физически ощущала себя воровкой... Но время шло, он привыкал ко мне и все время жаловался, что ему не повезло с серой женой, что скучно с ней, безрадостно.
И вот на днях твердо заявил, что переезжает ко мне. Навсегда. Подает на развод. Поверь, Марьяночка, я не давила нисколечко, боялась спугнуть его внезапную решимость. Но вчера все и разрешилось.
    - Он переехал?
    - Да, туда и обратно.
    - Как это? – я действительно ничего не понимала.
    - Слушай дальше. – Тут Изольда, наконец, улыбнулась. -  Пре-лестно! Поверь, все пре-лестно! Я все сделала прелестно! Сижу я вчера на работе, вдруг с проходной звонят - к Изольде Извековой пришли, пусть, мол, спустится. Спускаюсь. У нас в холле, ты бы видела, жутко красиво - в кавычках: стоит нелепый, каких-то кремлевских размеров кожаный диван буквой «Г» и рядом с ним такой же громадный кем-то выброшенный письменный стол. На диване сидеть нельзя, потому что если ты захочешь облокотиться на спинку, то ноги придется вытянуть подошвами в нос собеседнику. А если ноги на полу оставить, то сидеть будешь на самом краешке. Вот я и вижу - на самом краешке дивана, как птичка на веточке, сидит худенькая женщина, вылитая Чурикова: интеллигентная прямая спина, губки трубочкой, глазки долу опущены, шляпка в цвет помады. Вуаль? Нет, без вуали. И рядом прижался такой же худенький мальчик. Вы меня ждете, спрашиваю. И совершенно ничего не подозреваю. Сначала она кивнула, потом мальчик кивнул. Я села на другой краешек дивана, на ножку «Г». Получилось – напротив. Молчу, и они молчат. Потом она тихо говорит: я жена Леонида Андреевича, а это наш сын, Юрик, ему восемь лет. И головы не поднимает, водит бессмысленно руками по коленям, вперед-назад. А у меня сердце запрыгало, я даже испугалась, что слышно, как оно бьется. Я пришла на вас посмотреть, говорит. Леонид Андреевич собрал чемодан, сказал, что уезжает в командировку, надолго. И снова замолчала. И вот я решила придти и спросить у вас, как надолго? Тут она впервые подняла на меня глаза. Навсегда?.. Я готова была вскочить, бежать, лишь бы не видеть ее глаз, не слышать голоса. Ты знаешь, Марьяночка. Меня бросило в жар. Я вспомнила собаку, в детстве. Я видела на мостовой гибнущую собаку, сбитую грузовиком. Глаза - полны слез. И тихий-тихий вой, и лапы шевелятся...
    - Ну, перестань, перестань, - говорю Изольде. - Сама сейчас разревешься.
    - Да... И тут встает этот Юрик, подходит ко мне и берет двумя руками мою руку. Я прямо обомлела. Он прижимает мою руку к своей щеке и смотрит. И говорит:
пусть папа не едет в командировку, пожалуйста! Пусть он вернется домой, пожалуйста! Я не хочу, чтобы папа уезжал!.. Ну, вот тут я и вскочила. И убежала. Лечу домой, боюсь на прохожих смотреть, думаю, каждый знает, что меня мальчик умолял вернуть ему отца! Открываю дверь, а мой ЭлЭй раскладывает вещи из чемодана. Аккуратно так вешает свой костюм в мой шкаф, белье – в ящик комода.
Вот, Изольдочка, – говорит, - я теперь тут! И – ко мне с раскрытыми объятиями. Вот этот его деревенский жест меня и подстегнул. Схватила его костюм, стопку маек из комода, сложила обратно в чемодан. Нет, говорю, ты теперь там! И только там. Приключение закончено, забудьте.
    - И он ушел?
    - Молчал, сидел, пыхтел, думал. Потом сказал: если только ты поможешь мне забыть тебя. И ушел. Вот только оставил этот конверт с билетами.
    Изольда посмотрела на меня долгим взглядом, и я поняла, что ей требовалась оценка ее решения. Выгнать из дома свое счастье собственными руками? – спрашивали ее глаза, - это разве правильно?
     - Все правильно, Изольда. – Я села рядом с ней на диван. - Все, что ни делается, все к лучшему, ты это проверяла на себе столько раз. Все правильно. Пусть отец и сын живут вместе. Все теперь будет пре-лестно!
     А про себя полумала: выходит, время ломает сложившиеся схемы. Встретила, влюбилась, разочаровалась – это у Изольды в прошлом. На этот раз получилось по-другому: встретила, согласилась, очаровалась. Но все-таки рассталась. С сожалением и по своей воле.
     Она легко встала.
     - Не забывай, - показала мне на конверт с билетами, - скоро у нас с тобой праздник - мы идем в Большой.
     Я посмотрела на часы. Надо собираться к маме. А сколько, кстати, маме исполняется?
     Всю дорогу в метро я пыталась вычислить точный возраст мамы.

*      *      *
     А вот начало мая я обожаю. С каждым днем все заметнее ощущаешь нарастающее в воздухе тепло, и каждый день можно что-то снимать с себя. Как капустные листы - сначала шапочку, потом пальто, потом меняешь на плащ, потом ходишь без шарфа. А там близко и лето.
    Я всегда живу, мыслями забегая вперед, не знаю, кто меня к этому приучил. Да это сама Москва такая. То ждешь конца ремонта во дворе и мечтаешь одеть лодочки, когда не будет грязи. То жаждешь открытия нового ближнего метро и подсчитываешь, насколько короче будет до работы. То, в конце концов, ждешь зарплаты – поскорее долг маме вернуть. А уж лета, жаркого лета я жду всегда!
    Даже и обманываясь каждый год, от лета я всегда жду перемен. И наступления свободы. Я открываю окна и пускаю легкий ветерок гулять по квартире. Я ношу легкие босоножки и развевающиеся юбки. У меня даже походка меняется летом – я уже не семеню мелко, торопясь с работы домой, а наоборот, прогуливаюсь медленным шагом и никуда не тороплюсь, - вот идет свободная женщина! И еще летом я жду какой-нибудь неожиданной встречи...
    
*     *     *
     ...Нет, все-таки кто-то невидимый и всемогущий существует и руководит нами. Неожиданная встреча произошла, а ведь стоял еще только май.
     В антракте мы с Изольдой, как и полагается в Большом, пошли фланировать кругами. Правда, в руках у нас не было бокалов с шампанским – такой роскоши ни я ни моя подруга позволить себе не могли. И вообще, мы вскоре выскользнули из круга, отошли к окну. Мы молчали. Изольда прижалась виском к бархатной гардине.
     - Невероятная женщина Образцова, правда? Вот перебери все самые замечательные человеческие качества, и все это будет в ней – талант, артистизм, красота. Это на сцене. А какая у нее судьба! Я читала ее интервью, она лидер в жизни. Сильная, гордая, уверенная в себе. - Изольда замолчала. А потом как-то просто, без пафоса, почти по-соседски добавила: - Я ее очень уважаю.
    И тут я увидела Кира. И он меня увидел. Махнул рукой, мол, привет, и скрылся.
И вдруг через минуту перед нами возник странный экипаж – трое официантов с отсутствующими лицами протягивали нам три подноса: на одном три бокала с шампанским, на втором трехэтажная ваза с пирожными, на третьем горка разноцветных фруктов. Мы с Изольдой пожимаем плечами, а над моим ухом раздается голос:
     - Мару-у-сечка! Как я счастлив тебя видеть!
     Это он, Кир. Все такой же шикарный, благоухающий, безукоризненный Кирилл Кириллович. Впрочем, он стал даже красивее, если это только возможно для мужчины. Но мужчину украшает зрелость. Сколько мы не виделись? Года три или даже пять, наверное. Теперь он уже не мальчишка, всех девиц сводящий с ума и сам пребывающий в постоянном угаре от успехов. В нашем НИИ не было такой особы женского пола, которая не млела бы под его взглядом, не поддавалась бы его обаянию. Разумеется, и я была в их числе. Мару-у-сечка, - радостно восклицал он всегда, когда я встречалась ему в коридоре, и голос так обволакивал лаской, что я готова была верить, что ему действительно приятно меня видеть. Высокий, в меру накачаный, всегда загорелый, с синими поразительно красивыми слегка прищуренными глазами и чудесно изогнутыми губами, он мне нравился до безумия.
     - Ты представишь меня своей подруге. – Только он так умел говорить: в вопросе не было и намека на вопросительную интонацию. Это было утверждение. И при этом – непременная улыбка, какая-то, я бы сказала - независимая. И я увидела, что он все тот же успешный плейбой.
    Я познакомила их. Кир слегка склонил голову, стоя напротив Изольды, ну чистый князь Болконский перед Наташей Ростовой, потом молча поднес ей и мне бокалы:
    - Votre sante, милые дамы!
    Я вспомнила, что он знает французский, что это его родной язык, поскольку он родился в Париже, и всю юность провел там, пока папу не отозвали служить Родине – на родине, а не за ее пределами.
    -  Как вам Елена Васильевна, лучшее меццо-сопрано в мире?
    -  Мы как раз говорили о ней, - Изольда чуть раскраснелась. Я смотрела на ее профиль, и радовалась, какая у меня красивая подруга, и вдруг не к месту сделала лингвистическое открытие: раскраснелась – значит, украсилась, раскрасилась, стала краше. – Неподражаемая певица, правда?
    - Вы знаете, Золенька! – Боже, как он быстро подыскал ласковое имя моей Изольде, а я-то столько времени с ней рядом, и не придумала, как ее называть иначе, чем Изольда. Ну, Кир! – В юности мои папа и мама усиленно и безуспешно приучали меня к музыке, к классической музыке, меня не надо было приучать, например, к джазу, сами понимаете... В Москве таскали меня по операм и балетам и я слушал Образцову много раз. Но вот ее Нерис в «Медее» вижу впервые! То есть, слушаю, конечно...  –  Он засмеялся, словно извиняясь. – А знаете, девушки, как высоко ценится искусство Образцовой в мировом масштабе?
      Мы переглянулись.
      - Ну, знаем, конечно...
      - Нет, я говорю не о ее наградах и всяких там громких званиях. Есть такой любопытный факт – может быть, вы о нем и не знаете. Несколько лет назад, кажется в восемьдесят втором, астрономы открыли малую планету под номером 4623. Так вот эту планету назвали именем Образцовой. Так что красивый голос и искусство вокала люди ценят во-о-он как высоко! И если мы продолжим беседу на той же оперной волне, то, например, вы, Золенька, для меня – визуальное воплощение нежной Офелии.
    И опять он попал в точку, подумала я. Я сама при первой встрече с Изольдой ощущала что-то похожее. Только мне не надо было облекать это в слова, я ведь не ухажер. Это Кирил Кирилович у нас профессиональный и преуспевающий ухажер. Вон Изольда уже и попалась на удочку.
    Я, кажется, немножко ревную.
    Ситуацию спас звонок. Пока звенел второй и третий, мы уплели пирожные, а от повторения шампанского благоразумно отказались. Кир успел предложить  подвести нас после спектакля, но и тут мы сказали нет, особенно поспешила это сделать Изольда, и я поняла, что ее торопливое “нет-нет!” было не отказом, а скорее - умный мужик Кир это, конечно, тоже понял, - средством самоспасения.
    В полупустом вагоне метро она прижалась ко мне близко-близко. И наконец попросила:
    - Расскажи о нем.

*      *      * 
    Я тогда работала в лаборатории информационного обслуживания Вычислительного Центра, который теперь, потеряв всемогущую букву В – всесоюзный - усох, скукожился, как шкурка волшебной лягушки, и стал придатком тоже дышащего на ладан (все те же плоды перестройки) административного корпуса ВДНХ. Завлаб у нас был старенький Петр Петрович, обликом вылитый дедушка Калинин, только наш дедушка в отличие от исторического был - кладезь ума, эрудиции и интеллигентности. Постой, а кладезь интеллигентности – бывает? Ну, неважно. Работа под его началом была как незаслуженная награда: да, наш ПП был излишне педантичен, ворчлив, боялся и ненавидел маячущую на горизонте компьютерную эру, и плечи его были вечно обсыпаны перхотью, но если за день он уделял тебе всего десять минут и что-то объяснял, ты мог считать, что поумнел в десять раз. Такими нестандартными, остроумными, афористичными были его взгляды на казалось бы очевидные вещи. Словом, на нашего старенького завотделом мы просто молились.
    И потому, естественно, приняли в штыки молодого выскочку, которого нам прислали на место ПП, когда тот собрался уходить на пенсию.
    Но Кирил Кирилович был непрост.
    О его обаятельной внешности и говорить нечего, ты сама все видела, Золенька!
(Тут я сжала Изольдину руку – с намеком на неожиданно приобретенный ник-нэйм). Он нас все таки покорил. Чем? Полной противоположностью нашему всегда сгорбившемуся над бумагами Петру Петровичу. Кир был просто новым подвидом homo sapiens`а. Не знаю уж, что было на первом месте в его характере, но энергия била ключом, созидательные идеи обгоняли одна другую, он мог быть сразу в пяти разных местах и успешно справляться с пятью разными делами. Старье и рутина! Вот были его любимые слова. И действительно, наша лаборатория всю жизнь скрипела и еле тащилась, как несмазанная телега. Кир вступил с какой-то новоиспеченным агентством в недвусмысленные коммерческие отношения – мы вам нужную вам дозарезу научную информацию, вы нам – нужные нам дозарезу деньги. И у меня на столе - у первой - появился компьютер! Потом он разыскал молодого да раннего компьютерного гения и тот сочинил для нас программу, и вся наша бумажная возня с каталогизированием и систематизированием информации кончилась! Все эти бесконечные карточки, засаленные и исписанные разными почерками и разными чернилами,  – ужас! – все ушло в файлы. Стало жутко интересно работать, мы готовы были оставаться вечерами, чтобы всему этому учиться, стоило только Киру позволить.
     Но, конечно, не все шло так гладко, как хотелось бы. Часто Кир приходил от директора злой, молча садился, локти на стол, пальцы в волосы. Старье! – слышим, рутина! БДТ вонючий! Ты, Золенька, думаешь, что БДТ – это Большой Драматический? Нет, БДТ – это Большой Дундук Трусливый. И Кир был прав, обозвав его так, наш директор был именно дундук и именно трус. И Кир стал просто игнорировать его, а все, что придумывал, стал делать сам.
     Он совершенно преобразил нас и внешне, и по сути. Сначала он расширил подписку на периодические западные издания по архитектуре, дизайну, строительству ну и так далее. Ни разрешения, ни денег не стал просить у директора. Деньги придумал получать... с иногородних посетителей. А что? Приезжает на ВДНХ такой какой-нибудь младший помощник старшего начальника из Серпухова, скажем, и сидит в нашей библиотеке весь день, пользуется бесплатно нашими справочниками, нашими справками, которые мы ему составляем по его тематике, пока он бегает по бутикам – и все бесплатно? Нет, сказал Кир, будут платить! И никаких безналичных расчетов. Завел липовую книгу приходов и расходов, придумал тариф, типа – объем полученной информации, количество листов, то, се, и посадил собирающуюся на пенсию Евгению Степановну за стол у выхода принимать деньги от осчастливленных клиентов. На первую же собранную приличную сумму купил классный ксерокс, и снова – платите, дорогие соискатели, аспиранты и будущие ученые, за приготовленные для вас копии ценнейшей эксклюзивной информации. Конечно, он рисковал, но он просто плевал на правила и делал по пятьсот нарушений в день, но о нашей библиотеке пошла слава. И объем специзданий, и организация тематического поиска, и потрясающий сервис -  у нас был полный блеск. Слу-ушай! Наша станция!
       Мы выскочили, еле успели... Изольда вопросов не задавала, но я все понимала про нее: влипла. Уши развесила, и уже готова сердце отдать. Этому Киру недоступному. И я решила чуть снизить градус пафоса.
      Между прочим, говорю, и на старуху бывает проруха. Я имею рассказать вам, Золенька, как ваш безупречный Кирил Кирилович однажды опростоволосился.Так влип, так влип, ну, просто умора. Вот послушай.
      Мы провожали на пенсию ту самую нашу казначейшу Евгению Степановну. И Кир решил устроить пир! Каламбур, да, вот именно! Выехали мы на пикник в лес, где-то за Серебряным Бором. Чудный день, начало лета, мы все на радостях разоделись во все летнее, Кир, конечно, в классном спортивном костюме, красное с белым, - элегантнее всех. И вот он говорит: вы, девушки, тут хозяйничайте, а я через 30 минут приеду, привезу кое-что, сделаем жаркое на вертеле. Махнул ручкой, уехал. Но вот то, что приехало назад через 30 минут, это... это надо было видеть! Мы сначала остолбенели, увидев Кира, потом схватились за животики. Нет, лучше, Изольда, я тебе пересскажу его собственный рассказ. Между прочим, рассказал с таким простодушием! Ты только послушай.
     Решил я, девушки, бройлерных цыплят вам привезти. Один знакомый навел меня на кооперативную куриную фабричку как раз где-то здесь, недалеко. Этот чертов икубатор я нашел быстро. Продайте, говорю, цыплят. Пожалуйста, говорят, и подводят меня... к клеткам. У меня руки опустились. Живых, говорю мне не надо, мне надо готовых, ощипанных. Нет, этим мы не занимаемся, и закрывают ворота. Иду к машине, ругая моего знакомого почем зря. Жутко злой. Где я теперь мясо достану? И тут подбегает один мужичок и шепчет: тут близко, говорит, мои сваты живут, привези им цыплят, они тебе за десять минут и ощиплют, и ошпарят, дай им чуток денег и потроха им оставь. Два поворота налево, потом полукруг и увидишь – барачный поселок строителей. Сразу заметишь крашеный белый барак, он один крашеный. Скажешь, от Семеныча, мол. Ну, подумал я, вроде дело выправляется. Вернулся к инкубаторщику, мне сделали две связки по пять цыплят в каждой, какую-то тряпку бросили на заднее сиденье, на нее – этих кур проклятых, и я поехал. Два поворота налево, так, нормально. А полукруг у меня не получился – авария, гаишников миллион, дорога перекрыта, в поселок строителей, говорят, езжай в объезд, вон туда. И вот чем кончилось это «вон туда»... Еду, никакого поселка нет, одни ухабы. Прыгаем на ухабах, мне ничего, а вот курам, видать все бока отбило. Кудахчат. А потом – смотрю: перья полетели, за перьями и цыпленок взлетел и на плечо сел. Я чуть аварию не сделал. Веревки, видать, от тряски, с ног слезли, и куры мои пошли в атаку. Бьются о стекла, дерутся, орут. Я голову в плечи, остановиться не могу, сзади гудят, обочины нет. Весь в перьях, отдуваюсь, две негодяйки перелетели через голову, у ветрового стекла нагадили, драку устроили, я ничего не вижу. Уже забыл, куда еду, задыхаюсь от вони, а открыть стекло не могу, ведь вылетят в окно, на свободу! Тут смотрю – красный светофор. Значит, я где-то уже у города. По обе стороны люди стоят. Ну, чего ж не переходят, думаю, им же зеленый! А они, как вкопанные, стоят, в машину заглядывают, глаза от ужаса круглые, никогда не видели за рулем человека в перьях и с курами на голове...
      Вот так, Изольда, и прошел у нас пикник без мяса на вертеле. До сватов Семеныча Кир не доехал, привез нам живых цыплят... Стоило открыть двери машины, цыплята как бешеные кинулись вон. И – в лес. Из десяти нам удалось поймать трех. Но зато получился достойный подарок Евгении Степановне – мы уговорили ее взять домой эту великолепную тройку, чтобы было чем заняться на пенсии.
      ... У самого подъезда Изольда все таки спросила: а сам Кир чем сейчас занимается, не знаешь?
      Ну-у... Кирил Кирилович давно в гору пошел. Такие люди, как наш Кир, умеют держать руку на пульсе времени, да и сами задают ритм этому пульсу. Учуяв запах надвигающейся волны перемен, когда одних смывало, а других выносило на гребень этой волны, когда тут и там возникали всякие чудные АО, ОО или даже ООО  -  Кир не растерялся. Он пришел к нашему новому директору, а это был уже не прежний БДТ, который  уволился, то есть иначе говоря - захлебнулся, не умея плавать в новом море, а совсем другой, такой же молодой и храбрый, как и Кир, и рассказал ему идею создания независимого компьютерного бюро. И вот вообрази кадр: двое стройных смелых героя, закинув плащи за плечо и гордо подняв головы, медленно  удаляются со сцены – это Кир и новый директор исчезают из нашего горизонта. И открывают контору в престижном районе, в Крылатском. Так что Кир стал успешным фирмачем на ниве оптовых закупок-продаж супер-электроники. Пока конкурентов и близко не было, он так укрепился и разросся, что теперь его просто не догнать. А насчет личной жизни... Я слышала, что его родители разошлись, у отца новая семья, а мать... С мамой у нас мало общего, однажды сказал мне Кир, я не способен так любить Бога, как она. Ну вот. Но зато я точно знаю, что он не женат... А что, Изольдочка, классный парень, правда? Не отказалась бы, а?
     Она уже вставила ключ в дверь. Потом обернулась.
     - Отказалась бы. Представь. Я кажусь тебе смелой и настырной? – Изольда явно отнеслась слишком серьезно к моему глупому вопросу. – Нет, Марьяночка, я прекрасно знаю, что ты прекрасно знаешь, какая я на самом деле. Трусливая рохля. – Она вдруг вскинула голову. – Ну и пре-ле-стно! Будем жить дальше. Твоему знаменитому плейбою я не пара.

     *     *     *
     По воскресеньям, почему-то именно по воскресеньям, я работаю с утра девушкой на телефоне. Каждые пять минут раздается звонок. То ли Провидение надо мной подтрунивает, то ли вирусы бушуют по воскресеньям, но все утренние звонки почему-то ошибочные. Можно Олю к телефону? Или: привет, Верунчик! Или - попросите, пожалуйста Элеонору Эммануиловну... Сначала я злилась, бросала трубку, а потом привыкла, а теперь мне и вовсе становится не по себе, если по утрам вдруг не спрашивают Верунчика или Элеонору Эммануиловну. Я и голоса уже узнаю, и мой голос, видимо, тоже всем знаком, и вообще у нас склонности к мистификациям или мало-мальски интригантские задатки, я бы напустила туману, всем наврала бы, опутала паутиной лжи: ваша Оля завербовалась в Красный Крест и уехала в Дарфур, сказала бы я. Нет, это не Верунчик, Верунчик переехала к любовнику... Ну, а про Элеонору Эммануиловну... Тут проще всего – Дом престарелых.
     Но я, слава богу, не такая злая. Я исправно беру трубку и вежливо бубню: простите, но вы снова ошиблись номером. И мне тоже вежливо приносят извинения. Все-таки – какой-никакой, а разговор. По душам. Я, выходит, не одна, мне звонят...
    Мне звонят:
    - Марьяночка! Хочешь посмотреть на мою красавицу? Ой, умрешь! Заходи, а то они сейчас уйдут.
    Что-то опять выдающееся у Изольды. Меняю тапки на туфли, беру ключи и иду.
    Изольда уже предупредительно открыла дверь.
    - Я же тебе ничего не успела рассказать про Аську. Только не падай. Они сейчас фотографируются. Тихо! Идем.
    Сначала я увидела силуэт у окна – парень с камерой у глаз. А когда перевела взгляд на того, кого снимают... Поистине, надо было за что-то схватиться, чтоб не упасть.
     Это была не Аська, это была классическая фигура замершего перед выстрелом стрелка из лука: натянутая тетива касается губ, подбородок чуть приподнят, спина прямая, ноги вразлет, напряженная рука вот-вот отпустит стрелу. Картинка из персидской миниатюры. Я впервые видела живого лучника на старте в полной экипировке, и это зрелище зачаровывало. Аська стояла ко мне в профиль, почему и возникли в памяти персидские мотивы. Помню: лоб у стрелка закрыт шерстяным шлемом, подбородок прикрыт рукой, тянущей тетиву, виден только прямой крупный нос и, главное, черный горящий глаз, смотрящий в цель...
      Когда раздался щелчок фотоаппарата, Ася опустила лук и улыбнулась мне. Боже, как ей идет боевой наряд, думала я, пока она снимала колчан из-за плеча, прятала лук в кожаный мешок, растегивала на запястье перчатки. На голове, как всегда, у нее... нет, не шерстяной шлем, как у персов, а маленькая, туго обтягивающая голову косыночка с двумя торчащими кончиками на затылке.
     - Пре-лестно! Давай сюда камеру, Леша. – Изольда посмотрела в кадр. – Ну, чудно, наконец, я получила карточку! Представляешь, Марьяна, сколько упрашивала сняться, все ей некогда. Спасибо, Леша заставил. Так, а теперь быстренько, а то опоздаете.
    Оба они, Леша и Аська, накинули курточки, схватили свои олимпийские пожитки и – в дверь.
    - Я счас, Марьяночка, только до лифта. Сиди.
    Как изменилась Ася, подумала я, всего какой-нибудь год прошел, а ее не узнать. Быстрая, порывистая, улыбчивая. Как мать. И – счастливая. Это видно.
     Изольда вернулась и рухнула в кресло. Интуитивно почувствовала, о чем я молчу.
     - Загляденье, правда?
     - Чистая правда. И давно она этим спортом занимается?
     - Недавно, но увлечена ужасно. Это все Леша. Однажды пошла с ним посмотреть, и прилипла. Говорит, что стрельба из лука – это не спорт, а мировоззрение, образ жизни. Представляешь! Рассказывает мне про их тренера, просто захлебываясь. Я даже запомнить не могу все эти их принципы. Говорит, что когда лучник целится, он сливается с природой, становится ее частью.
    - Стрелок – часть природы? Натяжка какая-то.
    - Ой, Марьян, нам не понять. Но говорит она вдохновенно. Вернее, их тренер. Голову им морочит. Вот, говорит, листок бамбука гнется под тяжестью снега, опускается все ниже и ниже. В один прекрасный миг снег соскальзывает, а листок даже не шелохнется. Так и лучник, как листок бамбука, должен оставаться в состоянии наивысшего напряжения до того мига, когда стрела сама не отлетит от него. Лучник даже не успеет подумать, все совершается само собой, как в природе...
    - Действительно, красиво.
    - Аська говорит, это другой мир. А уж когда Леша приходит, то я со своей колокольни вижу, что у них и правда свой мир. Спорят, обсуждают. Ну вот, ты слышала когда-нибудь про какие-то киверы, колчаны... А, Марьян? Какая рукоять лучше – рефлексная или дефлексная? Однажды Аська приходит с тренировки: мам! Я победила в дуэльном раунде! Ну прямо как инопланетянка, со своим языком. Сейчас вот готовятся к сборам.
    Я видела, Изольду окончательно отпустила старая боль за Аську. И мне захотелось укрепить эту ее радость.
    - Она просто расцвела, твоя Аська. Подожди, еще замучаешься женихов отбирать.
    - Ну, скажешь тоже. Давай лучше позавтракаем вместе. Пойдем, нарежешь сыру, я кофе сделаю.   
     Я пошла вместе с ней на кухню. У меня давно вертелся в голове один малоудобный вопрос к Изольде. Но сегодня у нее хороший день, и я решилась.
     - Знаешь, давно хочу спросить тебя, - начала я, но Изольда тут же перебила:
     - Про Аськиного отца?
     Я кивнула.
     - Я его не видела столько лет, сколько сейчас Аське, а ей я давно сказала правду: ее отец уехал, исчез, скрылся. И знать мы его не хотим.
     - И ты действительно никогда его не хотела... обнаружить?
     - Разумеется, нет. Таких подонков не разыскивают, кому они нужны? Как только узнал, что беременна – юркнул в щель и с концами. Наоборот, я старалась начисто вычеркнуть его из памяти. И добилась этого. Только один раз я неожиданно наткнулась на одну знакомую, которая напомнила о нем.
     - Его знакомая?
     - Она тоже работала в Доме Кино, он готовил кофе, а она в буфете бутербродами заведовала. Года три назад случайно встретились в метро, она и пристала ко мне. Ты знаешь, что случилось! Ты знаешь, что произошло! Я ей говорю, не знаю и знать не хочу. Ну, про Вартанова. Но ей не терпелось уколоть меня, ошарашить, ведь многие знали, что я с ним встречалась. Ну с радостью и выложила: его судили. Она сама на суде сидела, все видела и слышала, он, оказывается участвовал в каких- то бандитских разборках, стрелял, кого-то убил, ему дали семь лет. Когда огласили приговор, какая-то черноволосая девица, то ли цыганка, то ли грузинка, выскочила из зала, подбежала к столу и плюнула в судью... Ну, бред какой-то... –
    Изольда отодвинула от себя чашку, вскинула голову и ее отросшие локоны тоже слегка взлетели кверху и опали, как перышки.
    -  Но я знаю, все это чистая правда, Марьяночка! Я поверила этой дуре на сто процентов. В тот страшный период, когда я жила как неживая, в слезах, в депрессии, с растущим животом, я каждое утро давала себе слово забыть его. Но я все время как будто ощущала на себе его взгляд.  Знаешь, такой странный взгляд разных глаз.
    - Разных?..
    - Когда-то мне это очень нравилось. У него были карие глаза, но разные – один очень темно-карий, почти черный, другой – светло-карий. Человек с отметиной. Я заставляла себя не думать о нем и только и делала, что думала. И поняла - его работа в Доме Кино была прикрытием, у него был другой, тайный, но подлинный его мир. Я вспоминала его мутные разговоры про настоящих друзей, про то, что у мужчины должна быть цель, что он своего в жизни добьется любой ценой... Может, за этим ничего и не было, а может, было. Бандитская жизнь. Я тоже маловерующий человек, но молю Бога - ради Аськи - никогда больше не слышать об этом бандите.

*    *     *
    С некоторых пор у меня появился телефон-автоответчик – мамин подарок. Вернее, переподаренный подарок. Отец одного маминого ученика на радостях, что его чадо успешно сдало экзамен по русскому, преподнес испуганной маме этот новомодный предмет. Она даже и стараться не старалась: не смогу, не справлюсь, не нужен мне такой сложный агрегат! И вручила его мне, облегченно вздохнув.
    Мне это необходимое для кого-то устройство тоже было не больно нужно: круг знакомых у меня – раз-два и обчелся. Правда, по воскресеньям накапливается куча записей: звонки, которые «больны не мной», звонят с подкупающим постоянством.
   Сегодня почему-то особенно много. Нажимаю первый: Ольга, что у тебя с телефоном? Все время попадаю не к тебе. Надеюсь, это послание ты услышишь. Перезвони, я до часу дома. Нажимаю второй: Элеонорочка, душенька! Виталий Аполлинарьевич заедет за тобой в шесть вечера. Удивляюсь, куда ты так рано ушла? В шесть стой у подъезда! Третий. Третий предназначается какому-то «дружбану» по имени Штырь. Противно. Стираю. А вот четвертый – от мамы: Машенька, перезвони, срочное дело.
    Очень хорошо. Значит, с мамой - все в порядке, можно пока немного прибрать, вытереть пыль, разморозить курицу. Когда у мамы «срочное дело» это означает, что она бодра, полна сил, хлопочет. Срочное дело может обернуться, например, ее возмущением, что соседний любимый книжный магазин переделан в «мерзкую шашлычную». Или другое срочное дело: на баночке с заказанным ибупрофеном написано не Перовская (это наша с мамой фамилия), а Петровская, и надо немедленно выяснять, действительно ли это маме, Перовской, предназначен ибупрофен, или его нужно отдать Петровской.
     Звоню и слышу, что мама действительно взволнована.
     - Машенька! Приезжай! Пришло письмо от Натуси. Не буду же я тебе его читать по телефону. Ты увидишь, письмо очень важное. Заодно привезешь мне Нагибина.    
     Кому-то повезло с новой шашлычной, а вот у мамы теперь главной проблемой и темой бесконечных разговоров станут поиски другой ближайшей книжной лавки.
     ... От мамы я возвращаюсь всегда с гудящей головой. Это потому, что воскресенье у нее самый загруженый день: ученики сменяют один другого строго каждый час. Невозможно вставить слово. Одному она диктует диктант, с другим разбирает сочинение, третьему объясняет ошибки. Перспектива, запомни, любонька, перспектива, а не переспектива! Ну как же, Юлия Андреевна! Перспектива это как-то даже не по-русски, ведь легче сказать переспектива!
     Да-а-а. Ты напрасно ушла из «Известий», говорю я маме каждый раз. Глаза сломала над гранками, это верно, но теперь по субботам и воскресеньям ты выкладываешься еще больше. Корректор, может, и не так социально значим, как репетитор, но зато нервы сохранялись. Ой, любонька моя, перестань! Во-первых, нужны деньги, во-вторых, со мной мой любимый русский язык и литература, а в-третьих, не буду же я сидеть на лавочке у подъезда. Незыблемые мамины аргументы.
    ...И вот я в метро перечитываю письмо от старинной маминой подруги, однокурсницы, Натуси, Натальи Викентьевны, которая живет в Тарусе.
    «Не поверите! Когда мы открыли контейнер, мы ахнули. С полу до потолка – коробки, коробки, коробки. Сто штук. Двести. Миллион! Уложены, как в аптеке, щелочки нет. Вытаскиваем. Открываем: книги. Перетаскиваем все в кабинет, кладем на пол. А в самом углу контейнера еще два огромных ящика! И что это, как вы думаете? Компьютеры. Нет, Юленька, и ты, Марусенька! Вы не представляете себе. Все, что она обещала – все пришло! Это же богатство! Как это не пропало, ума не приложу. Книги в хорошей сохранности. Ценные. Старинные. А компьютеры – это вообще для нашего Дома чудо. Царский подарок. Я ночь не спала от счастья. Четыре месяца я ждала этого дня с тех пор как получила от Софьи Георгиевны письмо! Только я ведь одна не справлюсь со всем навалившимся богатством. Просить некого, добровольцев нет. Я ведь должна передать эти книги Дому Цветаевой! Маруся, умоляю, возьми отпуск, спаси нас. С тобой мы приведем все в порядок. Надо же отблагодарить Софью, составить библиотеку. Жду тебя, дорогая!»
     Я давно слышала об этой истории, краем уха, правда. Натуся, вымирающая порода, лет десять назад оставила свою московскую квартиру дочке с зятем, получила за это какие-то гроши и отправилась... в воспоминание о будущем. Догонять и перегонять свои непорочные шестидесятые. Словом, бросила сильно изменившуюся столицу ради неизменной красоты Тарусы, где родилась. Купила халупу. Где? Разумеется, бок о бок с Домом-музеем Цветаевой. И стала Наталья Викентьевна Демосфенова, доктор искусствоведения, лауреат того-то и сего-то, автор всяких-многих монографий, жить на пенсии в грязном, пьяном и ветхом захолустье, стоять в очередях с бабами, но главное – работать в любимом Музее! И еще самое главное – работать бесплатно! Но зато среди любимых книг, имен, стихов, воспоминаний.
      Но это еще не вся история. Копаясь с педантичностью профессионала в разных музейных погребениях, ну, я имею ввиду всякие письма и дневники, наша неугомонная старенькая Натуся обнаружила записи бывшей гувернантки матери Цветаевой по фамилии Тье, француженки. Эта француженка из гувернантки потом превратилась в жену деда Марины Цветаевой. Потянула наша Натуся за ниточку и нашла сегодняшних Тье в Париже. Написала письмо – не родня ли вы тарусским Цветаевым?
     Вот так и всплыла некая Софья Георгиевна, русская парижанка, еще более старенькая, чем мамина подруга. В конце длинного ответного письма, написанном, конечно, по-французски, Софья Георгиевна написала по-русски поразившие Натусю в самое сердце слова: «мы, русичи-тарусичи, помним Россию»...
     Словом, ностальгирующая Софья (так и хочется сказать – Андреевна, но нет, Георгиевна), достигнув преклонных лет, выслала в Тарусу, на родину предков, свою русскую библиотеку, которая в ее новоселе-Дефансе, новом шикарном парижском пригороде, сегодня стала уже никому не нужна.
     И вот теперь я должна выпрашивать отпуск и ехать помогать маминой Натусе.

*     *     *
     Понедельник вопреки ожиданиям оказался не тяжелым, а очень даже облегченным днем. Выпрашивать отпуск не пришлось!
     Наш зам по науке (директора пока не нашлось) собрал все три подвальных отдела (нашу лабораторию, еще методистов и машбюро) и предложил... всем дружно уйти в отпуск. А кто хочет, может прихватить еще месяц – за свой счет. Подвал отдаем богатым арендаторам (какому-то складу автозапчастей), на эти деньги делаем ремонт. Бюджет совершенно урезан, денег никаких нет, надо выкручиваться.
    Удостоверившись, что меня не сократили, я побежала оформлять отпуск. Русский ремонт - как африканский дождь: затяжной и беспросветный. Возьму сначала один месяц за их счет, а если в Тарусе мне понравится, то потом и за свой. А может, и маму соблазню Тарусой, все-таки лето на дворе, ученики ее тоже разъедутся. А мы – русичи-тарусичи – что, не заслужили отдых?
    В таком миноре я прожила два дня, собираясь. Но не расслабилась, а наоборот, сделала тысячу важных дел. Вплоть до того, что успела съездить на работу и скинуть на диск установочную программу по каталогизированию, которую для нас в свое время сочинил молодой компьютерный гений, протеже Кира. Я же собиралась поработать во благо русской культуры! Один только досадный штрих подпортил настроение: за эти два дня суеты я не увиделась с Изольдой, не попрощалась по-человечески. Но я сунула ей в дверь записочку, мол, так и так, увидимся через месяц.

*      *      *
    Июнь пролетел как в волшебном сне. Мы очень подружились с Натусей, то есть, конечно, с Натальей Викентьевной. Перелопатили без малого четыре тысячи томов - теперь нужную книгу можно было найти в компьютере любым способом - или по названию, или по автору или просто по обозначенной теме. Мы читали друг другу отрывки, хвалились обнаруженными новыми именами, относящимися к «тарусскому оазису культуры». Ну, Цветаева, Паустовский – кто не знает, что это они сделали Тарусу знаменитой, ну, еще Поленова все знают. А мы читали и про Коровина, и про Левитана и Борисова-Мусатова. Узнали про дом-башню Рихтера, здесь, на берегу Оки; когда он репетировал, на берегу собирались толпы людей - бесплатно послушать игру гения. А еще Бродский здесь писал.
    Время летело, мы ни на что другое не отвлекались. Мы питались Натусиным огородом - картошка, огурцы да помидоры, но это был настоящий, незабываемый отдых.
    Надо было возвращаться и продлевать отпуск, месяца мне не хватило.
    Собрав всякие деревенские подарки для мамы, букет полураспустившихся роз для Изольды, Николая Заболоцкого - себе на дорожку (все-таки 135 километров до Москвы), ранним утром я забралась в автобус.
     А кому сегодня
     плакать
     в городе Тарусе?
     Есть, кому в Тарусе
     плакать -
     девочке Марусе.
     Опротивели Марусе
     петухи да гуси,
     сколько ходит их в Тарусе –
     Господи Исусе!

     Самое смешное, что ни петухов, ни гусей я не видела за весь месяц! Но этот томик Заболоцкого, спасибо еще раз парижской Софье Георгиевне, я с удовольствием увела, ведь сегодня пойди, найди Заболоцкого в московской библиотеке.
     Только зашла в квартиру – первый звонок, конечно, Изольде. Седьмой час, она уже должна придти с работы.
      Трубку никто не брал. А автоответчиком она так и не обзавелась.
      Я подхватила букет, и не запираясь на ключ, подошла к ее дверям. Звоню.
Чувствую, что кто-то дома.
       Медленные, шаркающие шаги.
       Долгое отпирание замков.
      Дверь открывается. На пороге стоит... Кир.
      В руках трость. Глаза и лоб забинтованы. На бинт спадают пряди немытых волос.
      Не могу произнести ни слова. Он тоже молчит.
      - Кир... – шепчу я. – Кирил, что случилось?
      - А, Маруся. Это ты, - как всегда, вопрос без вопросительной интонации. – Ты иди домой. Изольда скоро вернется, я скажу, что ты приходила.
      И медленно закрывает дверь.
      Как побитая собака, я возвращаюсь в квартиру.
      А кому сегодня плакать в городе Тарусе, есть, кому сегодня плакать – девочке Марусе...
      Поздно вечером пришла Изольда. И я все узнала.

*    *    *
      Ты думаешь, прошел месяц, Марьяночка? Прошла целая жизнь. По крайней мере, все, что может человек пережить за целую жизнь, выпало пережить мне за месяц.
       Изольда забралась на мой диван, как раньше, согнув ноги в коленях и накинув на них подушку. Я поняла, что рассказ будет тоже длиною в месяц.      
       Сначала он меня очень обидел.
       Стою на Кутузовском на остановке автобуса. Вдруг останавливается черт знает какая иномарка, открывается дверь и Кирил Кирилович собственной персоной выходит и приглашает меня сесть. Подвезу, говорит. Я сразу почувствовала – пьяный. Ну, не слишком, но выпил. И он тут же мне признается: если бы вы знали, Золенька, какое мы красивое дело провернули сегодня! Так что у нас праздник.
     Едем по Кутузовскому. Потом он сворачивает и показывает мне на какой-то дом. Нравится балкончик? Я ахнула: не балкончик, а огромная терраса с двух сторон загибается за торец дома, вся в цветах и зелени. Умоляю, говорит, посидим на балкончике, попьем кофе. Это моя хижина. Я сдуру согласилась.
       В квартире - никогда в жизни такого не видела – полный хай-тек: комнат нет, дверей нет, все пространство открыто, только ажурные металлические сетки от пола до потолка, как ширмы, отходят от стен, знаешь, то слева, то справа, и отделяют одно место от другого. Такие переходы получаются, с островками. И вообще везде металл, аппаратура, все блестит. Кухонный островок - посреди комнаты. Но самое замечательное, Марьана! Вокруг этой кухни сгрудились... не поверишь... пять или шесть девиц! Мелкие такие, как птички, худенькие, вьетнамки, что ли, может, таитянки, не знаю, может китайки...
      - Китаянки...
      - Да, китаянки. Щебечут на своем, улыбаются. Кир подмигивает мне: а ну, кыш, кыш, куры! А потом им: а tous les mercies! Partez rapidement!
      - По-французски? Ну уж никак не китаянки.
      - Я не удержалась, спросила, что он сказал, он говорит, я всех поблагодарил и вежливо попрощался. Выгнал, в общем. Тут же открыл шампанское, разлил по бокалам. Одну минутку, говорит, и скрылся. Я сижу в кресле, он выходит из ванной... и еле придерживает халат на голом теле! Представляешь! Подходит. Я застываю от ужаса. От хамства. Я знаю вас, девушек, говорит, вы любите, чтобы все у вас было сразу, много и на тарелочке с голубой каемочкой. И придвигается ближе... В своем халате. Тут я разревелась, ничего не слышу, не вижу, хочу, чтобы все это исчезло. Вскакиваю. Тушь течет в глаза. Смотрю, его нет. Потом выходит откуда-то из-за сетки, уже в брюках, в белой рубашке. Старается поймать мою руку, я вырываюсь. Ловит меня у двери. Прости, моя Офелия, я идиот, я пьян, я же знаю, с тобой так нельзя, прости... Ну, в таком роде. Потом позвал какого-то Игорька, велел меня отвезти домой.
     Наутро, выхожу из квартиры, на полу огромная корзина цветов. Записка: прости, еще раз прости.
     И вот так всю неделю, надоело даже. Каждый божий день - цветы, звонки. А потом явился лично. Не уйду, пока не скажешь, что простила. А у меня Аська дома, как раз приехала на один день, вещи какие-то понадобились, она же на сборах в Подмосковье. Ну, мне неудобно было при ней выяснять отношения, и этот день мы провели втроем. Завтракали, гуляли, потом он повел нас в скромную кафешку, нарочно, я думаю, выбрал такую, затрапезную. Аська мне потом наутро, уходя, говорит: мам, если ты это серьезно, то я одобряю, очень правильный дядечка. Будьте счастливы! Издевается, негодяйка.
     - Так что-же произошло? Он живет у тебя?
     - Сначала, шутили: раз ты не хочешь переезжать ко мне, говорил, то я перееду к тебе. Когда первый раз остался с ночевкой, я утром тихо вылезла из постели, а он взял меня за руку и говорит: не уходи, полежи еще. Знай, я никогда, ни разу в жизни не просыпался утром с кем-то вместе. Не люблю. Не терплю. Такая у меня вредная привычка – я должен просыпаться один. Но с тобой – все по-другому! И потянул меня обратно на подушку. Боже, Марьяна, как мне было с ним хорошо!
      Изольда откинулась на спинку дивана, закинув руки. А потом - шепотом:
      - И знаешь, что он мне еще сказал? «Мне кажется – ты моя женщина».
     Я смотрела на нее и думала, смогла ли какая-нибудь великая актриса, ну хоть Вивьен Ли, хоть Одри Хэпберн, повторить эту мизансцену, этот монолог Изольды, сделать такие же переполненные счастьем глаза. Впрочем, Изольда, словно и сама устыдившись своих сверкающих глаз, прижала ладони к лицу. Спряталась.
     Я ждала. Мне казалось, она про себя повторяет эту волшебную фразу. Повторяет и слушает, повторяет и слушает – «ты моя женщина».
      - И все-таки, что же случилось с Киром? Почему он перевязан? Он болен?
      - Он ранен.
      Изольда вдруг резко встала.
      - У тебя есть что-нибудь выпить?
      Я пошла на кухню. В холодильнике, естественно, ничего не было, я же его  выключала на месяц. На полке нашла бутылку коньяка. Громко сказано – бутылка, меньше четвертушки на дне. Поставила на стол.
      - Будем пить по-черному? – стараюсь ее поддеть.
      - Пре-лестно!
      А Изольда хорошо держится.
      - В том, что произошло, столько путаницы! Короче. У него с партнером нет или почти нет никакой охраны, только водитель. У меня бизнес «прозрачный», покупаю-продаю, никого не граблю, не сдаю, не убиваю – это его слова. Уже два года так – и помощник и охранник один, Игорек. Ну и доигрались. Какая-то девица обхитрила Игорька, который всегда дежурит у дверей, показала ему какое-то кольцо, мол, Кир в баре ей подарил, а она хочет теперь вернуть, ну и спокойно прошла в квартиру. Там – приласкалась, охмурила Кира, подмешала что-то в бокал, наплела, что покажет мастер-класс секса и под этим предлогом приковала ему руки цепью к кровати. Открыла балконную дверь и впустила напарника. Тому ничего не стоило с крыши тихо спуститься на канате. Напарник приставил пистолет Киру к горлу, приказал назвать шифр сейфа, обещая оставить в живых.
    И вот картинка: она стоит у сейфа, Кир со связанными руками и дурной головой от чего-то выпитого лежит с задавленным горлом, еле дышит. Позвать на помощь не может. И - называет цифры. Девица открывает сейф, складывает в сумку пачки денег, и тут, стоило напарнику обернуться к ней, как Кир со всей силы бьет его ногами в живот. Летя на пол, напарник прошивает выстрелами стену и потолок, поднимается, хватает полную сумку и – к балкону. На выстрелы, наконец, прибегает снизу Игорек, но дверь – на запоре. И тут девица, прежде, чем скрыться, спокойно подходит к Киру, вынимает из кармана какую-то склянку и выплескивает ему в глаза.
     Дальше – конец, он больше ничего не видел. Орал, корчился от боли. А потом услышал взрыв. А потом – огонь и дым. Все. Игорек расстрелял дверь в щепки, подхватил ослепшего и оглохшего Кира и отвез его в больницу. Бандиты благополучно скрылись. А на следующее утро мы с Игорем узнали, что и контора в Крылатском разгромлена в пух и прах...
     ...Она замолчала. Мне хотелось броситься к ней, обнять, сжать, поцеловать, погладить по голове. Но люди никогда не делают этого. Прижать к себе кошку, приласкать собаку, попавшую в беду, люди не стыдятся, а броситься к другу с объятиями – стыдно.
      Я просто спросила: 
     - Что это было – в глаза?
     - Соляная кислота.
     Повисла долгая тишина. Мы обе как будто услышали страшный приговор суда и сидели, не шелохнувшись.
     Наконец, Изольда встала.
     - Уже поздно, я пойду. Кир наверное спит. Теперь он слепой, бездомный и нищий. И я готова быть для него женой, сестрой, матерью, подругой, сиделкой – кем угодно. Если это правда, что я его женщина, то он – мой мужчина. Как бы он не повел себя в будущем.
     Я все-таки кинулась и обняла Изольду. Я еле сдерживала слезы, но знала – если зареву, мы обе утонем в слезах.
      - Потому что я не сказала тебе главного, Марьяна! Когда следователь спросил, запомнил ли Кир приметы этих двух убийц, Кир ответил: у девицы длинные черные блестящие волосы, то ли цыганка, то ли грузинка. А у парня – он был в маске, видны были только глаза, и Кир хорошо запомнил: они были разного цвета, один светло-карий, другой темный, почти совсем черный...
      - И ты думаешь, что это был... – я не закончила фразу. Изольда быстро ответила.
      - Уверена на сто процентов. – И вдруг она улыбнулась, в миг превратившись во всегдашнюю Изольду, легкую и неунывающую. - Хотя какое это имеет значение - для вечности? Правда? Сейчас имеет значение только то, что отец Кира обещал достать денег на операцию. Один глаз потерян полностью, но второй – в случае успешной пересадки роговицы – еще можно спасти.

*     *     *
     Следующие несколько дней промчались в жуткой суете. Я старалась помочь Изольде: звонки, переговоры, поездки к матери Кира – вот уж кто был совершенно бесполезен, только стоны да молитвы. Отец – другое дело, поднял всех на ноги, договорился об операции. Наконец, Кира поместили в клинику. Изольда собиралась буквально поселиться там.
     На эти хлопоты ушла уже треть моего второго отпуска, и я наконец собралась поехать закончить тарусскую книжную эпопею.

*    *    *
     ...- Больно крепко задумалась, девушка! – кто-то тронул меня за плечо. - А уже вокзал скоро, Таруса.
     Странный у меня склад мыслей. Когда я думаю о близких людях, то всегда в хорошем, плюсовом ключе. Вот – Аська, она станет олимпийской чемпионкой, выйдет замуж, вот – мама, она поедет в отпуск, отдохнет. Но стоит мне переключиться на себя – все тускнеет, все - в минусе. Одиночество, рутина, никакой личной жизни, никаких «переспектив». И меня охватывает такая глубокая бездонная тоска, что сердце останавливается. Если бы моя тоска могла материализоваться и обнаружить себя физически, то это была бы густая паутина мерзкого мутно-зеленого, какого-то болотного цвета, обмотавшая меня с головы до ног – ни шевельнуть рукой, ни моргнуть глазом, ни сказать слова. Полный ступор. Можно только мычать...
      Господи, сколько же тут петухов да гусей! Почему я их в прошлый раз не видела? Мне приходилось буквально останавливаться и уступать дорогу многодетным гусиным семьям. А у самого дома Натуси на заборе, ну просто классический кадр, восседал петух с шикарным многоцветным плюмажем - вполне достойная фигура для фамильного герба.
      - Ты приехала, золотко мое! – засеменила ко мне Наталья Викентьевна.
      Какое же я золотко? Я ж зеленого цвета, брови домиком, губы сковородкой, исхожу тоской.
       - Что-то ты неважно выглядишь. Устала? Москва кого хочешь уморит. Ничего, золотко, сейчас чаю дам на липовом листе, вчера меду купила. Иди, отдохни с дороги, душа моя.
     На каком языке они разговаривают - моя мама и Натуся: золотко, лапонька, отдохни с дороги, душа моя... Да, не по-братански у них получается. Как они выжили со своими манерами? Я однажды прочла у Григория Чхартишвили, что «набор в человеке благородных черт осложняет его выживание». Это - про них.
     Приятно было снова превратиться в деревенского книгочея. Мы с Натальей Викентьевной работали слажено. Она извлекала из очередной коробки книгу за книгой, диктовала мне выходные данные, я заносила их в компьютер и программа сама расставляла книги по разделам, по авторам и тематике. Иногда Викентьевна не удерживалась и долго читала мне любопытные отрывки, цитаты, комментируя их и заметно гордясь своей осведомленностью. Я любовалась ею, жаль, у нее не было пенсне, портрет ученой дамы был бы завершен. Словом, мы обе с удовольствием погружались в прошлый мир живших здесь когда-то руссичей-тарусичей.
     Каждый вечер перед сном я отбирала для себя очередного малознакомого автора, укрепляла над своей раскладушкой переносную лампу на струбцине и принималась за ликвидацию прорехов в своем литературном образовании.
    - А вот шедевр самиздата! – счастливая Викентьевна протянула мне однажды  тоненькую прошитую серой ниткой брошюру с неудобоваримым, на мой взгляд, названием, написанном от руки кисточкой: «Коллективный труд по сбору и сочинению притч во языцех».
   - Да, представь себе, коллективный труд, вернее, коллективное баловство. – Викентьевна даже хихикнула, как будто это с ее разрешения кто-то побаловался. - Придумал все Борисов-Мусатов, который дольше всех других художников и литераторов жил в Тарусе. Кстати, ты знаешь, как его звали? Разумеется, золотко мое, не знаешь. Борисова-Мусатова звали Виктор Эльпидифович. Больше ты такого отчества ни у кого не встретишь. Так вот, он подбил своих коллег, ну, кто это был? – Коровин, Левитан, тот же Иван Цветаев, отец Цветаевой, - сочинять или вспоминать притчи. Любопытно, правда? Видишь, вместо предисловия они написали здесь целый трактат, что такое русская притча. По Далю притча от слова притекать, притечь, случиться. Притча –  это нравоучительный случай. Вот, давай наугад выберем. Слушай. «Шел путник, увидел у дороги человека, который в грязи и пыли тесал камни. На вопрос путника, что он делает, человек ответил, что делает самую ужасную работу на свете – обтесывает камни, а получает гроши, бедствует. За следующим поворотом встретился еще один каменотес. На тот же вопрос он ответил, что работа нелегкая, но он кормит семью и ему хватает на жизнь. А за третьим поворотом в пыли и грязи работал еще один человек. Он тесал камни и пел песню. А ты что делаешь? – спросил путник. Тот с изумлением посмотрел на него: как что? Я строю храм!» ...
    Дальше я не слушала.
    Я думала об Изольде. Теперь, когда я о ней вспоминала, сердце мгновенно окутывалось облаком тревоги. Золенька, лапонька, золотко, душа моя, как ты там, как у вас дела? Не томи, позвони...   
     И через две недели она позвонила. Тоненько, на верхнем «ля», без остановок, захлебываясь, она прощебетала: «Марьяночка! все пре-лестно! операция прошла успешно! глаз будет видеть на сорок процентов, только в сумерках Кир не будет видеть, а при солнечном свете – на целых сорок процентов! я и говорю ему: будем ложиться спать рано, а просыпаться с восходом солнца!..» 
     Тревогу мою как рукой сняло, и все встало на свои места.
     Я – тот, второй каменотес. Честно работаю, на жизнь хватает, и меня, вроде, не посещают мысли о храме. Изольда другая. Изольда в моей жизни – «нравоучительный случай». Она живет с песней и строит храм.