Мать моя - женщина!

- Мать моя - женщина! – любил повторять мой папа, когда находился в добром расположении духа. Сколько я помню, он всегда улыбался. Мама говорила, что папино лицо похоже на противный смеющийся череп. Не беда! Я проходил период детской влюбленности в отца, полного обожания и почти религиозного почитания его образа.
Папе нравилось, когда я вослед за ним повторял:
- Мать моя - женщина!
На этой мысли папа всегда заливался хохотом.
В четыре года я впервые рефреном произнес самую смешную фразу из тех, которые услышал в своей короткой жизни. В тот же момент больно и обидно получил от мамы по губам.
Случилось это холодным осенним вечером. Тогда папа долго не возвращался с работы. Мама уложила меня спать в бабушкиной комнате. Я не любил оставаться в одиночестве, постоянно просил открыть дверь в коридор, из которого падал тусклый свет. Он создавал на потолке загадочные тени, напоминавшие облака и африканских животных. Я вглядывался в них, бормотал, фантазировал до тех пор, пока не засыпал. Бабушка работала в детском саду ночной няней, два раза в неделю я спал на ее кровати с синим полосатым матрасом и ватным одеялом. Рядом стояла немецкая магнитола, вдоль стены - шкаф и швейная машинка. Мама по вечерам включала радио. Оно что-то утешительно мурлыкало, а я подражал дикторам, их красивым и смешным голосам. Также меня увлекал процесс кручения ручки настройки. Видимо тогда я по-детски крепко полюбил радио. Свою первую радиопередачу я придумал в бабушкиной комнате. Назвалась она - концерт по заявкам «Лешины песни». Хит парад открывал шлягер «Я на солнышке лежу!»
Я пел сразу за львёнка и за черепаху. Вторая песня - про мальчика Джельсомино посвящалась Италии. В ней певец перечислял сказочное изобилие в далёком солнечном краю:
- Там, где зреют апельсины, и лимоны и маслины...
Дальше южный мальчик пел:
- Фиги и так далее!
Я показывал слушателям двумя руками фиги и для убедительности тряс ими в воздухе. Конфигурации получались особенно изящными, если в конструкции использовать ещё и мизинец. Вот такая вам Италия! Папа просил меня песню про фиги и мальчика исполнять на бис. Бабушка при этом краснела и выходила из комнаты.
Днём я забирался под швейную машинку, где меня долго никто не находил.
Зингером пользовались редко. Она, как и собрание сочинений Максима Горького, принадлежала прабабушке Пелагее. Между шитьем и чтением баба Поля усердно молилась на старинную икону, которая куда-то пропала сразу после ее смерти.
В старом шкафу, между чистыми простынями и колготками неизменно лежали кусочки мыла в нарядных обертках. Мне казалось, что оно припасено для какого-то славного праздника. Руки ими в семье никто не мыл. Я еле сдерживал желание откусить кусочек этого иностранного лакомства. Мне казалось, что его берегут для какого-то праздника, и обязательно подадут на стол дорогим гостям. К их приходу готовилась и песня про фиги.
В тот тревожный вечер отец где-то пропадал. Я ждал его и никак не мог заснуть.
Три раза попросил у матери пить, в конце концов она открыла заварной чайник и прокричала:
- Может хватит надо мной издеваться? Ты весь чай уже вылакал!
Тогда я понял, что мама не в духе или не хочет мне ничего объяснять. Отец всегда целовал меня на ночь и шептал своим хриплым голосом:
- Завтра я принесу тебе...
Весь день я ждал этого момента. Свое слово папа неизменно исполнял.
Приходя домой с работы, он первым делом доставал из серой спортивной сумки обещанный подарок.
Иногда - это был переливной календарик или значок с крокодилом Геной, металлический фонарик, а чаще - конфеты. Мои заказы исполнялись на следующий день! Я - самый счастливый мальчик на свете!
Но больше всего я ждал шоколадку "Три богатыря". Стоила она непомерно дорого и призывно смотрела на меня с прилавка в кондитерском отделе. Я подолгу стоял и разглядывал конных богатырей, находившиеся на уровне моего лица. Их мужественные фигуры внушали мне уверенность, хотелось стать одним из них, лучшим - похожим на самого молодого. Мне казалось, что именно он из этой троицы никогда не умрёт. В фильмах про войну показывали, что самые молодые в бою всегда выживали. Позже я узнал, что богатыря зовут Алеша Попович. Тёзку в боях не ранили и не убили. Это меня радовало.
Не знаю, за какие заслуги дети обретали гигантские шоколадки. Мне их почему-то никогда не дарили. Признаюсь, что та, с богатырями мне нравилась только за картинку. Я хотел ее вырезать и приклеить на стену. И смотреть, наслаждаться, брать пример...
Один раз вечером я получил в подарок от папы набор оловянных солдатиков. Суровые матросы серого цвета лежали в картонной коробочке с изображением революционного корабля. Один из них левой рукой тащил пулемёт, в правой держал какой-то ящик.
Мама взглянула на подарок и строго заметила отцу:
- Чтобы ты столько зарплаты домой приносил!
Он весело засмеялся. Наверное, у папы была получка.
В тот ноябрьский день папа пришел поздно. Я выбежал к дверям. На пороге уже стояла мама.
- Фашист и пьяница!
Она с размаху ударила его по щеке рукой с кроваво-красным маникюром.
- Почему фашист? - изумился отец и закрыл ладонями лицо. - Раиса, я не фашист!
Ноготь сломался, мать свирепо завизжала, я заплакал. Отец продолжал растерянно топтаться в дверях. Под мышкой он сжимал какой-то кулёк, который мать схватила и тут же обрушила на его голову. Тогда я понял, что это цветы. Она хлестала его упругими ветвями, приговаривая:
- Вон уходи, садист!
Отец больше не прикрывался. По его лицу, словно капельки дождя, бежали слезы.
Он только повторял: - Раиса! Прости! Раиса, я домой пришел. Сейчас спать лягу!
Мать перешла на визг:
- Убирайся, фашист!
Она решительно толкнула его за дверь. Веник полетел следом. Я торопливо подобрал головки хризантем с пола. Они напоминали мне маленьких детей осьминогов из мультфильма про пап, случайно оставшихся без мам с детишками на морском дне.
Пахло водкой. Этот запах я знал, как и то, что пьют ее только фашисты и садисты.
В дверь опять позвонили.
Мать резко открыла, я выглядывал из-за неё.
- Садист и пьяница принес сыну в подарок шоколадку! Отдам и уйду! - с улыбкой тихо произнес папа.
- Вон пошёл, скотина! - ответила мать и толкнула его в грудь.
Шоколадка выпала из папиной руки и оказалась на пороге.
- Больше я терпеть не буду! - орала мама, судорожно запирая дверь на все замки.
- Мать моя - женщина! - повторил я и тут же от внезапного удара маминой ладони отлетел к дверям бабушкиной комнаты, шлепнулся на пол и зарыдал.
С обертки шоколадки на меня удивлённо смотрел богатырь Алеша Попович.
С тех пор отец дома не ночевал, а я стал бояться микробов и постоянно мыть руки. Мое стремление к чистоте доктор назвал неврозом. Картинку трёх богатырей я наклеил над своей кроватью на пластилин. Тогда же я твердо решил, что, когда вырасту, то у меня обязательно будет трое детей-мальчиков.
Папа потом часто звонил по телефону, но мама почему-то не разрешала с ним разговаривать. Сама брала трубку, прикрывала ее рукой, что-то быстро отвечала и вешала. Потом она долго стояла у окна и молчала.
Весной приехал мамин друг - дядя Женя-подводник. Он носил красивую чёрную форму, с золотыми веточками и погонами. Больше всего мне нравилась его шапка с якорем. Мама сказала, что у него ещё какой-то острый ножик, называется кортик. Я просил, но он мне его так и не показал. Вечером пришли гости, мамины друзья и подруги. Они носили светлые короткие платья, ленты в волосах, курили и обнимались. Радовались, что мама и дядя Женя познакомились в какой-то северной командировке. Потом настроили проигрыватель, стали танцевать. С пластинки протяжно запел мужчина с бакенбардами: "Ухуху Ху, Ухуху Ху, Ухуху Ху..." Все подпевали и раскачивались, а я слов не знал и начал прыгать.
- Какой Лёша уже большой! Так на Сашу похож! - вдруг сказала какая-то девушка с острыми белыми коленками. Она погладила меня по голове и поцеловала.
Мама нахмурилась, поджала губы и показала мне глазами на выход:
- Ему уже давно спать пора! Марш!
Я неохотно поплелся в свою комнату. Мне хотелось потанцевать, а ещё больше - зарыться головой в распущенные волосы доброй девушки и сидеть там никем незамеченным. Ещё хотелось спеть всем про львёнка и черепаху, а если гости попросят - про Джельсомино и коричневую пуговку, что валялась на дороге. Конечно, душистое мыло приготовили для них! И съедят его без меня!
На кухне я допил за всеми ароматный сок из хрустальных фужеров и рюмок, потом, не раздеваясь, заснул на полу возле бабушкиной кровати.
Не знаю, когда ушли весёлые друзья. Утром дядя Женя вышел завтракать, мама ещё спала.
- Кортик покажешь? - попросил я.
- Нельзя. Он острый, - засмеялся дядя Женя.
- Тогда морскую шапку подари! - она манила меня своим изяществом.
- Это пилотка подводника, с крабом. Тебе - зачем?
- Богатырём буду как Алеша Попович, маму защищать! - уверенно ответил я.
- Понятно, тогда - можно! - ухмыльнулся дядя Женя и нахлобучил на меня пилотку.
Через неделю он уехал.
Бабушка сделала предположение, что дядя Женя мне пилотку не подарил, а когда вернётся - обязательно заберёт. Ещё она сказала, что он в своей черной форме похож на настоящего фашиста.
- Как мой папа, - подумал я. - Наверное, они друзья.
Больше я его никогда не видел. Пилотка долго источала приятный запах одеколона. Я ложился, накрывал ей лицо и вспоминал любимых фашистов: дядю Женю и папу.
Ранней весной мы с бабушкой поехали отдыхать на Азовское море в Жданов, а мама - в командировку.
Мы получали от нее невесёлые письма про холод и посылки с дефицитным голландским сыром.
Во дворе мальчишки назвали меня кацапом. Позже я узнал, что это значительно лучше, чем жид. Кацапов в нашем доме было двое - я и бабушка. Остальные - хохлы и греки. Так они себя сами называли. Хрущевку населяли моряки и их семьи. Город портовый, двоюродный дед, бабушкин брат Пётр, капитан первого ранга работал преподавателем в мореходном училище. Он жил по соседству, возле рынка в маленьком частном доме. Когда мы шли вместе, матросы, издалека завидев фуражку и китель, переходили на строевой шаг, вытягивали головы и отдавали деду честь. У меня от радости в этот момент даже мурашки бегали по коже. Я хотел, чтобы нам по дороге на встречу попалось как можно больше матросов.
Первое, что дед Петя сделал - показал мне море.
На пляже приятно пахло йодом, бочком бегали крабики, а в воде я увидел настоящую камбалу и стайки рыбок-бычков. С тех пор море стало моим любимым увлечением. Я мог подолгу сидеть на берегу, рассматривать корабли и лодки. Когда-нибудь мечтал я мы с папой, дядей Женей и дедушкой Петей захватим корабль и станем пиратами. Мама и бабушка будут плакать на берегу. На то они и женщины!
В то лето все дети во дворе играли в семнадцать мгновений весны. По телевизору только прошел этот сериал и началась штирлицомания. Мальчик Микола Кубась всем распределил роли. Сам он стал русским разведчиком. Вскоре появился Мюллер, нашелся Борман, назначили целый десяток фашистов.
Микола долго думал, кем будет Лёша-кацап и наконец решил:
- Ты будешь - пастор Шлак!
Все мальчики засмеялись.
Видно пастор это тот, кто всех в жизни веселил.
Микола приказал мне:
- Мы на войну! Шлак, сиди в горах и жди пока придет Штирлиц!
Я долго думал, что на войне должен делать скучный пастор Шлак. Мне хотелось нападать, изображать фашиста, участвовать в допросах Штирлица, но мальчишки меня на войнушку не брали.
- Фашистов у нас итак много! - безапелляционно отрезал Кубась.
Пацан я удался рослый и вскоре на меня обратила внимание рыжеволосая сверстница Марина:
- Кто твой папа? Моряк?
Её лицо, покрытое веснушками, выражало стоическое спокойствие и южную печаль. - Мы с братом ваши соседи, - продолжала девочка, - Можешь с нами дружить! Приходи к нам играть в больницу!
Вскоре я познакомился с ее младшим братом Русланом. Он постоянно сосал что-то сладкое, рассматривая мир веселыми разноцветными глазами. Правый - синий, левый - зелёный. Весь двор над ним смеялся. Любопытно ведь бесплатно посмотреть на чудо природы! Папу Руслана и Марины никто никогда не видел, зато маму Валю знали все. Они жили втроём в двушке на первом этаже. В проходной комнате на видном месте красовался диван, на котором спали Марина c братом. Вторая комната - Валина, выходила единственным окном во двор. В ней стояла только железная кровать с высокими гнутыми спинками. На ней спала мама Руслана и Марины. Каждую ночь в Валино окно забирались матросы. Утром они таким же образом выходили. Жильцов дома это особо не беспокоило. Валя казалась женщиной весёлой и общительной.
Иногда появлялся милиционер в красивой серой форме. Он заходил к Вале через дверь, в окно ему лазать не полагалось.
Мама Валя - высокая загорелая женщина с большой грудью и рыжими волосами не отличалась многословием. Все ее речи состояли из пары фраз на суржике и неизменно начинались с протяжного: «Тю...»
- Тю... какой худой и бледный хлопчик! - это про меня.
- Тю... Дуся, не дождуся! - ответ на соседский укоризненный взгляд.
- Тю... байда! - непереводимое, обычно - по поводу слухов и сплетен.
Валя мне сразу понравилась тем, что усадила со своими детьми за стол есть окрошку. За этим занятием меня и застала бабушка. Когда она зашла, я доедал вторую порцию. Марина приготовила мне и брату по пластику жевательной резинки с утёнком Дональдом. Подарки ночью оставили матросы, которые, как мне Марина объяснила, ходили в загранку. Все кто ходил в загранку имели красивые вещи, музыкальные пластинки и жвачки со вкладышами. Марина также продемонстрировала пробковый шлем и мешочек смеха. Тряхнешь, он, чуть помедлив, задумывался и затем издавал похожий на кашель надсадный хохот. Пробковый шлем принадлежал англичанину, который однажды заходил в гости к маме.
Валя утешила мою бабулю тем, что с порога заявила, указывая на нас с Мариной:
- Тю... жених и невеста!
С тех пор мы дружили. Я даже свыкся с мыслью, что Марина - моя будущая жена. Мы с ней решили, что в старости обязательно поженимся.
В конце лета неожиданно приехала мама. Она купила на Хитром рынке кружевную панамку и сарафан с красными маками. Валя сделала маме маникюр, подстригла и покрасила волосы чем-то белым.
- Тю... сессун! - назвала Валя свою парикмахерскую работу.
Следом приехал и папа. Наверное, чувствовал, какая мама на юге стала красивая. Он привез с собой скрипучие нейлоновые рубашки, соломенную ковбойскую шляпу и отличное настроение. Мне подарили матросскую форму и чёрный игрушечный автомат с красной стрелой-присоской.
Утром мы отправились на пляж, а вечером отметили приезд на море. Валя организовала званый ужин. Оказывается, появление в Жданове моего папы совпало с ее днём рождения. Хозяйка сидела во главе стола приодетая в глубокое декольте, на веснушчатый груди красовалась золотая цепочка с крестом. Марина и Русик молчаливо поедали помидорный салат. На кухне возвышался приторносахарный торт с розовыми цветами из масла. Пахло селедкой под шубой, водкой и едким папиным одеколоном. Все шутили, смеялись и мама казалась совсем молодой. Кто-то даже сравнил ее с иностранкой.
На юге быстро темнеет. Шумной толпой мы вышли во двор, где по вечерам на лавочках под диким виноградом собирались соседи, полузгать семечки и обсудить последние сплетни. Папа в своей белой рубашке и широкополой шляпе выглядел весьма эффектно. Он рассказывал соседям анекдоты про грузина, Ленина, Крупскую и что-то - про инженера, зарплату и Петьку. Я даже не заметил, когда и откуда к нам подошли два незнакомых рослых парня. Один назвал Валю по имени, другой взял за руку и резко дёрнул по направлению входа в парадную. Прозвучало незнакомое мне шипящее слово.
Валя вырвала руку и отрицательно качнула головой: Тю...
После этого она сплюнула шелуху семечек прямо под ноги парням. Один из них достал папиросы, протянул товарищу, повернулся к отцу и, прищурившись, вызывающе повторил звонкое слово.
Он кивнул в сторону Вали и похабно осклабился.
Мне показалось, что папа достал зажигалку и привычным движением протянул парням. Мама неистово закричала. Парень споткнулся и упал головой об асфальт. Второй схватил отца за рубашку и попытался повалить на скамейку. Пуговицы полетели в разные стороны, брызнула кровь, посыпались стекла.
- Фашисты! - Мама орала так истошно, что соседи вызвали милицию.
Папу скрутили и увезли на жёлтом уазике в душную липкую ночь.
Вскоре Валя, я и всхлипывающая мама отправились в отделение на поиски задержанного. Возле двухэтажного здания с решетками на окнах стояли патрульные машины, курили два милиционера.
- Тю... я бачю наших пацанив! - бодро заявила Валя.
Пацаны её заметили и приветливо помахали рукой.
- Раиса, дай три рубля! - Валя зажала зелёную купюру в руке и, покачивая бедрами, направилась к милиционерам. Они ещё недолго постояли на улице, о чем-то разговаривая, потом скрылись в отделении. Мама рванулась за Валей, но та резко махнула рукой: - Стой на месте!
Вскоре на улицу вышел мой избитый и поцарапанный папа. За ним прихрамывая ковыляла Валя.
- Тю... ногу с вами стёрла, - она скинула босоножку и принялась растирать стопу.
Я завороженно смотрел то на папу, то на Валины ногти с красным педикюром. В фонарном свете они напоминали запекшиеся капли крови.
То ли от радости, то ли от испуга я внезапно громко продекламировал:
- Мать моя - женщина! А я - буду как богатырь Алеша Попович!
Все засмеялись. Отец прижал меня к себе, а Валя заметила:
- Тю... я - тоже женщина! А папа твой - настоящий мужчина!