3 глава

3-1 глава

Через несколько дней после совещания у Брандретта в 1949 году мне позвонил Джон Тейлор и пригласил приехать в Лондон, предложив встретиться в парке Сент-Джеймс. И мы встретились на мосту напротив Букингемского дворца. Мне показалось странным вести дела, касающиеся национальной безопасности, вот так – не спеша прогуливаясь и наблюдая за пеликанами и утками, временами останавливаясь, чтобы лицезреть наши отражения на поверхности пруда.

Тейлор был мал ростом, с узкими усиками «карандаш» и серым заострившимся лицом. Он был одним из офицеров связи Монтгомери во времена Северно-Африканской компании и, хотя теперь — «технарь» в Министерстве почт, он сохранил свою военную выправку и резкие командные манеры. На тот момент он руководил техническими разработками для МИ-5 и МИ-6, которые проводил в лаборатории, принадлежащей Специальному Бюро Расследований (SIU) Министерства почт на Доллис Хилл. Тейлор удостоверился, что я в курсе, что он руководитель этого отдела. И сказал мне прямо, что перед каждым — даже непродолжительным — визитом в ставку МИ-5 на Леконфилд Хаус с полковником Каммингом, мне нужно будет встречаться сначала с ним, как с промежуточным звеном. Тейлор предупредил меня помалкивать о «конторе», сказал, что мне дадут статус «внешнего научного советника» и что платить за мои услуги никто не собирается. Следующие несколько лет мы продолжали встречаться в Парке Сент-Джеймс примерно раз в месяц и обсуждали техническую сторону написанных мною докладов, которые я готовил для К. В. Райта — секретаря кабинета Брандретта. (Райт позднее стал замминистра Министерства обороны.)

Тейлор и я – оба выполняли техническую работу. Министерство почт прессовало нас, подгоняя проводить исследования и в области инфракрасного пеленга. И я стал чаще пользоваться ресурсами Военной научно-исследовательской лаборатории по электронике, чтобы изобрести новые микрофоны, и искал способы получения звуковых сигналов от офисной мебели. Я уже был знаком с техническими принципами резонанса из моей работы с подлодками. Когда звуковые волны достигают твердой поверхности, такой как окно или шкаф с документами, создается тысячи гармонических колебаний. Трюк состоит в том, чтобы обнаружить точку, на которой находится минимум искажений для того, чтобы звуковые волны можно было определить как четкий сигнал.

Однажды в 1951 году мне позвонил Тейлор. Он был очень взволнован. «Нас обскакали», – сказал он встревоженным голосом. «Мы можем встретиться сегодня днем?»

Я встретился с ним вечером того же дня в парке на скамейке напротив Министерства иностранных дел. Он рассказал, что в нашем посольстве в Москве британский радист слушал УКВ-приемник в своем офисе, отслеживая трафик русской военной авиации. И неожиданно услышал голос британского авиа-атташе в своем приемнике громко и четко. Поняв, что каким-то образом у атташе было установлено средство прослушивания, он незамедлительно доложил о сложившейся ситуации кому следует. Тейлор и я обсудили, какой тип устройства могло быть задействовано, и организовали поездку радиоинженера дипломатической службы (DWS) по имени Дон Бейли для расследования случившегося инцидента. Я вкратце объяснил Бейли перед его отправкой в Москву, как лучше обнаружить то устройство. Впервые я начал осознавать, насколько недоставало британской разведке технических знаний. У него не было даже подходящих инструментов, и я отдал Бейли свои. Самая тщательная проверка была организована и произведена в нашем посольстве, но ничего не было обнаружено. Русские явно были информированы и отключили прибор.

Опросив Бейли по его возвращении, мне стало ясно, то был не обычного типа радиомикрофон, потому как присутствовали мощные радиосигналы – явно высокочастотной связи, когда прибор работал. Я предположил, что русские, как и мы, тоже экспериментировали с каким-то резонансным устройством. Через 6 месяцев я оказался прав. Тейлор пригласил меня в Парк Сент-Джеймс на еще одну срочную встречу.

Он рассказал, что американские «чистильщики» из Госдепартамента (МИД США) как обычно «санировали» офисы американского посольства в Москве в преддверие визита своего министра иностранных дел. Они использовали стандартный настраиваемый генератор сигналов, чтобы вызвать так называемый эффект «дребезжания», напоминающий шумы, когда радиостанция говорит с кем–либо по телефону, в то время как домашнее радио или телевизор того включены. Именно те «дребезжания» и обнаружили небольшое устройство, заложенное в большую деревянную печать Соединенных Штатов на стене – прямо над столом посла.

Частота помех составляла 1800 МГц, и американцы посчитали, что рабочая частота устройства, должно быть, такая же. Но тесты показали, что устройство было нестабильным и невосприимчивым, когда работало на этих частотах. В отчаянии американцы обратились к британцам за помощью в решении загадки. Каким образом эта «Штуковина», как ее обозвали американцы, работает?

Брандретт договорился, чтобы мне для начала выделили новую тихую лабораторию в Грейт Бэддоу. Именно туда Тейлор с двумя американцами торжественно и привезли эту «Штуковину». Устройство было завернуто в мягкую ватку и лежало внутри небольшой деревянной коробочки, которая походила на ту, в которой хранили когда-то шахматные фигурки. Оно было около 8 дюймов длиной, с антенной сверху, которая была вставлена в резонатор. Внутри резонатора был металлический «грибок» с плоским верхом, которым можно было регулировать мощность. Под «грибком» располагалась тоненькая, как паутина, мембрана, чтобы принимать речевые сигналы, но она оказалась разорванной. Американцы с неудовольствием объяснили, что один из их ученых случайно проткнул ее пальцем.

Разрешение загадки той подвернулось мне совершенно некстати. Противолодочная детекторная система приближалась к своим решающим испытаниям и требовала длительных часов сосредоточенного внимания. Но каждую ночь и каждые выходные я упорно брел через поля на задний двор компании Маркони к моей одиноко стоящей хижине Ниссена*. Так я выкладывался «на полную катушку» целых 10 недель, чтобы сложить тот паззл.

Для начала мне пришлось заменить мембрану. Та «хрень» была частью устройства, которое русские в срочном порядке ввели в эксплуатацию, чтобы заблаговременно установить перед самым визитом американского министра иностранных дел. Они определенно имели какие-то микроскопические зажимные приспособления для установки мембраны. Потому что каждый раз, когда я использовал пинцет, тоненькая пленка рвалась. Наконец, после многочисленных попыток и неудач я сумел сначала установить пленку на место, а потом и закрепить ее. Не идеально, конечно, но устройство заработало.

Затем я измерил длину антенны, чтобы определить, на каких частотах оно резонирует. Оказалось, что 1800 МГц — именно та частота. Но когда я настроил прибор и произвел на нем шумы с помощью звукового генератора сигналов, то его — как и говорили американцы —невозможно было настроить эффективно. И все-таки после 4 выходных я понял, что мы исследовали ту «хрень» вверх ногами. Мы прикидывали, что металлическую пластину нужно было открутить, чтобы увеличить резонанс, в то время как на самом деле, чем плотнее пластина была прикручена к «грибу», тем сильнее была его чувствительность. Я потуже закрутил пластину и настроил исходящий сигнал на 800 МГц. И «вещь» начала издавать противный пронзительный звук. Я позвонил отцу и в огромном волнении воскликнул: «Заработала!» «Знаю», — буркнул он. «Ее звук чуть не порвал мне барабанные перепонки!»

Я организовал демонстрацию устройства Тейлору, а уж он привел с собой полковника Камминга, Хью Уинтерборна и еще двух американских «чистильщиков». Мой отец тоже пришел, прихватив одного ученого-самоучку от Маркони по имени Р. Дж. Кемп, который был у них теперь начальником исследовательских работ. Я расположил устройство у дальней стены хижины, а монитор повесил в соседнем помещении так, чтобы сигналы звукового генератора мы услышали, когда он заработает.

Я повернул табло на цифру 800 и… та загадка начала раскрываться. Американцы были просто в шоке от такой простоты. Камминг и Уинтерборн многозначительно молчали. То было сразу после злополучного дела с Бёрджессом и Маклином – переходом на сторону Советского Союза этих двух квалифицированных дипломатов Министерства иностранных дел в 1951 году, что спровоцировало яростное возмущение в США. Потому любая, даже ничтожно малая удача, которая могла продемонстрировать британское превосходство, – понял я в скором времени – имела огромное для них всех значение. Кемп был доволен чрезвычайно, правильно рассудив, что это всего лишь дело времени и Маркони получит контракт на разработку такого же устройства именно в его лаборатории.

«Как скоро «такое» может появиться у нас?» – спросил Камминг.

Кемп и я объяснили, что потребуется не меньше года на изготовление подобного устройства, да чтоб еще и работало надежно, без сбоев.

«Думаю, мы можем предоставить помещение», — Кемп сказал Каммингу. «И, возможно, одного человека дадим в помощники Питеру. Наверное, это поможет получить опытный образец быстрее, но потом тебе самому придется выбивать финансирование…»

«Хм, но мы не можем платить. Ты же знаешь», — ответил Камминг. «Казначейство ни за что не согласится увеличить расходы закрытой статьей».

Кемп многозначительно поднял брови. То был, очевидно, весомый аргумент, который Камминг всегда использовал и неоднократно ранее с тем, чтобы получить услуги задаром.

«Ну, возможно» - я осмелился высказаться. «Если правительство серьезно настроено на создание современного технического оборудования для МИ5 и Ми6, то ему придется выделить деньги открытой статьей».

«Они с большой неохотой пойдут на это», — ответил Камминг, качая головой. «Знаешь ли, ведь нас вообще-то как бы и не существует».

Он посмотрел на меня так, будто его неожиданно осенила неплохая мысль.

«А что, если ты обратишься к Адмиралтейству от нашего имени и попросишь их повлиять на открытое голосование…»

Так я был вовлечен в причудливый метод добычи денег Секретной службой. Что стало моей «головной болью», которая мучила меня вплоть до конца 1960-х годов. Вместо того, чтобы иметь адекватные средства на техническое обеспечение, Секретная служба вынуждена была проводить большую часть послевоенного времени, попрошайничая у упирающихся все больше и больше Вооруженных Сил. По моему мнению, именно этот фактор — более других — повлиял на дилетантизм британских разведывательных служб в недавнем прошлом.

Как договаривались, я начал принуждать Адмиралтейство оплатить расходы на разработку нового микрофона. Я срочно встретился с преемником Брандретта — шефом Военно-морской научно-исследовательской службы — сэром Уильямом Куком. Я знал Кука достаточно хорошо. Это был жилистый, с рыжими волосами человек, с проницательными синими глазами, со склонностью к грандиозным планам. Он был блестящим организатором и положительно переполнен множеством идей. Впервые я имел с ним дело после войны, когда он попросил меня поработать под его началом над опытным образцом проекта Blue Streak*, который в результате остановили, так как у сэра Бена Докспайзера — в ту пору главного научного сотрудника Министерства обеспечения — разыгрался «кризис совести». По иронии судьбы, Кук и сам разделял опасения по поводу ядерного оружия, хотя больше по практическим и политическим соображениям, чем по моральным. Он чувствовал, что Британии нужно поторопиться с созданием А-бомбы, и опасался, что теми темпами, которыми развивается современное ракетостроение, британский военно-морской флот может неминуемо отстать. Он понимал также, я подозреваю, что наша одержимость бомбой была слегка абсурдна перед лицом растущего американского и русского преимущества. Кстати, то было мнение, которое разделяли довольно широкие слои ученых невысокого ранга, что работали на Вооруженные силы в 1950-х годах.

Я объяснил Куку, что новый микрофон, возможно, будет иметь ко всему прочему и дополнительные преимущества разведывательного характера, от которых военно-морской флот только выиграет, если они согласятся финансировать проект. Он улыбнулся на мой прозрачный намек, но к концу встречи все-таки согласился выделить 6 ученых военно-морского флота из своего штата и оплатить специально-выделенную для этой работы лабораторию у Маркони.

Через 18 месяцев мы были готовы продемонстрировать нашу первую «Вещь» под кодовым названием «Satyr». Кемп и я встретились перед парадным входом в штаб-квартиру МИ-5 на Леконфилд Хаус. Хью Уинтерборн встретил нас внутри и проводил в «спартанского» вида офис на 5 этаже, где представил высокому сутулому человеку, одетому в мелкую полоску костюм, который приветствовал нас с кривой ухмылкой на устах.

«Мое имя Роджер Холлис», — сказал он, вставая из-за стола и тряся крепко мою руку. «Боюсь, что генеральный директор не сможет быть сегодня с нами на демонстрации, потому я здесь как его заместитель».

Холлис не был расположен к болтовне. Его пустой стол выдавал человека, который привык быстро решать дела. Без проволочек я раскрыл перед ним принесенные мною «причиндалы»: полный чемодан с радиооборудованием от прибора «Satyr»; и две антенны, замаскированные под обыкновенные зонтики, которые раскладывались и превращались в приемную и передаточную тарелки. Мы расположили «Satyr» в одной из комнат МИ-5, что находилась на улице Саут Одлей, а зонтики — в офисе Холлиса. Тестирование прошло превосходно. Мы слышали абсолютно все — и тестовую речь, и даже поворот ключа в двери.

«Превосходно, Питер», — сказал Холлис, в то время как все продолжали слушать тестирование. «Это просто черная магия какая-то».

Было слышно, как Камминг довольно хмыкает где-то на заднем плане.
---------------------------------------------------------

* Хижина Ниссена — тип сборного полукруглого строения с каркасом из гофрированной стали, который использовался в различном качестве в период 1-й и 2-й мировых войн.

* Blue Streak — британская среднего радиуса действия баллистическая ракета «земля-земля». Проект был прекращен до его завершения.

Я понял тогда, что офицеры МИ-5, закупоренные на всю войну в своих герметичных зданиях, редко когда испытывали чувство восторга от технических новшеств. После завершения теста Холлис поднялся из-за стола и произнес небольшую торжественную речь о том, что «это великолепный день для службы», что «это именно то, что Брандретт подразумевал, когда формировал рабочую группу». Все «это» звучало довольно унизительно, как будто слуги нашли потерянную бриллиантовую тиару в саду с розами.

Наш «Satyr» реально имел большой успех. Американцы быстро заказали 12 приборов и, довольно нагло скопировав чертежи, сделали еще 20 сами. В течение 1950-х годов, пока не был заменен новым оборудованием, «Satyr» использовался британцами, американцами, канадцами и австралийцами в качестве наилучшего способа скрытого наблюдения. Но что мне наиболее важно, создание прибора упрочило мое положение как ученого, работающего на МИ-5. С той поры меня информировали регулярно об увеличивающемся у них количестве технических проблем.

Я продолжал общаться исключительно с Каммингом и начал понимать кое-что о структуре его Департамента или Отдела под литерой А. Камминг контролировал 4 секции: А-1 поставляла средства обеспечения для МИ-5 — от микрофонов до отмычек. А-2 была техническим департаментом, в котором работали такие «технари», как Хью Уинтерборн, например, которые пользовались ресурсами А-1. А-3 обеспечивала взаимодействие полицейских со спецподразделением, и А-4 состояла полностью из растущей армии «наблюдателей», прозванных «хвостами», ответственных следить за иностранными дипломатами и прочим людом на улицах Лондона. Но в Департаменте имелся один фундаментальный изъян, он касался технических дел. Камминг чувствовал, что его Отделу-А следовало бы заниматься больше наукой, чем чем-то другим. Вследствие этого Служба в целом нуждалась в давно назревшей модернизации. Пока мы обсуждали специфические технические проблемы, и наши отношения приносили плоды. Но рано или поздно мы коснулись бы области, где я не смог бы ничего посоветовать МИ-5, если б они или хотя бы Уинтерборн лично не стали бы мне полностью доверять. Например, Уинтерборн частенько спрашивал меня — имеются ли у меня какие-нибудь идеи по «прослушке» телефонов. Я объяснил ему, что невозможно приступить к решению этой проблемы, пока я не знаю, какие методы они используют в данное время.

«Ну, сейчас мы затронули тему под грифом секретности, лучше ее не трогать», — Камминг обычно отвечал мне, постукивая нервозно пальцами руки по столу, что приводило Уинтерборна в бешенство.

Та же ситуация происходила и с «хвостами». Главная проблема, которая волновала МИ-5 в течение 1950-х годов, это — как обнаружить и проследить увеличивающееся количество русских на улицах Лондона, самим же оставаясь не замеченными.

«У тебя есть идеи, Питер?» - спросил Камминг так, будто у меня было «готовое решение в кармане». Я ответил, что мне нужно, по крайней мере, посмотреть воочию процесс операции слежения. Камминг сказал, что подумает, как это организовать, однако «ни ответа, ни привета» не последовало.

И все-таки, невзирая на трудности, было ясно, что в МИ-5 находили меня полезным. К 1954 году я проводил два полных рабочих дня в неделю на Леконфилд-Хаус. После одного довольно продолжительного заседания Камминг пригласил меня отобедать в клубе. Мы шагали с ним нога в ногу через Сент-Джеймс-Парк, потом пошли по Пэлл-Мэлл и прямиком в «In and Out Club». Камминг размахивал зонтиком, который он неизменно носил с собой.

Как только мы устроились за столиком, я подумал тогда, что, имея дело с Каммингом в течение 5 лет, мы впервые с ним вот так по-простому общаемся. Он был низенького роста, не лишенный интеллектуальных способностей и всецело преданный МИ-5. Как полицейский в новеллах Джона Бакена — кажется, что он следит скорее за героем, чем за злодеем. Когда-то он был офицером Rifle Brigade*, и тем продолжил давнюю военную традицию внутри МИ-5, которая восходила к ее основателю — самому Вернону Келлу. К тому же, Камминг состоял в родстве с первым шефом МИ-6 — капитаном Мэнсфилдом Каммингом — факт, который он поведал мне сразу же, как только мы встретились. Он же поспособствовал приему на работу теперешнего Генерального директора МИ-5 — сэра Дика Голдсмита Уайта. Вместе с ним они вывозили группу детей в летний палаточный лагерь в 1930-х годах. А когда Уайту разонравилось быть школьным учителем, Камминг склонил его пойти работать в МИ-5. Из Уайта вышел прекрасный, с отменной интуицией офицер службы разведки, который вскоре превзошел своего благодетеля. Но свой долг перед Каммингом он отдал с лихвой в 1950-е годы.

Камминг был состоятельным человеком благодаря всецело своим стараниям. У него было огромное поместье в Суссексе. Там, за городом, он притворялся обыкновенным эсквайром, а в городе перевоплощался в первоклассного шпиона. И это забавляло мальчишку-скаута, коим он всегда оставался в душе. На самом же деле большую часть своей карьеры он провел, просиживая над «талмудами» МИ-5, выполняя разную рутинную административную работу и взаимодействуя, не всегда гладко, с талантливой университетской элитой, которая «прибилась» к разведывательной службе во время войны. У Камминга был один потрясающий талант. Он имел и поддерживал огромное количество «агентов» и связей, о чем ходили легенды. То были не просто закадычные друзья из многочисленных ночных клубов, которые он любил посещать, но и из совершенно невероятных мест. Например, если бы офицеру секретной службы понадобилась одноногая прачка, говорящая по-китайски, то Камминг смог бы ее легко достать. Потому, когда место руководителя Департамента освободилось, то кандидатура Камминга подошла как нельзя лучше.

Камминг заказал блюдо из перепелиных яиц, задал несколько дежурных вопросов о моей жизни. Но слушал меня во время ленча невнимательно. Пока, наконец, заказал нам 2 бренди и только тогда перешел, собственно, к сути дела.

«Хотел спросить тебя, Питер, как, по-твоему, идут дела в Службе в техническом плане?»

Я почти предвидел, о чем он спросит, и решил говорить все, что думаю по этому поводу.

«Вы ни к чему хорошему не придете», — сказал я откровенно. «Пока не наймете ученого для решения технических проблем и не обозначите ему поле деятельности».

Я замолчал, пока официант подавал нам бренди, потом продолжил: «И вам нужно позволить ему общаться с оперативным работником, а уж он, со своей стороны, будет должным образом помогать планировать и анализировать готовящиеся операции».

Камминг сделал небольшой глоток, потом слегка покрутил бокал вокруг своей оси, взбалтывая содержимое.

«Мда …» - сказал он, в раздумье. «Нам давно нужно было придти самим к такому решению, но очень трудно найти нужного человека. Джоунс* тоже «подбивал клинья», чтоб заполучить эту должность, но если мы его возьмем, то … он приберет к рукам все остальное уже на следующий день».

Я с этим согласился. Некоторое время назад я намекал Уинтерборну, что с удовольствием поработал бы на разведку с полной занятостью, если б подвернулась свободная вакансия.

«Полагаю, Хью говорил вам, что я не прочь поработать на вас?» - спросил я.

«Хм, в этом-то и проблема, Питер», – хмыкнул он. «У нас договоренность с Уайтхоллом. Не нанимать сотрудников со стороны. Мы просто не можем взять тебя, даже если б ты был рекрутом».

Одним резким движением Камминг осушил свой бокал до дна.

«Но…» - продолжал он. «Если ты уйдешь из военно-морского флота, тогда другое дело…». В этом был весь Камминг. Он хотел, чтобы я первым сделал шаг. Я поднял вопрос о моей пенсии, которой я лишусь, если уйду из Адмиралтейства. Я потеряю 14 лет стажа, а в отличие от Камминга у меня нет никаких личных накоплений на старость. Камминг постукивал легонько пальцами по бокам пустого бокала с выражением некоторого недоумения оттого, что я поднял этот вопрос.

«Уверен, ты достаточно осведомлен, что перед тобой откроются огромные перспективы, Питер», - сказал он многозначительно, а выдержав паузу, вернулся к одной из своих любимых тем.

«Мы не государственная служба, и тебе придется всецело нам довериться. Всегда будет что-то скрыто от тебя. Думаю, что мы не будем заключать никаких письменных обязательств сейчас, но я уверен, когда придет время, мы что-нибудь придумаем. И еще, мы не позволим, чтоб наши парни, хоть в чем-то нуждались. Знаешь, ли».

После ленча мы поднялись с мягких, дорогой кожи диванов и не менее эксклюзивного бренди, чем славился «In and Out Club», и вышли на ярко освещенную и омытую дождем улицу Пиккадилли.

«Дай мне знать, когда решишь уйти из Адмиралтейства, ладно, Питер?» - сказал Камминг. «Ну, а я уж похлопочу, расскажу о тебе членам Совета директоров». Мы пожали друг другу руки на прощанье, и он пошагал в сторону Леконфилд Хаус, засунув свой зонт подмышку.

Хотя беседа с Каммингом была неофициальной, но она дала мне «пищу для размышлений». Мой противолодочный проект подходил к концу. Адмиралтейство собиралось дать мне новую работу в Портсмуте, которую я не горел желанием исполнять. Кампания Маркони тем временем имела контракт на разработку проекта Blue Streak совместно с компанией General Electric. Эрик Иствуд – заместитель главы лаборатории Маркони, предложил мне работу по созданию системы управления ракетой того проекта. Так в течение месяца я уволился из * Джоунс Р.В. (1911-1997) - британский физик, работал тесно с Черчиллем по линии секретной научно-технической разведки во время войны.

Адмиралтейства и перешел работать в кампанию Маркони в качестве старшего ведущего научного сотрудника.

Я обнаружил, что проводимые исследования по системе ракетного вооружения действовали на меня крайне деморализующе. Отчасти потому, что я ждал и надеялся перейти поскорее на работу в МИ-5. И к тому же я не был одинок в понимании того, что такую систему вообще можно будет когда-либо построить. Я считал, что это – глупость, образчик британского самообольщения. В любом случае, такая система принесет невиданного масштаба разрушения. Зачем тратить годы жизни, разрабатывая оружие, которое – надеешься и молишь бога! – никогда не будет применено?

Я позвонил Каммингу и сказал, что ушел из Адмиралтейства, и теперь жду следующего шага от него. Через 6 месяцев я получил вновь приглашение на ленч. Его радушие было заметно менее щедрое, чем в прошлый раз, Камминг сразу же перешел к делу.

«Я обсудил твое желание работать у нас с руководством, нас устраивает твоя кандидатура. Но возникнут трудности с Уайтхоллом, если мы возьмем тебя в качестве ученого. У нас никогда раньше не было такой должности. Это может осложнить ситуацию. Что если мы возьмем тебя простым сотрудником, и посмотрим, что из этого выйдет?»

Я дал понять Каммингу, что не в восторге от такого предложения. Единственная разница, насколько я понял, заключалась в том, что платить он мне будет соответственно уровню офицера, а не моего настоящего уровня – старшего научного сотрудника, то есть на 500 фунтов в год меньше. То был вопрос принципа, на чем отец и акцентировал мое внимание, когда мы обсуждали с ним сложившуюся ситуацию.

«Не иди к ним, пока они не оформят тебя на должность ученого», — сказал он мне. «Если ты пойдешь на компромисс в этом, ты никогда не сможешь работать как настоящий ученый. Ты превратишься в обыкновенного сотрудника с рутинной работой до того, как это осознаешь».

Камминг удивился моему отказу, но не сделал никакой попытки меня переубедить. Вскоре он ушел, сославшись на срочное дело на Леконфилд Хаус.

Месяцем позже я работал в моей лаборатории в Грейт Бэддоу, когда получил вызов явиться в офис Кемпа. Камминг и Уинтерборн были уже там. Уинтерборн широко улыбался.

«Ну, Питер», — сказал Кемп, — «Кажется, я окончательно тебя потерял. Малкалм хочет забрать тебя на должность научного сотрудника в Ми-5».

Уинтерборн позже рассказал мне, что Камминг встречался с Кемпом и спрашивал его — «сколько бы он дал, чтоб заполучить тебя?». На что Кемп, хорошо осведомленный о невообразимом рвении, с которым Камминг старался сэкономить даже несколько фунтов правительственных денег, ответил: «За ту же цену, что и я бы сам пошел к вам — за хорошую цену!»

«Конечно, еще будет совещание директоров», — сказал мне Камминг. «Но это уже формальности». Я пожал всем руки в знак согласия и вернулся в лабораторию, чтобы подготовить себя к новой жизни «под прикрытием».

* The Rifle Brigade – пехотный стрелковый полк, образован в 1800 году, принимал участие в 1-й и 2-й мировой войне, отличался от регулярных войск зеленой формой.