de omnibus dubitandum 118. 86

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.86. ОХРАНЯЕТ ШТЫК БЕРЛИНСКИЙ КОЛЫБЕЛЬ ТВОЮ…

    В связи с наступившим общим революционным хаосом начались и в гимназиях волнения учащихся. Разразились они сильнее всего в нашей гимназии, может быть, вследствие преобладания в ней еврейского элемента.

    Как осенью 1905 г. в Богородицке, как весною 1917 г. в Москве, так теперь в Харькове ученики предъявили требование допустить их представителей в педагогический совет с правом решающего голоса (это право было предоставлено им, как известно, несколько позднее правительственным декретом).

    Пережив уже дважды подобную бурю, я был вполне подготовлен к начавшейся внутри гимназии борьбе. Начались гимназические митинги. Я пожелал присутствовать на них, с тем, чтобы возражать выступавшим там ораторам.

    Меня, не допустили, выставив следующее основание для отказа: «Присутствие учителей на собраниях учащихся нежелательно и может быть допускаемо только по особому каждый раз разрешению со стороны собрания».

    Вот до каких нелепостей договаривалась взбудораженная революцией молодежь: присутствие детей, даже с правом решающего голоса, на собраниях учителей — обязательно, а присутствие учителей на собраниях детей, даже без права решающего голоса, — недопустимо!..

    Митинги, в конце концов, вынесли постановление о забастовке. Три старших класса перестали посещать уроки. Образовался, по образцу рабочих забастовочных комитетов, ученический забастовочный комитет, — кстати сказать, целиком состоявший из одних евреев.

    На педагогическом совете обсуждалось создавшееся положение вещей. Я настаивал на том, что никаких уступок под давлением забастовки не следует делать, что педагогический совет может принимать только такие меры, которые он считает полезными для школы, но никоим образом не такие, какие во вред школе вынуждаются у него детьми; ибо школа — не фабрика, где идет дело о материальных выгодах двух борющихся сторон, а воспитательное учреждение, целью которого является благо подрастающих поколений. Педагогический совет согласился со мною.

    Забастовка продолжалась. Забастовочный комитет выразил желание переговорить со мною. Я охотно пошел навстречу этому желанию, но только с условием, чтобы переговоры эти велись в присутствии всей массы забастовщиков. Таким образом, состоялось несколько общих весьма оживленных собраний всех забастовавших классов.

    Я разъяснил им взгляд педагогического совета на создавшееся положение и подробно изложил им собственное мнение по данному вопросу. (Почему именно я против участия детей в педагогических советах).

    В конце концов, эти мирные собеседования возымели свое действие, и забастовщики приступили к занятиям, отказавшись от своих требований.

    С тех пор порядок в гимназии со стороны учащихся при мне ни разу не нарушался. Во время всех вышеописанных трений взаимные отношения между мною и учащимися нисколько не испортились: все споры велись в самой корректной, вежливой форме.

    В следующем учебном году, при вторичном приходе большевиков в Харьков, ученики, в силу правительственного декрета, получили то право, которого они так долго добивались...

    В целях борьбы с течением среди учащихся, которое казалось мне нездоровым, я организовал среди них общество, которое мы назвали «обществом защиты школы».

    Целью его было изучение основных вопросов школьного дела и идейная борьба за здоровую, с нашей точки зрения, школу. Я считал, что таким путем будущие граждане свободного государства лучше всего смогут приучиться к культурным формам идейной общественной борьбы.

    Но на это общество мои враги вскоре постарались распространить злую клевету: его почему-то они стали называть обществом защиты старой школы (добавили всего одно словечко!) и приписывали ему антисемитический характер.

    Действительно, большинство в моем обществе составляли русские (хотя было в нем и немало евреев) — но это отнюдь не говорило о каких-либо его антисемитических тенденциях. Мне очень легко было опровергнуть взведенную на меня клевету и перед лицом педагогического совета, и перед лицом родительского собрания, созванного специально по этому поводу.

    Так оживленно, с своими маленькими бурями и неприятностями, текла жизнь в моей гимназии в первые месяцы 1918 года. В ее педагогическом совете тогда, к счастию, наблюдалось всегда большое единодушие. Были среди нас, учителей, правда, и несимпатичные субъекты, подло лавировавшие между различными течениями, но таковых было немного.

    Сюда относился прежде всего батюшка отец Шаповалов, гнусная, иезуитская душонка, священнослужитель и марксист одновременно. Впоследствии он сыграл видную роль в устройстве так называемой «живой» церкви, попав даже в состав ее верховного управления наряду с известным большевиком, проф. Покровским. Довольно подленьким и недобросовестным педагогом являлся еще учитель рисования Штейнберг. Он умел набирать массу уроков в разных учебных заведениях и везде систематичеки пропускал уроки; а с большевиками он сразу снюхался и вошел в дружественный контакт, малюя для них всевозможные плакаты. С ним наша гимназия, из-за постоянного недобросовестного пропускания им уроков, принуждена была, в конце концов, расстаться, хотя как преподаватель своего предмета он был недурен.

    Прочие педагоги были очень милые люди. Наиболее симпатичными мне были директор Н.Н. Кнорринг, учитель физики П.М. Ерохин и молодой учитель математики Н.Е. Подтягин.

    Кнорринг и Подтягин были настоящие европейцы в духовном смысле этого слова: в обоих, начиная с внешнего облика, чувствовалась настоящая европейская культура.

    Оба они впоследствие проживали эмигрантами за границей: Кнорринг во Франции, Подтягин в Чехословакии. Ерохин был попроще, погрубее, настоящая русская, несколько мужиковатая, натура, человек в высшей степени прямой и необыкновенно сердечный.

    Одним из участников всех этих спектаклей был немецкий лейтенант по фамилии
Волленберг, которому позднее, в 1918 году, его германские начальники поручили помочь Ленину в создании интернациональных батальонов. В 30-х годах Волленберг, к тому времени политический эмигрант, посетил Александра Федоровича Керенского в Париже. Он подробно рассказал ему о том, как воплощались в жизнь германские замыслы развала русского фронта. Германское правительство рассматривало эту подрывную деятельность как крайне важную «технико-военную» миссию, к выполнению которой привлекались специально подготовленные группы офицеров и солдат.

    Немцы явились на Украину по приглашению нового, молодого украинского правительства: оно их призвало на помощь еще слабой Украине против захвативших ее большевиков. Немцы, конечно, этой оккупацией помогли больше всего самим себе. В сущности, я уверен, вся эта украинская самостийность являлась, более немецкой, чем чисто украинскою затеей. Недаром распространилась тогда шуточная пародия на лермонтовскую «Колыбельную песню»: Спи, младенец украинский, Баюшки-баю, — Охраняет штык берлинский Колыбель твою...

на фотографии Германские офицеры в Киеве и в ногах русский солдат с берданкой...