Ш. де Костер. Легенда об Уленшпигеле

«Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях — забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах»

                Время написания книги - 1867 г.
                Время действия - 1527-1580-ые г.г.

Другие версии:
И.В.Гёте. Эгмонт.
Т.Беван. Морские гёзы.


  Шарль де Костер написал уникальную книгу. Часто говорят, что она как будто бы пришла в XIX век из XVI века, в котором происходит действие. Слишком силён в романе дух и немецких шванков, и Рабле, и Сервантеса...
  Это было время расцвета культуры Бельгии - страны, ставшей самостоятельным государством совсем недавно, в 1830 году. Так получилось, что фламандский, фландрский сюжет рассказан на французском языке - фламандский, или фламандский нидерландский, ещё не стал тогда языком большой литературы, он начал утверждаться в таком качестве лишь к началу XX века.
  Стране нужен был свой эпос, свой герой. Таким и стал Тиль Уленшпигель. До такого масштаба вырос персонаж легенд и народных книг, популярный и в исторических Нидерландах, и в Германии (как Эйленшпигель). «Около 1300 года в немецком городе Брауншвейге родился весельчак Тиль, по прозвищу Уленшпигель. Был он толковый мастеровой, любил поесть и повеселиться, а заодно пошутить и посмешить. Тиль много путешествовал по Германии, Бельгии, Голландии. Умер в 1350 году. Сохранились две могилы Уленшпигеля: одна в Мёльне близ города Любека, другая в Мамме. И там на надгробных камнях написано: “Улен Шпигель” и изображены сова и зеркало» - рассказывает вариант предания.
  Костер много лет готовился к "Легенде". Он издавал еженедельник "Уленшпигель", выпустил два сборника на народном материале - "Фламандские легенды" и "Брабантские рассказы". Писатель прежде всего изменил время жизни своего героя - ведь легендарный бродяга Тиль, как считалось, жил в XIV веке. У Костера он стал участником событий революции конца XVI века -  восстания в Нидерландах за независимость, против гнёта католической Испании.
  Работая в архивах, Костер нашёл много документов, использованных в книге.
  Прозвище Уленшпигель произошло от двух слов: ulen – сова и spiegel – зеркало. Так трактуют традиционно. Но Костер предложил свой вариант: "Я - ваше зеркало",  «я отражаю твою жизнь».
  "Как? Во всей этой толстой книге, в этом слоне, которого вы в количестве восемнадцати человек пытались направить на путь славы, не нашлось хотя бы крошечного местечка для птицы Минервы, для мудрой, для благоразумной совы?" Это "Предисловие Совы" предшествует книге, и в образе мрачной совы показано здесь всё то, с чем борется герой - гнёт, мракобесие, невежество, чванство... Она пеняет автору:"Твои главные действующие лица, все без исключения, либо дураки, либо сумасшедшие: озорник Уленшпигель с оружием в руках борется за свободу совести; его отец Клаас гибнет на костре за свои религиозные убеждения; его мать Сооткин умирает после страшных пыток, которые ей пришлось вынести из-за того, что она хотела уберечь для сына немного денег; Ламме Гудзак всегда идет прямым путем, как будто быть добрым и честным — это самое важное в жизни. Маленькая Неле хоть и недурна собой, а все же однолюбка… Ну где ты теперь встретишь таких людей? Право, если б ты не был смешон, я бы тебя пожалела". Ну, теперь самая пора встретить этих людей.
  Раскроем первую книгу "Легенды".
  Тот же приём, что и в "Принце и нищем" - герой родился в один год и день с наследником испанского престола Филиппом (в мае 1527 года, через пять лет после того, как Нидерланды - нынешние Нидерланды, Бельгия и Люксембург - стали владением испанской короны). Но если Том Кенти и принц Эдуард - друзья, дополняющие друг друга, Тиль и Филипп II Испанский - враги, противопоставленные один другому. Итак,  «во Фландрии, в Дамме, когда май уже распускал лепестки на кустах боярышника, у угольщика Клааса родился сын Уленшпигель». Дамме - город всего в 5 километрах от Брюгге, персонажи книги ходят в этот богатый город пекшком.
  "Сооткин, супружница Клааса, была женщина хорошая: вставала вместе с солнышком и трудилась, как муравей. Свой участок они обрабатывали вдвоем с Клаасом, оба впрягались в плуг, точно волы. Нелегко им было тащить плуг, но еще тяжелее – борону, когда деревянные зубья этого земледельческого орудия разрыхляли сухую землю. И все же работали они весело, с песней на устах". А угольщиком Клаас был прозван за тёмную кожу.
  По народным легендам, Уленшпигель был крещён трижды: в купели, в луже и в лохани с теплой водой. Но Костер с озорством добавляет ещё три раза: всех намочил по пути в церковь ливень, каменщик окатил сверху всех в церкви водой, на младенца попало пиво в трактире.  А вещая соседка Катлина пророчествует:
  "Император Карл и король Филипп промчатся по жизни, всем досаждая войнами, поборами и прочими злодеяниями. Клаас – тот рук не покладает, права-законы соблюдает, трудится хоть и до поту, да без ропота, никогда не унывает, песни распевает – того ради он послужит примером честного труженика.
  Вечно юный Уленшпигель никогда не умрет, по всему свету пройдет, ни в одном месте прочно не осев. И странствовать ему по белу свету, славя все доброе и прекрасное, а над глупостью хохоча до упаду.
  Доблестный народ фландрский! Клаас – это твое мужество; Сооткин – это твоя стойкая мать. Уленшпигель – это твой дух..."
  "Если Уленшпигель, придя домой, жаловался, что его избили, Клаас давал ему еще колотушку за то, что он не отколотил других, и при этом воспитании сын стал настоящим львенком".
  И далее постоянно сопоставляются эпизоды из детства Тиля и ничего не знающего о нём инфанта. Тиль всегда вышучивает своих близких и земляков, весельчак, озорник, он нередко задирист, но с доброй душой.  А о принце говорится: «Но он никогда не смеялся».
  Тиль подобрал и выходил пораненную собачку, названную школьным учителем Титом Бибулом Шнуффием. В это же время Филипп сжёг на костре подаренную ему мартышку... Архиепископ говорит императору Карлу: "Его высочество в один прекрасный день станет великим сжигателем еретиков".
  "Никого не любя, злосчастный нелюдим не решался заигрывать с женщинами". "А Уленшпигель и Неле были без памяти влюблены друг в друга". Неле, дочь Катлины, моложе Тиля. И она - его названная сестра, поскольку девочку, рождённую матерью неизвестно от кого, записали как дочь Сооткин и та брала её в свой дом.
  "В день поминовения усопших Тиль вместе с несколькими озорниками вышел из собора и с приятелями решил зайти в трактир. Пиво развязало языки, когда речь зашла о молитвах, Уленшпигель прямо заявил, что заупокойные службы выгодны только попам. На беду в их компанию затесался иуда – он донес, что Уленшпигель еретик. Уленшпигеля схватили и бросили в тюрьму, после его помиловали и не сожгли на костре, а изгнали на три года из Фландрии, причем возвратиться на родину он имел право только в том случае, если за это время совершит паломничество в Рим и если папа даст ему отпущение грехов".
Между тем инквизиторы и богословы заявляли императору Карлу: церковь гибнет, влияние ее падает, а славными своими победами он обязан молитвам католической церкви, которая является верной опорой его могущественной державы.
  "Один испанский архиепископ потребовал, чтобы его величество повелел отрубить шесть тысяч голов или сжечь столько же тел, дабы искоренить в Нидерландах зловредную Лютерову ересь. Его святейшее величество нашел, что этого еще мало. Вот почему, куда бы не заходил бедный Уленшпигель, всюду с ужасом видел он срубленные головы на шестах, видел, как на девушек накидывают мешки и бросают их в реку, видел, как голых мужчин, растянутых на колесе, били железными палками, как женщин зарывали в землю и как палачи плясали на них, чтобы раздавить им грудь. За каждого из тех, кого удавалось привести к покаянию, духовники получали двенадцать солей".
  Наконец, в Антверпене, как положено в народных сказаниях, простак и король встретились. Здесь автор использует сюжет рассказов об Уленшпигеле.
  "Как-то к нему подъехал гонец и, не слезая с коня, спросил, не знает ли он какой-нибудь новый фокус, который мог бы рассмешить короля Филиппа.
— У меня их целые залежи под волосами, — ответил Тиль.
Когда его привели к маркграфу, тот спросил:
— Чем ты будешь нас забавлять?
— Я буду летать по воздуху над набережной, — ответил Уленшпигель.
Посмотреть на это чудо собралось множество народу. Уленшпигель собрался на крышу и широко расставил руки, словно действительно собрался лететь. Затем прокричал на весь белый свет королю Филиппу:
— Я думал, что единственный дурак во всем Антверпене, а теперь вижу – их тут полным-полно. Скажи вы мне, что соберетесь летать, я бы вам не поверил. А к вам приходит дурак, объявляет, что полетит, и вы ему верите. Да как же я могу летать, раз у меня крыльев нет?
Иные смеялись, иные бранились, но все говорили одно:
— А ведь дурак правду сказал!
Но король Филипп словно окаменел.
— Стоило ради этой надутой рожи закатить такой роскошный праздник, — перешептывались старшины.
Они тайком заплатили Уленшпигелю три флорина и он удалился. Когда он стоял на крыше, то не заметил Неле, с улыбкой глядевшей на него из толпы. Она жила в это время под Антверпеном, и, узнав, что какой-то шут собирается летать в присутствии короля, решила, что это, уж верно, никто иной, как ее дружок Тиль. Они радостно встретились".
  А вот и встреча с императором Карлом, которая могла стать роковой.
  "Потом Уленшпигель стал трубачом, но, не заметив подъезжающего к воротам города императора Карла и не протрубив о его визите, был отправлен на виселицу.
Народ кричал:
— За такой пустяк осудить на смерть бедного юношу – это бесчеловечно. Мы не дадим его вешать.
Уленшпигель стоял на Поле виселиц и тоже кричал:
- Сжальтесь, всемилостивейший император!
Император поднял руку и сказал:
— Если этот мерзавец попросит у меня что-нибудь такое, чего я не смогу исполнить, я его помилую.
Женщины плакали и говорили между собой:
— Ни о чем таком он, бедняжка, попросить не сможет – император всемогущ.
— Ваше светлейшее высочество, — начал Уленшпигель, — я не прошу ни денег, ни поместий, не прошу даже о помиловании, — я прошу вас только об одном, за каковую мою просьбу вы уж не бичуйте и не колесуйте меня – ведь я и так скоро отойду к праотцам. Прежде, чем меня повесят, ваше высочество, подойдите, пожалуйста, ко мне и поцелуйте меня в те уста, которыми я не говорю по-фламандски.
  Император и весь народ расхохотались.
— Эту просьбу я не могу исполнить, — сказал Карл, — значит тебя, Уленшпигель, не будут вешать.
И Тиль пошел дальше". За ним ещё много весёлых проделок в разных краях.
  И вот, наконец, Рим, где Тиль поспорил с хозяйкой таверны, что удостоится разговора с папой.
  "Тиль узнал, в каком соборе папа сегодня служит обедню, и отправился туда. Там Уленшпигель стал отворачиваться от святых даров. Папа обратил на него внимание и спросил почему он так делает.
— Я считал себя недостойным смотреть на них, — ответил Тиль.
И тут папа благословил его, дал отпущение грехов, а смазливая хозяйка отсчитала ему сто флоринов. С этим грузом он отчалил из Рима обратно во Фландрию".
  "Я и живописец, и крестьянин, я и дворянин, я и ваятель. И странствую по белу свету, славя все доброе и прекрасное, а над глупостью хохоча до упаду". Да, он и живописец - ведь все фламандцы того времени хоть немного живописцы!
«Жить - девиз мой, От того-то
Я смотрю спокойно вдаль!
Шкура у меня из кожи,
А под ней другая - сталь!»
  Пока Тиль возвращается во Фландрию, там зверствуют наместники, выполняющие "Кровавый указ" Карла 1550 г. Посмотрим его: "Воспрещаем давать убежище, пищу, одежду, деньги и вообще каким бы то ни было образом помогать лицам, уличенным в ереси или подозреваемым в ней. Виновные в этом подвергаются тем же наказаниям, что и сами еретики. Если кто-либо, хотя бы и не уличенный в ереси или заблуждении, но сильно заподозренный в них и приговоренный духовным судьею к отречению от ереси или светским судом к публичному покаянию и пене, будет вновь заподозрен в ереси или окажется зараженным ею, хотя бы не было доказано, что он преступил или нарушил в чем-нибудь вышеозначенные пункты, того, тем не менее, приказываем считать вновь впавшим в ересь и сообразно этому наказывать лишением жизни и собственности без всякой надежды на уменьшение или смягчение вышеуказанных наказаний.... Всякий, кто откроет лицо, зараженное ересью, обязан доносить на него начальству, судьям, епископам или другим установленным властям под страхом наказания, сообразно благоусмотрению судьи. Все обязаны также доносить начальству о местопребывании таких еретиков под страхом быть сочтенными за сообщников виновных и подвергнуться наказанию наравне с ними. Доносчик в случае уличения обвиненного получает половину собственности осужденного, если она не превышает ста фламандских фунтов; если же превышает, то десять процентов со всего, превышающего эту сумму..."
  Карл в то же самое время поучает Филиппа:
  — Эти жалкие людишки должны постоянно чувствовать властную руку. Сын мой, будь с ними, как я: благожелателен на словах, суров на деле. Лижи, пока можно не кусать. Клянись, неустанно клянись блюсти их свободу, вольности и льготы, но как скоро заметишь, что вольности сии таят опасность – немедленно упраздняй их. Когда к подданным прикасаешься робкой рукой, — они железные, но они же становятся стеклянными, когда ты дробишь их мощной дланью.
   И вот отец Тиля стал жертвой этого указа. Он принял у себя дома посланного человека от брата в Германии, казнённого как протестанта.  По доносу рыбника Иоста Грейпстювера Клааса схватили, объявив его еретиком. И в этот момент вернулся сын...
  "Перед казнью отцу с сыном разрешили встретиться.
— Сын мой! – сказал Клаас. – Ты, как и все сорванцы, шатаясь по дорогам, немало грешил. Больше так не делай, мой мальчик, не оставляй убитую горем вдову — ведь ты мужчина, ты должен быть ей защитником и опорой.
— Хорошо, отец, — сказал Уленшпигель".
  Казнь происходит в октябре 1558 года, в тот же день умирает император Карл.
  В книге бьёт ключом и добрый юмор, и едкая сатира. Чего стоит император и король Карл, которого чёрт уносит в ад в момент, когда он ест сардинку (а многие его подданные голодают!), и даёт из жалости к монарху доесть её. А Клааса ангелы возносят в рай. «Этому, говорит, нечего сказать. Он, как истинный сын бедного народа фламандского, был добр и работящ, любил трудиться, любил и веселиться, служил верой и правдой своим государям и полагал, что они будут к нему справедливы. А его по лживому доносу сожгли на костре». «Несчастный мученик! – воскликнула Дева Мария – Но здесь, на небе, в месте прохлаждения бьют ключи, текут реки молока и вина – пойдем, угольщик, я сама подведу тебя к ним».
  После казни отца Тиль берёт немного пепла с костра. "Дома Сооткин взяла лоскуток красного и лоскуток черного шелка, сшила мешочек и высыпала в него пепел. К мешочку она пришила две ленточки, чтобы сын мог носить его на шее. Надев на него мешочек, она сказала:
— Пепел – это сердце моего мужа, красный шелк – это его кровь, черный шелк – это знак нашего траура, — пусть все это вечно будет у тебя на груди, как пламя мести его палачам".
  Сооткин и Тиль также подверглись допросу с пытками - рыбник продолжает домогаться денег Клааса. Но деньги похищает «чёрный бес», приходящий к обезумевшей после дознания при обвинении в колдовстве Катлине. Мать Тиля умирает от горя...
"Пепел Клааса стучит в моё сердце" - повторяет теперь Тиль. Теперь это - уже не прежний сорванец и весельчак. Это - мститель за страдания народа Фландрии.
  В ночь весеннего шабаша духов (Вальпургиеву)снится ему вещий сон, что «в смерти, в крови, в разрухе, в слезах» следует искать Семерых. Попутчиком Тиля  становится земляк, добродушный толстяк, любитель вкусно поесть и выпить, Ламме Гудзак, разыскивающий оставившую его жену.
  Ламме Гудзак - без него неполон сам Тиль. Это - "соль фламандской земли", "брюхо Фландрии", земной, реалистичный человек, без которого Тиль мог не очень-то легко прожить. Конечно, ученикам знакома хотя бы отчасти фламандская живопись и её натюрморты. Воплощение народа с культом еды и даров земли - вот кто он, Ламме. Пара - Тиль и Ламме, конечно, напоминает Дон-Кихота и Санчо Пансу. Ламме Гудзак даже отрёкся от Уленшпигеля, но на время.
  Неле - "сердце Фландрии".
  "Сентябрьским утром Уленшпигель взял палку, три монетки, кусок свиной печенки, краюху хлеба и пошел по дороге: по грязи, по пыли, не взирая ни на зной, ни на стужу, защищать родину. Неле еще спала. Но она проснулась и догнала Тиля. Тиль был в восторге. Он сказал:
— Наконец ты со мной. Цвет шиповника не так нежно ал, как твоя молодая кожа. Ты не королева, а все же дай я возложу на тебя корону из поцелуев. Твои нежные розовые ручки Амур создал для объятий. Девочка моя любимая! Я боюсь, что от прикосновения грубых мужских рук будет больно твоим плечам. Легкокрылый мотылек садится на алую гвоздику, а я, увалень, могу смять белый, ослепительно белый цвет твоей красоты.
Бог на небе, король на троне, солнце в недоступной вышине. А я, когда ты со мной, — я и бог, и король, и цвет дня! Кудри твои, как шелк! Неле, я безумствую, я сатанею, я схожу с ума, но ты не бойся, голубка!"


  И безумствует король испанский: — Обещаю тебе, святой апостол Филипп, обещаю тебе господь мой и бог, пусть я превращу Нидерланды в братскую могилу и брошу туда всех жителей, но они вернутся к тебе, блаженный мой покровитель!
  Уленшпигель странствует по Нидерландам, призывая людей к борьбе с их угнетателями. 1566 год. Сидя в печи, он подслушивает, о чём говорят Вильгельм Оранмский, Эгмонт и Горн.  – Далее посланник сообщает, что король произнес в Мадриде такую речь: «Беспорядки, имевшие место в Нидерландах, подорвали устои нашей королевской власти, нанесли оскорбление святыням, и если мы не накажем бунтовщиков, то это будет соблазн для других подвластных нам стран. Мы положили самолично прибыть в Нидерланды и обратиться за содействием к папе и к императору. Под нынешним злом таится грядущее благо. Мы окончательно покорим Нидерланды и по своему усмотрению преобразуем их государственное устройство, вероисповедание и образ правления».
  "Тут Уленшпигель вылез из трубы и поспешил с вестями к Праату.
– Эгмонт изменник, – сказал Праат. – Господь – с принцем Оранским.
А герцог Альба? Он уже в Брюсселе. Прощайтесь с нажитым добром, горожане!"
Молчаливый выступает в поход – сам Господь ведет его.
  "Оба графа уже схвачены. Альба обещает Молчаливому снисхождение и помилование, если тот явится к нему.
Узнав об этом, Уленшпигель сказал Ламме:
– Герцог, черт бы его душу взял, по настоянию генерал-прокурора Дюбуа предлагает принцу Оранскому, его брату Людвигу, Гоохстратену, ван Ден Бергу, Кюлембургу, Бредероде и всем друзьям принца явиться к нему, обещает им правосудие и милосердие и дает полтора месяца сроку. Послушай, Ламме: как-то раз один амстердамский еврей стал звать своего врага. Вызывающий стоит на улице, а вызываемый у окна. «Выходи! – кричит вызывающий вызываемому. – Я тебя так стукну по башке, что она в грудную клетку уйдет, и будешь ты смотреть на свет Божий через ребра, как вор через тюремную решетку». А тот ему: «Обещай, говорит, что стукнешь меня хоть сто раз, – все равно я к тебе не выйду». Вот так же могут ответить принц Оранский и его сподвижники.
И они в самом деле отказались явиться. Эгмонт же и Горн поступили иначе. А тех, кто не исполняет своего долга, ждет кара Господня". Здесь Костер отходит от героизации графа Эгмонта, принятой со времён Гёте.
  И вот собираются повстанцы - гёзы. Тиль - на их соборании. – Одиннадцати тысяч палачей, которых Альба именует солдатами, едва-едва хватает, – продолжал Уленшпигель. – Родимый наш край превратился в бойню, и из него бегут художники, его покидают ремесленники, его оставляют торговцы – бросают родину и обогащают чужбину, где им предоставляется свобода вероисповедания. Смерть и Разор косят у нас в стране. А наследник – король...Но страна наша не оскудела храбрыми людьми, и они не допустят, чтобы их резали, как баранов. У многих беглецов есть оружие, и они прячутся в лесах. Монахи их выдают, монахи хотят, чтобы смельчаков перебили и чтобы все у них отняли. Но смельчаки ходят стаями, точно дикие звери, днем и ночью нападают на монастыри и отбирают уворованные у бедного люда деньги в виде подсвечников, золотых и серебряных рак, дароносиц, дискосов и драгоценных сосудов. Не так ли, добрые люди? Там они пьют вино, которое монахи берегли для себя. Сосуды, переплавленные или заложенные, пойдут на нужды священной войны. Да здравствует гёз!
Смельчаки неотступно преследуют королевских солдат, убивают их и, захватив добычу, снова укрываются в своих берлогах. В лесах днем и ночью вспыхивают и передвигаются с места на место огни. Это огни наших пиршеств. Всякая дичь – и косматая и пернатая – какая ни на есть, вся она наша. Хозяева – мы. Хлебом и салом подкармливают нас крестьяне. Взгляни на этих смельчаков, Ламме: одетые в рубище, исполненные решимости, неумолимые, с гордым блеском в глазах, они бродят по лесам, вооруженные топорами, алебардами, шпагами, мечами, пиками, копьями, арбалетами, аркебузами, – они никаким оружием не брезгуют; маршировать же, как солдаты, они не желают. Да здравствует гёз!"
  Тиль договаривается с Вильгельмом Оранским. Уленшпигель вербует для него солдат. Тиль Уленшпигель и Ламме Гудзак начинают служить на корабле адмирала Долговязого. Неле берёт в мужья Уленшпигеля и становится свирельщицей на корабле, где служит Уленшпигель. Наказан и рыбник, ставший в окрестностях Ламме волком-оборотнем, и бес, обвинённый в колдовстве. А Ламме наконец нашёл жену, и они оставляют гёзов.
Родимый край, вставай на бой,
Поможет бог борьбе такой,
Погибнут все злодеи.
Богобоязненной рукой
Сорвем веревку с шеи.
Испанцы Вешателя шлют,
И тот, верша неравный суд,
Явился, как Антихрист.
Он идолов расставил тут
И наши деньги вытряс.
Испанский Вешатель-злодей
Все больше пьет и жрет жирней,
Сживая нас со света.
Бродяги, странники морей,
Отмстим ему за это!
Отдать ли деньги палачам
Иль нашим гордым смельчакам,
Решить давно пора нам.
На битву, гёзы! Счастья вам!
Позор и смерть тиранам!
  1579 год - Генеральные Штаты, низложив Филиппа,  провозглашают независимость Северных Нидерландов.
 - По всем законам, правам и привилегиям да будет низложен, -- отвечали господа чины Генеральных штатов.
   И печати королевские были сломаны.
   И солнце сияло над землёй и морем, наливая золотые колосья, золотя виноград, разметая по каждой волне жемчуга, драгоценный убор невесты Нидерландов -- Свободы". Но "родина бельгийская стонала под ярмом, скованная злодеями... И Уленшпигель вместе с Неле покинул флот". Уленшпигель становится сторожем и начальником башни Неере и живёт с Неле "в ожидании, что после стольких тяжёлых испытаний можно будет вдохнуть воздух свободы, повеявший над их родиной Бельгией".
  Активное действие книги заканчивается в 1584 г. - после убийства Вильгельма Оранского. Тилю в это время должно быть уже 57 лет(возраст могут указать ученики). И Неле - под пятьдесят. Но они как бы не поддаются годам и остаются вечно молодыми. И вот - финал эпопеи. Тиль и Неле снова умащаются волшебным снадобьем и видят преображённых Семерых - пороки, ставшие добродетелями. Невидимые духи поют:
Когда север с лобзаньем
Коснётся запада —
Бедствиям наступит конец.
Пояс заветный ищи!
Знай, бедняга: добрая дружба,
Прочный, прекрасный союз —
Это пояс заветный, связующий
Нидерланды и Бельгию.
Союз совета, Союз действия,
Союз крови,
На жизнь и смерть. 
Уленшпигель не просыпается после вещего сна...
    "Бургомистр, старшины и крестьянин были исполнены сожаления, но патер не переставал весело твердить:
   -- Великий гёз умер, слава богу!
   Затем крестьянин вырыл яму, положил в неё Уленшпигеля и засыпал песком.
   И патер произносил над могилой заупокойную молитву; все кругом преклонили колени. Вдруг под песком всё закопошилось, и Уленшпигель, чихая и стряхивая песок с волос, схватил патера за горло.
   -- Инквизитор! -- закричал он. -- Ты меня хоронишь живьём во время сна! Где Неле? Её тоже похоронили? Кто ты такой?
   -- Великий гёз вернулся на этот свет! -- закричал патер. -- Господи владыка, спаси мою душу!
   И он убежал, как олень от собак.
   Неле подошла к Уленшпигелю.
   -- Поцелуй меня, голубка, -- сказал он.
   И он снова огляделся вокруг; крестьяне убежали вслед за священником, бросив на землю, чтоб легче бежать, лопату, стул и зонтик; бургомистр и старшины, зажав от страха уши, стонали, распростёртые на траве.
   Подойдя, Уленшпигель встряхнул их.
   -- Разве возможно, -- сказал он, -- похоронить Уленшпигеля -- дух, и Неле -- сердце нашей матери Фландрии? И она может уснуть, но умереть -- никогда. Пойдём, Неле.
   И он ушёл с ней, распевая свою шестую песню. Но никто не знает, когда спел он последнюю."
  Вопросы: Как в книге переплетаются исторические события и вымысел? Подумайте, почему действие иногда идёт очень стремительно, хотя проходит немало лет? Что роднит роман XIX века с литературой Возрождения?
  Можно немного поговорить о том, почему книга осталась мало понятой современниками Костера. Дело и в том, что франкоязычный автор с фламандским сюжетом не вполне дошёл до своего читателя, и в том, что не очень легко читатели XIX века осилили книгу, дышащую духом Возрождения. Писатель фактически умер в нищете. Настоящее признание к "Уленшпигелю" пришло уже в ХХ веке. «Легенду об Уленшпигеле» бельгийцы называют своей Библией. Учащиеся могут это объяснить. В Дамме - сразу два памятника герою Костера.
  В нашей стране в ХХ веке Тиль стал весьма популярен. Прежде всего - знаменитый спектакль (1974 г.) в театре "Ленком" по пьесе Г.Горина. В 1976 г. вышел фильм "Легенда о Тиле" с эстонским актёром Л.Ульфсаком в главной роли. Можно включить в занятие фрагменты из рок-оперы "Фламандская легенда" Р.Гринблата или оперы Н.Каретникова "Тиль Уленшпигель". Есть также бельгийский, французский и голландский фильмы и немецкий мультфильм, но всё-таки в России больше всего интерпретаций сюжета о Тиле. Как постскриптум - песня Л.Бочаровой, приведённая здесь.

     Эдуард Багрицкий

ТИЛЬ УЛЕНШПИГЕЛЬ

Монолог

Отец мой умер на костре, а мать
Сошла с ума от пытки. И с тех пор
Родимый Дамме я в слезах покинул.
Священный пепел я собрал с костра,
Зашил в ладонку и на грудь повесил, —
Пусть он стучится в грудь мою и стуком
К отмщению и гибели зовет!
Широк мой путь: от Дамме до Остенде,
К Антверпену от Брюсселя и Льежа.
Я с толстым Ламме на ослах плетусь.
Я всем знаком: бродяге-птицелову,
Несущему на рынок свой улов;
Трактирщица с улыбкой мне выносит
Кипящее и золотое пиво
С горячею и нежной ветчиной;
На ярмарках я распеваю песни
О Фландрии и о Брабанте старом,
И добрые фламандцы чуют в сердце,
Давно заплывшем жиром и привыкшем
Мечтать о пиве и душистом супе,
Дух вольности и гордости родной.
Я — Уленшпигель. Нет такой деревни,
Где б не был я; нет города такого,
Чьи площади не слышали б меня.
И пепел Клааса стучится в сердце,
И в меру стуку этому протяжно
Я распеваю песни. И фламандец
В них слышит ход медлительных каналов,
Где тишина, и лебеди, и баржи,
И очага веселый огонек
Трещит пред ним, и он припоминает
Часы довольства, тишины и неги,
Когда, устав от трудового дня,
Вдыхая запах пива и жаркого,
Он погружается в покой ленивый.
И я пою: «Эй, мясники, довольно
Колоть быков и поросят. Иная
Вас ждет добыча. Пусть ваш нож вонзится
В иных животных. Пусть иная кровь
Окрасит ваши стойки. Заколите
Монахов и развесьте вверх ногами
Над лавками, как колотых свиней».
И я пою: «Эй, кузнецы, довольно
Ковать коней и починять кастрюли,
Мечи и наконечники для копий
Пригодны нам поболее подков,
Залейте глотку плавленым свинцом
Монахам, краснощеким и пузатым,
Он более придется им по вкусу,
Чем херес и бургундское вино.
Эй, корабельщики, довольно барок
Построено для перевозки пива.
Вы из досок еловых и сосновых
Со скрепами из чугуна и стали
Корабль освобождения постройте!
Фламандки вам соткут для парусов
Из самых тонких ниток полотно,
И, словно бык, готовящийся к бою
Со стаей разъярившихся волков,
Он выйдет в море, пушки по бортам
Направив на бунтующийся берег».
И пепел Клааса стучится в сердце,
И сердце разрывается, и песня
Гремит грозней. Уж не хватает духа,
Клубок горячий к языку подходит, —
И не пою я, а кричу, как ястреб:
«Солдаты Фландрии, давно ли вы
Коней своих забыли, оседлавши
Взамен их скамьи в кабаках? Довольно
Кинжалами раскалывать орехи
И шпорами почесывать затылки,
Дыша вином у непотребных девок!
Стучат мечи, пылают города.
Готовьтесь к бою. Грянул страшный час.
И кто на посвист жаворонка вам
Ответит криком петуха, тот — с нами.

Герцог Альба!
Боец
Твой близкий конец пророчит;
Созрела жатва, и жнец
Свой серп о подошву точит.
Слезы сирот и вдов,
Что из мертвых очей струятся,
На чашку страшных весов
Тяжким свинцом ложатся.
Меч — это наш оплот,
Дух на него уповает.
Жаворонок поет,
И петух ему отвечает.

монолог

Я слишком слаб, чтоб латы боевые
Иль медный шлем надеть! Но я пройду
По всей стране свободным менестрелем.
Я у дверей харчевни запою
О Фландрии и о Брабанте милом.
Я мышью остроглазою пролезу
В испанский лагерь, ветерком провею
Там, где и мыши хитрой не пролезть.
Веселые я выдумаю песни
В насмешку над испанцами, и каждый
Фламандец будет знать их наизусть.
Свинью я на заборе нарисую
И пса ободранного, а внизу
Я напишу: "Вот наш король и Альба".
Я проберусь шутом к фламандским графам,
И в час, когда приходит пир к концу,
И погасают уголья в камине,
И кубки опрокинуты, я тихо,
Перебирая струны, запою:
Вы, чьим мечом прославлен Гравелин,
Вы, добрые владетели поместий,
Где зреет розовый ячмень, зачем
Вы покорились мерзкому испанцу?
Настало время, и труба пропела,
От сытной пищи разжирели кони,
И дедовские боевые седла
Покрылись паутиной вековой.
И ваш садовник на шесте скрипучем
Взамен скворешни выставил шелом,
И в нем теперь скворцы птенцов выводят,
Прославленным мечом на кухне рубят
Дрова и колья, и копьем походным
Подперли стену у свиного хлева!
Так я пройду по Фландрии родной
С убогой лютней, с кистью живописца
И в остроухом колпаке шута.
Когда ж увижу я, что семена
Взросли, и колос влагою наполнен,
И жатва близко, и над тучной нивой
Дни равноденственные протекли,
Я лютню разобью об острый камень,
Я о колено кисть переломаю,
Я отшвырну свой шутовской колпак,
И впереди несущих гибель толп
Вождем я встану. И пойдут фламандцы
За Тилем Уленшпегелем вперед!
И вот с костра я собираю пепел
Отца, и этот прах непримеренный
Я в ладонку зашью и на шнурке
Себе на грудь повешу! И когда
Хотя б на миг я позабуду долг
И увлекусь любовью или пьянством,
Или усталость овладеет мной,-
Пусть пепел Клааса ударит в сердце -
И силой новою я преисполнюсь,
И новым пламенем воспламенюсь.
Живое сердце застучит грозней
В ответ удару мертвенного пепла.
1922-1923
 
Лора Бочарова

Тиль Уленшпигель

Ветром февраль стучит во флигель,
Мокроволос и белокур.
Ходит по свету Уленшпигель,
Hеисправимый балагур.
Hеистребимый, словно слякоть,
Hезаменимый, как слеза,
Терпкий, как яблочная мякоть,
Правый, как винная лоза.

Короток плащ его дорожный,
Крепок кулак, шаги легки.
Пеплом Фламандии безбожной
Густо покрыты башмаки.
Жарко чадят в тавернах свечи,
Корчится нищий в колесе.
Движется смерть ему навстречу.
С перьями горлицы в косе.

Пенится пиво, сохнут слезы.
Сносит плотину пенный вал.
Жгут корабли за дамбой гезы,
Крутится мельничный штурвал.
Лисьи следы читает егерь,
Там, где прошел бунтарь и шут.
Hа корабельных досках Брейгель
Запечатлел его маршрут.

Катятся по снегу колеса,
Чешет кобель холеный бок.
Жжет свои опусы Спиноза,
Спит в колыбели Сведенборг.
Кто задремал в лесу у плеса,
У колеса под крики птиц?
Трижды крестом сошлись у оси
В том колесе двенадцать спиц.

Короток сон, как божья милость,
Hа перекрестке всех дорог.
Все, что во сне ему приснилось,
Выписал красками Ван Гог.
И если ночью, по поверью,
Слышался легкий скрип шагов -
Утром прочтешь в снегу под дверью
След остроносых башмаков.
2004