Герман. Кофе

Позже, вечером, собралось много народу: журналисты, поэты, один критик. Спорили, какие стихотворения Пастернака хуже и лучше, все ли хорошо, что им написано. Поэты читали свои стихи. Говорили обо всем, перебивая друг друга.
Все было знакомо, мило Герману, отвыкшему уже от больших дружеских сборищ. Пришла Клара и стала рассказывать о баптистах.
- Я у них еще мало была. Но они там все красиво устроили. А как поют. Нет, мне образование мешает сделаться верующей, - глаза у неё были печальные и продолговатые.
- Сварим кофе, - сказал Герман Кларе. Она пошла с ним на кухню, рассказывая уже о Гёте, как она его переводила, как любит немецкую классику и Анну Каренину. Как плохо, что русские не владеют русским языком так хорошо, как должны были бы им владеть, и как плохо поставлено обучение иностранным языкам в школах.
- Я совсем не умею мыслит на немецком, хоть и учила в школе и сейчас пятерки ставят в университете. Расскажите что-нибудь, я уже надоела своим нытьем, - Клара смотрела на руки Германа, золотистые от загара, с аккуратно подстриженными удлиненными квадратами ногтей. - Ведь вы все время ездите, мне Коля говорил, значит много видели и много знаете. Клара с интересом смотрела на Германа, так не похожего на остальных. Он все время будто преодолевал барьер общения. Он был из тех, кто охотно разговаривая, остаются одинокими, впрочем будучи внимательными и добрыми со всеми.
Герман сел напротив Клары, улыбнулся и просто начал:
- У цыган был выбранный король. И когда он умер, то его хоронили с королевской пышностью. На похороны съехались цыгане со всего мира в самых роскошных своих нарядах. И я там был.
В глазах Клары была детская наивность, и в то же время она казалась совсем взрослой.
-  Взрослое дитя, - подумал Герман. Ему было весело и приятно, что он сидит в теплой Колиной кухне с очень милой девушкой.
- В то же, примерно, время, в Румынии был последний король Михай. Молодой и ловкий, спортсмен и заядлый охотник. По столицы ходил без свиты и запросто разговаривал с гражданами, интересуясь, как живет его народ. Однажды встретил он красивую, умную и добрую девушку. Полюбил её, и стали они жить в простой хижине. Вознегодовал любящий правителя народ, потому что по обычаю король мог жениться только на принцессе или инфанте. И Михай отрекся от престола, передав власть в руки народа, и уехал за границу.
- С девушкой?
- Не знаю. А там, в Америке, он стал пить, тосковать по родине и умер, всеми забытый, в каком-то ночном баре.
Ока Герман рассказывал, в кухне собралось много народа. Слушали, вставляли реплики. Владленд, уместив длинные ноги в углу, усердно молчавший все время, вдруг сказал:
- А может быть так, чтобы все одновременно смеялись или плакали?
- Может, - сказал белобрысый молодой человек в очках, вертя незакуренную сигарету в пальцах. - Когда один другому наступит на мозоль. У одного смех сквозь слезы, а у другого слезы, а затем смех, потому что он отомстил, тоже наступив другому на мозоль.
- Может, -сказал Герман, взглянув на Владленда, у которого губы дрогнули от пошлости молодого человека в очках. - Однажды мне пришлось слышать скрипача, я сейчас не помню его фамилии. Это было на дипломатическом приеме, куда я случайно попал, будучи гостем румын. Он играл великолепно. Не могу сказать, что он был красив, но он весь преображался, когда извлекал из своей скрипки демонические и ангельские звуки. Все двенадцать человек, кто был там, одновременно, то смеялись, то плакали, забыв обо всем, подчиняясь магической силе музыки. Они были заворожены страстной властью человека, которому природа даровала силу, что воздействует на все живое, соединяя чувства многих людей в одно целое…
Коля сделал глоток из протянутого Кларой стакана, и правая густая бровь его поползла вверх.
- Что это? - он, не мигая, смотрел на Германа.
- Кофе.
- А кто готовил?
- Я.
- А! - Колин голос подобрел. Он сделал еще один глоток, и левая бровь его тоже поползла вверх, срастаясь с правой. Коля посмотрел стакан на свет.
- Цвет странный. Может это эрзац?
- Было написано на банке «Высший сорт».
Коля сделал еще глоток:
- Да это же перец! - вскричал он вдруг неестественно высоким голосом.
Все долго смеялись, обсуждая «исперченный» инцидент. Досталось заодно и присутствовавшему критику, из плеяды тех, от статей которых брови даже не такие густые и лохматые как у Коли, тоже лезут на лоб от одной фразы, как от одного глотка кофе приготовленного из красного молотого перца…

Утром Герман уехал из Новосибирска, все гудящего осенними ветрами, увозя ощущение таинства Клариной ладони, которую он поцеловал на перроне.  И на Тульском вокзале он видел её, хрупкую, удаляющуюся, немного прихрамывающую, быть может, навсегда исчезающую из его жизни.
Для того, чтобы помнить, надо иметь что помнить.