23 сентября - 13 октября

23 сентября

Вот и закончились мои путешествия, в этом месте я планирую оставаться долго. Город, как мне сначала и показалось, не из больших, наверное, через несколько дней смогу в нем спокойно ориентироваться. Я вышел прогуляться и даже успел почти потеряться. «Почти», потому что... наверное, лучше начать с начала.
Вчера, когда Сэм вернулся, я первым делом спросил, зачем он Лялю прячет. Он меня не понял, а я подумал, что влюбленность ему рассудок конкретно поела, ибо как можно надеяться таким образом разыграть человека, у которого нюх как у охотничьей собаки. Я ему пояснять не стал ни про это, ни про то, что я почувствовал, как это благоухание приближается ещё до того, как он зашёл в дом, просто встал и стал искать ту, из-за кого я ощущаю себя таким расслабленным, словно неожиданно осознал себя во сне. Какого было мое удивление, когда я понял, что все это время я чувствовал запах Сэма! Мы так и не пришли к выводу, почему так произошло. Он сказал, что на его памяти запах менялся только у Ляли. У неё тоже с этим довольно загадочная история. В Ляле течет моя кровь, и Сэм это чувствовал с первого дня их знакомства, пока в какой-то момент к этому запаху не примешался еще один, более сильный, приятный. Причём, Сэм сказал, что его иногда чуть ли не с ума сводят соблазны, и что он даже опасается, что сорвался бы, не будь того первоначального, отталкивающего запаха. И это при том, он в отличие от меня пьет людей. У него получилось убедить нескольких горожан в своих способностях к кровопусканию, и те действительно предпочли его местному лекарю. Можно их понять, здешний врачеватель — человек, каких редко встретишь. Впрочем, я свернул с темы.
Что же повлияло на запахи? Мысль Сэма о том, что у Ляли произошли некие неизвестные изменения в крови, с чем мы раньше никогда не сталкивались, оказалась неверной. Будь оно так, я бы тоже учуял что-то странное, а для меня Ляля просто пахнет как человек с моей кровью, несколько сильнее, чем большинство людей, но это нормально, тем более что по опыту у мастеров своего дела запах всегда ярко выражен. Скорее изменения произошли не в Ляле, а в Сэме, от этого и он чувствует, что-то из ряда вон, и я его чую, да так, что до меня это доносится, когда я стою на площади. Таинственное это проклятие, мы вроде выяснили какие-то законы, по которым оно существует, но в то же время думаем о нём, как о чём-то появившемся совсем недавно. Сэм делал всё то же, что и раньше, ничего нового не ел, ничем не мазался, себя ритуалам не подвергал, да и нечему пахнуть, своей крови у него не появилось, а чужую в телах проклятых мы почему-то не чувствуем. Может, он выяснил что-то важное касательно избавления и сам этого не понял, ну, или просто мне не рассказал? Надо будет поделиться с ним этой догадкой, и той, что это может быть признаком какой-то болячки. Хотя вторая мысль его, наверное, уже посещала. Кстати, меланхолия кушала меня зря: Сэм сам недавно осознал ужас наших деяний. Не знаю, что на него повлияло, с Лялей он, естественно, воспоминаниями о таких вещах не делился. Могут ли одни только чувства к женщине изменить человека, переставшего видеть проблему в том, что он идёт на смертоубийства? Пока выходит, что да. И видно, что это именно то самое. Мы вчера забылись за разговором, захмелели. Так, когда Ляля пришла, Сэм очень долго и, главное, искренне извинялся за то, что ее не встретил, не помог, хотя такой договоренности не было, и никакой обиды — тоже. Написал, и самому смешно: «Сэм извиняется». Ну что за глупость? Буду это читать, когда дневник закончу, и не поверю. А так оно и было.
Непривычно ходить без маски, периодически ловлю себя на том, что поднимаю руку, чтобы поправить фантомный предмет. Завтра пойдем охотиться, сегодня думали с Сэмом, как набрать крови во фляжки так, чтобы его подруга не заметила. Касательно Ляли хотелось бы написать несколько слов. Будем честны, это не та дама, портрет которой кто-то будет носить у себя за пазухой, фигура у неё костлявая, черты лица острые, и, тем не менее, мало кто обвинит Сэма в дурновкусии. Ляля преображается в движении, её мимика, интонации, жестикуляция, — можно потратить целый день, слушая, как эта девушка что-то рассказывает, и не пожалеть об этом. Она кажется очень живой в сравнении с другими. Немного странно звучит, но это самое подходящее слово. Я часто примечал у молодых женщин одну общую черту: они занимают в разговорах позицию слушательниц, пытаются подобрать темы, которые будут угодны их собеседнику, всегда стараются узнать чужое мнение прежде, чем выскажут свое, теряются, когда беседа касается чего-то, что относится исключительно к их персоне, в такие моменты их речь становится быстрее, громче, как будто это единственный шанс показать, что они — нечто большее, чем может показаться, что в них есть что-то помимо желания нравиться. Так вот, Ляля вообще не такая. Она не прикрывает рот рукой, когда смеется, она свободно может сказать, что ей какой-то человек неприятен, и всё равно для неё, что прежде того же самого человека в самых лучших словах описал Сэм, она не пытается сесть в неудобную, но подчеркивающую достоинства позу, смотрит в глаза, а не в пол. Прочти я эти строки, написанные чужой рукой, возможно, решил бы, что такое поведение раздражает, но я сам наблюдал за этой женщиной и могу без доли лукавства заявить, что никого, кто была бы притягательнее, не знаю. В общем, я всей душой рад за Сэма, рад за Лялю, безумно благодарен ей, она сделала то, чего я сделать не смог: избавила моего друга от самого страшного из его пороков.

24 сентября

С утра мы, как и собирались, выбрались на охоту. Я напоминал Сэму, как правильно целиться, Лялю учил с нуля. С добычей получилось не ахти, но зато мы интересно провели время, пусть и с некоторыми сложностями. Сэм в конце концов сказал, что стрельба это не его и ушёл в глубь чащи, руками словил двух зайцев, и заодно наполнил нам фляги. Ляле же удалось подстрелить куропатку, она была очень довольна собой, но только пока мы не пошли вытаскивать стрелу. Вид мёртвой птицы разжалобил её и насовсем отвратил от моего промысла. Потом эти двое ушли продавать Лялино рукоделие, а я остался выбирать и репетировать песни, которые потом исполнил в трактире. Выступление было душевным, мне сказали, что музыканты в этом городе явление редкое, но, как можно догадаться по большой сумме заработанного, ожидаемое и любимое. На известных песнях мне подпевала Ляля, у неё красивый высокий голос, если бы она захотела, то скорее всего смогла бы им зарабатывать. Но сама Ляля так не считает, она высказала мне очень много хвалебных слов по дороге домой и уверена, что ей ещё расти и расти. Мне бы очень хотелось её переубедить, она по природе поёт лучше моего. У меня есть подозрение, что начни она в этом деле совершенствоваться, потребовалось бы всего пару лет, чтобы родился голос, который Польша ещё никогда не слышала.
Замечательный день был, я чувствую, что смогу уснуть, не волнуясь ни о проклятии, ни о том, что оно повлекло за собой. Мне просто хочется, чтобы жизнь продолжала идти также, как идёт сейчас, всё казалось настолько же спокойным и размеренным только в период, когда я жил у Сэма до наступления его проклятия. Я очень хочу, чтобы на этот раз все было по-другому, чтобы не случилось ни одного настолько же сильного потрясения, словами не передать, как сильно.

25 сентября

Снова ходили с ребятами в лес, я поставил путеводные метки, так что смогу в будущем сориентироваться в одиночку на охоте. Мы пошли в сторону противоположенную той, где мы были вчера, через пару часов ходьбы добрались до утеса, под которым пролегает речка. Вода тёмная, быстрая, не разглядеть ничего, батюшка бы сказал, что где-где, а в такой реке точно Водниковы угодья. И, тем не менее, жуткие ассоциации впечатление совсем не портят, место невероятно красивое. С уступа открывается большой обзор: можно без страха наблюдать за живностью, которая где-то далеко, на другом берегу, утоляет жажду или просто насладиться видом золотой осени. Мы пробыли там до самого вечера. Ляля расспрашивала про наши путешествия. Было немного страшно оступиться и сказать что-то, расходящееся с тем, что она уже слышала, но по спокойствию Сэма я сообразил, что с легендой он в этот раз решил не мудрить, и не ошибся.
Я больше узнал о Ляле, понял, почему она жила дома одна. Матушка её померла в родах, так же как и Сэмова, а отца несколько лет назад сгубила война. Ответственность за девушку взял на себя давний друг семьи и бурмистр города, увы, но в конце лета и этот добрый человек ушёл из жизни. После этого больше некому было сберечь Лялю от одного навязчивого ухажёра. Я мало понял в том, что он из себя представляет, запомнил, что зовут его Зефирин и что он явно не привык слышать отказы, чего только стоит сломанный им дверной засов. Кошмарно, что мужчину пытался поставить на место один лишь Лех, дед из соседнего дома. Сэм встретил Лялю в трактире, когда та просила подругу из купеческой семьи взять её с собой в путешествие до Кракова, но позже в этом отпала необходимость: через несколько дней Зефирин покинул город. Уже в личном разговоре Сэм рассказал, что вымазался всякими травами, дождался ночи и влез к нахалу в окно, разыграл из себя невесть кого и запугал навязчивого жениха до такой степени, что тот даже не решился рассказывать кому-то.
Ещё Ляля неожиданно согласилась выступить дуэтом, буквально ни с того ни с сего. Мы всю дорогу домой распевали песни, соображая из чего составим программу. Ляля уговаривала Сэма к нам присоединиться, сначала по-хорошему, потом подтрунивая над ним за стеснение, а я разными способами пытался убедить её оставить эту затею, всё-таки пытаться заставить Сэма прилюдно заниматься чем-то, в чём у него нет уверенности — бесполезно.

29 сентября

Дни идут так спокойно и размерено, что я даже не знаю, какие из тех маленьких событий, которые их составляют, стоят описания. Ляля выиграла в нашем несерьёзном споре, поразительно и невероятно, но ей все-таки удалось упросить Сэма попробовать себя в пении. Могу поздравить Лялю, умение влиять на человека, для которого есть только его мнение и неправильное — большая редкость, но я не уверен, что оно стоит моей головной боли. Существует два типа людей, которые не умеют петь: одни тихие настолько, что услышать, о чём они пытаются поведать, можно только стоя к ним вплотную, а вторые — очень громкие, напряжённые и не попадающие ни в одну ноту. К сожалению, Сэм
(прим. пер.: текст обрывается и меняет ориентацию на горизонтальную, авторский почерк сменяется кривыми крупными округлыми буквами, первое слово полностью заштриховано, невозможно разобрать каким оно было.)
___, что делаешь?

так интереснее

(прим. пер.: авторский почерк вернулся)

Ну, хорошо, давай будет по-твоему. Я описываю свою жизнь.

У меня было много времени этому научиться, да и я бы не сказал, что пишу быстро.

(прим.: нижнюю строчку венчает несколько каракуль, похожих на те, которые получаются в результате расписывания ручки, вероятно, с их помощью скрыли какой-то текст. Несмотря на избыток остававшегося места, дневник продолжается со следующей страницы, где ориентация текста меняется обратно на книжную).

Ляля быстро поняла, что вести со мной переписку — не такой интересный способ провести досуг, как могло показаться, и это хорошо, есть намного более рациональные методы для развития своего письма и чтения. К вечеру у меня получилось разучить с Сэмом одну застольную песню, она не очень сложная, и мне легко одновременно играть ее на лютне и следить за голосом... ха, я тут понял, что теперь Сэма можно называть моим учеником, а меня наставником, это забавно.
Пишу я как певец, у которого за плечами большой опыт, множество дней тренировок в одиночестве, ни одно выступление на улице или в питейной, как певец, который достиг такого уровня мастерства, что выше расти просто некуда, как певец, который, чтобы не сойти с ума от утраченного смысла жизни, берёт к себе учеников и надеется, что когда-нибудь, усвоив все мои знания и премудрости, впитав в себя и горький, и приятный опыт бардовской жизни, один из них сможет превзойти мастерство своего наставника и приумножить его славу. Так вот, ныне ситуация с послушниками у меня не самая лучшая... Ладно, это всё шутки, мне над собой еще расти и расти. А Сэм молодец, он, конечно, несколько раз да сфальшивит, несмотря на то что песню мы мучили целый день, но было видно, что он старался и прислушивался к моим правкам.

30 сентября

Гуляли с Сэмом по городу, увидели, как Лех с корзиной грибов возвращается. Если мы когда-нибудь до сегодняшнего дня и ходили вместе по грибы, то я этого не помню, никогда не было особенного смысла, к тому же проклятье убирает у человека потребность в пище. И всё-таки, когда Сэм предложил последовать примеру Леха, я согласился. Я почти привык к его запаху, хотя поначалу он очень отвлекал, было ощущение, как будто меня заново прокляли, тогда при встрече с человеком моей крови точно также осознанность понижалась, и было столь же тяжело перенаправить внимание на что-то другое. Очень здорово, что в этот раз к моей слабости Сэм отнёсся с пониманием, а не превратил в повод для шуток, без них, конечно, тоже не обходится, но они совершенно беззубые. Настораживает, что сам Сэм ничего не чувствует. Он сместил ракурс, с которого я смотрю на эту ситуацию, предположив, что проблемы не у него, а у меня. Да, пожалуй, можно и так сказать, неудобства же терплю я, а не он, но это софистика. Сэм неправ, для него запах Ляли ни с того ни с сего поменялся, и мне кажется, что более вероятно, что что-то пошло... ну вот почему не так? Всех остальных людей он чувствует как обычно, ничего в них странного не появилось. Я снова запутался, также как и днём. Мы по итогу пришли к тому, что без ещё одного проклятого этот вопрос не решить. Честно, когда Сэм это сказал, мне не по себе стало, благо он быстро добавил к своим словам, что жизнь у нас предполагает быть долгой, и мы успеем, скорее всего, не раз, случайно встретить кого-то из тех, кто уже таким является.
Также я спрашивал по поводу планов на Лялю, будем ли мы когда-нибудь рассказывать ей о проклятии. Вместо ответа на мой вопрос, Сэм принялся разглагольствовать о том, что не все считают проклятье проклятьем. Мы с ним не постарели, мы не разу не заболели за эти двадцать лет, раны заживают на нас как на собаках, а со слюной единорогов и вовсе исчезают на глазах — мы можем быть бессмертными, если не будем сильно глупить. Сэм сказал, что пока мы не общались, он успел проклясть (нужно придумать другое слово) несколько людей, которые, как ему кажется, хотели такой жизни. Он спрашивал их о страхе перед старостью, о желании завести семью, оценивал их эмпатию, я понимаю, почему был выбран такой подход, но мне он совсем не нравится. Поступки Сэма могли бы иметь хотя бы иллюзию благородства, если бы вопросы задавались прямо: «Ты согласен в первую очередь замечать в человеке запах его крови? Ты согласен в первые несколько дней посвящать всего себя борьбой с соблазнами, предотвращению убийств, которые ты можешь совершить? Ты согласен всю жизнь либо сидеть в ежовых рукавицах, постоянно осуждая себя за желание людской крови, как это делаю я, либо выкручиваться гаданиями да кровопусканием, как это делает Сэм, либо доводить себя до состояния животного воздержанием, чтобы в конечном итоге не выдержать и всё равно убить? Ты согласен вечно скитаться и скрывать свою сущность? Ради такой земной жизни ты готов отказаться от вечной и блаженной загробной?». И это я умолчал о парочке менее значимых неприятностей: невозможности бегать при других людях, и вонь от большинства из них, если будущему проклятому повезло родиться с Сэмовой кровью, хотя этот пункт всё же позже начинаешь воспринимать скорее, как плюс, чем минус: гораздо меньше соблазнов. Я спросил, рассыпались ли люди в благодарностях, после того как дело было сделано, на что Сэм не ответил однозначно и сказал, что об этом нужно интересоваться спустя месяц, а лучше — несколько лет. Он даже никому ничего не подсказал с высоты своего опыта, и в этом у него тоже с совестью всё в порядке: «Ну, а зачем, если существуют люди, которые действительно считают наше проклятье даром, пускай переживают его в полной мере, также как мы», — подход, не выдерживающий никакой критики. Я сказал Сэму, что если он таким расчетливым образом хочет узнать, может ли человек иначе воспринимать то, что случилось с нами, нужно выждать лет десять как минимум, и это его расстроило.
Всё, что сочетает в себе одновременно Лялю и наше проклятие — для Сэма очень большая мозоль. Он сам понимает, что даже если выяснится, что кто-то мечтает о нашей участи, то это ничего не скажет нам о той, чей взгляд на жизнь во многом необычен. Я считаю, лучше всего рассказать всё Ляле и исходить уже из её мнения. Мне при любом раскладе кажется плохой идеей проклинать её, но у меня не получилось найти в себе силы, чтобы даже заикнуться об этом Сэму, также как и у него их не хватает на то, чтобы в ближайшее время раскрыть правду. Это тоже паршиво, нет смысла оттягивать неизбежное, так Сэм привыкнет к жизни, где у него под боком любимая женщина, и в случае неприятия с её стороны или, возможно, даже злобы и обиды, всё может обернуться трагедией. С другой стороны, он прав в том, что какой бы хорошей девушкой не была Ляля, мы не так много знаем о ней, чтобы сознаваться в подобных вещах, такой шаг может кончиться очень плачевно и для нас, и для тех, кого мы прокляли. Наверное, можно считать, что нам удалось прийти к единому мнению, главное — поймать момент, в который мы сможем обойти обе описанные проблемы.
Ещё при первой встрече после нашей ссоры я сказал Сэму, что не хочу ничего знать ни про ритуалы, ни про любые другие опыты, которые происходили, пока мы не общались. Сегодня так уж получилось, что тема коснулась их, да и нужно было как-то уйти подальше от грустных дум о Лялиной судьбе. Я поспрашивал по этому поводу, и мне открылось несколько интересных моментов. Во-первых, единороги могут быть жестокими. Сэм проклял слепую от рождения девушку. Он надеялся, что к ней вернётся зрение, но этого не произошло, также как к юродивым не возвращалось понимание. Была надежда, что недуг можно исправить при помощи слюны, но на тот момент фляжка была почти опустевшей. Они не успели зайти глубоко в лес, когда к девушке вышли единороги. Сэм держался на расстоянии и наблюдал, пока не увидел, что эти животные собираются проткнуть его невольной помощнице глаза. Он думал, что зверей отпугнёт одно лишь его приближение, как это обычно бывало. Но на этот раз единороги почему-то не кинулись в рассыпную, а наоборот перегородили ему дорогу. Девушка очнулась спустя несколько дней и уже зрячая, на место её прежних глаз встали новые, ярко-розовые. Это не поддаётся никакому объяснению, но так можно сказать обо всём, что связано с проклятием. Во-вторых, тот ритуал по снятию венца безбрачия убивает проклятых, если использовать смешанную кровь. Это иронично, ведь Сэм, несмотря на то, что провёл его не на себе, всё равно вскоре обрёл взаимную любовь. Его тоже моё наблюдение позабавило, он отметил, что венцы наложил на нас тот дворянчик, которому не повезло стать третьим проклятым, и что мне тоже надо срочно снимать с себя эту гадость. Я бы может и согласился ради этого принести в жертву Зеферина, но уже поздно.
Домой мы пришли только к вечеру, грибники из нас совсем никудышные, даже корзинки не набрали, но я рад, потому что нам обоим нужна была эта беседа.

4 октября

Вчера наконец спели в трактире вместе с Лялей. С ней было намного комфортнее выступать, чем одному, хотя до вчерашнего дня я думал, что будет совсем наоборот. Публике наш дуэт пришёлся по нраву, это очень хорошо, потому что мне бы хотелось как-нибудь повторить этот опыт. Ляле очень понравилось находиться в центре внимания, я сильно растерялся, когда она с восторженными глазами стала меня благодарить за то, что подал идею, даже засмущался. Потом мы втроем обмывали наш дебют, пьянка вышла довольно спокойной, иной человек назвал бы ее скучной, но мне такие посиделки по душе: без драк, без глупых историй. Ну как, единственная глупость, которая с нами свершилась — мы чуть не уснули за тем же столом, где начали пить. К счастью, трактир держит мужик широкой души, он всех нас растряс, и мы поковыляли к дому, спотыкаясь об собственные ноги. Сейчас Сэм ушёл к Леху за рассолом, чтобы как-то облегчить нашу головную боль. Я уже не вижу смысла давать себе обещание не напиваться, все равно нарушу его.

7 октября

Сегодня читали по ролям. Сэм вчера кучу времени провёл у какого-то дворянчика, и тот решил выразить свою благодарность книгой. Вечером дня, который был полностью посвящён опохмелению, мы увидели валяющегося на дороге мужчину, который не мог встать. Ляля настояла на том, что надо ему помочь. Бедолага был ужасно пьян, мы проводили его до трактира и дали денег, которых хватило на оплату ночевки в комнате. Всю дорогу незнакомец жаловался на свою жизнь, рассказал, что женщина, за которой он ухлестывал, предпочла другого, потом не подвернулось никого, думал, хоть с работой повезло, но нет. Получилось, что мужик всего себя отдавал делу, а всё равно на улице оказался. Работал он дворянским лекарем, сумел примелькаться. Много моментов он разделил в судьбе своего господина, но был выставлен за единственный раз, когда оказался бессильным перед заразой. Сэм сказал, что, судя по пьяным россказням, лечил-то бедняга, как положено, да только простые методы в этом случае никогда не излечивали. Я в этом мало смыслю, но сложные методы Сэма сработали, да так хорошо, что мы аж целую книгу получили. Причём, произведение очень занимательное — роман, такое редко встретишь. В нём рассказывается про путешествующего по Польше борца с чудовищами. Ляля постоянно раздражалась тому, что я очень легко читаю, шутливо обвиняла меня в колдовстве и угрожала сдать инквизиции. Пришлось рассказать ей, каким образом простой сын охотника оказался столь подкованным в деле, совсем несоответствующем его статусу. Я вообще не люблю эту историю, она внушает мне сожаление по поводу того, что я мог жить совершенно иначе, будь мой дед хоть чуточку хитрее. Я не питаю к нему дурных чувств из-за его неправильной веры, тем более, что сам был в ней воспитан. Мне даже не обидно, что по его воле мне дали имя, славящее одного из еретических богов, ведь я смог найти христианское, которое отличается всего на одну букву. Единственное, что испортило моё мнение о деде — это то, что он не смог скрыть своей инаковости. Мне не понаслышке известно, насколько нелегко постоянно держать в секрете, кто ты есть, но ведь у меня получается справляться, он тоже мог постараться, пусть не для себя, допустим, его не волновал титул, но ради своих детей. Тогда бы тетя Кая осталась жива, и батюшка был бы куда счастливее, да и сам дед дольше бы пожил. Случись оно иначе, мы бы никогда не охотились в том лесу и не нарвались на медведя, матушка не знала бы таких сильных переживаний, что свели её в могилу, я бы не был проклят и не убил Грома… а ещё, никто бы не помог Сэму спастись от чертовщины в том монастыре. Пожалуйста, попробуй сосредоточиться на этой мысли.

8 октября

Умер Лех. Я был на него так зол при нашей первой встрече, а сейчас даже немного грустно. Он был хорошим соседом, обычный добрый старик, который, как и все люди его возраста, считает, что знает обо всем лучше любого, кто ему встретится, и что имеет право учить жизни кого угодно. Эту черту даже минусом назвать сложно, ей каждый второй, если не первый дед обладает. Сходил в церковь, поставил свечку за него, за батюшку с матушкой, за Каю с дедом, хотя первую знаю только по рассказам, а второго почти не помню. Никак не могу перестать себя жалеть, из-за неудачных попыток как-то перенаправить свои мысли. Грусть переходит в ненависть, и по итогу я занимаюсь самобичеванием. Владек говорил, что, когда его забирает подобное состояние, он отдаётся делу и вскоре быстро отходит, а «не закапывался в писанину», как это делаю я. Что ж, попробовать стоит.

13 октября

Несколько дней провёл в лесу, наловил дичи, не чувствовал ни одного людского запаха, кроме Сэмова, ощущаю себя прекрасно. По возвращению к ребятам я был рад уже от того, что увидел знакомые лица и наконец ощутил тепло печки. Ляля возмущалась, что я ушел так надолго, не подумав о нашем дуэте, сказала, что они успели прочесть половину книги. Сэм рассказал, что завтра уедет в другой город, чтобы посмотреть, что за хворь напала на сестру дворянской женушки. Пока меня не было, тот самый дворянчик несколько раз посылал за своим спасителем, чтобы предложить стать врачевателем при его доме. Сэм сообщил, где его можно найти, но отказался переезжать на новое место. Я посоветовал ему ещё раз обдумать такую возможность. Дворянчик наверняка бы позволил перевезти Лялю с собой, у них началась бы жизнь в красоте, лишённая волнений о чём-то, что можно достать за деньги. В Сэмовом распоряжении была бы целая библиотека, а Ляля с её умом и всем освободившимся временем так вообще могла бы стать женщиной, которую посчитали бы нужным увековечить. Мои фантазии так и остались только моими: Сэму не нравится мысль находиться целыми днями в доме, на правах привязанного к конуре пса, обязанного прибежать к хозяину после его чиха (это чрезмерно патетичное сравнение не моё), не нравится идея оставлять Лялин дом, да и дворянчик ему не импонирует так сильно, чтобы видеть его лицо каждый день. Что ж, Сэм, ты упустил потрясающий шанс, который простым смертным, коим не повезло родиться в бедности, даётся раз в жизни, да и то одному из сотен, молодец. Завтра будем с Лялей провожать его в дорогу.