Король и Мастер. Глава 6

                6

     Многодневные октябрьские ярмарки, ежегодно проходившие в Антверпене, Брюгге, Генте, Лёвене и других городах Брабанта и Фландрии, неизменно посвящались одному из излюбленных в Нидерландах святых – Святому Бавону *. Воинственный и неимоверно гордый рыцарь Бавон вёл разгульную жизнь. Так и умер бы великим грешником, если бы однажды на него не снизошло божественное откровение. После знамения он глубоко раскаялся в грехах, раздал добро, которое имел, и уединился, живя до самой смерти отшельником, в молитве и размышлении.

     Ярмарки проходили и в другие месяцы, но так уж повелось, что октябрьские, под покровительством Святого Бавона, являлись благодатью для братии художников. Со всего Брабанта и из других земель Нидерландов съезжались изготовители рам, досок и холстов для картин, торговцы пигментов и масел для красок, и, конечно, художники  показать, а по возможности и продать, свои работы, обменяться новостями, продемонстрировать новшества.

     Ван Акены  регулярно ездившие на ярмарки когда вместе, когда по отдельности, решили на этот раз отправиться все вместе. Иероним предложил поехать в Антверпен:
  - Антверпенская ярмарка приобретает размах и славу с каждым годом. Всё больше мастеров предпочитают её.
Его сразу же поддержал Гуссен:
  - Правильно, мы давненько не были Антверпене, - и, повернувшись к младшему брату, промолвил со смешком, - а ты, Иероним посмотришь, пойдут ли в Антверпене твои картины.
Но Антониус подумывал о Генте:
  - Ярмарка в Генте ничуть не хуже, она всё ещё самая большая. И, кроме того, Гент – город Святого Бавона.

     Помолчав несколько секунд, наблюдая за Гуссеном и Иеронимом, он выложил свой главный довод:
  - В Генте кроме ярмарки у нас будет возможность пойти в церковь Святого Иоанна Крестителя* и посмотреть на неподражаемый алтарь братьев ван Эйк*.
  - Ах, посетить всё – и ярмарку и церковь - за один визит будет замечательно, - с энтузиазмом воскликнул Ян.
Увязавшаяся с ними Херберта обычно тянулась за младшим братом, но на этот раз поддержала отца, обрадованная предложением созерцать знаменитый алтарь. Гуссен и Иероним, соблазнённые предложением отца, в конце концов, тоже согласились. Звали и Махтельт, но она решила не ехать, не захотела оставить дом. Она пойдёт в Собор или другие церкви и посмотрит на алтари, расписанные её любимыми людьми.

     Гент великолепен, ярок, шумен, не то что полусонный, тихий Хертогенбос. Здесь меньше церквей и больше таверн, чем в Хертогенбосе. Здесь, как в Брюсселе или Брюгге, располагаются резиденции бургундских герцогов и поэтому живёт много знати. По прибытию в Гент ван Акены отправились на ярмарку. Гентская ярмарка, словно старшая сестра хертогенбосской - похожа, но с большим размахом. Торговые ряды всевозможных товаров, фокусники-маги, дурачащие добрых людей, проповедники, призывающие к покаянию в грехах, грозящие предстоящим Концом Света и Страшным Судом, жонглёры и акробаты, зарабатывающие свой хлеб опасными трюками под восхищёнными, испуганными или жаждущими зрелищ взглядами толпы. Здесь можно встретить и торговцев из Хертогенбоса, известного на все Нидерланды изготовлением отличных ножей.

     Посмотрели картины местных и приехавших из других краёв художников, купили по сходной цене кистей, отлично сработанных дубовых досок и редких пигментов для красок. Херберта приобрела себе новый наряд. Она могла купить платье и в Хертогенбосе, тем более, что живут они на главной торговой площади. Но ей доставило особое удовольствие выбрать наряд на гентской ярмарке. Присмотрели и купили подарки для Махтельт, Катарины, Юстины и детей. Гентский люд с любопытством взирал на небольшие, необычные картины Иеронима. Покупатели не заставили себя долго ждать. Картины, привезённые Иеронимом в Гент, ушли быстро – на свете немало любителей чего-нибудь особенного.

     После долгого хождения по ярмарке уставшие, но довольные ван Акены попытались найти поблизости какой-нибудь инн*  остановиться на ночлег, но все близлежащие постоялые дворы были заполнены. Кляня себя за то, что не позаботились об этом загодя, изнывая от усталости и голода, семья побрела по направлению к церкви Святого Иоанна Крестителя, которую они должны были посетить на следующий день.

     Заходили во все попадающиеся на пути постоялые дворы. Наконец, им улыбнулась удача в виде большого, неопрятного инна, но они обрадовались и этому. Изрядно проголодавшиеся ван Акены побросали покупки в комнатах, спустились в таверну. Антониус спросил принести для всех хлеба, мяса, пива и засахаренных фруктов, и семья, в ожидании ужина, принялась обсуждать свои приобретения.

     После утоления первого голода они оглянулись по сторонам.
Наступили сумерки, и таверна уже тускло освещалась сальными свечами в незамысловатых, неухоженных подсвечниках. Это было неожиданно тесное для такого большого инна заведение, грязноватое, под стать номерам наверху, пытающееся, однако, поддерживать видимость опрятности, только чтобы окончательно не отпугнуть постояльцев. Но в дни ярмарки даже такие дворы заполнялись приезжим людом. Картину завершал особый дух, характерный для подобных таверн, смешивающий в себе запахи копоти, затхлости, еды с пивом, немытых тел и давно не стиранной одежды.

     Ван Акены, тем не менее, чувствовали себя везунчиками оттого, что посчастливится отужинать в этом же инне и не придётся плестись за тридевять земель искать другую таверну. За всеми столами сидели, публика здесь была разношёрстная. За соседним столиком мирно трапезничала небольшая группа, одетая скромно, по дорожному, но аккуратно и чисто. Скорее всего, приезжие, как и они сами, может статься, живописцы или торговцы товаров для художников  - много их прибывает в Гент в эти дни.

     Несколько поодаль шумная компания играла в карты. Эта игра, пришедшая из Италии, быстро стала популярной и составила конкуренцию игре в кости тем, что являлась не менее азартной. Попытки священников бороться с этим азартом от дьявола не увенчались большими успехами, иные и сами ею увлекались.

     Разгорячённые игроки то и дело подзывали разносчицу, требовали подливать себе в кружки пива и вина. Открылась дверь таверны, в неё проскользнули два монаха. Вместо того, чтобы сразу обрушить на игравшую толпу проклятия, предание анафеме и обещания вечных мук в Аду, они тихо встали в укромное место, где их мало кто замечал, но откуда они могли наблюдать за игрой. Происходящее за столом вызывало их тихие, сдавленные смешки.

     Один из игроков, судя по всему, ткач, с выражением досады на лице яростно скрёб затылок. Но делать нечего, и проигравшийся ткач, надеявшийся быстро разбогатеть, нехотя достал флорин из небольшого кошелька, привязанного к верёвке, служившей поясом для рубахи из грубого тёмного полотна. Его кафтан валялся тут же, на грязном полу, как и другие кафтаны честной компании. Ткач трясущейся от злости рукой передал флорин вёрткому игроку неопределённого возраста и занятия.

  - Ничего, - утешил он ткача, ухмыльнувшись, обнажив гнилые зубы, - в следующий раз повезёт, - и переглянулся с другим участником игры с сальными волосами и бегающими глазами.
  - Его, должно быть, зовут Любберт*, ему нужно вытащить камень глупости из головы, – приглушённо, со сдавленным смешком сказал один монах другому, сделав движение головой в направлении разгорячённой, хохочущей компании.
  - Да, простофилю явно оболванили эти вертлявые прохиндеи, они заодно, - согласно кивнул второй, тихонько захихикал, прикрывая рот ладонью.

     Они обвели взглядом таверну, наполненную разным людом и, не найдя себе места, тихо выскользнули наружу. Божьи служители, однако, напрасно полагали, будто их никто не замечает. Темноватое  укромное местечко находилось рядом со столом ван Акенов и позволяло семье видеть их, а Иерониму даже слышать. Впрочем, слышать было совсем без надобности, всё читалось по их мимике.

     Следующим утром ван Акены рано поднялись и сразу же отправились в церковь Святого Иоанна Крестителя на самую первую утреннюю мессу. Они посмотрят на несравненный алтарь братьев ван Эйк и сегодня же отправятся обратно в Хертогенбос.

     Известная бесценным алтарём и безмерно им гордившаяся церковь была заполнена до отказа. Свято место никогда не пустовало, а в эти ярмарочные дни в Божьем храме яблоку негде было упасть, и едва ли не каждый второй  - живописец. Гент давно уже стал Иерусалимом для художников, стекающихся сюда со всей Европы, словно паломники, полюбоваться на произведение ван Эйков. Иероним ощутил себя почти в родном соборе Святого Иоанна. Как и хертогенбосский собор, церковь перестраивалась и расширялась*.

     Месса рядом со знаменитым алтарём наполнялась особой глубиной. Внимая торжественным, проникающим в самое сердце песнопениям, вдыхая запах горящего воска свеч и аромат ладана, они созерцали благословенный алтарь, переводя глаза с одной створки на другую, подолгу задерживая взгляд на каждом сюжете и внимательно, подробно рассматривая. Благородно-аристократические лица Господа, Пресвятой Девы Марии, Иоанна-Крестителя и музицирующих ангелов. Обнажённые и, неожиданно для церкви, реалистичные в своей наготе Адам и Ева. Величественная, многофигурная и, тем не менее, кропотливо исполненная сцена поклонения божественному агнцу. Неправдоподобно ясные цвета, дотошность в выписывании каждой, даже самой мелкой детали, до последней точки.

     Алтарь, подобно магическому волшебству, преображал лица созерцающих его прихожан, становящихся похожими своей одухотворённостью на лица изображённых на нём Святых и ангелов. Божественно-небесная красота творения, созданного кистью земного человека не без греха, вызывала благоговейный трепет и вселяла надежду.  Иероним заворожёнными глазами смотрел на картину. Его просветлённое лицо, лучистые серо-голубые глаза не могли оторваться от алтаря. Хотелось поклоняться такому совершенству. Он не стал себя сдерживать и в порыве чувств опустился пред алтарём на колени.

     Выйдя из храма, ван Акены подали мелкие монеты грязным нищим и калекам, которыми кишела маленькая площадь на подходе к церкви. От их ни разу не стиранных лохмотьев исходила нестерпимая вонь. Кто выставлял напоказ струпья, кто язвы, а кто, за неимением явных знаков страданий, просто оголял грязные хилые тела. Маргиналы, сходившиеся в эти «хлебные» дни к церкви собирали свой куш с божественного творения братьев ван Эйк. Просветлённые несравненной красотой и благостностью добрые люди подавали просящим.

     Но отойдя на несколько шагов от небольшой площади, переступив черту красоты и благостности, добрые люди осознавали, что поданные ими монеты тем же вечером будут пропиты в одной из близлежащих таверн, коих в Генте было много больше, чем церквей.

     Гуссен и Иероним, предлагавшие посетить антверпенскую ярмарку теперь благодарили Антониуса за то, что он настоял на поездке в Гент, невзирая на более длительное путешествие. Под сильным впечатлением от творения братьев ван Эйк у Иеронима возникло желание лицезреть ещё один шедевр – предоставлялся подходящий случай. Художник как раз закончил работу над картиной для преподавателя арифметики и геометрии из университета в Лёвене. Преподаватель был не первым визитёром из брабантского университетского города, и Иероним приготовился  написать очередное празднество. Но математик пожелал нечто совершенно особенное, сам не зная что.

     Иерониму тогда пришла  идея изобразить обычную городскую жизнь, сценку, которую он часто видел на городских площадях –  ловкача, проделывающего трюки с фасолинами или костяными шариками, исчезающими под маленькими чашами. Учёный муж пришёл от идеи в восторг, сразу одобрил черновой набросок и Иероним приступил к работе.

     Художник построил простую композицию: на переднем плане массивный стол, по обеим сторонам которого два главных персонажа – трюкач и горожанин, пытающийся его поймать. За горожанином стоит толпа любопытных зрителей, но далеко не все из них наблюдают за происходящим. Пока горожанин поглощён действом так, что лягушка глупости вываливается у него из раскрытого рта, вор крадёт его кошелёк. Такого посетителю из Лёвена лицезреть на картинах доселе не доводилось.

     Невиданность работы, изображающей сценку, происходящую в любом городе едва ли не ежедневно, вместо библейских сказаний разожгли интерес учёного мужа. Нетерпеливый математик прислал не одно письмо с вопросами как продвигается работа и когда картина будет готова. Иероним, поэтому, торопился поскорее её закончить и намеревался сам отвезти в Лёвен. Скорая поездка в Лёвен оказывалась весьма кстати, он давно желал лицезреть триптих блистательного Рогира ван дер Вейдена в лёвенской церкви.

     Всех, кто видел новое творение Иеронима, разбирал смех. Херберта хохотала до выступивших из глаз слёз:
   - Бедный простофиля, пострадает за свою глупость, когда очнётся. А шарлатан такой противный, с длинным носом.
  - Возможно, не всё ещё потеряно для простака, лягушка глупости уже вывалилась из его рта, - с энтузиазмом ответил ей Гуссен, - ребёнок не наблюдает за магом и всё видит. Он может уличить вора.

  - Ребёнок может испугаться и промолчать, - возразил Ян, - он всего-навсего маленький мальчик. Маг и воришка – сообщники. Они – порождение сатаны. Об этом говорит и дьявольская сова, выглядывающая из плетёного кувшина. А всё действие происходит мрачным вечером у городской стены. Хорошо, что ты изобразил осуждающий взгляд монахини. Очень кстати. Потому, что доминиканцы уже недовольно поглядывают на тебя из-за твоих танцующих на свадьбах монахов, а тут ещё и это, – Ян перевёл дыхание, - так и до ареста недалеко, - его голос зазвучал тише и глуше, он быстро перекрестился, - а там...

  - Городское правление не допустит – так же глухо, но резко перебил брата Гуссен, - отцы города сами заказывают подобные картины Иерониму, они выглядят вполне нравоучительно, - он немного помедлил и добавил, - да и притихли сейчас доминиканцы.
  - Выглядят вполне нравоучительно, - процитировал Ян брата, - в твоих словах скользит сомнение, Гуссен, а что уж там говорить о доминиканцах.
  - Мои танцующие монахи – преимущественно францисканцы, они проповедуют не отказываться от веселья и праздников, а уныние провозглашают грехом, – пояснил Иероним.

  - Верно, - согласился Антониус, - поэтому доминиканцы даже к францисканцам относятся подозрительно. А грызня между ними на руку городским властям, она не даёт монахам и священникам полностью захватить наш славный Ден Бос.
  - Вполне возможно, что монахиня смотрит на трюкача не осуждающе, а с любопытным интересом, – усмехнулся Гуссен, а про себя додумал, -  «и в этом вся соль», - вслух же добавил, - а умный совёнок, олицетворяющий мудрость, как у стародавних греков и римлян, взирает на происходящее с печалью или с ужасом.
  - Любопытно, что подумает обо всём математик, когда увидит законченную доску? – Задалась вопросом Херберта.

 - А что ты сам скажешь, Иероним? – спросил Антониус младшего сына.
  После недолгого молчания Иероним улыбнулся и тихо произнёс:
 - Я просто  изобразил вполне обыденную сцену городского жития, знакомую любому горожанину.
  - Ты изобразил непросто при простой композиции, дорогой братец, - тихо возразил Гуссен, - изобразил таким образом, что зрители безудержно смеются и это вовсе не добрый смех. Возможно, Ян прав, лучше было бы обойтись без святош на картине. Зачем вызывать их злость?
  - Без святош любая сцена из тех, что я пишу была бы неполной и даже неправильной. Они живут той же греховной жизнью, что и остальные горожане, но не любят об этом вспоминать.

  - Твои напоминания они точно не забудут, могут и припомнить при случае. Будь осторожен, -  снова взялся за увещевания Ян.
  - Я изобразил городскую жизнь, - повторил Иероним. - мы все смотрим на одно и то же, но видим разное, каждый видит то, что он хочет видеть Я не могу предвитеть как посмотрит и что увидит математик.
«А может быть ты предвидишь, - мысленно произнёс Антониус, не поняв до конца, спрашивет ли он себя или утверждает, - многое предвидишь».

  - Это не всегда таким образом, Иероним, - мягко возразил Гуссен брату, - достаточно вспомнить творения братьев ван Эйк. Их алтари и картины излучают красоту и духовность, вызывают трепет и видятся всем одинаково прекрасно.
  - Если бы Ян ван Эйк с его кропотливой дотошностью взялся бы написать похожую сцену, - медленно, с озорными искрами в глазах начал Иероним.
  - Да ему бы и в голову не пришло изображать эту нечестивую суету, - скороговоркой перебил Иеронима Ян.

     Тщательно упаковав едва успевшую просохнуть небольшую картину, Иероним отправился в Лёвен представить её заждавшемуся заказчику. Учёный муж несказанно обрадовался долгожданной и полученной наконец-то картине, гостеприимно предложил художнику ужин и ночлег в своём доме, на что Иероним тотчас согласился. Услышав о намерении Иеронима посетить церковь Святой Девы Марии, математик разъяснил как от его дома скорее всего добраться до церкви с известным на все Нидерланды алтарём.
   - Вы быстро её отыщете, господин художник, - промолвил математик, поднося к губам кубок с вином, - наш город небольшой, сродни Хертогенбосу, да и церквушка невелика. Это церковь арбалетчиков. Они заказали мастеру Рогиру картину и преподнесли в дар церкви. Богоугодное дело.
  - Богоугодное, - согласился Иероним, - к тому же, они прославили свою церковь на все пределы.

     Переступив порог церкви, Иероним вскоре оказался перед внушительных размеров алтарной картиной, перед персонажами почти в его рост. Библейская трагедия вливалась в душу Иеронима. Благоговейность картины околдовывала. Неизбывное горе в лицах, изломанные фигуры, безжизненные, одинаково и будто параллельно изогнутые тела Девы Марии и Иисуса. Слёзы на глазах святых, казалось, через мгновение превратятся в настоящие, живые, горячие слёзы и упадут на пол перед ногами Иеронима.

     Ясные, сочные цвета, точность и дотошность изображения до последнего штриха, до мельчайшей, едва заметной детали отдавали некой нереальностью. Иероним, сам не замечая того, сложил руки в молитвенном жесте. Кому, чему он молился? Господу Богу? Пресвятой Богоматери? Обволакивающей его слегка потусторонней красоте?
     Выйдя из церкви и кинув несколько монет в протянутые грязно-вонючие руки нищих, Иероним посчитал, что все его дела в Лёвене выполнены. Пора обратно домой, в Хертогенбос.

*Святой Бавон (или Баво) Гентский – католический святой (почитается и в православии), умер примерно в 659/60 году.
*В настоящее время – Собор Святого Бавона.
*Гентский алтарь братьев Хуберта ван Эйка (1366 – 1426) и, более известного, Яна ван Эйка (1385 – 1441).
*Инн – постоялый двор с обязательной таверной при нём.
*В средневековых Нидерландах имя Любберт являлось нарицательным и олицетворяло глупость или излишнюю доверчивость.
*Гентская церковь Святого Иоанна Крестителя перестраивалась в течение  XIV – пер. пол XVI веков и за это время преобразовалась в собор Святого Бавона, которым и является в настоящее время.