Платеро и я. Леон

   Я неторопливо иду с Платеро по обочине. Каждая скамейка на площади Монхос, безлюдная и радостная в этот милый сердцу февральский вечер: уже начинается ранний закат и светло-фиолетовый разбавляется золотом над больницей, как вдруг я чувствую кого-то ещё рядом с нами. Повернув голову, я встретился глазами с надписью: Дон Хуан... И Леон хлопает в ладоши.

   Да, это Леон, уже одетый и надушенный для вечернего концерта, со своим саквояжем в клетку, в своих ботинках с белыми нитками на чёрной лакированной коже, с подобранным платком зелёного шёлка и под мышкой сверкающие тарелки. Хлопает мне и говорит, что каждому Бог дарует что-то своё: если у меня это в дневнике... о способностях его музыкального слуха...  "Голос-то, дон Хуан и дон Платеро... Инструмент дюже трудный... Единственненькое, что играет, да без нот..."

   Если ему хотелось подразнить Модесто своим слухом, то насвистывает он новые пьесы, прежде, чем ансамбль начнёт их играть. "Голос-то... У каждого свой... Вы вот услышите и зафиксируете в дневнике... А у меня голос посильнее, чем у Платеро... Потрогайте здесь..."

   И видится мне старая, словно ободранная его голова, в центре которой, словно Кастильское плоскогорье, твёрдая дыня, старая и сухая, большая мозоль - как знак его трудной профессии.
Он хлопает, прыжок, и идёт себе насвистывая, подмигивая глазами в оспинах неведомо какой пасадобль, несомненно, новую пьесу сегодняшней ночи. Но вдруг он возвращается и даёт мне карточку:
          
            ЛЕОН
Председатель носильщиков Могера.