О мистике Гиляровского

     Приближается очередная юбилейная дата рождения нашего земляка журналиста и писателя Владимира Алексеевича Гиляровского. Это будет третье празднование  юбилея (для Вологды-четвёртое), когда отсчёт его рождения ведётся от 1855 года.

     Ежегодно к юбилею пишутся статьи о творчестве,  перепечатываются воспоминания современников юбиляра. В большинстве своём статьи и  заметки не несут ничего нового, те же воспоминания, тот же анализ творчества, что и прежде.
Но не таков, оказался Андрей Баженов, его статья в столичном журнале показалась мне чрезвычайно интересной по своей  парадоксальности, ироничности и даже мистичности. Статья большая и довольно путаная, на мой взгляд. Постараюсь познакомить друзей, ценителей и знатоков творчества земляка с рядом мистических изысков статьи.

                МИСТИКА ЛЕСА.

     Баженов категорически не соглашается с К. Паустовским, назвавшим дядю Гиляя «чистейшим образцом талантливого нашего народа».  Не может быть такого: «…все-таки сдается, что у Гиляровского на Россию был скорее «гордый взор иноплеменный».
 И вот почему, уважаемый читатель.

     «У дяди Гиляя в памяти не осталось уютного дома среди широких полей — одни лишь «дремучие домшинские леса», заслоняющие горизонты, да «гиблые... болота непроходимые», где «медведи пешком ходят, а волки стаями волочатся...».  «Уже в юности Гиляя называли медведем, ушкуйником (речным разбойником)».
Баженов сочувствует Гиляровскому и видит  роковое влияние дремучих лесов на мировоззрение и психику писателя.
Как же иначе, ведь: «Лес — это и хранитель сокровенных тайных источников, но это и символ опасности, символ безумной стихии, символ могучих темных страстей, не просветленных ни верой, ни сознанием, страстей, подчиняющих и терзающих человеческую душу».

      Не верите? Другие авторитеты покруче будут, и Баженов их находит.
«Болотной тиной... и лесом» пахнет крем ведьмы Маргариты у Булгакова. Напомним, что и первая часть «Божественной комедии» Данте — «Ад» — начинается словами:

 «Земную жизнь пройдя до половины,
 Я очутился в сумрачном лесу...
 Каков он был, о, как произнесу,
 Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!..»

      Баженову становятся понятными мотивы поведения Гиляровского. Вот отсюда, считает он, от сямских и домшинских лесов страсть Гиляровского к подземельям и трущобам. Ничего другого леса не могли сформировать в психике человека, кроме тяги к безобразному.
      Да разве только Гиляровский, если б только Гиляровский!  По мнению некоторых «знатоков» вся ветвь славянства, не степная, а лесная страдает подобными отклонениями в психике.

     Теперь  и нам благодаря Баженову становится понятным поведение Гиляя, везде и всюду выпячивающим казацкие  запорожские степные корни. Где, в какой части его воспоминаний вы найдёте рассказ о родовых корнях по линии отца, веками проживающих в дремучих белозерских лесах? Не найдёте не доброго, не плохого слова о бабушке и дедушке из древнего града Кириллова.
Спасибо Баженову,  теперь- то понятно,  не забывчивость или обида, а осознанное стремление вырваться из лесных пут, страшных, невидимых, но цепко держащих нашего земляка в тисках Инферно, вынудило Гиляровского  вычеркнуть из памяти родословную отца.

     Теперь становится объяснимым и другой безрассудный поступок Гиляровского. По той же самой причине он бежит из  родительского крова, из лесного имения Разнатовских на Волгу и дальше в степи, в степи калмыцкие, астраханские.   Выбирает путь очищения, избавления от лесной хмари, мрачного наваждения- через страдания, унижения, испытания голодом. Десять лет длится его мученический, страдальческий путь. Казалось бы, пройдены все круги ада. Впереди Москва, светлое будущее, но изначальное,  родовое оказалось неистребимым. Гиляровского в Москве захватывают те же тёмные страсти.

                МИСТИКА ЗВЁЗДНОГО НЕБА.

     Кому-то лесные сентенции Баженова могут показаться неубедительными, малозначимыми. Ведь в доказательство противоположного можно найти множество добрых сказок, былин связанных с лесом, прекрасных стихов.

« Шуми, шуми, зеленый лес!
Знаком мне шум твой величавый,
И твой покой, и блеск небес
Над головой твоей кудрявой.
 Я с детства понимать привык
Твое молчание немое
 И твой таинственный язык
 Как что-то близкое, родное» И. Никитин.

Многие из нас, «с детства понимать привыкли» и шум, и молчание леса. Лес для нас, действительно, «близкое и родное». И нам непонятно, как рождение и проживание   в  лесных деревеньках могли сформировать у Гиляровского «гордый взор иноплеменный»? Непонятно.
      По Баженову, писать о нищете и отсталости  царской Росси могли или иностранцы, или люди не любящие Россию. Тютчева он противопоставляет Гиляровскому. Тютчев, мол, даже проживая за границей, оставался патриотом  земли русской, восхвалял её.
     Но вот строчки Тютчева, в них и скорбь, и боль за «край родной долготерпенья, край ты русского народа». Тютчев в них действительно утверждает, что не видит и  не понимает условий жизни народа, только человек поверхностно знакомый  с Россией, иностранец.

«Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь небесный
Исходил, благословляя».

     А уж если по большому счёту, то  всё творчество Гиляровского пошло в развитие, в подтверждение смысла заложенного в строках  Тютчева.
Гиляровский на частных судьбах раскрыл и «бедноту селений» и нищету их жителей, «смиренную их наготу». Вот этого смысла, очерков Гиляровского и не замечает, не понимает или не желает понять «гордый взор» Баженова. К нему, как раз, скорее можно отнести эти тютчевские строки.

     «Гиляровский, в отличие от Тютчева, - продолжает Баженов, - увы, часто славил в России нечто такое, что самим своим существованием принижало, чернило, а порой и вовсе отрицало старую Россию как таковую».
     И не потому, что «маленького Вовочку наставляли на жизненный путь ссыльные — длинноволосые нигилисты и стриженые нигилистки — отрицатели старого мира. Они ходили в пледах, в синих очках, широкополых шляпах и с можжевеловыми дубинками...».
     Было, мол, их влияние, но Гиляровский у него не так прост, каким он кажется многим его почитателям. Лес, конечно, «подчинил и терзал душу» писателя, отсюда страсть к подземельям, трущобам.
 
     Интересно, но недостаточно убедительно, многие с лёгкостью отмахнуться или примут, в лучшем случае, за неудачную шутку.  И, Баженов усиливает аргументацию, выдвигает звёздную мистическую теорию.

     «В книгах дяди Гиляя четко прослеживается его любовь к путешествиям именно по «вертикали»: либо к горным вершинам, где живут «тучки небесные, вечные странники...» (так он называет и дорогих ему бродячих актеров), либо вниз — в подземелья, …в царство тлена и праха...»

     Стоило дяде Гиляю, будучи в Болгарии, взгрустнуть о родине: «Над Балканами голубовато лучилась яркая звезда на синем небе… Она мне всегда напоминает мою молодость».  И вот тебе, попался. Не лесные чудовища, так бездна небесная. Свой вывод Баженов подкрепляет, ссылаясь на авторитеты:
     - «Восходящая звезда. Она же — падающая звезда... Что-то знакомое... «Над черным носом нашей субмарины // Взошла Венера — странная звезда...» (К.Симонов)...
-Заглянем в словарь: «Люцифер (лат. «утренняя звезда», то есть планета Венера) — в христианской традиции одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую славу Божества».
Да, не прост Гиляровский. Казалось, чего уж там, сравнил бродячих актёров с «тучками небесными, вечными странниками...», взгрустнул на Балканах…
      А нет. Такая тяга к небу и звёздам недопустима для нормального человека и вызывает подозрение, что и вынудило Баженова  вскрыть первопричину такой пагубной для человека страсти к небесам.

      Правда, исследование первопричины не было утомительным и затратным. Корень зла оказался в том же лесном сельце Горка Покровская на берегу Кубенского озера, где родился писатель. Гиляровский сам наводит Баженова на звёдную мистику: «…Мама... писала стихи... помню одно из стихотворений про звездочку, которая упала с неба и погибла на земле...»
Мама виновата, бедная Надежда Петровна и не подозревала, какую бомбу закладывает с сознание сына.
     И вот вывод: «Может быть, с этого стишка о звездочке, блуждающей в небе и погибшей при соприкосновении с землей (единственного стишка, который он особо выделил и запомнил), и родилось если не отвращение, то, во всяком случае, нелюбовь, невнимание дяди Гиляя к «горизонтали» — к земле».
     Что же имеем в итоге размышлений Баженова? «Безумная стихия»  лесных трущоб властно манила Владимира Алексеевича в московские подземелья, а странное и горделивое влечение к звёздам немного-немало сформировало «если не отвращение,то…нелюбовь» к земле вообще. Вот так и не как иначе.
И если бы на лесах и звёздочке остановился в своих измышлениях Баженов… Нет, в качестве доказательств нелюбви Гиляровского к России, его тяги к московским трущобам у Баженова есть ещё козыри.

             СТРАШНОЕ ЛИ ЧИСЛО 6 (ШЕСТЬ)?

      Логика размышлений Баженова поражает. Поражает его, на наш взгляд, беспричинное стремление толковать поступки и творчество Гиляровского через мистическое.
Лес с чудовищами и Венера-Люцифер якобы вели Гиляровского по жизни и в творчестве, отсюда, мол, его сметливый ум, неукротимая энергия и необычные физические способности.

      «Репин с полным правом писал с него портрет веселого толстого запорожца. Скульптор Андреев с тем же правом лепил с него сеченца Тараса Бульбу». А его «бесконфликтная мудрость, поразительная врожденная способность Мазепы умело находить общий язык с той средой и теми людьми, с которыми приходилось иметь дело:

«…Со старцами, старик болтливый,
Жалеет он о прошлых днях,
Свободу славит с своевольным,
Поносит власти с недовольным,
С ожесточенным слезы льет,
С глупцом разумну речь ведет...» ( Пушкин)

      «Позвольте,- скажет вдумчивый читатель, - таких людей, с такими качествами, сильных и мудрых множество, но никому и в голову не приходит объяснять их одаренность влиянием сверхъестественных, потусторонних, тёмных сил. Наоборот, чаще говорят, что талант получен от бога, что ангел поцеловал при рождении.

     Однако если бы Баженов рассматривал творчество Гиляровского с такой позиции, то получилась бы ещё одна дежурная статья, какие обычно пишутся к юбилейным датам. Зачем, какой смысл? Никто и не заметит, не выделит автора из плеяды более маститых современников.
И Баженов пытается подать тексты дяди Гиляя, как никто другой.

      Отдадим ему должное, он внимательно прошёлся по произведениям Гиляровского. И нашёл…  Немного, кое-что мизерное, о чём не стоило бы и говорить, кое-какие мелкие детальки. Но с точки зрения Баженова база для уличения Гиляровского в связи с тёмными силами вполне достаточна.  Как гласит пословица: «Дьявол кроется в деталях».

      Вот к примеру: «Обилие шестерок не может не броситься в глаза и при прочтении четырех томов Гиляровского...». Нужно понимать, поясняет Баженов, что шестёрки есть не что иное как «знаки «дна» и «ада».
 Ему неважно, что в астрологии – это самая счастливая цифра первой десятки. В нумерологии - гармония и равновесие. В православии — символ высших духовных способностей.

     «Обилие шестёрок» в томах Гиляровского, и не одного примера из этого изобилия. Почему? А всё потому,  что теми шестёрками,  иногда встречающимися в текстах Гиляя, к мистике никак невозможно соотнестись. В очерке писателя «Один из многих» цифра шесть встречается  часто, как нигде, 5 раз, но, судите сами, где тут мистика.

      «Пятеро мартышек стояло у лотков с съестными припасами. К ним-то и подошел, неся в руках полушубок, мужик.
Эй, дядя, что за шубу? Сколько дать? - засыпали его барышники.
' Восемь бы рубликов надо...- нерешительно ответил ТОТ.
Восемь? А ты не валяй дурака-то... Толком говори. Пятерку дам.
Восемь!
     Шуба рассматривалась, тормошилась барышниками.
Наконец, сторговались на шести рублях. Рыжий барышник, сторговавший шубу, передал ее одному из своих товарищей, а сам полез в карман, делая вид, что ищет денег.
Шесть рублев тебе?
Шесть...
     В это время товарищ рыжего пошел с шубой прочь и затерялся в толпе.
Рыжий барышник начал разговаривать с другими...
Что же, дядя, деньги-то давай! - обратился к нему мужик.
Какие деньги? За что? Да ты никак спятил?
Как за што? За шубу небось!
Нешто я у тебя брал?
А вон тот унес.
Тот унес, с того и спрашивай, а ты ко мне лезешь? Базар велик... Вон он идет, видишь? Беги за ним".

     Мистического в этой базарной сценке, как, впрочем, и в других эпизодах с «шестёркой», кот наплакал.
А неважно, достаточно и одного случая, и не с шестёркой, так с числом «двадцать шесть».

«26 ИХ БЫЛО, 26...»

     Имея таких покровителей, как лес и небо, отмечает Баженов, дядя Гиляй смог «прояснить не только темные моменты нашей реальной жизни, но даже неясные места в произведениях нашей литературы. Не во всякие времена писатели и поэты имели возможность высказываться открыто. Бывало, что многие свои мысли им приходилось шифровать. Часто автор, чтобы указать на принадлежность героя к воинству «преисподней», метит героя мистическим знаком или числом. Грибоедов, например, трижды метит шестеркой Репетилова (в монологе)».

«Ну, между ими я, конечно, зауряд,
Немножко поотстал, ленив, подумать ужас!
Однако ж я, когда, умишком понатужась,
Засяду, часу не сижу,
И как-то невзначай, вдруг каламбур рожу,
Другие у меня мысль эту же подцепят,
И вшестером, глядь, водевильчик слепят,
Другие шестеро на музыку кладут,
Другие хлопают, когда его дают».

      Есенин в «Поэме о 36» указывает на родство «движущих сил революции» с «адом» повторяемой под ударением трижды троящейся шестеркой».

"Их было тридцать
Шесть.
В камере негде
Сесть…

Их было тридцать
Шесть.
В каждом кипела
Месть.

Каждый оставил
Дом
С ивами над прудом,
Но не забыл о нем
Песнь.

Их было тридцать
Шесть.
В каждом кипела
Месть".

      В есенинской «Балладе о двадцати шести» тоже постоянным рефреном звучит «26 их было, 26...»

     Итак, Грибоедов и Есенин шифровались, опасаясь открыто указывать на темную сторону жизни. Расшифровать их послания Баженову удаётся только благодаря Гиляровскому, его смелой без шифровки подсказки.
О, как прозорлив Баженов, уверяя:

     «Благодаря дяде Гиляю начинаешь понимать, что «26» указывает и на внеклассовую, люмпенски-воровскую отчужденность комиссарства от трудового народа традиционной России. В «Москве и москвичах» криком «двадцать шесть!» воры предупреждали «своих» о ночных облавах в хитровских притонах. «26» на воровском жаргоне — это что-то вроде «атаса», «полундры», «шухера»... Так бытописатель «воровского дна» еще раз прояснил истинное отношение Есенина к тем, кто делал революцию. Спасибо, дядя Гиляй!..»

     Вот эти строки из очерка Гиляровского «Хитровка», в которых обнаружился возглас «Двадцать шесть»:

     «В восьмидесятых годах я был очевидцем такой сцены в доме Ромейко. Зашел я как-то в летний день, часа в три, в «Каторгу». Разгул уже был в полном разгаре. Сижу с переписчиком ролей Кириным. Кругом, конечно, «коты» с «марухами». Вдруг в дверь влетает «кот» и орет: — Эй, вы, зеленые ноги! Двадцать шесть!
Все насторожились и навострили лыжи, но ждут объяснения.
— В «Утюге» кого-то пришили. За полицией побежали...
— Гляди, сюда прихондорят!
Первым выбежал здоровенный брюнет».

     Спасибо, Баженов, так глубоко прочувствовать Гиляровского до вас не смог никто. Ну, может быть, кто-то и призадумался над смыслом крика воровского: «Двадцать шесть», но провести такую смелую, издалека идущую параллель от леса, неба и Есенина, не каждому дано.

     Вы ошиблись, если подумали, что  все мистические случаи в произведениях Гиляровского разобраны. Андрей Баженов, конечно, не мог пройти мимо, весьма значимого для его мистической концепции эпизода с черным пуделем, якобы убедительно доказывающим связь Гиляровского с потусторонним. Помните: «Чёрный пудель шаговит…».

                ЧЕРНЫЙ ПУДЕЛЬ
Из «Моих скитаний»

« – Федька, пуделя! – хрипел Костыга.

И сзади меня чудный высокий тенор затянул звонко и приказательно:

– Белый пудель шаговит…

– Шаговит, шаговит… – отозвалась на разные голоса ватага, и я тоже с ней.

И установившись в такт шага, утопая в песке, мы уже пели черного пуделя.

– Черный пудель шаговит, шаговит… Черный пудель шаговит, шаговит.

И пели, пока не побороли встречное течение…

И далее, в трудные миги моей жизни, там, где требовался подъем порыва, звучал бодряще и зажигал «белый пудель», а «черный пудель» требовал упорства и поддерживал настроение порыва…

С упорством черного пуделя я добивался во время путины, на переменах и ночевках у всех бурлаков – откуда взялся этот черный пудель. Никто не знал. Один ответ:

– Испокон так поют…

– Так, но меня интересует самое слово пудель. Почему именно пудель, а не лягаш, не мордаш, не волкодав…

– Потому что мордаши медведей рвут за причинное место, волкодавы волков давят… У нашего барина такая охота была…
- То собаки, – а это пудель.
 — Да ведь пудель тоже собака, говорю.
— Каак?… А нука, скажи еще… Я не дослышал…»


     Вот оно главное обвинение Гиляровского в связи с потусторонним миром, казалось бы, козырный туз из рукава.

    «К знакам «ада» относится и многократно и многозначительно упоминаемое Гиляем ритмичное бурлацкое заклинание про пуделя: «Федька, пуделя!» — «Белый пудель шаговит, шаговит… Черный пудель шаговит, шаговит...», «...откуда взялся этот черный пудель. Никто не знал... Почему именно пудель, а не лягаш, не мордаш, не волкодав...».  «А, правда, почему же именно пуделя заклинали бурлаки-разбойники? И почему не Богу молился, а пуделя заклинал в трудные моменты жизни дядя Гиляй?- задается вопросом любознательный Баженов.  А ответ у него уже есть. Вот он, классику нужно знать.
     Оказывается, облик пуделя принимал сатана. В «Фаусте» Гете читаем:
                «Фауст
     Ты видишь — черный пес по ниве рыщет?..
                Вагнер
     Да, просто пудель перед нами...
                Фауст (показывая пуделю знак Христа)
      Так вот — взгляни — победный знак! Его страшатся ад и мрак, Ему покорны духи праха. Пес ощетинился от страха!.. (Пудель превращается в Мефистофеля.)
                Фауст
     Так вот кто в пуделе сидел... Так кто же ты?..
               Мефистофель
     Я отрицаю все — и в этом суть моя...
     Стремленье разрушать, дела и мысли злые,
     Вот это все — моя стихия... <...> мирок нелепый...
     Он сам развалится с телами в тлен и прах...»

     "То же и у Булгакова на его эстетизированном бале у сатаны: «...Коровьев повесил на грудь Маргариты тяжелое, в овальной раме изображение черного пуделя на тяжелой цепи...».

     Убогий бурлацкий народ, сам того не понимал, что в борьбе со встречным течением,  распевая про черного пуделя, призывает потусторонние силы. 
Всё сдаёмся, убедил, куда уж нам, такие аргументы, Гёте и Булгаков. Верим мы тебе Баженов, всем содержанием статьи ты подводил читателя к мысли, что тёмные силы вели Гиляровского по жизни постоянно. Ведь  писатель сам про себя пишет: - «…там, где требовался подъем порыва, звучал бодряще и зажигал «белый пудель», а «черный пудель» требовал упорства и поддерживал настроение порыва…».
Но что-то мистическое происходит вдруг  с самим Баженовым, вместо победной точки, убедительной концовки статьи: сомнение, нерешительность.

     «Сам-то дядя Гиляй, наверное, знал почему и косвенно указывал на принадлежность пуделя к иному миру: «То собаки, — а это пудель...».

  «Наверное, знал…» А может и не знал? С чего вдруг сомнения?  С чего вдруг стало сомнительно, что в пятнадцать лет подросток способен разбираться в особенностях тонкого мира? Наверное, с той самой подборки цитат старательно выбранных из «Моих скитаний».  Подросток,  у которого «с гимназией... нелады»; «...только одни шалости... ученья-то у меня было мало...» Как всегда: «чему-нибудь и как-нибудь...» Так что с детства и отрочества ходивший на медведя Вовочка предпочитал классическим наукам и церковным службам более веселые занятия».
      Вот те раз, а мы - то почти поверили тебе, Баженов. Оказывается,  писал многостраничную статью, пытаясь каждой строчкой убедить читателя в мистических способностях Гиляровского, но сам не верил в то, что писал.
 
     «Сам-то дядя Гиляй, наверное, знал…».  Наверное? А зачем тогда все эти, притянутые за уши, построения? Зачем?  А всё очень просто, смысл его посыла не больше, не меньше, как заявить о себе, о своей крутизне, прослыть оригиналом и глубоким знатоком творчества Гиляровского.
Всё оказалось надуманным - лес, утренняя звезда,  число шесть, заклинание «двадцать шесть», чёрный пудель. Бесполезными оказалось ссылки   на авторитеты Бунина, Грибоедова, Есенина, Гёте.