Монах. Зарисовка

Мы с другом уже довольно долго шли через мшистое, таёжное разнолесье. Солнце стояло ещё довольно высоко. Кроны лиственных и хвойных деревьев собирали у нас над головами свои мозаики, калейдоскопически меняя местами зелёные, малахитовые, изумрудные пазлы. Их тени так же шустро метались у нас под ногами, теряясь в кустах переспелой черники. Август проникал, пропитывал все поры и трещинки леса, наполняя его многообразием завораживающих шорохов.

Наконец мы вышли на обширную луговину. Высокие нетоптаные травы расступались под нашими шагами. Воздух здесь уже был лишён приятной лесной свежести и тяжелел густым дыханием иван-чая, зверобоя и ещё каких-то буйно разросшихся здесь полевых цветов. Усталость от долгого перехода, солнечный уют знойного поля поманили нас сделать привал. Мой друг, не в меру долговязый, нескладный парень с неуклюже-длинными руками и ногами, переминаясь как богомол приминал траву для нашего походного лежбища. Наконец мы расселись на заботливо сгруженных колтунах подсохшей травы, достали из рюкзаков соблазнительные куски чёрствого ржаного хлеба, бутыли с водой, соль, огурцы и немного сыра, уже успевшего покрыться каплями маслянистой влаги. Поедание всей этой простецкой снеди, подбадриваемое аппетитом доставляло нам такую простую детскую радость, что мы и не заметили, как перешли с обычных наших политических и философских споров на обсуждение обыденных, житейских тем. Солнечный свет причудливо преломлялся и рассыпался брызгами в моих очках. Из шума, обступавшего нас, лесного континента складывалась какая-то проникновенная, искрящаяся восторгом и в то время сквозящая тонкой грустинкой мелодия, на подобие 550 Senta Эндрю Райела. Вспомнилась гениальная, как будто бы про этот самый, переживаемый мною момент написанная главка «В полдень» из «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. С улыбкой подумалось, что у Ницше в этом хрестоматийном тексте дано гениальное описание самого что ни на есть убойного кислотного трипа… Ни хотелось уже думать ни о чём плохом или сложном. Мы вспоминали добрых, красивых, интересных людей, с которыми нам доводилось дружить или просто общаться, в т.ч., разумеется, наших прекрасных, блистательных женщин, открывших для нас глубину и неисчерпаемое богатство чувственной жизни, а друг мой, поскольку бисексуален, не преминул упомянуть в этом обсуждении и мужчин. Стрекотали кузнечики, мельтешила, суетилась, спешила куда-то, не досаждая нам, проворная насекомая мелюзга.

Безоблачный, благодатный день держал нас в своей шевелящейся, шелестящей горсти.

- А ты ведь знаешь, Гриша, что я верующий, христианин, - неожиданно посерьёзнев, сказал мне Костя.

- Разумеется, знаю, - спокойно ответил я, - но твоя религиозность гуманистична, т.е. вполне доброкачественна. Если бы все были так религиозны, как ты, то мы бы не имели проблем с религией.

- Я не о том… Понимаешь, мне тут вспомнилось вдруг… Когда я только обретал веру, я довольно часто и содержательно общался с одним монахом, отцом Викентием. Однажды у нас с ним зашёл разговор о половом воздержании, ведь оно же обязательно для монахов-чернецов, к числу которых Викентий принадлежал. «Ведь ты же стал монахом очень рано, в ранней молодости. Неужели и вправду», - спросил я старца, - «удавалось тебе - особенно в юные годы (!) - воздерживаться от попыток проявления сексуального влечения и стремлений к его удовлетворению!? Для меня, при всей моей вере, это просто немыслимо, нереально!». «Верно», - ответил мене, как-то напряжённо повеселев, о. Викентий», - «Ни в какие книги не вместишь, никакими словами не выразишь, те мои муки, которые довелось пережить после того, как принял я постриг. Постился строжайше. На молитве по 6-8 часов к ряду простаивал… Сколько раз, уже не упомню, к помешательству близок был. Думал с ума сойду. Но упас Господь, не попустил… Больше 10 лет я так терзался… Сотни раз сдаться готов был… Потом отпустило. Бог помог. Ибо сказано: «Что  невозможно для человека, возможно для Бога».

Наш разговор стих. Молчание, не то, чтобы напряжённое, а какое-то обречённое, само собой разумеющееся заполнило приютившую нас травяную десницу. Солнце палило всё так же. Стрекозы промелькивали над нами, робко присаживаясь на недопримятые стебли двукисточника. Я молчал, мечтательно запрокинув голову в небо, сладостно впитывая его вибрирующую, наполненную энергией синеву. Лес продолжал петь. Воздух пьянил, растворяя нас в потоках своих приторных, острых, глубоких запахов. И только тень этого монаха, этой чудовищно умертвившей себя жизни, жизни, похоронившей себя своими собственными руками, витала теперь над нами, чуть омрачая сияние изобильно изливавшегося на нас дня.

Мы начали собираться в дальнейший путь.

Сент. 2017 г.