Свистопляска -Из ГБ и аспирантура

    Ещё  по  дороге домой  я  предположил,   что  Алексеев,  воспользовавшись  долгим  отсутствием  Ильичёва (отпуск  плюс  командировка),  решил  меня  крепко  пугануть  увольнением,  деморализовать  и  после  этого  вить  из  меня  верёвки.
   К  возвращению  Ильичёва  я  уже  был  бы  законным  рабом  Аркашки.  Ну, уж -  дудки!  Исходя  из  этого,  я  и  начал  действовать.

    Утром  следующего дня  смиренно  заявился  в  отдел  кадров  и  попросил  обходной  лист.  Дали,  даже  с  сочувствием.  Конечно,  я  с  ним  никуда  не  пошёл,  а   сел  в  холле  четвёртого этажа  для  приманки.  Первым   подошёл  ко  мне  совершенно спокойный  Митник,  что  и  ожидалось:
  - Что,  уволили?  Эх,  перевёлся  бы  ты  ко  мне…  Что  ж  это  у  них  такое  творится!  Не  мне -  так,  значит,  и  никому?  Ну, негодяи!...
    И  он куда-то  исчез.

  Вторым,  как  ни странно,  подошёл  Игорь  Ростов.  Даже  приятелями  мы  никогда  не  были.  Откуда  он  узнал?  Полушёпотом  поговорил о  моём  приключении,  расспросил.
   Я  высказал,  что не  пойму  позиции  Ильичёва:  он  мой  руководитель,  получал  за  меня  деньги,  и  немалые,  видел  практически  всю  мою  диссертацию  и  как  будто  остался  доволен.  С  «открытием  пика  яркости» я  ему  помог  разобраться…

  Ростов  уверенно сказал,  что  Ильичёв  о  моём  увольнении  просто  не  знает.  Я  ему  поверил,  потому  что  и  сам  так  думал.
  - Между  прочим, - подсказал  Игорь, - директор  ещё  здесь,  дома,  пока  не  улетел.
    Так!  Надо  действовать.  И  тогда  я  на  изнанке  обходного  листа,  на  котором  красовалась  моя  фамилия,  написал  крупным  почерком:
«Глубокоуважаемый  Виктор  Иванович!  Меня  увольняют  по  сокращению  штатов.  С  Вашего  ведома  или  за  Вашей  спиной?  Ваш  аспирант  В. Бородин».
  С  обходным  листом – эффектный,  но  дешёвый  жест.

    Записку эту  я  бросил  в  почтовый  ящик  квартиры  № 15  по  проспекту Столетия  Владивостока,  159-а.  Я  знал,  что  это  домашний  адрес  Ильичёва.
    Утром  следующего  дня  я  столкнулся  с  выходящим  из  лифта  Алексеевым.  Изобразил униженно-почтительный  шёпот:
  - Здравствуйте,  Волкадий  Владимирович…
    С  каким  же удовольствием  Аркашка  милостиво  кивнул  мне  с  олимпийских высот!  Ну,  погоди – ты  у  меня  побегаешь!...

    Где-то  в  обед  в  институте  появился  Ильичёв.  И  через  час  Аркадий  пронёсся,  глядя  на  меня  квадратными  от  страха  глазами.  Так,  письмо  дошло!
   Я  пошёл  в  бухгалтерию,  якобы  узнать,  должен  ли  чего  им.  Хотя  знал:  был  должен – на  мне  висело  шмуток  ещё  после  «Треугольника»  рублей  на  500-600 – кража  Терёхи  и  Копвиллема.

   Рита  Канчук  сказала,  что  могу  забрать  расчёт.  Я  заявил:
  - Нет.  Я  думаю  восстановиться.
    Она  улыбнулась  такой  наивности:
  - Всё  равно  брать  расчёт  придётся!
  - Всё  же – потерплю…

    Довольно  быстро  я  рассказал  о  своём  приключении  Букину  и  его ребятам.  Они   явно  высказали,  что    всё  это  нелепость,  что  они считают  мои  шансы восстановиться  немалыми.
    Между  тем  выписку    из  протокола  заседания  месткома    мне  не  давали.  Я  уже  стал  думать,  что  Алексеев  и  компания  поняли: я  не  запуган,  разгадал  их  замысел  и  они  не  решатся  выдать  приказ.  Увы,  через  полмесяца  приказ  появился.  Аркашка  убедил  Ильичёва,  что  дожмёт  меня?

    Тогда  я  стал  усиленно  выбивать  копию  приказа.  Идея (Королёва) – ни  в  какую!  Пытала:
  - Скажи,  куда  ты  её  понесёшь?  Нам  ведь  надо  указать,  для чего  она  тебе  дана.
  - Укажите:  «На  память!»
  Зам.  Королёвой  Цурикова  аж  подскочила  от  такой  дерзости.  Да  и  Идея  слегка  осатанела:
  - А  на  память  тебе  будет  запись  в  трудовой  книжке!
    Вот  клерки:  им  всё  равно,  в  НИИ  или  на  овощебазе.  Вершители  судеб  советской  науки;  и  сколько она  протянет  под  ними?

    Митник  не  очень  мозолил  мне  глаза.  Но  всё  же  следил  и  в  контакт  входил  часто.  Однажды  в  разговоре  с  ним  я,  как  обычно,  высказывал  крайнее  недоумение  от  этой  ситуации:  закончил  диссер,  доказал  экспертизой  «открытия»,  что  разбираюсь  кое  в  чём  как  никто  в  институте,  как  будто  приняли  две  статьи  в  ведущие  журналы  АН  СССР,  читаю  спецлитературу  на  четырёх  языках,  и  вдруг -  увольнение!

  Причём,  в  месткоме  намертво  избегали  темы  научной  эффективности.   И  так  увлёкся  демонстрацией  своего  ошеломления,  что  Митник,  видимо,  поверил  в  мою  деморализацию  и  даже  фрустрацию.  И  тогда  он  сначала  не  очень  громко  сказал:
  - Дал  бы  ты  мне  свою  диссертацию,  я бы  смог  помочь  тебе.
    Я  сделал  вид,  что  не  расслышал.  Он  громко,  с  нажимом,  повторил:
  - Дай  мне  диссертацию,  и  я  всё  сделаю!
    Я  изобразил  замешательство,  колебания;  мол,  вот-вот  поддамся.  И  его  прорвало:
  - Дай,  дай  мне!  Я  знаю,  что  надо  делать.  Дай,  не  бойся.  Мне  даже  один  человек  дал  по  медицинским  наукам.  Это  ничего.  Дай!

    Ну,   как  будто  всё  ясно?!  «И  тогда  приходят  мародёры».  Деморализовать,  использовать  беспомощное  состояние – и  урвать! Ну,  уж – дудки!
  Или  мне  показалось?  Но  вот ещё:  как-то  на  площадке  «административного  этажа  подсел  ко  мне  на  диванчик  «божий  одуванчик» - Сергей  Ефимович  Каменев.  Я  его  и  не  знал  практически,  лишь  раз  обменялись  фразами,  когда  Алексеев  хотел  утащить  меня  как  придаток  к  рефрактометру.

  И тут  Ефимыч  в  ключе  друга:
  - Как  дела?  Не  знаешь,  куда  податься?  А  ты  переходи  в  нашу  лабораторию,  к  Алексееву…
 «Ну,  вот – яснее  быть  не  может!» - подумал  я;  а  Ефимычу  сказал  с  недоумением:
  - Откуда  это  к  вам  переходить?  Я  ведь  вообще  уволен.  Какой  же  теперь  переход?

    Тут  сверху,  с  четвёртого  этажа,    сбежал  Алексеев,  и,  отворачивая  от  меня  физиономию,  прихватил  с  собой  Ефимыча;  они  куда-то  пошли  вниз.  Я  уверился,  что  интрижку  разгадал  верно.  Ну  и  агента  нашёл  себе  Аркаша!  Это  от  безрыбья.  А  старику  Ефимычу  только  таким  лакейством  и  удержаться.

    А  вскоре  в  мою  ситуацию  активно  стал  влезать  Батюшин.  Едва  завидя  меня, он  сразу  бросался  навстречу  и  заводил  разговор  про  моё  внутреннее  моральное  состояние,  про  планы  мои  и  действия.
  Я  стал  демонстрировать  ему  весёлое  спокойствие:  пусть  так  и  доложит  Аркашке.  Однажды  сказал  Батюшину,  что  не  верю,  будто  это  всё  идёт  от  директора:  уж  слишком  грубая  работа.  Тогда  он  стал  меня  уверять,  что  видел  в  столе  у  Ильичёва  список  с  резолюцией  «Аркадий,  увольняй!»  У  меня  зачесался  язык  сказать,  что  шарить  в  столе  директора  посторонним  неприлично;  но  удержался.

    Всё  больше  становилось  видно,  что  Батюшин – сикофант  Алексеева,  и  я  стал  Жоре  подыгрывать.  Тогда  он  начал  уговаривать  меня  «продержаться»,  т. е.  терпеть  всё,  как  есть,  два-три  месяца,  не  поднимая  шуму,  а  там  Копвиллем  станет  директором  организуемого  института  Космофизики  и  распространения  радиоволн,  и  мне  у  него  будет  неплохо.
    Ну  и  ну!  Оригинальный  способ  вербовать  кадры  для  Копвиллема.  Хрен  редьки не  слаще.

  - Он  и  со  мной говорил,  меня  приглашал, - ляпнул  Батюшин.
  - Ну,  и  что  же  Вы  сами – решили? – неожиданно  спросил  я.
  - Да…,  нет…  Не  решил…  Да  он  меня  не  очень… - заюлил  Батюшин.  Врет  же  на  ходу!

    По  совокупности  признаков,  по  поведению  всех  участников  я  решил,  что  Ильичёв  мою  записку  к  нему  показал  Алексееву  и  сказал:  «Когда  я  вернусь,  чтобы  вопрос  этот  ты,  именно  ты,  закрыл!»
   Вот  откуда  спешные  атаки  на  меня  и  попытки  не  допустить  скандала,  утопить  его.  Словом,  я  стал  довольно  спокойно  ждать    приезда  Ильичёва.

    Однажды  я  встретился  в  электричке  с  «Графом» - Матецким.  Он  почти  сразу  заговорил  осторожно:
  - У  тебя,  я  слыхал,  большие  неприятности?
  - Да  так  себе…  Больше  преувеличивают!
  - Но  ведь  уволили?  Чего  же  более?!
  - Да  это  пока  вымогательство,  выкручивание  рук.  Я,  кажется,  способен  делать  работу,  за  которую  институту  готовы  платить  большие  деньги.  Но  Алексееву  важно,  чтобы  не  институту,  а  конкретно  ему.  Он  за  это  готов  половину  института  спалить,  а  не  то,  что  меня  уволить!

  Ну,  и  как  же  ты  думаешь  быть  дальше?
  - Рассчитываю  восстановиться!
  - Ох,  и  трудная  же  у  тебя  жизнь  среди  этих… !
  - Ничего,  не  я  один  такой.  Учусь  жить  в  среде  «больших  учёных»…

  - Мы  у  себя  в  лабе  посудачили  о  твоём  деле.  Шевцов  считает,  что  тебе  надо  звонить  во  все  колокола,  срочно  звонить!
  - Да  пока  подожду.  Ведь  ещё  Ильичёв  своего  слова  не  сказал.
    Граф  с  сомнением  покачал  головой.  И  пожелал  мне  удачи.  Спасибо.

    По-прежнему  лез  Батюшин  со  «своими»,  т. е.  аркашиными,  советами:  то  в  ДВНИГМИ  идти,  то  в  какой-то  физический  институт,  который  Горчаков  вот-вот  организует  при  университете.
    Однажды  я  встретился  на  мостике  через  овраг  с  молодым  кандидатом  наук  Костей  Рогачёвым.  Кратко рассказал  ему,  как  моя  история  выглядит  внешне.  Он  сразу  резанул:
  - Да  это  же  почерк  Алексеева  и  Копвиллема!  Эта  вонь – из  их  угла!
    Я  для  вида усомнился.  Но  Костя  был  непоколебим.

    Никак  не  мог  вырвать  у  Королёвой  копию  приказа.  Уже  подумывал  о  письменном  заявлении  со  ссылкой  на всякие  кодексы;  даже  заготовил  его.
  Но  сделалось  это  «гениально  просто».
  Я  улучил  момент, когда  она  была  одна,  и  небрежно-уверенным  тоном  бросил:
  - Идея  Валентиновна,  ну  зачем  Вам в  чужом  пиру  похмелье?!  Дайте  выписку,  ведь  всё  равно  этот  приказ  отменят.
    Она  аж  подскочила:
  - А  кто  тебе  сказал,  что  отменят?  А  кто  отменит?
    Я  неопределённо  посмотрел  наверх.
  - Нет,  ну  ты  скажи,  ну,  пожалуйста,  только  мне  скажи:  кто  отменит? – ещё  больше  заинтриговалась  она.
    Я  изобразил  страшное  смущение,  возвёл  глаза  к  небу  и  сказал:
  -Ну,  это  не  моя  тайна…  Не  спращивайте,  не  могу  сказать…

    После  этого  она  тут  же  быстро  и  молча  сделала  мне  копию.  Дальше – легче.  Я  стал  нажимать  на  Кулинича,  Усову,  чтобы  получить  выписку  из  протокола  месткома.
  Некоторое  время  они  меня  отфутболивали,  но  как-то  я  сказал,  что  Королёва  мне  уже  дала  копию  приказа.  Кулинич  удивился  этому (!),  но  вскоре  послал  меня  к  незнакомой  мне  Гречищевой.:
  - Она  у  нас  сейчас  за  секретаря.

    У  Гречищевой  в  толстой  папке  не  оказалось протокола  именно  того  заседания  27-ого  августа.  Странно.  Но  через  день  она  мне  всё-таки  дала  эту  выписку.
«Выписка  из  протокола  № 91
заседания  профсоюзного  комитета  ТОИ  ДВНЦ  АН  СССР
от  27  августа  1984  г.
    Присутствовали:  члены  ПК – 8  человек
от  администрации – и. о.  директора  института  Алексеев  А. В.
от  партбюро – Федотов  Н. С.
    Слушали:  Представление  администрации  на  сокращение    Бородина В. Г.
    Постановили:  Профсоюзный  комитет  не  возражает  против  сокращения  Бородина  В.Г. (Работа  Бородина  В. Г.  не  вписывается  в  тематику  отдела,  результаты  голосования:  за – 6,  против – нет,  воздержавшиеся – 2)
Председатель  ПК   Р.Г. Кулинич
Секретарь  Т. Б. Усова»

    Легко  видеть,  сколько  в  этой бумаге  лживости.  Во-первых,  Федотова  не  было;  во-вторых,  Аркашка  врал,  что  моей  тематики  нет  в  институте,  а  тут – в  отделе.  Это  ведёт  лишь  к  переводу  в отдел  Кляцкина.

  Можно  было  сразу  идти  к  прокурору.  Однако  я  всё  ещё  считал,  что  если  вынудить  Ильичёва  лично  решать  моё  дело,  он  исправит  всё  без  лишнего  шума,  вспомнит  своё  «В  приказ»  на  моём рапорте  и  обосновании  Фортуса.

    Однажды  я  встретил  военпреда  Дорожко;  он  сразу  спросил  меня:
  - А  что,  я  слыхал,  тебя  сократили?
  - Да,  сам  удивляюсь.  Уже  объявил  о докладе  материалов  диссера.  Тема  важнейшая:  вон,  целый  отдел  Кляцкина  на  неё  садится.  А  меня  вдруг  просто  так  взяли – и  на  улицу!
  - Ну,  в  этом институте  ничего  просто  так  не  делается, - улыбнулся  Дорожко  и  пошёл  своей  дорожкой.