Дмитрий Гуменюк. Грустно, товарищи...

  ГРУСТНО, ТОВАРИЩИ…
  Грустно и тяжело на сердце мне, человеку в возрасте. Я жил и строил коммунизм. Когда руками. когда ногами, когда и головой помогал. И не только я один, таких было миллионы. Не сложилось. Ну и фиг с ним! И не потому тяжело, что не сложилось с коммунизмом, и что сегодня везде по улицам городов и весей бушует проклятый коронавирус. Да ну его!
  Но меня гложет совсем другое. Сегодня, как и много десятилетий назад, у всех российских граждан появился прямой повод выйти на улицы всей огромной страны российской и громко, не глядя ни на какую пандемию, во весь голос кричать: - Ленин, то есть Путин жил, Путин жив, Путин будет жить на зло всем капиталистам. И в мавзолее теперь место можно, даже нужно освободить на будущее присутствие там тело всегда живого и правящего вождя нынешнего.
И парад перед этим провели. Парад Победы. Да что это за парад? И шагают не так, и техника не та, а кричать ура вообще не умеют.  Никуда не годится. Может, стоило вначале проголосовать за вечного и всеми любимого, а потом сапогом по Красной площади,  возможно и голоса бы прорезались у маршировавших там вояк.
  Нет. В былые времена все было бы по-другому. По-настоящему: и марш, и техника, и крики. Их и без включения динамиков слыхать было по всему миру. Потому что тогда все это складывалось в один порыв миллионов голосов:  - Ур-р-р-ра! Сердце из груди выскакивало. А сейчас. Два таких праздника один за другим, а радости никакой. Я на праздник Победы всегда плакал. Знал – почему и за кем. И сейчас знаю, но не плачу как раньше. И не потому, что слезы высохли от старости, а потому, что повода нет. Не чувствую той радости прежней. Да что там говорить, когда буквально сразу же после праздника в каталажку заталкивают.
  В свое время, будучи пионером, очень хотел играть на пионерском горне. Добился своего. Дали мне трубу в руки. Но шагать на параде в те годы нужно было долго-долго. Ничего удивительного: всем хотелось пройтись по главной улице и себя показать. Да, были и такие, кто не хотел, так им показывали. Поэтому от конца в другой конец, пока тебя не увидят с высоких трибун, нужно было шагать и шагать. А мне, как юному тогда пионеру-трубачу еще и горнить нужно было. В  строю. И шагать в ногу. Силенок у меня было маловато, и в один момент рядом шедший наш диригент услышал, что из моей трубы несется один только звук, наподобие у-у-у-у-. Даже не с большой, а с маленькой буквы это самое – у. Показав мне исподтишка кулак, он шепотом приказал не играть и не гудеть, а просто держать возле губ мой горн. Так я и прошагал возле высокой трибуны с гордо поднятой, хоть и молчащей трубой.
  Я к чему эти воспоминания? Энтузиазм. Какой энтузиазм был тогда! Пусть даже после того я и не играл. А сейчас. И жил, и жив, и будет…  А что будет? И кому будет? Почему в трубы не дуют так, как когда-то? С энтузиазмом!
  И еще тот случай с убийством темнокожего в Америке. Где? В стане злейшего врага. Случись это в те годы, мы бы с утра до ночи шагали с плакатами о свободе всех темнокожих на нашей планете. Даже с жестким требованием в ООН, чтобы убиенного незамедлительно к жизни вернули.
  А сегодня? Скучно, грустно. И – тяжело.  А может, попустит?